Другая дверь

Михаил Климов, 2015

Название «Другая дверь» дано этому сочинению потому, что книга является продолжением (которое можно читать и отдельно) романа «Старый дом», вышедшего в «Водолее» в 2014 году. В ней, как и в предыдущем романе, переплетены настоящее и прошедшее, любовь и ненависть, приключения и путешествия – во времени и пространстве…

11

Прохоров откинулся на спинку стула, внимательно посмотрел на своего собеседника.

Вроде бы никаких признаков безумия нет, хотя Слава не считал себя специалистом в этой области. Но ни пены у рта, ни дикого взгляда, ни сбивчивой речи — всего того, что у лохов служит признаком сумасшествия, не наблюдалось.

Скорей, наоборот, до последней реплики наш герой считал своего визави гораздо более вменяемым, чем он сам. И именно поэтому так резанула его высказанная в этих последних репликах мысль.

Нет, проблема была не в том, что Прохоров не верил в путешествия во времени, зелёных человечков и вечный двигатель. Он прекрасно знал, что второе и третье — бред воспалённого сознания, тогда как первое как раз существует, и прямо перед ним и сидело живое доказательство того, что такие путешествия бывают.

Иначе откуда взялся месье Горностаефф? Если бы несколько месяцев назад Володя с Маринкой и детьми не эмигрировали в 1913 год и в Новую Зеландию, то никакого Федерико ибн как его там и в помине бы не было…

Расстройство Славино было вызвано именно этим — нелепостью и алогизмом ситуации.

Ему… Ему, Прохорову доказывать, что можно побывать и даже жить в разных временах… Такой умный, но не видит дыры в своих рассуждениях. Что наш герой и попытался сформулировать в ответе, которого всё время, пока раздумывал прапрадед, напряженно ждал праправнук.

— Но раз вы признаёте меня своим предком, — осторожно начал Прохоров, — а я не возражаю, то, значит, всё так и есть…

— Да ничуть не бывало… — покачал головой Горностаефф, демонстрируя не только знание русского языка, но и умение с ним правильно обращаться, — Бостонские ведь тоже признают, что вы их пращур, вы не возражаете, однако никто вам не верит. Кивают и отходят, да? Это мне знакомо. А в результате получается, что этого, я имею в виду путешествия во времени, как бы и нет…

— А вы общаетесь с бостонскими? — новый поворот в разговоре надо было обдумать.

— Конечно, — удивился праправнук, — иначе откуда бы я узнал о вашем появлении и вообще существовании? Они — хорошие ребята, во всяком случае, по переписке, но как бы это сказать, позитивисты, что ли. Существует только то, что достоверно доказано математикой… Никакие гипотезы или флюктуации не признаются…

— Тогда почему вы мне верите?

— Потому что я внимательно читал вот это…

Федерико Горностаефф аккуратно положил на стол книгу, затрёпанную настолько, что лишь привычный взгляд мог узнать в ней роман Андрея Горностаева «Путешествие через».

Прохоров, много раз державший в руках это второе, послевоенное издание, узнал.

— Но ведь они это тоже читали… — горячо возразил он. — Джон, если вы знаете, даже перевёл Володин труд на русский, я как раз сейчас… — несколько слукавил Слава, — правлю перевод…

— Перевёл, но не вчитался… — покачал головой Горностаефф. — Иначе бы понял, что всё это — правда… Тут же всё видно, если внимательно смотреть, а не глотать залпом…

— Ну, например? — спросил Слава.

Он, прочитавший, правда, всего две главы, не заметил в книге ничего, что не могло являться фантастическим романом, а прямо выдавало бы подлинность описанного, его не «художественность», а реальность.

— Хорошо… — Федерико не смутился нимало, взял книжку, открыл на самом начале. — Возьмём первые главы.

— Возьмём… — даже как-то завёлся Прохоров. — И что увидим?

— Вот, в первой же главе при описании странностей путешествующей семьи читаем: «где неизвестно было, вообще «поют ли птицы и растут ли деревья». — Горностаефф победно посмотрел на нашего героя.

— И что? — не понял тот.

— «Здесь птицы не поют, деревья не растут, и только мы плечом к плечу врастаем в землю тут…» — пропел праправнук. — Булату Окуджаве, я специально посмотрел, в год выхода книги было всего восемь годков, а между смертью профессора Горностаева и написанием этой песни прошло минимум двадцать лет, причём смерть наступила раньше. Откуда он мог знать эти строки?

— Но это не обязательно цитата… — заупрямился наш герой, хотя понимал, что Федерико, скорее всего, прав. — Образ не самый оригинальный, и оформление его тоже легко могло быть придумано несколькими людьми… Почему сам Володя не мог так выразиться?

— Согласен, — не смутился праправнук, — но ведь в книге эти слова стоят в кавычках, а это прямой признак цитаты. Причем цитаты общеизвестной, в противном случае филолог Горностаев обязательно бы написал: «как сказал поэт имярек» или «по известному выражению поэта такого-то» и так далее. Понимаете, профессор, просто в силу своей профессии, простите за дурацкий каламбур, мыслил цитатами. То есть, конечно, думал он вполне здраво и остроумно, но, как у любого филолога, почти на каждую мысль у него автоматически в голове возникала какая-то цитата, чей-то текст. И здесь он себя выдал, приведя слова из стиха, в его время ещё не существовавшего…

Прохоров молчал, признавать поражение не хотелось, а аргументов против у него не было.

— Я уже не говорю об употреблении некоторых выражений, — начал добивание противника Федерико, — которые при жизни профессора не существовали вообще…

— Например?

— Ну, вот смотрите — «развитые азиатские страны». И хотя написано, что о них тогда никто ничего не слышал, о чём это он? Если я сейчас скажу «развитые африканские страны», вы же удивлённо поднимете брови. И тогда такая фраза могла вызвать только удивление, хотя в устах человека начала двадцать первого века — нормальна. Если мало, — Федерико потыкал в книгу, найдя там новый образец для разбора, — вот ещё один пример из той области, что мы уже разбирали. «Уж лучше на погост, — чем в гнойный лазарет чесателей корост, читателей газет!» — это что?

— Похоже на Цветаеву… — задумчиво сказал наш герой.

Ему очень не хотелось ударить в грязь лицом перед обретённым родственником, но точно он не помнил, хотя ощущение, что текст знакомый или, по меньшей мере, уже встреченный, было.

— Точно… — обрадовался Федерико. — Название «Читатели газет», написано в городе Праге в тысяча девятьсот тридцать пятом. Напомнить, в каком году опубликован роман профессора, где — он глянул в книгу перед собой, — во второй главе процитировано это стихотворение?

— Я и так помню, — поник Слава, — в тридцать втором. Но ведь они с Мариной Ивановной могли быть знакомы, известно, что Володя был связан с русской литературной эмиграцией. К тому же, откуда мы знаем: тридцать пятый — это год написания или публикации? Может, оно пять лет до этого ходило в списках?

— Вы сами себе не верите, — возразил Горностаефф, — и правильно делаете. Потому что никаких их контактов не зафиксировано, потому что тридцать пятый — это дата написания, а в списках тогда весьма мало что ходило. Кроме того, вся история — абсолютно та же…

— То есть?

— То есть опять стоят кавычки… Текст цитируется, как хорошо всем известный… В тридцать втором году, а написан в тридцать пятом…

— Ну хорошо, — согласился Прохоров, — вы меня убедили, что характерно, убедили в том, в чём я и без вас был уверен. Володя с семьей действительно перебрались в девятьсот тринадцатый год из две тысячи тринадцатого. И путешествия во времени существуют. Что дальше?.

Федерико несколько секунд напряженно смотрел на своего прапрадеда, потом всё-таки решился:

— Я предлагаю вам побывать в тысяча девятьсот тринадцатом году…