Горький дым

Михаил Константинович Зарубин (2024)

Михаил Константинович Зарубин — писатель, известный не только в Санкт-Петербурге, но и во многих краях России. Его известность определяется и тем, что он, будучи по основной своей специальности строителем, знает многие регионы нашей Родины, можно сказать, на ощупь, и тем, что неутомим в своих творческих поисках как писатель, которому интересны и простые, и сложные вопросы бытия. Новая книга Михаила Зарубина является произведением историко-биографического жанра. В ней писатель вспоминает о своих друзьях, знаменитых деятелях Ленинграда — Санкт-Петербурга.

Последний съезд

По складу своего характера я не политики. Конечно, жизнь страны всегда интересовала меня, и я, безусловно, принимал в ней участие, но я — строитель, человек практики, дела. Я видел и понимал, какая ожесточенная борьба ведется на политическом олимпе, однако все эти перестроечные лозунги и «словесный понос», как я называю пустую болтовню, претили мне. В российской политике меня всегда отталкивали две вещи: неискренность и постоянное вранье.

Перестройка была далеко от меня, за высокими кремлевскими стенами, где обитали уже новые российские лидеры, которые только говорили, говорили, говорили… Слова были пустыми, не обязательными к исполнению, следовательно — вредными.

Иногда мне в голову закрадывалась крамольная мысль: что, если все происходящее — простая случайность и к власти в России пришли случайные люди, которые случайно вышли из дома и случайно оказались в нужное время в нужном месте? Но — стоп! — здесь уже начинается философская категория «случайностей и закономерностей», и забираться в эти дебри я не стану по причине недостаточной теоретической подготовки. И потому просто расскажу, как я был делегатом последнего, XVIII съезда КПСС.

И вот я в Кремле, в зрительном зале Кремлевского дворца съездов, который специалисты считают одним из лучших в мире. Он вмещает шесть тысяч человек, но не подавляет размерами, а создает чувство комфорта и свободы. Раньше на этом месте стояло старое здание Оружейной палаты, а «во времена былинные» располагались постройки двора Бориса Годунова.

На фоне этого современного здания из белого уральского мрамора особенно хорошо смотрятся затейливые очертания древних крепостных башен, золотые купола соборов и церквей. Внутренние стены отделаны красным гранитом, мрамором и узорчатым бакинским туфом. В интерьерах орех. Во всем сочетание старых и современных стилей. В кремлевский комплекс дворец вписался тактично и незаметно, но не выделяется по высоте из основной массы окружающих строений.

Год 1990-й. Уже вовсю шла перестройка. Правда, что и зачем перестраивалось, мало кто из нас толком тогда представлял. Говорили все обо всем, и очень горячо, благо было дозволено. Клеймили административно-командную систему, проповедовали «социализм с человеческим лицом», но главным образом пытались ответить на два извечных российских вопроса: «Кто виноват?» и «Что делать?»

Михаил Сергеевич Горбачев казался спокойным, уверенным в себе, во всяком случае, внешне. К тому времени это был уже не тот всемогущий Генеральный секретарь, чьи указания выполнялись немедленно и беспрекословно. Сказывалась тяжелая внутрипартийная борьба, порожденная его же собственными реформами. Перед ним стояла трудная задача: справиться с противниками перестройки и удержаться у власти.

Молодой по сравнению с недавними «кремлевскими старцами», он буквально изучал энергию и уверенность в правоте своих слов и поступков. Поприветствовав делегатов, он немедля перешел к формированию руководящих органов съезда. Как истинный демократ, спросил у делегатов совета: какие будут соображения относительно состава президиума? Предполагалось, что все пойдет по накатанной дорожке. Но вдруг (не думаю, что это было заранее спланировано) микрофон взял шахтер и Магаданской области Блудов. У меня сохранилась стенограмма его выступления.

«–…Прошу принять следующее предложение: На основании параграфа 31 действующего Устава КПСС съезд о объявляет, о переходе всей полноты партийной власти в его ведение как высшего органа партии и поставляет:

1. Гарантировать неприкосновенность делегатов, продлить их полномочия до XXIX съезда КПСС.

2. Объявить отставку ЦК КПСС во главе с Политбюро и не избирать в члены руководящих органов съезда за развал работы по выполнению Продовольственной программы, решений XXVII съезда КПСС и XIX партконференции.

Персональную оценку каждому секретарю ЦК, каждому члену Политбюро дать на съезде.

Прошу поставить вопрос на голосование».

Зал затих. Растерялся и Горбачев, но быстро справился с собой:

— Думаю, что к этому вопросу мы еще вернемся. А сейчас будем продолжать работать по программе. Так, товарищи?

Кто — то из первого ряда громко поддакнул:

— Да!

Михаил Сергеевич удовлетворительно кивнул, мне показалось, что он обрадовался даже такой поддержке.

— Хорошо. Относительно президиума можно ставить на голосование?

Тот же голос немедля поддержал генсека, хотя остальные помалкивали. Но генсеку было достаточно и этого. Съезд пошел своим чередом. А жаль. Революционное предложение Блудова мне понравилось, хотя и я и многие другие делегаты понимали, что не по собственной инициативе просто магаданский шахтер озвучил столь радикальное предложение, за ним стоят определенные и весьма влиятельные люди.

Заседал съезд почти две недели, со 2 по 13 июля. Первые семь дней я бы определил, по аппаратной терминологии, периодом «убалтывания» делегатов. То есть доведения их до крайней степени физического и морального утомления, когда у человека остается только одно желание — побыстрее вырваться из этого партийного вертепа и вернуться домой.

Мы детально обсуждали все возможные резолюции, ломали вокруг программного заявления съезда под названием «К гуманному, демократическому социализму» (в кулуарах его именовали «туманным»). Мы заслушивали многословные и нужные отчеты членов Политбюро, заседали в разного рода секциях, создавали какие-то комиссии, пытались разобраться в лавине бумаг, обрушившейся на делегатов. Бумаги эти были отпечатаны тиражом 130 тысяч экземпляров, а их общий объем составлял свыше миллиона страниц!

На московских улицах стояла жара. Делегаты получали известия о вызревшем небывалом урожае. Всем хотелось домой, уже сочинили стишки, которые зашелестели по рядам: «Травы не скошены, бабы заброшены, зерно опадает… съезд заседает».

Вечером 9 июля началась заключительная фаза съезда, продолжавшаяся до вечера следующего дня. Горбачев предложил делегатам новую редакцию Устава КПСС, что, по сути, означало: в стране провозглашается новая партия федералистского типа. Республиканские организации самостоятельны в разработке программных и нормативных документов, структура вертикального соподчинения упраздняется, партийные комитеты из органов «руководящих» переводится в «исполнительные», лишь «координирующие» деятельность первичных парторганизаций. Генеральный секретарь ЦК избирается на съезде, что выводило Горбачева из-под опеки Пленума ЦК и качественно усиливало его контроль над КПСС.

Началось выдвижение кандидатур. Появились и альтернативные кандидаты, но больше для отвода глаз: никаких реальных перспектив у них не было. Самые отчаянные прямо с мест выказывали недоверие Горбачеву. Он все же победил, но далеко не с прежней легкостью: из 4683 делегатов 1116 проголосовали против. На предыдущем съезде такое было бы просто немыслимо.

При закрытии съезда Горбачев сказал: «Тот, кто рассчитывал, что это последний съезд и на нем состоятся похороны КПСС, тот опять просчитался, КПСС живет и будет жить».

Его пророчество не сбылось? Как знать.

Что еще запомнилось? Переполненный зал Дворца съездов. Кроме делегатов здесь бродили несколько сотен приглашенных рабочих и крестьян с неясными полномочиями, они вели себя, как экскурсанты, усиливая общую сумятицу в зале. А еще иностранные гости, помощники народных депутатов, сотрудники аппарата ЦК КПСС, журналисты, переводчики, техническая обслуга. Шеститысячный зал заседаний упакован под завязку. Общая атмосфера — напряжение, какая-то неясная тревога, постоянное ожидание чего-то чрезвычайного, вплоть до отдельных истерик и провокаций.

Я смотрю старые записи, сделанные мною на съезде. Это первые впечатления, первые вопросы, которые уже тогда мучили меня. Я говорил о Блудове, который заставил Горбачева на мгновение утратить дар речи. Но вот у микрофона делегат Юрий Болдырев, ленинградец. Он предлагает внести в повестку дня съезда еще более экстравагантный, чем у Блудова, вопрос: «О политической ответственности КПСС перед народом». Удивительно! Горбачев ставит на голосование: больше тысячи «за»!

Не принято, но ясно: почти четверть общего числа делегатов являются наиболее радикальными «перестройщиками, это опора Горбачева и на этом съезде и, судя по всему, в дальнейшей политической жизни.

Не обошлось и без скандалов. Самый яркий устроил Борис Николаевич Ельцин. Сначала предложил переименовать КПСС в партию «демократического централизма» и разрешить свободу фракций, запрещенную с 1921 года. Предложение было освистано «агрессивно-послушным большинством». И тогда Ельцин громогласно заявил о своем выходе из КПСС. С трибуны он сошел уже беспартийным. Помимо «боли в сердце от расставания с партийным билетом», он, похоже, испытывал при этом плохо скрываемое удовольствие от очередного удачного «фитиля» Горбачеву, которого уже тогда считали основным политическим конкурентом.

А потом был разлад в команде Горбачева, жестокая борьба Яковлева и Лигачевым, Рыжков, свалившийся с инфарктом, конфронтация с Ельциным.

Я видел, как делегаты съезда в массовом порядке вместе с мандатами сдавали свои партийные билеты и уезжали домой. Для меня тогда это было удивительно, я расценивал это как малодушие и предательство.

Что еще запомнилось? Конечно, встречи. Их было много, самых разных. Да и могло ли быть по-другому? Весь цвет страны собрался тогда во Дворце съездов. Расскажу о некоторых.

Там же я подружился с ленинградцем Александром Демидовым.

В конце восьмидесятых его имя было у всех на устах: на съезде народных депутатов СССР он стал первым, избранным на альтернативной основе, причем в жесткой конкурентной борьбе. Он рассказывал мне, как это произошло. Выборы были настоящие. Во всяком случае, больше на них походили, чем сейчас.

Сам Демидов пошел на Невский и за десять рублей у свободного уличного художника сделал свой портрет с призывом «Голосуйте за А. И. Демидова». Затем в редакционно-издательском отделе института напечатал двести экземпляров, и с этой простенькой агитацией победил.

Победил Демидов, став народным депутатом СССР. Он по-прежнему работает в объединении ДОМО, не захотел воспользоваться открывшимися возможностями, как некоторые «лаборанты», попав во власть. Я горжусь дружбой с ним, хотя встречаемся, к сожалению, редко.

Яркими, волнующими, хотя и мимолетными были встречи с Михаилом Ульяновым, Владиславом Стржельчиком, Валентиной Терешковой. Я задавал вопросы Горбачеву, Лукьянову, Рыжкову, Лигачеву, Яковлеву, Шеварднадзе…

В верхней части Дворца съездов был великолепный банкетный зал, он такой величины, что был способен сразу принять шесть тысяч человек, чтобы они могли довольно быстро поесть. Именно здесь я и встретился с Михаилом Александровичем Ульяновым.

Любили его все без исключения, а знали в основном по кино. Но среди героев экрана, которых он сыграл, больше всех, по-моему, запомнился маршал Жуков. В этой роли он снимался в общей сложности больше четверти века. Когда в одном из российских городов возникла идея поставить прославленному полководцу памятник, местный скульптор не стал усложнять задачу: он вылепил маршала с Михаила Ульянова. Так и стоит теперь на центральной площади провинциального российского города бронзовый актер, а на постаменте выбито золотом: «Великому полководцу Георгию Жукову».

Встреча наша вышла так.

Утром в гостинице «Россия», где мы жили, у нас был легкий, почти на бегу, завтрак. И сразу — в Кремлевский дворец. После утреннего заседания, долго и нудного, отчаянно хотелось есть. Справедливости ради скажу, кормили нас не бесплатно, как утверждали в народе, но деньги мы платили такие «смешные», что об этом не стоит и говорить. Ассортимент же был необыкновенно богатый, особенно по тем временам — это же был девяностый год, магазины зияли пустыми прилавками, страна сидела на карточках.

В тот день я с кем-то заговорился в зале заседаний, и в столовую попал уже в конце перерыва. Только расположился за столом, зазвенел звонок. Зал быстро опустел. Я оглянулся: по соседству допивал чай Михаил Александрович Ульянов. Я поставил на поднос все мое «добро» и подошел к нему.

— Здравствуйте, Михали Александрович! Можно к вам?

Он внимательно посмотрел на меня. Вид у него был сосредоточенно-мрачный.

— Можно.

Мы молча пили чай, торопиться было некуда. Я знал, что двери в партер, где сидела наша делегация, уже закрыты. А на балкон можно свободно зайти в любое время.

Я придумывал, как начать разговор. Но первым спросил он:

— Вы откуда?

— Из Ленинграда.

— Прекрасный город, у меня там много друзей…

— Я хотел бы быть в их числе…

Почему я это сказал, и сам не знаю. Сказал — и испугался, вдруг подумает: нахал, любитель автографов…

Он улыбнулся:

— Как вас звать, новый друг?

— Как и вас — Михаил, только отчество — Константинович.

— Где вы работаете?

— Я строитель, управляющий трестом.

— Завидую.

— Чему, Михаил Александрович?

— Как чему? Вашей работе!

— А я вашей завидую…

Он поморщился, как от зубной боли.

— Если бы вы знали, хотя отчасти, закулисную жизнь актеров, вы бы так не говорили. Ну, бог с ними! Как вам здесь работается?

— Тяжело. Долго, а главное — много пустословия, болтовни.

Ульянов немного помолчал, потом сказал, никому, в пространство:

— Да, спектакль этот затянулся.

Мы вышли из банкетного зала, он протянул мне руку.

— Всего хорошего!

— До встречи, — ответил я, и он улыбнулся во второй раз.

Для меня эта случайная встреча была радостью, я долго не мог успокоиться и, как мальчишка, рассказывал о ней встречным и поперечным.

Шли годы, я видел Ульянова только в кино. Его роль как в картине «Ворошиловский стрелок» потрясла меня. Михаил Александрович сыграл ее как всегда талантливо, пронзительно и достоверно. «Всю жизнь живу впрок — сначала хлеб, потом спички, теперь вот оружие», — с горькой иронией говорит его персонаж, и в этих словах суть фильма, как я ее понимаю. Не только старый машинист, униженный и оскорбленный, жил тогда «впрок» — так жила вся страна…

Вторая наша встреча все-таки состоялась, и в обстановке, которую тогда, на съезде, было даже трудно представить себе.

В сентябре 2005 года Кириллу Юрьевичу Лаврову, художественному руководителю БДТ, исполнилось восемьдесят лет. В числе приглашенных, я участвовал в подготовке поздравления юбиляра, потому что в к тому времени уже был в театре здание сидящего на диванчике Ульянова. Они беседовали, вероятно, о студии, потому что Кирилл Юрьевич, как только я показался на пороге, сказал своему московскому гостю:

— Вот, Михаил Александрович, человек, который построил то, что вы только что видели…

Ульянов посмотрел на меня и удивленно поднял брови:

— Здравствуйте, мой ленинградский друг! Помнится — Михаил Константинович?

Лавров удивился, да и я, признаться, тоже.

— Вы знакомы?

— Давно, — сказал Ульянов, пожимая мне руку. — Молодец, доброе дело сотворил для театра…

Мне было приятно, что через столько лет человек не забыл нашей мимолетной встречи, каких у него в жизни было великое множество.

Наверное, многие видели эксцентричную комедию Дмитрия Астраханова «Все будет хорошо». Снимали ее под Питером, в старом полуразрушенном доме, большинство жителей которого были законченными алкоголиками или немощными стариками. Не съемочную группу они никакого внимания не обращали — веселье здесь продолжалось и днем и ночью. И лишь единственный раз эта компания воздержалась от выпивки, когда на съемки приехал Михаил Ульянов. Ради любимого артиста жители коммуналок скинулись и купили чудовищную бесполезную, в их понимании, вещь — огромный букет цветов. Они вручили цветы Ульянову, явившись пообщаться с актером в полном составе.

Всех героев Ульянова, и положительных, и даже отрицательных, всегда отличала прямота суждений. В жизни он был такой же.

При Советской власти был членом ЦК партии, заседал на съездах, имел звания героя Социалистического Труда. Потом страна стала другой, и люди стали другими, а он оставался прежним. Его любили люди самых разных идейных убеждений, и даже не имеющие таковых вовсе. Он был востребованным до конца своих дней. Он был добрым человеком, добро являлось для него целью, потребностью, смыслом жизни. Таким он мне и запомнился.

В составе ленинградской делегации на съезде было много интересных людей. Некоторых политиков мы знали еще по прямым телерепортажам со Съезда народных депутатов, которые смотрелись, как телевизионные шоу. Но среди всей нашей делегации выделялся Владислав Игнатьевич Стржельчик. Он таким был создан, его нельзя было не заметить. Сразу же запомнилось его выразительный бархатный голос, его деликатность, обходительность, юмор. В гостинице «Россия»» наши номера были рядом. Помню каждодневное утреннее приветствие: «Здравствуйте, Михаил! Давай подзаправимся и пойдем решать судьбы страны». В то время я, как и многие его зрители, мог даже не знать всех его званий и регалий, но было достаточно увидеть его имя на афише, чтобы обязательно пойти на спектакль. Я ходил «на Стржельчика».

Как никому другому, ему удавалось роли князей, вельмож, генералов и царей. Его отличали великолепная осанка, барственный облик, умение носить мундиры и камзолы. В его послужном списке — Александр II, Наполеон, Нарышкин… Оглушительный успех получила картина Евгения Ташкова «Адъютант его превосходительства», в которой Стржельчик сыграл роль генерала Ковалевского.

На съезде мы встречались почти каждый день. Вроде бы ничего особенного, выдающегося он не говорил, но актерская натура заставляла его и тут владеть вниманием окружающих. Он смешно рассказывал театральные и околотеатральные истории, каких знал неисцелимое множество. Очень точно изображал своих коллег, а попутно и политических деятелей. Это как-то разряжало напряженную обстановку, которая царила в зале. На память оставались наша совместная фотография и автограф Владислава Игнатьевича в моей делегатской книжке.

В моей памяти он остался удивительно простым человеком. Мне, как прежде, хочется выпить с ним чашечку кофе и поговорить. О чем угодно, тем более, сейчас достаточно тем для разговора. В первую очередь о театре, его любимом БДТ, в театральную студию при котором он поступил еще до войны. Только пройдя всю войну, окончил ее и стал актером театра. Всю жизнь он хранил благодарность своим учителям — Борису Андреевичу Бабочкину и Юлию Яковлевичу Райзману, не мыслил своего творчества без театрального кудесника Товстоногова, без режиссера Ташкова, без актера Черкасова, без композитора Шостаковича…

Встреч и событий на съезде было множество. Были необыкновенные смелые выступления, были скандалы, «захлопывания», рождались крылатые выражения и афоризмы. А по сути — это рождалась наша новая жизнь, рождалась в муках, сомнениях и поисках, которые продолжаются до сих пор.