Сбежавший из вермахта

Михаил Кубеев, 2015

В романе «Сбежавший из вермахта» использованы реальные эпизоды из жизни известного немецкого актера и режиссера Ханса-Эриха Корбшмитта, который успешно выступал в театрах нацистской Германии, снимался в кино, но в 1943 году его отправили на Восточный фронт. На долю главного героя выпадает масса опасных приключений, прежде чем он определит свою дорогу к новой жизни.

3. Яволь, штабс-фельдфебель!

К новому, 1943 году в театре после ряда скучных патриотических пьес местных авторов, постановки которых не вызвали интереса у публики и не принесли кассовых сборов, решили оживить репертуар веселой комедией плодовитого венецианского драматурга Карло Гольдони «Слуга двух господ». Роль Труффальдино, «шута горохового», профессор Ламмер решил дать Эриху, пусть утверждает себя в новом амплуа. Одновременно это награда за труды помощника, аванс на будущее. Честно говоря, профессор обоснованно опасался, что талантливый юноша может сбежать из прусского не очень веселого Франкфурта с его тоскливым репертуаром. Молодого человека соблазняли берлинские антрепренеры, его звали принять участие в спектаклях в театрах Дрездена, Дюссельдорфа, где он уже не раз выступал. Его приглашали в Потсдам на киностудию в Бабельсберге, где вместе с Блюмхен он снимался в новых фильмах. Эрих заверил любимого профессора, что надолго останется верен родному Франкфурту, надолго… Пока ему будут давать главные роли в достойных пьесах. Но произнести эту крамольную фразу вслух актер не рискнул.

С генеральной репетиции Эрих вышел окрыленный. Для премьеры он отпустил даже бородку, которую чуть подкрашивал, делал ее темнее, чтобы больше соответствовать комичной внешности своего героя. Профессор Ламмер похвалил его, отметил в целом профессиональную игру, выделил удачные ужимки и кривлянья. Эрих добился сходства с персонажем, и темная бородка ему идет. Отец, настройщик роялей и мать, домохозяйка, тоже обещали прийти на комедию. На трагические спектакли, где убивают, они не ходили, в жизни и без того хватало неприятностей.

Через три дня премьера. Афиши по всему городу уже развешаны — Карло Гольдони «Слуга двух господ». Спешите посмотреть. Инсценировка профессора Эмиля Ламмера! Роль слуги Труффальдино исполняет известный молодой артист франкфуртского городского театра Эрих фон Ридель! Перед самым Рождеством еще одна постановка, а дальше сплошные праздники, застолья, встречи с друзьями. Роль у Эриха новая, сложная: Труффальдино — комедиант, «шут гороховый», но и хитрец отменный, он держит всю пьесу. Зато какой у него заразительный вступительный монолог! Вот эти фразы, например:

Красивых женщин — обожаю,

Я им охотно угождаю.

С мужчинами ленив, но с девушками ловок…

Чтоб интересным быть, — я знаю тьму уловок,

Но здесь об этом умолчу

(Себе соперников я множить не хочу)…

Один во мне лишь недостаток есть:

Ужасно я люблю поесть…^[1]

Интендант театра герр Гриммс, присутствовавший, как всегда, на генеральной репетиции, хохотал до слез.

— Прекрасно, Эрих, прекрасно! — возбужденно говорил он и благосклонно похлопывал его по плечу. — Это ваша роль, вы настоящий комедиант. Успех гарантирован. Зрители вас знают, девушки приходят вами любоваться, они будут смеяться. Значит, мы с вами выполнили наше высокое предназначение.

Довольный похвалой Эрих торопился к себе домой, он снимал крошечную мансарду на набережной Одерпроменаде, недалеко от дома родителей. Там, на четвертом этаже под скошенным потолком-крышей, его ожидала Луиза Блюм. С ней Эрих собирался во время рождественских каникул отправиться в Потсдам. Им обещали предложить ведущие роли в новых фильмах. Не сидеть же им всю неделю во Франкфурте.

— Герр фон Ридель! Герр фон Ридель! — от приятных мыслей оторвал его хриплый женский голос.

Он обернулся. К нему, виляя ведущим колесом, на велосипеде стремительно подъезжала одетая в темную форму с фирменной шапочкой на голове почтальон, фрау Вильде. Она так торопилась, что чуть не упала. Эрих поддержал ее. Она старалась отдышаться.

— В моем возрасте тяжело развозить почтовые отправления, герр фон Ридель, их с каждым днем становится все больше. Сумка неподъемная. Наступает зима, мне скоро шестьдесят, — она печально улыбнулась. — У меня для вас заказная бандероль. Вот тут распишитесь.

Он взял тоненький синий пакет, бегло посмотрел на адрес, на синие штемпели, расписался и снова уставился на адрес отправителя. И понял: это был его черед… О нем вспомнили военные. Он почти забыл, что в свое время его зачислили в состав молодого резерва Франкфуртского-на-Одере пехотного полка. Военные приглашали его к себе. Мобилизация? Очень похоже. Тогда это означает конец мирной жизни, завершается его театральный сезон. На сцену он больше не выйдет. Рояль можно забыть. На всем ставился крест. Крест на нем, как на личности, на всех его планах. Собирайся в поход, герр фон Ридель, нордический тип, породистый ариец, горн зовет тебя! Тебе дадут в руки карающий меч. Нет, не меч, карабин, ты будешь учиться стрелять, убивать людей…

Собственно, этого приглашения он ждал, но все же надеялся… Никакой отсрочки ему уже не дадут. Война, как того и хотели великие стратеги в Берлине, расползлась по гигантским просторам России, и для успешного продвижения вперед вермахту требовались все новые и новые солдаты…

— Что вы молчите, герр фон Ридель? — дернула его за рукав фрау Вильде. — Я привезла вам неприятное известие, да? У меня немало таких бандеролей. Моего мужа тоже забрали служить. Отправили в Африку, он оказался в каком-то Тунисе, присылал мне радостные письма. Теперь замолчал. Я не знаю, что и думать. — Глаза фрау Вильде увлажнились. Она достала платочек из сумки. — Старший сын замерз под Москвой, младший сын бьется против французов, его отец, мой Хайнц, жарится на солнце в пустыне. Извините меня, герр фон Ридель, я не могу понять, зачем моего мужа послали в Африку? Там же одни негры, пальмы и обезьяны.

Эрих не знал, что отвечать. Настроение у него не просто испортилось — он не чувствовал сердцебиения, он почти не дышал. Еще пару минут назад он был ловким и дерзким слугой Труффальдино, от высказываний и ужимок которого зрители должны были смеяться до колик в животе. А что теперь? Теперь у него в животе появились колики иного рода. Его роль никому не нужна. И сам он никому не нужен…

Синяя бандероль опустила артиста с театральных небес на грешную землю. Он впервые почувствовал, что земля вращается и колеблется. Он получил приглашение к игре со смертью.

Эрих помог фрау Вильде взгромоздиться на велосипед, подтолкнул ее и, как только она скрылась из виду, медленно разорвал пакет. Перед глазами плясали строчки: «Мобилизационное предписание… Вам необходимо двадцать восьмого ноября 1942 года в семь утра явиться во двор казарм генерала Людендорфа для прохождения действительной воинской службы в вермахте. При себе иметь следующее… В случае беспричинной неявки вы будете отвечать перед имперским судом по законам военного времени…»

Это финиш, теперь ему не отвертеться… Куда его пошлют? На Восток? Увы, русские научились воевать. Они оказались не такими примитивами, «унтерменшен», недочеловеками, какими рисовала их пропаганда Геббельса. Они отбросили немецкие войска от Москвы, ведут ожесточенные бои в Сталинграде. Гитлер заявляет, что это ключевой город, через него проходит снабжение России нефтью, пшеницей. Но битва за Сталинград, похоже, завершится победой русских. И вся военная кампания в России оказалась не такой легкой, к какой привыкли немецкие офицеры и солдаты на Западе. Весь победный поход на Восток превратился в затяжную смертоносную войну с неизвестным исходом…

В самом мрачном настроении подходил Эрих к своему жилищу. Мансарду с покатым потолком он обставил новой мебелью, постелил ковры. Отец помог ему выбрать клавир, настроил его. Эрих уже опробовал новый инструмент, звучал он прекрасно. На нем разучивал новые этюды Шопена, сонаты Гайдна, исполнял пьесы собственного сочинения. И что теперь? Все это выкидывать? Клавир вернуть родителям? Но у них есть свой рояль. Взять с собой на фронт?

Он поднялся по скрипучей, натертой мастикой деревянной лестнице. Постоял перед дверью. Пахло ароматным кофе. Его сварила Блюмхен, она ждет. На патефоне вращалась пластинка, звучал веселый марш, любимый марш всех немцев «Берлинский воздух» Пауля Линке. Под такой особенно здорово гарцевать на лошади. Но Эриха не радовала ритмичная бравурная музыка со свистом, с притопыванием. В его душе звучал другой марш: трагический, медленный, с ударными аккордами, растянутый, как кладбищенская процессия, — Соната номер два Фредерика Шопена, «Похоронный марш». Послушаешь такой, и хочется лечь. Хочется закрыть глаза и на груди сложить руки…

Трагическим голосом рассказал он Луизе о мобилизационной повестке. Она прочитала, лицо у нее вытянулось.

— Это еще не конец, Эри, — она пыталась поднять его настроение. — Надо обязательно поговорить с интендантом, он к тебе хорошо относится. Он отстоит тебя. Ты нужен театру. Как мы без тебя?..

Эрих молчал, плохо прислушивался к тому, что говорила Блюмхен.

— Очнись, Эри! — настаивала она. — Не надо унывать, все еще может измениться к лучшему…

— К лучшему… — устало повторил за ней Эрих. — К лучшему возврата больше нет, Блюмхен. — Он вздохнул. — Я, конечно, поговорю с интендантом. Я обязан его предупредить. Но я знаю, что он мне ответит…

Дальше разговор не клеился. Все планы поездок в Берлин к театральным друзьям, затем в Потсдам на киностудию Бабельсберг пришлось отменить.

— Не отчаивайся, дорогой, — тихо в ухо нашептывала ему Луиза. — Я тебя не брошу, я буду ждать. Помни об этом.

— Да, я буду помнить, — соглашался он с ней. — Но ты пойми, — Эрих протяжно вздыхал, — я не смогу больше играть на сцене. Это удар, нокаут. Труффальдино во мне больше нет. Даже если получу отсрочку, не смогу восстановиться…

На следующее утро интендант театра крутил протянутую ему повестку и хмурился. Потом жестом указал Эриху на кресло и тяжело вздохнул.

— Да-да, герр фон Ридель, к сожалению, это неизбежно, — печальным голосом произнес он. — Можно было предполагать, что этим все закончится. — На лице интенданта появилось скорбное выражение. — Я предложил Гольдони, профессор Ламмер решил дать вам роль Труффальдино, вы талант. Все это так… Но у меня были сомнения… Возраст у вас мобилизационный. Отстоять вас я не в силах. — Он вздохнул. — Отсрочку может дать только высшее берлинское партийное руководство, — он указал пальцем наверх. — Меня давно предупредили. Сказали, чтобы готовил замену. Прислали письмо. — Он показал лист бумаги. — Я тянул с ответом… Вместо вас мне предложили фронтовика, калеку. — Он сокрушенно покрутил головой. — Его ранили в России, у него перебито колено. Он хромает. На фортепиано не играет, участвовал в семейных комедийных постановках. Представляете, какой он артист?! Кем я заменю Труффальдино? — с горечью произнес интендант и встал. — Да, нам, театральным деятелям, надо считаться с реальностями нынешнего времени, — твердым изменившимся голосом произнес он. — Многие из ваших коллег сменили театральные костюмы на военную форму. Жертвы неизбежны. Такова наша избранная судьба, герр фон Ридель. Одни жарятся в Африке, другие маршируют во Франции, третьи ползают по полям России… Но мы будем вас ждать. Вы нужны зрителям, нужны, но потом, после нашей победы. Помните об этом!

Эрих вышел из театра подавленный. Луиза сидела на скамейке в скверике.

— Ну что он сказал, что?

Эрих обреченно махнул рукой.

— Лучше бы не ходил. Нам, театральным деятелям, приходится считаться с реалиями военного времени, — с иронией в голосе, подражая интенданту, произнес он. — Многие из ваших коллег сменили театральные костюмы на военную форму. Жертвы неизбежны. Такова наша избранная судьба. — И с той же иронией закончил: — Одни жарятся в Африке, другие маршируют во Франции, третьи ползают по полям России…

Ту последнюю ночь он практически не спал. Накануне задержался в театре, надо было со всеми попрощаться, выслушать слова сочувствия, пожелания вернуться с победой. Потом побывал у родителей. Они всплакнули, не ожидали, что их сына, ведущего актера, отправят воевать. Это был для них шок. Эриху с трудом удалось вырваться от них. Вместе с Луизой они выпили в кнайпе «У Матильды», потом отправились к нему в мансарду. И болтали, болтали…

Уже под утро Луиза на прощание вполголоса спела ему грустную песню расставания «Лили Марлен», написанную еще в 1914 году перед отправкой немецких солдат на Восточный фронт. Ее голос грустно выводил:

Возле казармы, в свете фонаря,

Кружатся попарно листья сентября.

Ах, как давно у этих стен

Я сам стоял,

Стоял и ждал

Тебя, Лили Марлен^[2].

Луиза пообещала проводить его и заснула…

Рано-рано утром со своим вещмешком в темноте он в одиночестве отправился по улицам в направлении казарм генерала Людендорфа. А в голове звучал голос Блюмхен: «Возле казармы, в свете фонаря…»

Город давно проснулся. Люди спешили к рабочим местам, по булыжной мостовой гремели запряженные лошадьми повозки, изредка мелькали тени черных автомобилей, со светомаскировкой на фарах. В некоторых окнах домов горели рождественские свечи.

Перед входом в воинскую часть едва светились два плафона. Теперь все изменилось, все приглушено, военные маскируются, не хотят, чтобы луч света пробивался наружу, никаких улыбок, служивые двигаются молча, как заведенные. Ни малейшего намека на торжественную атмосферу. Все настроены по-деловому, все выполняют свой долг.

На КПП он предъявил повестку, его проверили по списку и направили на плац к дежурному офицеру. Тот снова проверил по списку и указал ему место для построения на плацу. Там собрались новобранцы. Сколько их? Две-три сотни, если не больше. Наконец всех построили, снова пересчитали. Появившийся гауптман представился начальником учебной части, поздравил прибывших новобранцев с началом службы в учебном полку и пожелал им за два месяца побыстрее освоить азы армейской науки, принять присягу фюреру и фатерланду и отправляться на фронт, доказывать делом свою преданность идеалам Третьего рейха и бить врага. После краткой речи их предоставили в распоряжение лейтенантов и унтер-офицеров, чтобы те распределили всех по ротам и взводам.

Эриху для полноценного отдыха требовалось минимум семь-восемь часов сна. После вчерашних проводов, после бессонной ночи он чувствовал себя разбитым. Откровенно зевал, потягивался. Он едва стоял на ногах и только ждал команды разойтись, чтобы отправиться в казарму и завалиться там на койку. Но вдоль строя пролетел шепоток, «подтянись, идет фельдфебель». Все успели вытянуться в струнку, а Эрих нет. Возле него и остановился старший фельдфебель. Этот вояка оценивающе рассматривал Эриха.

— Вы откуда?

— Из Франкфурта-на-Одере, герр старший фельдфебель.

— Звать?

— Эрих фон Ридель.

— Понятно, пруссак бранденбургский, из интеллигентов. Где служили?

— В театре.

— Надо добавлять герр старший фельдфебель. Запомнили?

— Да, герр старший фельдфебель.

— Не да, а яволь, герр старший фельдфебель. Повторить!

Эрих повторил.

— Почему не сбрили бороду?

Эрих хотел ответить, но вопрос застал его врасплох, и он и остался стоять с открытым ртом.

— Вы меня не поняли?

— Понял, герр старший фельдфебель, но… послушайте…

— Никаких но! Теперь слушайте меня внимательно, герр театральный деятель Эрих фон Ридель! Все ваши сценические фокусы-покусы остались дома. Здесь нет вашей обожаемой публики. Здесь мы, ваши командиры. А вы — наши подчиненные. И все мы солдаты фюрера. Итак, слушай мою команду. — Старший фельдфебель сделал шаг назад, набрал в легкие побольше воздуха и выпалил: — Новобранец с жидкой бородой, вы выглядите, как артист балаганного театра, — это раз! В армии таким не место — это два! От вас разит перегаром — это три. Немедленно сбрить бороденку, почистить рот и тотчас доложить. Ясно?! Приступить к исполнению команды!

Эриха как ветром сдуло. Он с вещмешком за спиной помчался к казарме. А сзади послышался приглушенный смех и новые слова команды.

— Первый, второй, третий… — летело по строю.

Эрих взлетел на второй этаж. Длинный коридор был пуст. Он перевел дыхание.

Сбрить бородку! Чертов фельдфебель. Чем она ему помешала? Но что делать, приказ надо выполнять. Все в театре говорили, что эта бородка очень идет к нему. Он похож на французского короля Генриха Четвертого, большого жуира. Предстояло лишиться театрального образа. Эрих остановился у двери в туалет и невольно выругался вслух:

— Идиот казарменный! Чертов провинциал!

— Что вы сказали? — из туалета, застегивая на ходу ширинку, вышел унтер-офицер. Он внимательно посмотрел на обомлевшего Эриха. — Это вы мне? Вы чем-то недовольны?

— Яволь! — выкрикнул Эрих первое армейское слово, которое пришло ему в голову. — Яволь, я сказал, и больше ничего, — ответил он.

Унтер-офицер склонил голову набок, изучал его и некоторое время не произносил ни слова. Потом скривил презрительную мину и медленно произнес:

— А что значит ваше «яволь»? Объясните!

Эрих хотел послать его подальше, но вспомнил, что он не в театре и ничего не ответил.

— Вы меня, кажется, не расслышали, — звучал вкрадчивый голос. Эрих уловил в нем коварные нотки, которые не предвещали ничего хорошего. — Я просил объяснить ваше «яволь»!

Эрих вспомнил, как гаркнул на него старший фельдфебель, и решил повторить сценический прием. Набрал побольше воздуха в легкие, задержал, а потом…

— Яволь!!! — выпалил он во всю силу своих легких.

Эхо прокатилось по этажам. Унтер-офицер от неожиданности дернулся назад, его словно чем-то оглушили, руки опустил по швам. Потом приблизился, вытаращил глаза.

— Это что за крики! Вы что с ума сошли?

— Яволь! — уже тише повторил Эрих.

Глаза у унтер-офицера стали совсем круглыми. Несколько мгновений он оторопело изучал лицо Эриха. Очевидно, размышлял над тем, кто перед ним — сумасшедший или симулянт? Как бы наказать этого странного парня.

— Вы в самом деле больной или притворяетесь?

— Яволь! — как заведенный ошалело выкрикивал Эрих. На него нашло. Из памяти выскочили все армейские слова, которые он когда-то учил.

Унтер-офицер не знал, что делать. Он сложил руки на груди.

— Вы вообще понимаете, где находитесь? Вы что не видите, что перед вами старший по званию, что надо стоять по стойке смирно и не кричать на меня. Вам приказали бородку сбрить?

— Яволь, герр… — Эрих откашлялся.

— Вы что не разбираетесь в званиях? — удивлению унтер-офицера не было предела.

— Яволь, герр унтер-офицер! — нашелся наконец Эрих. — Я первый день сегодня.

Унтер-офицер слегка улыбнулся. Понял, что этот новобранец в незнакомой обстановке совершенно потерял дар речи. Он пальцем ткнул на пришитый к кителю свой знак отличия.

— Эта нашивка означает, что я штабс-фельдфебель, имею право носить портупею, а вот эта нашивка означает, что я служу в вермахте свыше шести лет!

— Яволь, герр штабс-фельдфебель! — облегченно произнес Эрих и тоже чуть улыбнулся.

— Еще что скажите?

— Я допустил ошибку, — нашелся наконец Эрих.

— Не забывайте добавлять, виноват, герр штабс-фельдфебель. Новобранец, какой же ты бестолковый! — покачал он головой, размышляя, что делать с этим парнем дальше. — А теперь…

В этот момент на плацу зазвучал резкий сигнальный свисток, обозначавший полный сбор.

— Ну что вы стоите? Сигнал слышали? Убирайтесь с глаз моих! Сбривайте свою бороду! И марш на плац!

Эрих, изрядно вспотев от напряжения, вытянулся в струнку. Что за комедия, эти армейские обращения? Он дернулся вперед, чтобы убежать, но его остановил зычный голос унтер-фицера:

— Почему вы не спросили у меня разрешения, новобранец? Уже забыли! Ну-ка, повторим все с начала.

Эрих решил не усугублять ситуацию, снова вытянулся в струну, поднял гордо голову и спросил:

— Герр штабс-фельдфебель, разрешите мне отправиться в туалет выполнять приказ старшего фельдфебеля?

— Вот теперь все правильно, рекрут. Отправляйтесь в туалет. Не застряньте там. Помните, что ваше место в строю. Торопитесь, иначе старший фельдфебель прикажет выщипать вашу бороденку, ха-ха-ха! — И он, довольный своей шуткой и тем, что сумел унизить бестолкового новобранца, двинулся по коридору.

Примечания

1

Перевод М. Гальперина.

2

Вольный перевод И. Бродского.