Годен к строевой!

Михаил Серегин

«Армия – школа жизни, но лучше пройти ее заочно». Редкий призывник не согласится с этой мыслью. Но, если вы думаете, что армейская служба состоит только из суровой муштры и безрадостных будней, то вы ошибаетесь! Где еще, как не в армии можно в одном месте встретить столько разных и по-своему уникальных людей! В армейской жизни хватает места юмору, приключениям и настоящей мужской дружбе. В этом предстоит убедиться разношерстной компании новобранцев…

Глава 1

ВИКТОР

Весна. Снег еще не сошел с клумб Припрудненского райвоенкомата, а по его ступенькам начали шаркать будущие вояки от Тверской губернии.

Витек вошел в зеленые ворота с красными звездами, преисполненный большого желания стать настоящим бойцом. Его могли посадить за угон. Взяли его менты. Взяли. Но так как он в первый раз… Вообще-то, не в первый, это попался в первый. А чего не подкалымить, если в машинах сечешь? Вот и заработал…

Или в армию на два года, или в тюрьму на три. Выбор очевиден. За решетку кому хочется-то? К тому же служба биографию не портит. Соображай.

Подойдя к дежурному, Витек хотел отдать честь, но передумал и отдал повестку. Все-таки честь дороже, зачем же ее бесплатно отдавать.

Капитан прочитал фамилию, порылся в бумагах, вытащил из стопки личных дел одну тоненькую папочку и отложил ее на край стола.

— Резинкин, иди в шестнадцатую.

Оказавшись в длинном коридоре, худощавый блондин быстро нашел нужную ему дверь. Надпись большими буквами, сделанная от руки толстым красным фломастером на куске ватмана, гласила: «Медкомиссия». Ниже карандашом приписали: «Перед посещением выпить ртуть, принести анализы диабетика, сточить пятки, чтобы походило на плоскостопие. Но лучше сделать операцию по смене мужского достоинства на аналог, но женский. И недостойный». Бумажечка держалась на двери, как и все в нашей стране, ненадежно, с помощью ниточки, надетой на вдавленную кнопочку.

Внутри комнаты одна длинная скамья, несколько крючков для одежды и еще одна дверь, ведущая в соседнее помещение. Тоска одолевала всех, кто входил сюда. Только не Витька. Ему врачей надо пройти — сто пудов. Он сам себя уже годным признал заранее. Пусть во всех бумагах пишут «годен».

Около единственного большого окна стоял одетый лишь в семейные трусы парень. Повернув на шум лысую голову, он со знанием дела рекомендовал раздеваться.

— Здесь ждать не любят.

— Варягин! — донесся женский голос из-за стены.

— Меня, — пацан исчез в боковой двери, топая босыми ногами по каменному полу.

Витек остался наедине с двумя коричневыми облупленными дверьми. Только он успел стащить с себя штаны, как ввалилось сразу трое. Салаги, такие же, как и он.

Призывники шарили глазами по Витьку и висящей на крючках одежде.

— Чего стоите, раздевайтесь, здесь ждать не любят.

— Резинкин, — услышали все, и Витя подался к врачам.

— Топай-топай, — пробасил один из троих пришлых, отличавшийся от остальных шириной плеч и узким лбом.

В соседней комнате под давно не беленным потолком висел засиженный мухами молочного цвета плафон. Стены имели едко-зеленый цвет, разбавленный ярким пятном плаката с оптимистическим названием: «Дифтерия, холера и СПИД вокруг нас». Акварельными красками изображены были довольно отвратные типы, выдающие себя за эти болезни, а внизу буквами помельче: «Встретим их достойно».

— Это с хлебом и солью, — догадался Витек.

Немолодая женщина, склонив голову над столом, наяривала ручкой по одной из страниц в чьем-то личном деле. Рядом с ней сидела толстуха в больших очках. Она теребила ручку в пальцах и ничего не писала.

В углу комнаты стояли ростомер и весы, рядом с ними — медсестра в самом белом халате из всех, что были на присутствующих, и в шапочке с кружавчиками колора спелой ежевики, бегущими по краю.

Похоже, он тут никого не интересует.

Резинкин вернулся было обратно в раздевалку.

— Куда пошел?! — взорвалась толстуха.

Он не обратил на ее рык внимания.

Напустив на себя строгость, Витек в раздевалке объявил:

— Мужики, там сказали, чтобы остальные снимали с себя все.

Трое дегенератов стали переваривать услышанное, а он вернулся к врачам.

— Сердце болит? — спросила пишущая тетя.

— Нет.

— Идите сюда, — позвала медсестра.

— Ночью ходите?

— Хожу, а куда?

— Не прикидывайся идиотом. Писать ходишь? — Докторша подняла голову, уставившись на призывника маленькими злыми глазками.

— Рост — сто семьдесят два.

— Писать хожу.

— И как часто?

— Каждую ночь.

— Вес — шестьдесят девять.

— И давно под себя делаешь?

— Под себя с детства не делаю. А в туалет по ночам встаю. Это плохо? Мне никто об этом не говорил, доктор. Мне надо, чтобы все было хорошо. Ночью писать нельзя, да?

— Грудь — девяносто четыре.

— Можно, только не во сне.

— Нет. Во сне не хожу.

— Молодец.

— Размер противогаза — три.

— Корью, ветрянкой, свинкой болел?

— Болел всем.

— Сотрясения мозга?

— Были.

— Сколько раз?

— Два раза, у моей собаки.

— У тебя!

— Не знаю, документально не зафиксировано.

— Руки, ноги ломал?

— Да, правый указательный палец, он теперь не гнется.

— Ну-ка, покажи.

Резинкин посмотрел вниз на ногу.

— Вон видите, не до конца сгибается.

— Иди ко мне, — позвала записывающая антропометрические данные толстуха.

Резинкин послушно подошел к столу.

— Повернись.

Он подчинился и увидел на стене таблицу для проверки зрения.

— Закрой левый глаз. Читай, что написано над красной чертой.

Витя справился без труда.

— Молодец, другой глаз.

Резинкин повторил по памяти фразу из нескольких букв, не утруждая себя чтением.

— Засранец, — шепотом произнесла толстуха.

Возмущенный Резинкин повернулся. А не послать ли ее?

— Что я сейчас сказала?

— Засранец.

— Правильно, зрение единица, слух в норме.

— Пыреев! — выкрикнула доктор.

В дверь вошел высокий плечистый, что подавал недавно голос.

Медсестра от неожиданности часто заморгала. Толстуха покраснела, а крикнувшая докторша продолжала писать.

— Сердце болит?

— Марья Ивановна, — пролепетала толстуха.

Тетя подняла голову от личного дела и увидела внушительную приспособу для воспроизводства себе подобных.

— Что это? — пролепетала она, протягивая личное дело Резинкину. — В следующую комнату.

— Член, — ответил за слегка сконфуженного парня Резинкин и прошел в следующее помещение.

— Умник! — послала ему вслед доктор.

За столами друг напротив друга сидели два мужика. Один в погонах, молодой, другой в белом халате, старый.

— Ко мне, — позвал старый. — Спусти трусы.

Резинкин подчинился.

Доктор взглянул на добро.

— Годен, — пробормотал дед, начиная быстро заполнять свою графу в карточке.

— А то, еще как годен.

Запись была короткой.

— Берите личное дело и встаньте ко мне лицом, — произнес молодой.

Не натягивая трусы, Витя крутанулся на голос и протянул свою папочку.

— Резинкин Виктор Сергеевич, в соответствии с Законом Российской Федерации о воинской обязанности вы призваны на срочную военную службу сроком на два года. И натяните трусы, подорвете сквозняком здоровье, товарищ боец.

* * *

Витя сидел за большим обеденным столом в зале и держал в одной руке рюмку с водкой, а другой размеренно тискал Аленкину голую нежно-розовую ляжку, задрав юбку так, как только было возможно.

Поскольку произносился не первый тост, никто не вставал, и последние полчаса он не прекращал гладить ее ни на минуту. Все приглашенные порядочно поднабрались, но вряд ли они преодолели и треть пути. Резинкины запаслись зельем основательно и считали своим долгом упоить гостей в дым, что сделать в русском селе весьма не просто. Очень многие способны шевелиться и бормотать даже после нескольких предельно допустимых доз. Один из таких крепких орешков — старый дед Петро — толкал речь:

— Служи геройски, чтоб родители могли гордиться тобой. — Витькина мать всплакнула и поспешила промокнуть глаза краешком цветастого платка, отец молча кивнул, глядя в рюмку, самого оратора повело немного вперед, но он приостановил движение по опасному направлению, уперевшись в стол. — По службе не робей и, если придется бить кому-нибудь морду, делай это на совесть. Не забывай свою красавицу, — все взглянули на румяную Аленку, и та опустила глаза, томно вздохнув. Витькина рука блуждала по знакомым ей местам вот так вот прямо за столом… Хорошо, что скатерть длинная и люди вокруг основательно захмелевшие. — Давайте выпьем за будущего солдата и пожелаем ему легкой службы.

Заглатывая водку, Витя перестарался, и Аленка, расплескивая спиртное, повалилась к нему на плечо, а потом нежно поцеловала при всех.

Витек поднялся, взял со стола пустой стакан. Налил в него самогонки до краев и медленно осушил одним махом.

— Силен.

— Силен, — понеслось со всех сторон.

Аленка зааплодировала.

— Я иду служить, — сделал заявление заплетающимся языком Виктор, сел, обнял за шею Аленку, а в следующее мгновение в полубреду повис на ней, невольно хватаясь руками за мягкое.

Витя стоял перед военкоматом, крепко держа Аленку за… В общем, пониже талии.

— Лысенький ты мой, голубоглазенький, — шептала она, — поосторожнее там.

Сморгнув, Витек провел рукой по голове.

— Где мои волосы?

— Мы вместе с твоей мамой стригли тебя вечером. Я держала тебя, а она стригла. Так твой папа велел. Говорит, в армии все так ходят.

— Поживем — увидим. А мы с тобой любовью-то занимались?

Аленка хихикнула и сообщила, что он ни на что не был годен.

— Твоя мама даже предлагала мне остаться.

— А твоя мама предлагала тебе остаться?

— Нет. Она и так меня ругала за то, что я пришла домой во втором часу.

— Да, в жизни две беды: понос и теща. Извини.

— А почему?

— Теща?

— Нет, понос.

— Дорогая, ты еще так молода, и у тебя все впереди, — он невольно рыгнул ей в лицо и не стал больше извиняться. Не стоит. Пусть она запомнит о нем хоть что-то.

Родители стояли в стороне и не мешали молодым прощаться. В центре небольшого пятачка перед военкоматом — никого. Призывники с родственниками, любимыми и друзьями стояли под деревьями и вели неспешные разговоры.

В основном, гадали, кто куда попадет, просили чаще писать, напутствовали, чтобы лишний раз сыновья не подставляли свои головы.

Капитан, проверявший повестку у Резинкина, когда тот приходил на медкомиссию, вышел на середину небольшой асфальтированной площадки.

— Становись! — зычно скомандовал он, и людская масса пришла в движение.

Взяв старенький рюкзачок, висевший на сучке дерева, Витя набросил его на плечо. Внутри, кроме зубной щетки, пасты и куска мыла, имели место быть еще и обруч домашней колбасы, немного брынзы и котлет.

Аленка прильнула к нему. Их губы соединились. Мир разделился на две половинки — до этой первой в его жизни военной команды и после. Груз расставания навалился на всех, кто пришел провожать своих пацанов.

Подошли проститься мать и отец. Витя обнял отца, поцеловал мать, не скрывающую слез. В последний раз он чмокнул Аленку.

— Не беременей тут без меня.

— Постараюсь, — пролепетала она и смахнула слезу.

Он не очень твердыми шагами заторопился к выстраивающейся шеренге.

Первым стоял широкоплечий — тот, которого Витек приколол и выставил перед комиссией без трусов.

Затесавшись пятым или шестым, Витя замер.

— Все? — спросил сам себя капитан, оглядывая родственников и ища тех, кто, может быть, никак не мог расстаться с близкими. — Вроде все.

Найдя глазами своих, Резинкин стоял в строю и видел, как мать теребит платок, как отец сурово смотрит на него, как Аленка время от времени помахивает маленькой тоненькой ладошкой.

— Безбородов!

— Здесь!

— Солдат, услышав свою фамилию, громко и четко отвечает «я», — просветил капитан.

— Я!

Резинкин пропустил все эту галиматью мимо ушей. Ему бы на ногах устоять. Говорили, будет автобус. Пока до Твери докатят, он немного отойдет от вчерашнего.

— Резинкин!

— Здесь!

— Не здесь, а «я»! — внушил персонально капитан.

— А вы? — не понял Витя.

Призывники дружно заржали.

— Говори «я».

— Вы. То есть я. Я!

— Ногузадерищев!

— Я!

— Надо же, и такие фамилии бывают?! Ни хрена себе!

— Я!

К капитану сзади подошел маленького роста конопатый паренек со здоровенной сумкой в руке и потянул его за рукав.

Офицер отдернул руку и вытаращился на чудо.

— Здесь в армию забирают?

— Фамилия?

— Иванов.

По списку выходило, что Ивановых аж трое.

— Имя?

— Иван.

— Становись в строй.

Таща ношу, Иванов встал в самом конце.

— Решил все два года на своих харчах продержаться? — не удержался капитан, сравнивая габариты сумки и парня.

— Кушать люблю.

— Пора бросать эту вредную привычку.

— В армии совсем не едят? — перепугался Иванов.

— Нет. В армии принимают пищу. Сейчас выходим за ворота и садимся в автобус. Нале-во!

Призывники недружно повернулись и потопали за офицером, расселись в автобусе.

Резинкин прилип к стеклу и, не помня себя, махал до тех пор, пока видел мать, отца и Аленку. Потом он откинулся на спинку кресла и скосил глаза на сидящего соседа.

— Здорово, приколист.

Только не это. На него смотрела улыбающаяся ряха.

— Так что там у меня между ног? Член?

— Я сказал «член»? Извини. Скорее сапожный гвоздик.

Витя видел, как под кофтой дернулся здоровый бицепс, и прикрыл голову руками от возможного удара.

— Не боись, вша.

— Не боюсь, не боюсь. Ты, наверное, качался на анаболиках?

Мозги у здорового сразу ушли в сторону.

— Ну и что? Ты же видел мои руки, я из тебя дух вышибу одним ударом.

— Тогда твой гвоздик все время повернут на шесть часов.

— Что?! — Крепкая рука скрутила свитер у горла.

— Вы, двое! — Капитан повернулся на шум. — Если не успокоитесь, я позабочусь о том, чтобы вы попали куда подальше.

Здоровый утихомирился.

— А мы и так попали, — послышалось из самого конца.

Резинкин узнал тонкий голос.

— Иван Иванов!

— Я!

— Разговоры!

Все заткнулись и некоторое время ехали молча. Автобус вышел на трассу и набрал скорость. Замелькали березки и осинки. Тяжелые веки закрылись, и Витек провалился в сон.

* * *

Пополнение живо выбиралось из кунга — пассажирской будки, установленной на «КамАЗ», — и под строгим оком покупателя, отобравшего в областном военкомате партию для своей дивизии, строилось в две шеренги рядом с машиной.

— Иванов, быстрее, сумка у тебя меньше не стала. В поезде все слопать не успел, что ли? — Старший лейтенант Кобзев, командир третьей роты отдельного мотострелкового батальона, строил вновь прибывших.

— Кушать люблю, товарищ старший лейтенант.

— Получишь направление в учебку на повара.

Все восемнадцать гавриков стояли в две шеренги и вертели головами по сторонам.

Первое обстоятельство, неприятно поразившее Резинкина, — высокий забор из толстых стальных прутьев, выкрашенный в коричневый цвет. Солнышко еще не успело над оградой подняться и совсем не греет. Ветерок пронизывающий гуляет. Ничего себе утречко.

Стоило ехать на поезде почти сутки, для того чтобы оказаться в какой-то дыре под Самарой да еще наблюдать свободу сквозь заграждение.

Правда, он и не ждал океанского песчаного берега, усыпанного стройными, грудастыми, загорелыми, крепкими телками. Где выбираешь любую и можешь прямо тут же пам-парам-пам-пам. Потом вторую, третью, и работаешь, прямо как заводной.

Резинкин сердцем чуял — будет секс, только без его согласия.

Немного левее, на огромном плацу, строй солдат — человек сто, не меньше, топает по кругу, построившись в колонну по четыре.

Рота приблизилась, и Резинкин услышал, как парень с тремя лычками на погонах громко и отчетливо скомандовал:

— Рота!

Ответом ему прозвучало три мощных удара сапожищами об асфальт.

«Чего это он их топать заставляет?»

Откуда-то из середки роты раздался нечеловеческий вопль:

— Душары! Че встали, бегом в баню подмываться!

Строй загоготал.

— Разговоры! Рота, стой!

Все солдаты были одеты одинаково, и у Витька все слилось перед глазами. Он не различал лиц. Видел только единообразную зеленую шевелящуюся массу. Парень с лычками развернул строй к себе лицом и картинно стал орать, так как офицеры стояли совсем близко:

— Запомните, умных в армии нет, значит, самый умный тот, кто командует. Еще одна фраза — и завтра состоится военный парад отдельно взятой за жопу роты.

— А если дождь, товарищ сержант? — выдавило чудо из строя.

— Никого нигде не чешет, солдат. Мне по фигу, по мокрому или на сухую. На сухую больнее, знаешь, да?

С широкого крыльца по ступенькам двухэтажного зданьица, напоминавшего небольшой особнячок, спустился офицер с журналом в руках и направился в обход плаца к выстроившемуся пополнению.

Резинкин никак не мог понять, почему он не срезает угол. Ведь через эту здоровую заасфальтированную поляну короче.

Подошедший поздоровался с Кобзевым за руку, правда, после того, как лейтенант, хоть и нечетко, но все же отдал ему честь. Офицер был в чине подполковника. Щеки у него были красными, незлые глаза-щелочки оглядывали новобранцев с неподдельной тоской.

Наблюдая за мужчинами в форме, Резинкин машинально ковырялся в курносом носу и пытался внушить сам себе, что попал в армию. До этого он видел, как отдают честь, только в американских фильмах.

Штатовские актеры делали это резко и торжественно. А наши как-то так запросто. «Здоров — здоров». Получалось, между прочим, и по-житейски.

Интересно, а если бы лейтенант не приложил пятерню к голове?

— Боец! Сопли оставить дома забыл! — Подполковник рявкнул от души, и Резинкина передернуло. Чего ж так орать-то, не в лесу ведь. — Смирно! — снова рявкнул офицер с красными щеками. Молодые вытянулись. — Вольно, — раскрыв журнал, старший нахмурился. — Кто умеет работать на компьютере, шаг вперед.

Из строя вышел долговязый, что стоял первым.

— На годок заглянули, товарищ?

— Да, так точно.

— «Так точно» вполне достаточно и без «да». Становись сюда, студент, — указательный палец показал направо. — Права у кого есть?

Витек вышел из строя. Покрутившись, с удивлением обнаружил, что стоит один, как и тот, с компьютером.

— Что ж так мало, просил же больше, — недовольно буркнул офицер.

— Одни дегенераты — выбирать не из кого, нормальных-то давно нет, — Кобзев начал вертеть задом, чтоб случайно не трахнули. — И, товарищ полковник…

— Помню, забирай себе. Пусть Стойлохряков мне звякнет насчет выходных.

— Так точно.

— Музыканты, певцы, художники есть?

Никакого движения.

— Все бескультурные? Ничего, культуру привьем армейскую. Будете знать, где право-лево и что такое газон высотою девять целых восемь десятых. У нас тут одна «акадэмия» на всех. Лейтенант, бери с собой, кроме водителя, еще троих, остальные будут здесь на карантине.

— Я ничем не болен, мне обещали, что я стану поваром, — донеслось с конца строя.

— Иванов! — цыкнул Кобзев.

Подполковник невесело усмехнулся.

— Еще как болен, ты только не подозреваешь об этом. По анализу мочи этот диагноз поставить нельзя. А работу на кухне я вам, товарищ солдат, гарантирую.

Резинкин и еще трое снова залезли в кунг. Машина выехала с территории части.

Только через час путешествие закончилось. На обочине дороги Резинкин высмотрел указатель «Чернодырье». Ни фига себе название!

Они снова проехали через КПП и оказались за оградой, отличающейся от предыдущей только цветом. Она была черная.

Четверо новобранцев, одетые, как на подбор, в старые кроссовки и джинсы, выбрались из машины и широко открытыми глазами пожирали обстановку.

Резинкин знал от лейтенанта, что едут они в отдельный батальон, больше он им ничего не сказал.

«У военных, наверное, такое хобби: держать людей в неведении и делать из всего военную тайну. Куда везут? Зачем везут?»

Обстановка очень сильно напоминала ту, в которой они побывали немногим ранее. Только здесь все было как-то ближе, компактнее, меньше.

Вот КПП, вот трехэтажная казарма, подъезд которой выходит чуть ли не на плац, вот штаб — развевается российский триколор, чуть поодаль виднеется одноэтажное длинное строение, очень похожее на телятник, — столовая.

Да и забор не такой высокий. В ста метрах от КПП дорога, за ней обычное русское село Чернодырье. Только вот откуда такое название?

Из подъезда один за другим начали появляться солдаты в маскировочных халатах с автоматами и штык-ножами.

Быстренько выстроившись в шеренгу, они повернулись и без надрыва побежали колонной к КПП.

Дежурный поспешил открыть ворота, и десяток бойцов, покряхтывая, выбежал за ограду. Все как один из пробегавших смотрели на новобранцев с интересом. Особенно долго глаза задерживались на сумках и рюкзаках прибывших.

— Духи, вешайтесь! — выкрикнул кто-то из середки.

Остальные заржали. Лейтенант в желто-зеленом комбинезоне, бегущий сбоку от колонны, даже и не подумал сделать замечание. На рукаве у него Резинкин разглядел летучую мышь.

— Разведка, — пояснил Кобзев. — Хорош глазеть. Построились в колонну по одному, за мной шагом марш.

Витек был не в понятии, почему бы водителю не довезти их прямо до подъезда казармы. Трудно, что ли? Почему надо идти пешком, когда можно докатиться?

Открыв тяжелую железную дверь, лейтенант вошел на первый этаж, за ним последовали остальные.

В глаза сразу бросился солдат, стоящий рядом с какой-то тумбочкой. Не обращая внимания на отданную ему честь, офицер протопал вместе с пацанами в канцелярию роты.

— Здравия желаю, товарищ капитан.

— Здоров, приехал? — За столом сидел узкоплечий, чуть выше среднего роста мужик лет под тридцать.

— Вот, привез из Твери.

— Давай их по казармам, обед скоро, — зевнув, дал указания капитан.

Троих пацанов, что были с Резинкиным, ввели в одну дверь, а для Вити лейтенант пинком персонально раскрыл фанерную дверку в дальнем углу казармы.

— Эй, безотцовщина химическая, принимай пополнение!

Кобзев взял Витю за шиворот и, слегка поддав коленом под зад, втолкнул в кубрик, захлопнув за ним дверь.

Узкий проход от двери до промежутка между окнами и два ряда двухъярусных коек встретили посланца земли Тверской. В полумраке кубрика висел спертый духан ваксы и пота.

Большинство кроватей заправлено. На одном из двух подоконников одиноко стоит старый глиняный горшочек с кусочком неизвестно как еще живущей зелени. Почти цветок.

— Э-э! — раздалось хриплое и протяжное откуда-то слева. Под одним из синих одеял кто-то зашевелился.

Резинкин подумал, что человек болен и поэтому не на службе.

— Э-э! Ну ты чего там встал, дерево, иди сюда.

— Сам дерево, — робко ответил Витя.

Хриплый одинокий смех стал летать от стены к стене, к нему присоединился еще чей-то низкий голос, потом раздался слабый смешок, и все затихло.

— Ты там не хихикай, шуршания не слышу, — продолжал невидимый под одеялом. Другой невидимый начал в натуре шуршать, и вскоре задом к Резинкину на центральный проход на карачках выполз солдат в штанах, белой нательной рубахе и сланцах. Тельник был испачкан грязевыми разводами в нескольких местах на спине, от чего впечатление не становилось лучше. Он интенсивно мел пол чем-то маленьким. Приглядевшись, Резинкин увидел в руке, покрытой фурункулами, зубную щетку.

Его пробил пот.

«Дурдом», — было первое слово, пришедшее на ум.

Вслед за шуршащим солдатом из-за коек, топая начищенными сапогами по блестящему деревянному полу, на арену вышел мордатый, румяный сержант. Туго натянутый китель облегал объемную грудную клетку, ремень опоясывал плотную тушу.

Глядя на пышущего здоровьем сержанта, Резинкин не мог себе представить, что обитатели казармы ведут неправедный образ жизни. Потом он взглянул на убирающегося солдата и засомневался в собственных выводах.

— Ты по-русски понимаешь? — Во рту сержанта гуляла жвачка.

Витя молчал. Сержант подошел вплотную. Он оказался на полголовы выше. Изо рта размордевшего юноши пахнуло мятой.

— Рюкзак сюда.

Резинкин покраснел от злости и вцепился в лямки, не собираясь расставаться с собственным добром.

— Э-э! Э-э-э! Батрак, я долго буду ждать?

Удар в солнечное сплетение локтем оказался неожиданным и сильным. Забыв, как дышать, Витя стал оседать вниз. Поддев ногой табурет, сержант успел подставить опору новичку под зад, прежде чем он рухнул на пол.

— Никогда не спорь со мной.

Рюкзак! Его рюкзак унесли!

Пока он хватал ртом воздух, из угла доносился хриплый, вялый голос невидимки.

— Колбаску в тумбочку. В мою, дебил. Мыло — говно, паста — говно, бритва — говно, лезвия — говно. Мыльно-рыльные отдай. Э-э-э, ну ты, иди сюда.

Витек от такого гостеприимства оторопел. Встал с табурета и, шатаясь, пошел на голос.

На кровати, закутавшись под подбородок, лежала бледная рожа, покрытая мелкими язвочками, со здоровым синяком под заплывшим глазом.

— Два года назад и я был таким, — закатив неповрежденный глаз от нахлынувших воспоминаний, протянула рожа.

— Батрак, поздравь товарища с прибытием.

Сержант, сидевший на противоположной кровати, нанес удар Витьку сапогом по голени.

От резкой боли Резинкин упал на колени.

— Кирзовые сапоги нам здесь для этого выдают, — прокомментировал тип с фингалом и тихо захихикал. — Как тебя зовут?

— Витя, — промычал новобранец. — Виктор Резинкин.

— Ты кто, Резина?

— Я водитель.

— Садись рядом с сержантом.

Морщась от боли, Витя осторожно сел. На этот раз локоть соседа влетел ему в ухо.

Солдатик как шуршал зубной щеткой, так и шуршал с увлечением. Не останавливался. Видно, понравилось.

— Ты еще не знаешь, почему сержант тебя ударил, а я скажу. Ты не водитель, ты запах^[1]. Ты даже не дух. Твоя присяга еще не скоро. В наряды ты ходить не будешь до присяги, будешь тащиться от службы. Жрать и спать.

Шуршащий воин снова запищал, обозначая смешок.

— Мое имя Константин, — голос из-под одеяла стал торжественным, — фамилия Кирпичев, а рядом с тобой сидит твой самый главный командир — сержант Евгений Батраков. И не держись ты за голову, тебе же не больно, я знаю. Вот это было больно, — и из-под одеяла показался толстый палец. Дотронувшись до подбитого глаза, Костя стиснул зубы.

В казарму вбежал ефрейтор в зеленой фуфайке нараспашку. Резинкин не знал, радоваться ли появлению еще одного человека. Он мечтал только, чтобы все, что произошло с ним только что, стало как можно дальше по времени от настоящего.

— Женя, пошли в парк, — худощавый, комплекцией походивший на Резинкина, ефрейтор запыхался. — Ты кто? Запах? — На человека, сидящего в джинсах, кроссовках и синей болоньевой куртке, надетой поверх серого свитера, в казарме не обратить внимания нельзя. Хотя бы потому, что все те, кто не в форме, напоминают о свободе, а это раздражает. Очень.

— Петрусь, кто тебе сказал? — Батраков не собирался подниматься.

— Начштаба. Если мы не запустим к завтрашнему утру «МиГ-15», нам п…да.

— Пошли, Резина, служба начинается, — Батраков встал сам и поднял за шиворот куртки охреневшего от гостеприимства Резинкина.

— Авиационный керосин привезли? — Женя незаметно подмигнул ефрейтору Петрушевскому.

— Полно, уже заправили.

Сержант Батраков обнял за шею Резинкина и легонько сжал.

— Ты когда-нибудь летал на истребителе?

После того как ему настучали по голове и остальным частям тела, Витя не знал, какой ответ правильный. Он боялся, что если скажет «нет», его снова начнут бить. Физически он слабее сержанта, да тому в любом случае помог бы Кирпичев.

Куда делись его бойцовские качества? Он же дрался почти регулярно у себя в поселке.

— А как же, «МиГ-15» — любимая модель, — Витек улыбнулся.

Здоровый кулак влетел в корпус. Боль спалила предохранители, и Витя отвесил полукрюк с левой.

Батраков отошел на пару шагов, схватившись рукой за щеку.

— Ну ты и дурак, парень, ну ты и дурак, — Кирпичев ради такого дела сел на кровати и стал качать головой, освещая полумрак своим фингалом. — Батрак, идите в парк. Не хватало, чтобы к нам Холодец пожаловал. Будет ночь — будет праздник.

Сержант заставил себя остыть.

— Зря ты руками-то машешь, тебя учат жизни, а ты не понимаешь. Будешь пилотом-испытателем. Полетишь вместе с ефрейтором Петрушевским. Теперь точно.

Петрусь подошел к новобранцу и поинтересовался, сколько у него летных часов.

— Я водитель.

— Станешь летчиком, — хитрющая рожа скалилась. — Не бойся, там есть катапульта.

— Я не умею.

— Вы задолбали! — Кирпичев выказал свое неравнодушие к происходящему. — В парк, бегом!

Трое орлов, перешагнув через подметающего полы зубной щеткой солдата, вышли из кубрика. Батраков бросил на ходу, глядя под ноги:

— Баба Варя, нам два котелка хавки в парк, к двум дня. Чай, хлеб, масло.

— Где ж в обед масло? — возмутились низы.

— Рожай.

Солдаты шли друг за другом по раскисшей обочине проселочной дороги. Под ногами хлюпала каша из снега и грязи. На кирзачи быстро налипло всякое дерьмо, но служивые, не обращая на это внимания, живо шли в неведомую для Резинкина сторону. Он заставил себя не думать о промокших ногах и всю дорогу старался не отставать.

Когда вдалеке показалась техника, стоящая за забором из колючей проволоки, и железобетонные боксы, Витек вздохнул — никакого аэродрома, никаких истребителей.

Но сомнения не оставляли его до самого последнего момента. А вдруг…

Солдат, стоящий на воротах, вяло открыл калитку изнутри и впустил водителей-механиков на охраняемую территорию.

Прапорщик Евздрихин, отличавшийся такой широтою ума, что способен был генерировать новые «крылатые» выражения пачками в день, слушая которые солдаты смеялись до колик, стоял в яме в третьем боксе под сто тридцать первым «ЗИЛом». Увидев две пары грязных сапог и кроссовки, Петр Петрович медленно вылез на поверхность и посмотрел на новенького, затем на Батракова.

— Здоров, — маленький усатый мужичок в промасленном черном комбинезоне пожал всем руки. — Как зовут?

— Виктор.

— Вот и познакомились. Выдающийся у тебя, Витя, фонарь. — Сержант насупился. — Главное, я знаю, как дело было, — прапорщику доставляло удовольствие просмаковать момент. — Вначале у Витька распухло ухо от того, что он, будучи неопытным бойцом, неудачно закрыл дверь в кубрик и прижал слуховой орган, потом ты решил отметить данное событие дневным бритьем, порезался, дернул ногой и задел пошевелившийся косяк, после чего на тебя упала раковина умывальника, немного повредив скулу. Да-а-а, мужики, чего только в жизни не бывает. Я охотно вам верю, а вот майор Холодец засомневается. Скажет, сначала водку пьянствуете, потом ходите красные, как огурцы. У вас Кикимор уже поимел несчастный случай. Или случай поимел его, это как рассудить. Как у дедушки здоровье?

— Ничего, на поправку пошел, — ефрейтор поспешил выдать справку по истории болезни Кирпичева, — хорошо кушает, ночью не стонет, смотрит у соседей в третьей роте телевизор, временами понимает, что по нему показывают.

Пока шел треп, Витек смотрел на огромный кувшин, стоящий на шасси «ЗИЛа». Открытое горлышко кувшина было направлено прямо на него.

— Пацан, рот закрой — мухи нагадят. Это двигатель с «МиГ-15». Используется для дезактивации зараженной техники потоком горячего воздуха. Пару лет его никто не запускал. Гул от него страшный и керосин жрет бочками. Дорогой аттракцион. Нам в нем ковыряться не велено, наше дело механизмы попроще. Машину водил на гражданке?

Резинкин зыркнул на солдат исподлобья.

— Немного, — осторожно прогундел он. Знали бы они, на что он на самом деле способен. Но тут, пожалуй, лучше не высовываться.

— Что первым делом должен сделать уважающий себя водитель, если у него заглох двигатель?

— Пойти отлить.

— Толк будет, — одобрил прапорщик. — Хорошо. Вчетвером лучше, чем втроем. И не думайте, парни, о бабах, баба в армии не помощник. Наша с вами задача перекинуть двигатель вон с того «ЗИЛа», — грязный большой палец покивал на соседнюю машину, — на этот. В восемь утра эта телега должна тронуться с места. И сделать это надо не как лучше, а именно так, как положено. Иначе в местной аптеке случится большая выручка.

— Чего? — Петрушевский затаился. Харя его вытянулась, тонкие губы стали одной прямой полоской.

— Вазелин придется закупать, чтоб не больно было. И с вами я, случись беда, не поделюсь. Будете терпеть жестокое проникновение, — прапорщик в первый раз за все время хмыкнул. — Вперед, химики.

Резинкин стиснул зубы и со своим мнением вперед не лез. Ухо у него болело, но по сравнению со страхом перед первой ночью в казарме боль от удара казалась мелким неудобством.

Он помогал как мог. Старался делать все так, как ему велели.

Рядовой Бабочкин принес еду в пять минут третьего, чем очень рассердил товарища сержанта, но при прапорщике тот ограничился лишь незаметным тычком под ребро.

Обед из перловки и кильки показался Витьке вкуснее маминых щей. Ему даже в голову не приходило, что жратвой его могут обделить. А вот масло хавали только товарищ прапорщик и товарищ сержант. Причем сержант угостил прапорщика, а не наоборот. Интересно.

— Когда же у нас начнут человеческие яйца давать? — мечтательно произнес прапор, заглатывая бутерброд с маслом. Витек аж поперхнулся, представив себе такую перспективу.

Маленький, бледненький солдатик дождался, пока хлопцы порубают, и отправился с пустыми котелками в обратный путь. А механики продолжили свою работу.

Примечания

1

Запах — солдат до присяги.