Выше ноги от земли

Михаил Турбин, 2022

Михаил Турбин родился в 1986 году в Великом Новгороде. Публиковался в журналах «Волга», «Знамя», «Этажи», сборнике рассказов «Счастье-то какое!». Лауреат премии журнала «Знамя» и премии для молодых писателей «Лицей-2022». Илья Руднев – талантливый врач детской реанимации. Он упорно, иногда без надежды на успех, бьется за хрупкие жизни. Это не просто работа – со смертью у Руднева личные счеты. Год назад в один день он потерял жену и сына. Руднев старается забыться в работе, вынырнуть из чувства вины, и это почти получается, но однажды скорая привозит в больницу мальчика, который как две капли воды похож на погибшего сына.

3

— Паршивый дождь! Вся промокла, пока добралась. Вон, — сказала Маша с напускной злобой и выставила ножку. — Кеды чавкают, как поросята.

— Ты сегодня рано.

— Вы простыли, Илья Сергеич? Так хрипите!

Маша швырнула под вешалку мокрый зонт, раскрыла сумочку и, отвернувшись, принялась что-то искать в ее звонких внутренностях.

— Нет, я здоров.

— А я всегда рано прихожу! Мне опаздывать нельзя. — Маша нашла наконец-то зеркальце, подставила к одному глазу, ко второму, поправила салфеткой губы. Меж лопаток ее прыгала мокрая кисточка наспех сплетенной косы. — Там опять эта собака во дворе. Надо кому-нибудь сказать, чтоб ее убрали. Не дело это, чтоб в больнице…

— Не дело, — согласился Руднев. Голос его стал выправляться.

— А вы что не переодеваетесь?

— Холодно.

Он стоял у разбитого окна, пряча шею в поднятом воротнике пальто.

— Вы точно не заболели? — Руднев не отозвался. Тогда Маша осторожно приблизилась к нему. — Видали, у нас итальянский ресторанчик под боком открыли? Говорят, готовят очень вкусно.

— Чего?

Руднев растерянно посмотрел на нее.

— Чего?! — передразнила Маша с довольно милой улыбкой. — Пиццу, пасту, ризотто! Что там еще? Давайте сходим и попробуем.

Руднев подошел к вешалке. Поглядел на зонтик, который дохлым вороном лежал в углу. Потом он снял пальто и набросил его на крючок.

— Пойду найду Максимова. Где ходит? Не собирается, что ли, домой?

Он накинул халат, и тут же в дверь вошел сменщик Максимов. Он улыбнулся, показывая большие зубы, потом открыл холодильник, сделал бутерброд с колбасой, налил себе чаю и плюхнулся за стол. Вид у него был совсем свежий, и со стороны смотрелось, будто бы это Максимов заступал на смену, а Руднев собирался домой.

— Как дела? Выспался?

— У! — без смущения кивнул Максимов, пережевывая сухое. — Мент тебя искал.

Прожевав, он рассказал, что вчера опять приходил полицейский. Он спрашивал про мальчика, про травмы, что-то записал. Все заняло минут пятнадцать.

— Такой круглый?

— Ага, круглый. Морда вот-вот треснет.

Максимов раздул щеки, хоть и без того был похож на капитана Бырдина.

— Он что-нибудь еще сказал?

— Сказал звонить, если вдруг крякнет.

Руднев поморщился:

— Если крякнет?

— Ну да, пацан… Им с той бабой что-то делать надо, которая его сбила. А если парниша помрет? Это уж другое дело, другая статья. Бабе — тюрьма, им — геморрой. Вот и держат ее пока при себе. — Максимов проглотил последний кусок бутерброда и, отряхивая пальцы, вылупился на Руднева веселым туповатым взглядом. — Я им рассказал, что все ок. Вроде успокоились.

— Как хоть зовут мальчика, они выяснили?

Максимов дернул плечами:

— Я не спрашивал.

— Надо было спросить, конечно, — вклинилась в разговор Маша.

— Чего пристали? Вон телефон ихний на холодильнике. Звоните и болтайте с ними хоть весь день.

— Интересно, почему родителей не нашли?

— Чего их искать? Алкаши какие-нибудь.

Максимов, которому лень было думать и понимать чужие беспокойства, прихлебывал чай. Работа в реанимации была для него рутиной. Негативные эмоции могло вызвать бодание со страховщиками или составление графиков отпусков — но только не пациенты.

— Почему вы так решили?

— А ты видела его? — прикрикнул Максимов на Машу. — Он весь битый. Всюду следы от ремня. Кто его порол?.. Вот парниша и утек ночью, пока мамка с папкой не проснулись. Не переживай, не твое это дело, Маруся. И ты, Руднев, не раскисай. А то чего-то прикипел к этому бандиту мелкому, — сказал он и засмеялся. — Он тебе кто?

— Что по дежурству? — спросил Руднев, поняв, что больше ничего не добьется.

— Какой род — такой приплод, — не затыкался Максимов. — Менты с ним разберутся.

День пролетел в диком темпе. Давно не случалось таких дней. В приемном — невероятная толчея. Пациенты сыпались в реанимацию, будто за дверями шла война: девочка, тяжелая политравма, падение с четвертого этажа, нестабильные переломы, ушибы, разрывы внутренних органов, спасибо, череп цел, грудничок, шесть месяцев, стеноз пищевода, остановка дыхания, потом младенец, пневмоторакс, дренаж, ИВЛ.

Когда немного стихло, Руднев навестил безымянного мальчика. Тот спал и дергался во сне. Седативные сны часто кошмарны. Теперь, когда лицо мальчика было свободно от кислородной маски, Илья мог разглядеть его подробней. Он смотрел остановившимися глазами на незнакомого ему ребенка и будто бы вновь видел сына. Вот мальчик пробудится, откроет глаза, расклеит сухие губы, и тогда Руднев скажет ему «прости», много-много раз скажет.

— Позовите, как проснется, — попросил он дежурную сестру.

— Будем переводить?

— Переводить рано. И ширмой прикройте его, чтоб не боялся.

— Илья Сергеич, он, когда очнулся, все звал кого-то и плакал.

— Кого?

— Не знаю. Мы пропофол ему дали… Панику убрали.

— А не спросили его, как звать?

— Да ну!.. — отвернулась сестра. — Он же, говорю, невменяемый пока.

После были две плановые, но смещенные во времени операции. Маша ассистировала молча. Она точно выполняла указания, не переспрашивала, но имела какой-то робкий, даже плаксивый вид. Может быть, Руднев путал робость с обидой? Но, как ему казалось, он никогда Машу не обижал. Да, бывало, прикрикивал, чтоб дело шло быстрее, но то была понятная грубость. Он разучился разгадывать человеческие повадки, ему все чаще хотелось махнуть рукой: какая разница, обида это или робость, манипуляция или честное чувство?

Удаления паховой грыжи и аппендицита шли одно за другим, и каждая операция заняла не больше получаса. Заза шутил, как Илья вчера заблудился в чистом поле и звал на помощь. Он изобразил испуганный, якобы последний в жизни крик, и вышло так смешно, что все в операционной затряслись от гогота. А пока смех надувал маски, Заза перевязал и отсек червеобразный отросток. Никто, кроме Ильи, не заметил, как лица сестер и врачей, окаменевшие этим тяжелым утром, смягчились и потеплели. Девочке, упавшей с высоты и нареченной помирашкой, предстояла длительная реанимация и — если повезет, если вытянет — целый ряд операций. Ее тяжелое спасение, казалось, было вчера, и о нем все забыли. А сейчас Заза со словами «ой, блин, чего за херню я отрезал?» вытаскивал отекший, гноящийся аппендикс, и всем стало легче от этой маленькой победы.

— Над живыми не плачем, а только улыбаемся! — приказал Руднев, войдя в палату интенсивной терапии.

Мать девочки утерла белые щеки. Закивала.

— Говорите с ней.

— Я говорю-говорю! — стала защищаться она. — Ей уже лучше? Она слышит?

— Ей тяжело, но она борется, — ответил Руднев.

— Но у нее даже синяков нет!

— Нас больше волнует ее сердце. Оно сильно пострадало при падении. А сейчас на него легла большая нагрузка, потому что другие органы тоже получили травмы. — Илья проверил показатели. — У нее есть папа? — спросил он, не припоминая, что видел его в реанимации.

— Ему пришлось отъехать.

— Скажите папе, чтобы он тоже был рядом.

— Да-да. Знаете, он боится.

— Чего?

— Быть здесь. Ему очень страшно.

— Понимаю, — сказал Руднев, изображая улыбку. — Мужчины — самые трусливые создания на Земле.

— Понимаете? У вас есть дети?

— Ф-ф-ф, — выдохнул он. — Нет, детей нет. Но, пожалуйста, убедите отца, что он должен быть тут. Это поможет его дочке.

«И ему самому», — добавил он в мыслях.

Он обернулся к третьей койке.

— Почему не отгородили? Я же просил!

На Руднева смотрели испуганные глаза. Он подошел к мальчику, и, пока катили ширму, Илья стоял над ним.

— Ну ты как, боец?

Мальчик молчал.

— Здесь сильно болит?

Руднев легко коснулся груди больного, в которой терлись друг о друга переломанные ребра.

Почувствовав прикосновение, грудь мальчика заходила от частых, почти лихорадочных вздохов. Руднев отнял ладонь. Он увидел, как мальчик жмурится изо всех сил, прогоняя от себя незнакомца и пришедшую с ним боль.

— Да что же ты? Не бойся.

Илья ушел, так и не дождавшись, когда мальчик посмотрит на него.

Утренний двор. Пустынный. Только молодая лохматая собака шуршала в листве. Завидев человека, пес отряхнулся и с настроением бросился к нему. Он подпрыгнул, ткнул носом руку. Но молчаливый человек не хотел играть, и у него не было для него угощения. Он даже не шевелился, просто стоял, как неживой, и глаза его были закрыты. Тогда пес окликнул человека лаем, и тот что-то ответил. Голос его был короткий и хриплый, как рык, а глаза сделались злые. Пес склонил голову и лег рядом.

Небо посветлело. Со стороны главных ворот доносились голоса. На посту охраны кто-то громко кашлял от курева, над головой кашляли вороны.

— Прочь! — снова сказал Руднев.

А пес смотрел на него добрыми, блестящими, как лужи, глазами и словно был рад новому дню. Он, балбес, не знал, как давно тянется это утро. Он, дурак, — счастливый. Руднев опустился и положил руку на мокрую, острую собачью спину. Смена Ильи была окончена, но не окончена работа.

Лестницу украшали детские рисунки: шестикрылая бабочка, медведь, собирающий мухоморы, домик у реки, а в реке, конечно, — пиратский корабль.

Отшагнув от перил, дорогу Рудневу преградила женщина.

— Вы из реанимации?

Немигающие глаза требовали мгновенного ответа.

— Туда нельзя.

— А когда мне прийти?

— У нас там труп, пока нельзя.

Лицо ее странно задергалось. Было похоже, что женщина хочет чихнуть и не может. Он постояла, прикрыв ладонью рот, и тихо завыла.

— Это он умер?

— Кто — он?

— Мальчик! Мальчик! — ее крик покатился по лестнице с грубым керамическим дребезгом. — Мне сказали, он здесь!

— Как его зовут? — спросил Руднев, догадавшись, что она не знает имени.

Женщина заревела. Она плакала нервно, не контролируя брызжущие слезы. Только успевала утирать их и опять заходилась в новом приступе. Илье нужен был ответ или хотя бы подтверждение, что он верно понял, о ком идет речь.

— Я не… не знаю! — выдавила она.

— Мальчик лет четырех? Светленький?

— А-а-а!

— Кто вы ему?

— Это я, это я его!

Теперь Руднев точно знал, кто перед ним.

— Вы его сбили?

Женщина не могла уже выговорить ни одного слова и только кивала. Тогда Руднев продолжил быстрым холодным тоном:

— Тот мальчик… Он в порядке. Был разрыв селезенки, поврежден кишечник, сломаны два ребра. Он потерял много крови, но сейчас все хорошо. Селезенку удалили, кишку сшили… Живой! — наконец он подобрал нужное слово.

Оно подействовало.

— А теперь идите домой. Мне нужно работать.

— Нет, я буду здесь.

— Как вас зовут?

— Дарья.

— Послушайте, Дарья, в самом деле, вам лучше поехать домой и выспаться.

— Куда же? — спросила она. — Надо гостиницу. Какая гостиница тут ближе? Мне нельзя уезжать. Только отпустили.

— Не переживайте. Ребенок будет жить.

— Счастье! Две ночи держали. Я говорю им, что никуда не денусь. Взяли подписку. Я же из Москвы. Как я устала! — затараторила она. — Как я устала…

И внезапно она начала оправдываться перед Ильей: стала убеждать, что не виновата, что она ехала ровно, не спеша, а мальчик возник из темноты, что там кругом лес и неоткуда взяться пешеходам.

— Оставьте мне свой телефон и идите отдыхать. Извините, но у нас там…

— Ох, конечно-конечно! — вспомнила Дарья и зажмурила маленькие глаза.