Кулуангва

Михаил Уржаков

Аргентинский мальчик, обожающий футбол, профессор истории МГУ, российский бизнесмен-миллионер, свободный художник, молодая женщина из племени майя, ожидающая ребенка, и… великий физик Никола Тесла. Их всех, живущих в разное время и в разных местах, словно бы сводит черный каучуковый мяч, преисполненный мистическими, необъяснимыми свойствами. Книга – мозаика, и читатель становится соучастником опасной, азартной игры, угадывая ходы и принимая пасы. Чем кончится эта игра? Кто в ней победитель?

Глава 1

70°4’36»N

170°51’20»E

Чукотка, Чаунский район, 167 километров к северу от поселка Вумалка.

4 ноября 1997 года

«…сто двадцать семь, сто двадцать восемь, сто двадцать девять, сто тридцать… Прости, больше не могу. Дай мне передохнуть… как дал вчера, а может, два дня назад, или три… а скорей всего, два часа назад. Кто его разберет, это застывшее время? И мой застывший в этой метели путь… Мы ведь люди. А люди не песок, мы можем идти против ветра, пока хватает сил. Опять философствую. Иди и молчи… сто тридцать один, сто тридцать два… Еще немного до ста сорока шагов — и… спать».

Путник в одежде, похожей на скафандр из папье-маше, бормоча под нос понятные только ему слова, брел сквозь сбивающую с ног пургу, сквозь сугробы, жестокий мороз и непроглядную темень. Он не смотрел вперед или по сторонам, он шел, словно по выверенному пути. Из прорех балахона ветер рвал клочками птичий пух.

«…сто тридцать три…»

Человек устало остановился. «Кулуангва, давай договоримся, что завтра я пройду на семь шагов больше, чем сегодня. А сейчас я должен лечь, просто должен лечь…»

Отвернувшись от ветра, он неуклюже, боком повалился в сугроб, поджал под себя колени, не переставая крепко обхватывать себя руками, будто страшась расстаться с самим собой. Ураган сразу же начал укрывать снегом его плечи, голову в мешковатом капюшоне, ноги в порванных на коленях бесформенных штанах, его странного вида кожаную сумку, напоминающую саквояж, перехваченную за спиной, будто ремнями, лоскутами кожи.

«…сто тридцать четыре…»

Онемевшими от мороза руками путник с большим трудом разорвал на груди бумажный комбинезон и вытащил нечто, напоминающее черный клубок. Или, может, кокосовый орех? Но нет, это явно не было вязальным клубком, не было оно и экзотическим плодом. Это был черный, слегка потерявший форму… мяч? Кто-то сильно погрыз его: на боках виднелись бороздки, словно бы усердные мыши изучали неведомое нечто, оказавшееся на их пути. Кроме того, предмет отмечало небольшое круглое клеймо с изображением странного пляшущего человечка, окаймленного непонятными знаками. Подобными клеймами в других краях прижигают крупнорогатый скот и лошадей, перед тем как пустить в стадо.

«…сто тридцать пять…»

Похожий на мяч предмет жил в окоченевших руках путника своей жизнью. Казалось, он источал горячий воздух, и снег, не долетая до него, таял белым паром, обволакивая грудь, лицо и обветренные руки усталого человека.

Путник откинул голову, высвобождая ее из-под капюшона. Изможденное, высохшее до костей лицо, многодневная клочковатая щетина, бесцветные волосы, прилипшие ко лбу. Однако глубоко запавшие выцветшие глаза были полны света. Непослушными пальцами правой руки он отправил в рот щепоть колючего снега. На потрескавшихся губах выступила кровь. Закашлялся. Снова откинув голову, человек внезапно ударился затылком, пробормотал: «…сто тридцать шесть…» Резко повернувшись, насколько хватило сил, он стал раскапывать сугроб за головой. Пальцы его наткнулись на что-то твердое, и через мгновение он обнаружил черный базальт. Схватив мяч обеими руками, человек прижал его к холодному камню и прошептал: «Кулуангва, брат, смотри! Мы дошли, родной! Ты был прав! Это — твоя Большая земля! Я сделал, как ты хотел, — я дошел! Ты дошел!»

«…сто тридцать семь, сто тридцать восемь, сто тридцать девять…»

Крепко стиснув мяч, он прижался спиной к валуну и заплакал. Тем временем шторм со стороны Чукотского моря нес тонны снега, и путника заносило — вокруг него образовался сугроб-берлога. Незасыпаными оставались лишь голова и руки с мячом на груди. Мяч продолжал плавить снег вокруг себя. Путник же отрешенно смотрел в снежную круговерть над головой, в то, что когда-то было небом. Его запекшиеся губы тихо прошептали: «А знаешь что, ведь я завтра уже никуда не пойду, брат Кулуангва. Следующие сто сорок шагов тебе придется скакать самому». Путник обмяк и снова закашлялся, но теперь уже от лающего смеха. «Спасибо тебе, родной, что довел меня до этого валуна… Так вот, где таилась могила моя…» Порыв ветра вырвал из дыр капюшона серый пух. Смешавшись со снегом, пуховые комочки опустились на поверхность черного мяча и вдруг полыхнули искрами голубого пламени, словно ночные мотыльки над старой керосиновой лампой.

Мяч насквозь прожег промокший бумажный скафандр, медленно втаял во впалую грудь путника и злым ожогом стянул сухую кожу, обнажая розовые ребра несчастного. Но человек не застонал, не вздрогнул, не пошевелился, чтобы стряхнуть с себя пепел от бумаги и пуха. Человек был мертв. В его стекленеющих глазах снежный шторм на мгновение распался, открылось чистое звездное небо, внезапно окрасившееся в изумрудно-зеленый цвет. Затем пурга вновь сомкнула завесу и окончательно замела неподвижное тело. Мяч же, который мертвец крепко прижимал к себе, начал медленно остывать и вскоре превратился в черный булыжник.

«…сто сорок…»

Побережье Чукотского моря

То же самое время.

— Совсем плохая охота тут стала, однако…

— Еще день-два этак пометет, и про охоту можно забыть.

— Эк оно зарядило! Давненько так-то не бывало.

Двое эвенков в тяжелых длиннополых оленьих малицах, тихо, словно боясь кого-то спугнуть, переговариваются в яранге. Ладони протянуты к шипящему огню жирника. Узкие глаза поблескивают при каждом колебании пламени. В дыре под потолком почти по-волчьи воет ветер. Холодно. Редкие снежинки, влетая внутрь, легко планируют, шипят на поверхности жирника. За стеной из натянутых шкур вдруг тревожно и глухо захрипели олени. Две лайки в углу навострили уши.

— Что это? Ни медведей, ни волков тут отродясь не было. Пойду-ка я проверю.

Один из охотников выполз наружу, едва не запутавшись винтовкой в наброшенных на шесты шкурах. Вернувшись, бросил своему спутнику:

— Утром, однако, уходить надо. Небо зеленое совсем. Шторм идет. Большой шторм.

— Да, плохое место… — трепля загривок лайки и щурясь на пламя, ответил второй охотник. — Поспим, а утром тронемся. Что олени?

— Да что им будет?..

До занесенной снегом яранги кочующих оленеводов из поселка Вумалка несчастному путнику оставалось пройти всего несколько десятков шагов.

Звонко взвыла лайка: уууууу-ааа-у-у-у-у!