Сказка о потерянной гармонии

Мнир Шарипович Шарафеев

Написал потому, что не написать не мог, были мысли напечатать, не было не то что бы желания, думал, просто безделица, а мучает.

Этюд для самоубийц

Сон истончался в лист, рвался по сгибам век и сгорал от солнца, ввалившегося в окно ярким лучом. Глазное яблоко развернулось, и нервы глазного дна восприняли красный свет просвечивающей кожи закрытых век. Человек отвернулся и попытался забраться в одеяло, словно в ворох небытия, но тело уже отдохнуло за ночь и жаждало жить, оно проснулось — открыло веки и село. Подкатила тошнота и боль заполнила всё; не глядя, нащупал чайник и, зажмурившись, долго пил прямо из носика теплую и потому невкусную воду. От выпитой воды всё как-то потяжелело и обозначилось, в голове прояснилось, и человек снова закрыл глаза. Он сидел долго, задыхаясь от такой непомерной работы. Потом посмотрел на свои руки и отстраненно удивился, сколь тонкими и оттого чужими они стали, для верности пошевелил пальцами — они послушались, это были его пальцы и это тоже его удивило. Он подумал, что пока он спал, они истаяли и, возможно, он весь стал таким тонким, и потому выпитая вода так утяжелила его. «Боже мой, как мне больно и гадко, больно и гадко, даже тело меня не любит… и все гадко, гадко и гадко». Он упал навзничь и закрыл глаза, пытаясь обмануть себя и притворяясь спящим, но проснувшееся сознание стремительно всплыло и открыло глаза. Он понял, не уснуть и подумал: «Жизнь, ты дрянь и дерьмо, ты дерьмо и дрянь и вообще, всё дрянь и дерьмо».

А денёк то разгорался, солнце неторопливо вползло на небосвод и стало вбивать биллионы мегаватт энергии в землю, которой было некуда деться, кроме как принять её всю, до последнего эрга. В дрожащем мареве обжигающего воздуха, какой — то нищий, выбравшийся за едой и теперь одуревший от жары, медленно умирал не в силах доползти до спасительной тени. Неумолчно звенели цикады, рои насекомых летали в расплавленной атмосфере. Торжествующий клёкот орла и предсмертный писк жертвы, злобный рык хищника и хриплая агония слабого. И всё это ревело, сипело, орало, шло неслышной поступью, кралось, ползало, убегало первобытным и прекрасным воплем: «Жизнь, ты дрянь и дерьмо! Жизнь, ты дрянь и дерьмо!» и слова, при этом не имели никакого значения.