Часы

Мэри Со, 2023

В разгар рабочего дня Лу Маккарти получает тревожный звонок от своей приемной матери Сьюзан. Взволнованная девушка приезжает в дом, где выросла, и вместе с другими членами семьи узнает о кончине младшего брата Сьюзан. Новость для большинства становится шоком, ведь о существовании Марвина Шерфилда они услышали впервые: много лет назад, когда брата посадили в тюрьму, Сьюзан разорвала с ним все связи. Тем не менее, она испытывает угрызения совести и уговаривает Лу съездить с ней в свой прежний дом. Там они находят личный дневник Марвина, но Сьюзан боится открывать его и отдает рукопись Лу, которую та нехотя начинает читать. Помимо монолога Марвина, на страницах дневника встречаются истории совершенно незнакомых ему людей, а также упоминание о старинных карманных часах, к которым Марвин по какой-то причине относился с большим трепетом…

ГЛАВА 13

***

Я смахнул со лба выступившие капельки пота и прислонился головой к холодной каменной стене. Что-то давило на затылок, но было даже приятно. По крайней мере, эта боль притупляла другую, образовавшуюся в районе грудной клетки. Та ныла не переставая — это были угрызения совести. Меня вновь окутала безысходность, она подчинила себе все мое существо и безжалостно вгрызалась в сердце.

Меня не было рядом тогда, когда я должен был. Поэтому я не мог являться частью того, что увидел. Порой мне казалось, что жизнь стала бесконечной дорогой в никуда, ведь я так много на ней оступался, что почти утратил способность ходить прямо. Я шел с опущенной головой, устремив взгляд на песчинки времени под ногами, остававшиеся позади с каждым шагом. У меня не было сил оторваться от их естественной красоты, и я просто смотрел, ничего не предпринимая. Мелкие и крупные, незначительные и важные — они были моментами моей жизни, теми, что я уже пережил, и теми, что мог бы пережить. Но ускользали они одинаково. А я даже не пытался их поймать и отпускал, так к ним и не притронувшись.

Я всегда убеждал себя в том, что все мы появляемся на свет с какой-то целью, но раньше сам почему-то ни к чему не стремился. Я поступал так, как хотел, не задумываясь о последствиях. Главным было мое благополучие, мои желания. На остальных мне было плевать. И однажды бумеранг вернулся обратно, раз и навсегда научив меня тому, что каждый поступок имеет последствия. Я вновь вспомнил самую ужасную ошибку, которую совершил, и которая разрушила мою жизнь. Точнее, я вспомнил множество ошибок, подтолкнувших меня к тому пути, на котором я находился. Конечно, в глубине души я знал, что я стоял именно на той дороге, что предначертана мне судьбой — а я в нее верил не задумываясь, потому что привык к ее злым шуткам.

Я так же понимал, что судьба теперь была у меня на коротком поводке, хотя раньше я снимал с этой злобной твари намордник, и она меня неоднократно кусала. Получилось так, что из своего путешествия длинною в жизнь я вышел калекой, изуродованным человеком, который уже много лет пытался поменяться и забыть о причинах тех шрамов, которые избороздили его тело и душу.

Шрамы украшают мужчину, но только не те, что он сам себе наносит. Причем наносит без малейшего сожаления, ничуть не колеблясь. Легкомысленно и бездумно.

Горькие воспоминания набросились на меня сокрушительными волнами. Они остервенело били меня о дно и заставляли захлебываться в немых рыданиях. Я бессильно махал руками, но они быстро стали ватными. Появился страх, он окутал меня черной пеленой, и я выдохнул последний воздух из легких.

У меня, как у паршивого кота, было несколько жизней. Две, как минимум, и граница между ними проходила колючим металлическим забором под напряжением. Моя молодость — все, что происходило со мной до тюрьмы, поскольку там мне пришлось очень быстро и болезненно повзрослеть — была отчаянна и безрассудна. Все стереотипы казались мне ничтожными, все законы — глупыми, а все запреты — завистью тех, кто не мог того, что мог позволить себе я. Все. Я был королем своего мира. И в нем не было места ничему, кроме моих собственных желаний.

Когда родители разбились на самолете, внутри меня что-то щелкнуло. Стало невыносимо пусто. Я был зол на то, что они меня бросили. Я просил их не летать на очередную конференцию по защите окружающей среды — кому она была нужна, если в нашей собственной семье наступала катастрофа? Мы с каждым днем отдалялись друг от друга. Их больше не волновали мои проблемы. А когда я стал плохо учиться, посыпались бесконечные упреки. Они были постоянно чем-то недовольны, и, пусть они никогда меня не били, их слова порой были хуже удара под дых. Я не понимал, как они могли ко мне так относиться, я устраивал скандалы, после которых мама плакала, а папа сажал меня под домашний арест. Я пару раз уходил из дома и вел себя ужасно, стараясь всячески их довести… Когда их не стало, я злился. На себя — за то, что так и не извинился перед ними, и на них — за то, что они вновь меня не послушали. И это стало причиной их смерти.

Я остался один, точнее, под надзором старшей сестры. Сьюзан вернулась из Ирландии, чтобы быть со мной и помочь справиться с горем. Она всегда была доброй, нет, милосердной. И меня это бесило. Мне казалось, что я не нуждался в чьей-либо заботе, мне не нужно было, чтобы меня кто-то успокаивал. Я понял, что в шестнадцать лет уже стал взрослым. А, значит, самостоятельным. Но на самом деле я все еще оставался мальчишкой, к тому же, самым бестолковым на свете.

Я бездельничал часы, потом дни напролет. Затем алкоголь стал моим верным товарищем. Я бросил учебу, иногда, правда, заявлялся нетрезвым в школу, но меня оттуда выгоняли. Сьюзан находила под кроватью пустые бутылки, впрочем, вскоре я перестал их прятать. Она кричала, отговаривала меня от такой жизни, как будто я не сам ее выбрал. Что мне оставалось? Я гнал ее взашей с вечным стремлением помочь. Мне она была не нужна. Я не могу даже описать, как мне теперь за это стыдно. Если бы я послушался, если бы я тогда уважал ее, то, возможно, моя жизнь сложилась бы иначе.

Я стал центром своей вселенной, а вокруг меня собрались такие же потерянные люди. Это была моя банда, а я был ее главой. В округе нас даже побаивались из-за подростковой непредсказуемости и совершенного отсутствия тормозов. На улице меня сторонились. До такой степени, что мамы с детьми переходили на другую сторону улицы, если я шел им навстречу. Я был язвой, гнилым пятном на здоровом теле городка, и единственным человеком, который пытался меня вылечить, была Сьюзан. А я не переставал обижать ее, хотя это — слишком безобидное слово. Я доводил ее до слез, и меня это забавляло. Но вскоре мое поведение стало привычкой, и я потерял контроль над собой. Однажды, во время очередного скандала, когда она перевернула вверх дном мою комнату, отобрала у меня наркотики, я схватил ее и начал трясти, потом прижал к стене и, приставив ей руку к горлу, приказал убраться из моего дома. Из моей жизни. Никогда не забуду ее взгляд. Она смотрела на меня как дворняжка, которую я сначала приласкал, а потом ударил. Непонимание, боль, обида… Ни капли злости. Я был в бешенстве, ведь она рушила мою жизнь! Мой привычный мир, в котором ее проповедям не было места!

Моя сестра была упрямой, но даже она сдалась. Она не выдержала и ушла. Любой бы бросил меня раньше, но только не она. Напоследок она отрезала меня от денег и вызвала медиков, но я понимал, что к чему, и в нашем доме они меня не обнаружили.

Я проклинаю себя за то, что тогда творил. Что был такой сволочью. Но тогда это меня не волновало, и я погружался на дно под грузом своих пристрастий. Мне было скучно, и я находил утешение в алкоголе, травке и беспорядочном сексе. Заначка вскоре кончилась, и я стал продавать свои вещи. Потом в ход пошли семейные ценности, которые я утаскивал ночью, пробираясь тайком в дом. За них платили больше.

Счастливчик, ни разу не попавшийся копам. Грешник, поправший святая святых…

Вечеринка была моей жизнью, и я правил этим балом. Мы собирались в заброшке, помойной яме, вокруг меня были зачастую незнакомые люди. Мне было все равно. Я привык к вечной грязи в полупустых комнатах, пьяным дракам собравшихся, диким стонам обдолбанных девиц, которые мешали мне спать, если я сам не являлся участником творившейся вакханалии…

И я продолжал злиться. На сестру. За то, что она тоже меня бросила.

Я все реже выбирался на улицу. Мне было неуютно ощущать злобные осуждающие взгляды прохожих, хотя первое время это было занятно — быть центром внимания. Везде, где бы я ни появлялся, разговоры замолкали и помещения пустели. Это было так любезно с их стороны — уступать мне место! Меня это забавляло, а сейчас… хочется от этого плакать.

Правда, не везде ко мне так относились. В загородном коттедже Коры мне всегда были рады. Кора была на два года старше, с теми же проблемами и абсолютно идентичными взглядами на жизнь. У нас их просто-напросто не было. Нас не интересовало наше будущее, а прошлое мы старались забыть. За все время нашего знакомства я так и не узнал, куда исчезли ее родители и почему она решила вести такой странный образ жизни. Точнее, не странный, а крутой. Потому что тогда я считал это крутым. «Да, детка, живи на всю катушку, пока не сдохнешь!» — любила говорить Кора, и я беспрекословно этому подчинялся. Может, это была любовь? Странная, больная, но любовь? Кто знает? Именно поэтому я все чаще называл ее своей девушкой. Она была не против, а я не обращал внимания на гиканья приятелей. В этом потоке грязи, из которой я даже не пытался выбраться, она была моей королевой тьмы, и я преклонялся перед ней. А ведь она разбила мне сердце, получается.

Как-то раз я приехал к ней на тусовку. Все было как обычно: люди блевали в прихожей, орали в гостиной и спали в отрубе на лестнице. Меня это ничуть не смущало: я просто привык. Спотыкаясь об раскинутые руки, я поднялся на второй этаж. Дверь ее комнаты была открыта, и около нее столпилось с десяток парней. Мне чудом удалось протолкнуться, потом кто-то даже впихнул меня в комнату. Первым делом я увидел троих голых парней у кровати. Они переминались с ноги на ногу, улюлюкая и теребя себя за причинные места. Мой взгляд переметнулся на матрас: спутанные волосы, стеклянные глаза. Кора отсутствовала, казалась бездушной куклой и лишь изредка слабо постанывала, словно прося помощи. Я взорвался и, схватив с тумбочки бутылку, разбил ее о голову подонка. Он повалился на пол.

Кора приподнялась на локтях и вопросительно уставилась в пустоту мутным, невидящим взором.

— Кора? Что они сделали с тобой?

— Ой, еще один? — она расплылась в блаженной улыбке. Ей не нужна была помощь. — Иди сюда!

Она потянула меня за рубашку и, оторвав несколько пуговиц, грохнулась на кровать.

— Кора! — заорал я, и меня вновь всколыхнул гнев. Я вскочил и прогнал всех из комнаты, размахивая осколком стекла. Все столпились за дверью, но никуда не ушли.

— Давай уже… — невнятно пробормотала она, а я схватил ее за плечи и начал трясти, пока она не распахнула глаза. На миг в них проскользнуло удивление.

— Марвин?

— Узнала! — мое облегчение тут же улетучилось. — Что это значит?

— Что? — она ехидно улыбнулась. — Тебя что-то смущает?

— Еще как! Кто эти люди?

— Это наши приятели.

— Почему ты…

— Почему что? — вскричала Кора, и меня удивил ее тон. — Ты же не думаешь, что я не могу развлекаться, пока тебя нет?

— Да ты ведешь себя…

— Давай! Скажи, что я шлюха! А вот и нет! Кто ты такой, чтобы указывать мне?

— Если ты забыла, я твой парень! — заорал я и встряхнул ее еще раз.

Она вырвалась из моих рук и с усмешкой прошептала:

— Ты? Да я тебя знать не знаю.

Холодно, отстраненно. Злобно. Глядя мне в глаза. Я ее ударил. Я врезал ей пощечину и обругал, после чего разбил рожу еще одному придурку ушел. На заправке со мной решили не связываться и безропотно продали бухло. В машине за несколько километров от коттеджа я надрался. Мне было очень плохо, такого я от нее не ждал. И опять, меня бесило то, что она меня бросила. Меня бросали все, кто был мне дорог. Мне стоило первым отворачиваться от них, раз я не мог их удержать? И какой смысл?

Я не понимал, что мне делать, и просто давил на педаль газа, оставляя позади змеиное логово, заставляя лес мутной черной массой проноситься мимо. Безлюдное пустое шоссе. Ночь, плавно переходящая в утро. Боль в груди и бешеный стук сердца в голове. И ярость, которая заставляла выжимать из машины все соки. Я слился воедино с темнотой и ветром, и так же быстро и неуловимо несся вперед. Я чувствовал себя сильным и неуправляемым, и мне это нравилось. Я включил радио и орал рок-н-рольные песни, и мне становилось легче.

На бешеной скорости я пересек мост и оказался на ровной асфальтированной дороге посреди бескрайнего поля. Небо раскинулось надо мной шатром, звезды все еще мерцали на нем, музыка звучала в ушах… Я забылся. Я созерцал красоту. Все было похоже на счастливую сказку, что шла вразрез с моей жизнью. Но я знал, что это реально, так же, как и я, и восхищался декорациями моего сольного выступления.

И совершенно отвлекся от дороги. Зачем мне нужно было следить за серым асфальтом, когда над головой развернулась такая пляска огоньков?

Меня вернул к реальности резкий удар, он был настолько сильным, что я потерял управление, и меня закружило на дороге. Это была дикая карусель, и меня замутило. Хорошо, я пристегнул ремень, иначе бы меня швыряло по салону, как одежду в стиральной машине. Я с силой надавил на тормоз и с перепугу потянул на себя ручник.

Через несколько секунд все прекратилось. Я судорожно втягивал в себя воздух и ощупывал тело в поисках переломов. Ничего. Абсолютно. Лишь легкая резь от ремня, который впился мне в грудь. Я стал оглядываться. Пустая дорога. Ничего. На первый взгляд.

И тут справа мелькнуло желтое пятно. Я поморгал глазами в надежде, что почудилось. Но нет. Я отстегнул ремень и опустил стекло. Высунувшись, я заметил справа в кювете желтое свечение. От страха я выругался и схватился за руль. Черт, произошла авария, надо побыстрей сматываться. Но я прирос к одному месту. Что, если там люди?

Ну конечно там были люди, машина сама ехать не могла! Я собрался с духом и вылез наружу. Меня колотила дрожь. Я сделал два неуверенных шага и остановился. А потом побежал. Я почти кубарем скатился по склону и увидел перед собой лежавший на крыше серебристый седан. Он весь был смят, как использованная банка из-под газировки, тонированные стекла потрескались. Я огляделся по сторонам — никого вокруг. Ни единой души, кто мог бы помочь. Кроме меня. В голове мелькнула эгоистичная мысль: «К лучшему!» Ни к чему лишние свидетели.

Я аккуратно присел на корточки и вгляделся внутрь салона. Темнота. И тут я услышал отчетливый скрежет. Он доносился изнутри. Мое сердце опустилось в пятки. Я открыл переднюю дверь, и в меня вцепилась окровавленная рука. Я заорал и отскочил в сторону, и она тут же повисла. Нужно было что-то делать. Я залез внутрь и увидел женщину. Худую, лет тридцати, блондинку. Она висела на ремне вниз головой и не шевелилась. Со лба ее стекала кровь. Я запаниковал и резко выпрямился. У меня закружилась голова, и я облокотился на горячее колесо. Резкий запах резины привел меня в чувство, и я попытался собраться с мыслями.

Ей нужна помощь. Она ранена и, возможно, умрет. Я бы не хотел умереть, зная, что никто не попытался мне помочь.

Я глубоко вздохнул и залез в салон.

— Мисс… Мисс, Вы меня слышите? — я дотронулся до ее плеча.

Через несколько секунд раздался страшный хрип, и я вздрогнул.

— Сейчас я Вас вытащу, потерпите немного.

Я лег на спину и заполз в салон. Очень аккуратно я отстегнул ремень, и женщина повалилась на меня. Мое лицо оказалось в ее крови, но я каким-то чудом сохранил самообладание. Медленно, раскачиваясь из стороны в сторону, я пополз наружу. Потом, осторожно перекатившись в бок, расположил женщину на траве. Ее лицо было липким и сплошь красным. Она прохрипела и открыла глаза. Эти голубые глаза напомнили мне глаза сестры, и я ужаснулся. Но это была не она.

Женщина посмотрела на меня и прохрипела что-то. Я не разобрал слов и покачал головой. Тогда она, видно, собрав последние силы, указала пальцем на машину. Я оглянулся. Неужели в машине был кто-то еще?

Я на корячках подполз в задней двери и с закрытыми глазами распахнул ее. Мне на колени упало что-то тяжелое. Я раскрыл глаза и замер. Передо мной была девочка, на вид лет восемь, с двумя чудесными косичками и такими же голубыми, как у матери, глазами. Ее пухлые губы были приоткрыты, а взор устремлен ко мне. Такой непонимающий и печальный. На ней не было ни капельки крови, лицо чистое, с розовым румянцем на щеках.

— Малышка, все будет хорошо, сейчас…

Она даже не шелохнулась. Может, у нее сломался позвоночник? Я закусил губу и продолжил.

— Не переживай, все будет хорошо, я позвоню в скорую, и они вас вылечат и…

Ничего. Тот же упрек в глазах и странное выражение на лице. И тут я заметил, что девочка не дышит. Она вообще не двигалась. Была… неживой.

И я заплакал. Впервые с тех пор, как погибли родители. Слезы капали ей на лицо, и я виновато стирал их с ее щек, и рыдал все сильнее. Потом я стал кричать, и женщина тихо заверещала позади меня, что-то хрипя. Я оставил девочку и подполз к матери. В ее взгляде читалась мольба, а рот искривился. Я покачал головой, и ее затрясло. Из груди вырвался страшный утробный вскрик, который тут же поднял меня на ноги. Я бежал сломя голову, словно за мной гналась стая голодных волков, и как только оказался в своем джипе, тут же надавил на газ.

По небу разливалось розоватое зарево, и все короче становились тени фонарных столбов. Мои руки тряслись, и я мертвой хваткой вцепился в руль. По щекам текли слезы. Они не переставали уже два часа, и после того, как я позвонил в скорую и описал точное место аварии, стало только хуже. Я отгонял от себя мысль, что это случилось по моей вине. Что виноват я. Я залез в родительский дом и сразу кинулся на кровать, задернув все шторы, с единственным желанием — уснуть, а, проснувшись, понять, что все это — страшный сон. Но мне не удалось.

Как только я закрывал глаза, передо мной появлялось лицо той девочки.

***

Раздался тихий стук, и дверь открылась. Джейк зачем-то передвигался на цыпочках, держа в руках плоскую картонную коробку. Я отвернулась и посмотрела в окно: красные лучи врезались в пушистые облака и сквозь них побирались на подоконник. От него шла длинная тень прямо к ножкам кровати. Я прислонила подушку к изголовью и села, обхватив колени руками. Я не собиралась с ним разговаривать.

Вдруг в тишине послышался испуганный возглас и, обернувшись, я увидела, как Джейк ловит в полете пустую стеклянную вазу, еще секунду назад стоявшую на тумбочке. Не помню, когда последний раз в ней появлялись цветы…

В конце концов ему удалось пристроить коробку на углу, и он виновато присел на край кровати.

— Ты заказала пиццу, спасибо!

Я молчала. Он вздохнул:

— Слушай… Я был не прав. Прости. Это действительно страшно. Марвин был… несчастным человеком.

Я посмотрела на него. Это не была попытка подлизаться — он действительно переживал.

— Ты докуда дочитал?

— До того места, где ты остановилась, — он достал из кармана широких тренировочных штанов свернутую в трубочку тетрадь и протянул ее мне. — Там закладка…

— Ты зачем ее так скрутил? — я не собиралась повышать голос, это получилось само собой. Глаза Джейка мгновенно вспыхнули.

— Это же просто тетрадь!

— Это не просто тетрадь! — я вырвала дневник Марвина из его рук и начала бережно распрямлять обложку.

Он обиженно уставился на меня. Во взгляде читался упрек. Мое лицо окаменело, не выражая никаких эмоций, хотя внутри было очень больно: словно лупишь в стену мячом, а он, отскакивая, каждый раз попадает на ушибленное место, норовя узнать, как долго у тебя получится терпеть. Джейк всегда был для меня надежной крепкой стеной, способной заслонить меня от любых бед. Но он не был глухой стеной, от которой безрезультатно отскакивают всякие доводы. Неужели он хотел отгородиться от меня?

Я знала, что слабое «прости» ничего не исправит — он его не услышит. Не потому, что я произнесу его тихо, а просто. Кажется, мы разучились друг с другом говорить.

Я вытянула вперед руку, но он даже не шелохнулся, и мне пришлось нагнуться к нему, чтобы прикоснуться пальцами к его холодной ладони. Я сильнее сомкнула пальцы, и он пристально вгляделся в мое лицо, пытаясь понять, что у меня на уме. А я всего лишь хотела, чтобы он был рядом. Потому что сейчас казалось, что я смотрю на него в подзорную трубу, как на далекий остров где-то на горизонте, который едва угадывается по силуэту.

— Прости… Я слишком близко приняла все к сердцу…

На удивление Джейк перестал напоминать ледяное изваяние и, придвинувшись ближе, прошептал:

— Я понимаю. Это все-таки брат Сьюзан. Ты так ее любишь… Я не должен был.

Он задумчиво посмотрел на тетрадь и, аккуратно взяв ее в руки, быстрым движением пролистал страницы от корки до корки. Я замерла, боясь, что он внезапно разорвет ее пополам, но он лишь захлопнул ее, зажав между ладонями.

— Все-таки не верится, что у нее был брат.

Он едва заметно улыбнулся, и я искренне обрадовалась тому, что очередная буря миновала.

— Жалко его.

— Да… Тяжелая судьба.

— Мне кажется, он был очень одиноким.

— Он сам виноват. Он оттолкнул от себя единственного родного человека…

Наши взгляды пересеклись, и я поспешно опустила глаза на пестрое покрывало.

— Мне кажется, это именно то, что мы с тобой делаем.

Я подняла голову и пытливо посмотрела на него. Лицо Джейка не поменялось: все то же безмятежное спокойствие, ни намека на испуг в темно-карих глазах, ни тени негодования на сомкнутых губах…

— Ведь без ссор тоже нельзя, верно? — его брови взметнулись вверх, и я неопределенно покачала головой. — Ты всегда была и будешь моим близким человеком.

— Знаю, просто…

А что я хотела ему сказать? Что он изменился? Что я изменилась? Что мы оба не хотим друг друга терять, но упорно движемся к этому? Или что все в порядке, и мы дальше можем прикидываться дурачками? Стоит попытаться?

Глаза Джейка бегали по моему лицу, считая морщинки. Когда я хмурилась, их становилось довольно много. Он взял меня за ладонь и прислонил ее к щеке.

— Мне всегда плохо, когда мы ссоримся, Лу.

— Мне тоже.

— Я не хочу так. Я устал. Прости, пожалуйста, — он забрался на кровать и устроился рядом, и я положила голову ему на грудь.

— Прощаю.

Он погладил меня по спине. Я закрыла глаза. Если бы я могла так же просто прогнать терзающую мое сердце грусть. Приструнить волнение, которое только нарастало перед завтрашним днем.

— Знаешь, я подумал… Хорошо, что это читаешь ты. Я просто не могу представить, если бы мама это увидела…

— Мне кажется, ей лучше не знать.

— Да, мне тоже… Не рассказывай ей, ладно?

— Не буду.

Так все-таки приравнивалось ли молчание ко лжи? Даже если она и была во спасение? Бесспорно, это относилось не только к Сьюзан. Вернее, вопрос был именно к нам. Так мы спасали себя?

Гораздо проще — пустить все на самотек. Не копаться в причинах. Убрать весла и позволить течению распоряжаться судьбой маленькой деревянной шлюпки, которую рано или поздно унесет в открытый океан. Но удастся ли ее уберечь, если разразится шторм? Ведь знакомый клочок земли, на котором можно переждать бурю, будет по-прежнему видно только через подзорную трубу…