Сон и наваждение

Надежда Коваль

В книгу «Сон и наваждение» вошли рассказы, притчи и стихи. Вначале она называлась «АвтоБиографическиВыдуманное», но замечательная картина художника Игоря Лысенко «Сон золотой» определила окончательный выбор. Название изменилось, но осталась прежней суть самой книги, в которой правда переплетается с вымыслом, а былое – с настоящим. Некоторые персонажи реальные, а другие – выдуманные. Но от этого книга не потеряла своей увлекательности и не стала менее интересной.

Врожденное желание перемен

Если спросить орнитолога, что он думает о миграции людей, тот, скорее всего, ответит, что не понимает одного: почему, покидая родные места, они не возвращаются? Ведь птицы улетают осенью, чтобы весной обязательно вернуться домой».

Думаю, что решение эмигрировать рождается тогда, когда внутренняя сущность человека чувствует неисправимый контраст с внешней реальностью. Пожалуй, только эмигранта можно назвать «человеком, создающим собственную судьбу». В юности я плакала, читая «Другие берега» Владимира Набокова. Из этой книги я узнала суть душераздирающего слова «ностальгия». Я воспринимала это как неизлечимую болезнь и до такой степени была напугана тем, что чувствует человек вдали от места своего рождения, что в то время даже не представляла, что однажды тоже стану эмигрантом.

1991 год был переломным для Советского Союза. После семидесяти лет злополучной попытки применить утопическую коммунистическую идею, самое большое государство в мире рухнуло под тяжестью помпезной политической лжи, коррупции и двойной идеологии. Наконец-то поднялся тяжелый «железный занавес», и открылась сцена для новой истории. Настал долгожданный момент, когда граждане могли свободно выбирать свое будущее. Эта возможность зажгла в моей душе сильное желание попытать счастья в Новом Свете. А выбор Аргентины был сделан после прочтения живописного описания Буэнос-Айреса в газете «El inmigrante».

Известие о том, что мы задумали ехать в Аргентину, стало ведром холодной воды для наших родственников. Такая идея показалась им совершенно безумной и незрелой. «От себя не убежишь, — заключил мой свекор, — повседневная жизнь везде одинакова, где бы ты ни находился: в Майами или Сибири». Но машина авантюры была уже запущена. Холодный и безлюдный перрон, на котором мы в последний раз обняли родителей, навсегда остался в моей памяти. «Вернемся через год», — со всей уверенностью сказала я маме. А год спустя получила печальное известие о том, что она умерла. «Не смогла пережить разлуки с тобой и внуками», — с горечью упрекнул меня брат.

Полет из Москвы до Буэнос-Айреса прочертил границу между старой и новой жизнью. В первые месяцы пребывания на другой стороне земного шара я усиленно перечитывала «Идиота» и «Невский проспект». Чтение Достоевского и Гоголя на испанском языке помогло мне продвинуться в изучении языка. На террасе небольшого семейного отеля в Конститусьоне — одном из районов города — я впервые увидела ночное аргентинское небо. С большим удивлением обнаружила, что на нем не было Большой Медведицы. Теперь над моей головой раскинулся небосвод другого полушария — с Тремя Мариями и Южным крестом.

Первые впечатления от страны начали собираться в калейдоскоп культурных различий. Помню, как однажды днем мы услышали громкий шум за окнами: на улице с радостными криками и невыносимым звуком барабанов и пищалок шла группа людей в одинаковых футболках. Такое количество людей напомнило мне праздничную первомайскую или ноябрьскую демонстрации в СССР. Позже нам объяснили, что это было шествие футбольных болельщиков. Муж сразу же решил примкнуть к фанатам какой-нибудь футбольной команды, чтобы не прослыть черной овцой. Наш хоккей с шайбой ушел в прошлое, а вместе с ним был позабыт и лед, как непременный «атрибут» холода.

Все, что характерно для русской зимы — низкие температуры, снег, достающий до окон первых этажей, метровый лед, покрывающий реки, — даже близко не похоже на зиму Буэнос-Айреса. Во-первых, она приходится на июнь, июль и август, а во-вторых — средняя дневная температура составляет плюс 10° C. По статистике, снег в здешних краях выпадает один раз в 100 лет и сразу же тает. Поэтому за двадцать лет проживания я так и не смогла привыкнуть к Новому году без снега, ледяной горки и настоящей елки.

Первый удар по самолюбию получила, когда стала домработницей в одной молодой семье. «Инженер, а работаешь с тряпкой!», — горько сетовала я про себя. Пришлось на собственной шкуре ощутить «унижение эксплуатацией», о которой читали в трудах К. Маркса на лекциях по политэкономии в институте. В поисках другой работы я направилась в русскую православную церковь на улице Бразил в парке Лесама. Глядя на синие купола, усеянные золотыми звездами, на мгновенье почувствовала себя дома. К сожалению, холодность священника во время нашей беседы заставила меня заключить, что русские за рубежом не проявляют особой поддержки соотечественникам. Весьма вероятно, что эта разобщенность явилась результатом насильственной идеологии коллективизма. Крылатое выражение «человек человеку — друг, товарищ и брат» превратилось в «человек человеку — волк».

Двадцать лет я не буду ощущать запахов родной земли. В моей памяти постоянно всплывала фраза из рассказа Ивана Бунина, эмигрировавшего во Францию после революции 1917 года: «Свежий, пахучий дождь шумел все быстрее и гуще за открытыми на балкон дверями». Ветры Буэнос-Айреса приносили мне чужие ароматы парков и лесов. Я пыталась глубоко вздохнуть, направляя лицо в сторону потока, а потом задержать воздух в легких и разложить его на составляющие. Но все было тщетно: ничто не напоминало мне запахов сосновой хвои, тополиных почек и мокрой листвы.

Я много раз думала над советом Андре Моруа: «Чтобы быть счастливым, нужно голубое небо над головой, теплый ветер и душевное спокойствие». И сама себе отвечала вопросом: «А как поступать тогда, когда душа неустанно ищет перемен?»

(май, 2010)