Агорафобия

Надежда Нелидова

Я предложила женщине укрыться внутри башни. Мы точно ступили внутрь гигантского часового механизма. Здесь застыли громадные ржавые шестерни, маятники и пружины, приводившие в действие головокружительные аттракционы.Выпотрошенные бархатные кресла, обломки барных стоек из красного дерева. Стены ещё хранили отголоски весёлых ночей, эхо возгласов и кипения шампанского, музыки. В тенётах запутался женский смех…Моя спутница боязливо вздрагивала при хрусте стекла: «О, не стоило нам сюда приходить».

КЛАДБИЩЕ ДОМАШНИХ АВТО

Иван Кирсанович славно провёл воскресный денёк. Семьёй поехали на дачу, супруга Неонила Петровна занялась внуком Рустиком. Сам вскапывал уголок в саду. У соседей струился аппетитный дымок: делали шашлык из сёмги. И сразу за забором призывно замахали руки.

— Кирса-аныч! Петро-овна! К нам!

Закусывали водочку деликатесной рыбой, пели комсомольские песни. Сидели до ночи — и ещё бы сидели, да захныкал Рустик: признавал только свою постельку.

Иван Кирсаныч, кряхтя, втиснул живот за руль. Он и раньше был не худенький, а на пенсии вдруг как-то быстро и неопрятно растолстел. Ходил, отирая пот, отдуваясь: «Уп-па», нечаянно потрескивая на ходу. Смущался: «Виноват», «Извиняюсь», «Обеспокоил».

А что в нетрезвом состоянии за рулём… Во-первых, пол-литра — какой же это нетрезвый? Во-вторых, Кирсаныча на дороге знала каждая собака: начальник ГИБДД в отставке.

На пенсию ушёл по возрасту. Хорошо, достойно ушёл — что редко, почти невозможно для такой сволочной должности. Ивана Кирсаныча любили за справедливость, проводили с почётом. Вручили тематическую картину местного художника. Название актуальное: «Не вписались в поворот».

На большой картине — полтора на три метра — придорожная деревенька, живописно крутой изгиб трассы. Фуру здорово повело в кювет. Устояла, но запрокинулся двадцатитонный контейнер, колесо задрано в воздухе. Два заспанных детины-дальнобойщика стоят, широко расставив ноги-столбы, крепко чешут в репах. Даже в могутных спинушках читается недоумение: «И как, едрит твою в дышло, нас угораздило?!»

Из низеньких воротец, опираясь на батожок, снизу вверх выглядывает на происходящее древняя согбенная, как её избёнка, старушка. Избёнка вросла рядом с дорогой в землю и кажется игрушечной рядом с колесом. Ещё метр — мокрого места бы не осталось.

Художник тщательно, профессионально выписал детали. За кривым забором угадывается кое-какой стариковский огород. Помятые грядки с картофельной ботвой, накренившиеся капустные кочаны — как живые.

Иван Кирсаныч любил картину «Не вписались в поворот», повесил в зале. Гости тоже интересовались. Заложив руки за спину, по-петушиному скашивая головы туда-сюда, подолгу уважительно рассматривали, сильная вещь, говорили.

***

Домчались до города на одном дыхании. Только в одном месте сложный поворот, немало народу бьётся — для аса, как Иван Кирсаныч, раз плюнуть. Машину чуть не занесло, Неонила Петровна вскрикнула. Рустик проснулся и заплакал.

У подъезда стояло такси. Сосед сверху, таксист Серёжка спал мёртвым сном, с детски открытым пухлым ртом. Даже дверцу не захлопнул, ногу в кроссовке не подтянул из дверного проёма. Где остановился, там в ту же минуту вырубился. Рация хрипела, диспетчер устало взывал: «Седьмой, ты где, седьмой?»

Иван Кирсаныч неодобрительно покачал головой. Юркие городские такси для ГИББД были как ёршик в заднице. Всю статистику назад тянули: что ни ДТП — то с участием такси. Шоферюги, с кроличьими от недосыпа глазами, гоняли по городу и району на скорости под двести. Время — деньги.

Иван Кирсаныч осторожно вдвинул в салон Серёжкину ногу, прикрыл дверцу.

***

Неонила Петровна укладывала Рустика.

А Иван Кирсаныч пожалел, что выпил лишку: диафрагма поджимала, набухшая печёнка упёрлась в ребро. Пробовал почитать на сон грядущий: попался растрёпанный Эдгар По, «Король Чума» — не помогло. Обычно в таких случаях он поддевал под старый, не сходящийся на животе китель вязаный набрюшник. Заложив коротенькие толстые ручки за спину, хозяйски прохаживался по спящей улице.

Иногда доходил до «скворечника» — бывшего поста ГИББД. Забалтывался с ребятами, просиживал до третьих петухов. Петровна потом давала втык.

Рядом со скворечником, ещё по инициативе Ивана Кирсаныча, был воздвигнут постамент. На нём — красноречивее всякой пропаганды — памятник разбитому авто.

Было дело, прямо на глазах сотрудников ДПС. Серебристая красавица «мазда» из свадебного кортежа, в кольцах и лентах, — классически, показательно, как в блокбастере, влетела в бетонное ограждение. Сзади её от души припечатала мчащаяся следом машина.

Что там от той «мазды» осталось — комок шоколадного серебра. Будто гигантский малыш шоколадку съел, а бумажку грубо смял в мячик.

Позже рядом водрузили ещё сладкую парочку. Лобовое столкновение: «окушка» врезалась в пассажирскую газель. Выглядывала оттуда попкой, как младенец из лона матери.

Потом пост перевели на кольцевую. А к памятнику уже стихийно волокли дорожный бой, не разбирая: колоритно — не колоритно. Глазом не моргнули — выросло настоящее автомобильное кладбище.

Местный железный король (кличка «Ржавый») огородил свалку, поставил вагончик, посадил туда сторожа. Иван Кирсаныч, за неимением другого собеседника, скорешился со сторожем Николаем и с ним говорил «за жизнь».

Потом Ржавый осел то ли на личном океанском острове, то ли в тюрьме в Сибири. Опечатанная бесхозная свалка приходила в упадок. Покорёженные машины покрывались снегом, поливались дождём, прорастали осотом и пыреем, превращаясь в нагромождение ржавых остовов.

Вот мимо какого печального места брёл сейчас Иван Кирсаныч. И уже озяб, и подумывал: не вернуться ли ему под тяжёлый, тёплый неласковый бок Петровны…

Как заметил в окошках вагончика свет. «Хорошо бы это был Николай. Кому ещё в этот час здесь быть, как не Николаю?» — обрадовался Иван Кирсаныч. Очень кстати было опрокинуть алюминиевую кружку с разбавленным спиртом, который всегда водился у сторожа, закусить мятым, в крошках скорлупы и табака, крутым яйцом, поболтать со старичком…

***

Он толкнул дверцу вагончика. Вот те на: народу — как семян в огурце. Сидят за сколоченными на скорую руку столами. Из знакомых на другом конце стола — таксист Серёжка. На каждом колене восседает по игривой девице. Махнул рукой: «Привет, дядь Вань».

Женщина, ближе всех к дверям, невзрачная, в платочке, потеснилась. Иван Кирсаныч, усаживаясь, основательно её придавил («Уп-па! Виноват»).

— Вам водочки? Салатику? — ухаживала соседка.

— А что за мероприятие? — поинтересовался Иван Кирсаныч.

— Мы иногда сюда съезжаемся, — пояснила женщина. — Из ваших тоже кто-то попал в аварию? Ну, их автомобиль тоже здесь?

Всё понятно: что-то вроде совместной поминальной вечеринки. Публика собралась самая разномастная. Сидит плохонький мужичок, рядом расфуфыренная дамочка — и ничего, не морщится. Хотя запашок в вагоне стоит крепкий, с тухлецой — вроде квашеной капусты. Присутствующие дамы, пытаясь заглушить неприличный запах, буквально были облиты духами и обильно орошены дезодорантами, так что Иван Кирсаныч расчихался.

Стол был накрыт, как бог на душу положил. Кто какую снедь с собой привёз — ту и выложил. В корзинках для пикника — пироги в промасленной бумаге. Селёдки, картошки в мундире и вышеупомянутая капуста в мисках соседствовали с утончёнными, красиво выложенными блюдами. Рядом с трёхлитровыми банками с мутным самогоном — изящные, в вензелях и звёздах, чёрные бутылки.

И все друг друга гостеприимно угощают. Только одна дамочка замерла с наколотым на вилку кружевным ломтиком киви, подёргала носиком и говорит:

— Фи! Фруктовый салат порезали луковым ножом!

Посуда тоже с бору по сосенке. Кто-то пьёт из тонких бокалов, кто-то, не чинясь, из мятых одноразовых стаканчиков. Одни тыкают еду витыми мельхиоровыми вилочками, другие — пластиковыми. Но всем дружно, душевно и весело: в рамках приличия, конечно, весело — поминки всё-таки. Пьют не чкаясь.

Однако стоит кому-то возвысить голос, строго постучать вилкой по тарелочке — все дисциплинированно умолкают и уважительно смотрят в сторону оратора. Даже если оратор — соплюха в коже и бандане.

— Она вообще совершеннолетняя, для такой вечеринки? — шепнул законопослушный Иван Кирсаныч соседке. Девица его услышала.

— Паспорт на руках! — невежливо заявила и покачнулась. — Вот и моя Светка справляла день соврешен… совращен…соверешеннолетия. И один такой же (был брошен неприязненный взгляд на Ивана Кирсаныча) слишком умный дядечка на её дне рождения встаёт и произносит тост. «Пусть, говорит, Светлана (девица всхлипнула), пусть, говорит, тебе всегда будет цветущие 18 лет! Выпьем за это! Чтобы ты всегда оставалась таким бутончиком — розанчиком — симпапунчиком!». Нет, ну не кретин — желать такое?! Потому что (девица смахнула злые пьяные слёзы)… желание сбылось! Добились своего, кушайте на здоровье. будущая невеста на байке упала в круты берега. Теперь ей вечные 18 лет. Навсегда осталась бутончиком-розанчиком. Всё, — она села.

За столом повисла сочувственная пауза. Повисела — и снова возобновились разговоры, деликатный смех, звяканье посуды. Среди шума выделялся и креп голос мужчины в спортивной курточке. Постепенно он завладел вниманием вечеринки.

— Вот мы… — он показал растопыренные, плохо отмытые пальцы с грязными ногтями, — люди простые, от земли. И соседи по даче спины не разгибают. Выехали, значит, соседи на машине по делам в город. А пекло с утра стоит, на солнце пятьдесят градусов.

На полдороге вспомнили, охнули: теплица не открыта, помидоры горят. Муж говорит: «Вернёмся». Жена: «Нельзя возвращаться — плохая примета». Муж, ясно, нервничает. Перед глазами у него увядшие, поникшие помидоры. Каждый куст как ребёнка выхаживал. Задумался и… пролетел на красный светофор. Царство небесное ему и пешеходу, который под горячее колесо подвернулся. Самое обидное: у жены ни царапины. Небось, дома эта дура в первую очередь теплицы открывать бросилась, потом уже в ритуальное агентство звонить. А двух хороших людей на свете нет. Слушай этих баб. Примета ей плохая.

Все вздохнули и выпили не чокаясь.

***

— А моей подруге, — это заговорила красивая дама, — в детстве цыганка нагадала смерть от осы. И экстрасенс тоже предсказала: остерегайтесь большого чёрно-жёлтого полосатого насекомого… Вообразите, так и вышло!

Все замолчали, даже руки с рюмками застыли в воздухе.

— Позвольте, — в полнейшей, гробовой тишине, кашлянув, сказал человек со шрамом. — Вы, кажется, новенькая? Вы нарушаете устав…

— Устав, устав! — закричали все гневно и повскакали с мест. Иван Кирсаныч удивился, как обозлили гостей слова дамы. — Какая наглость! Из-за осы!

— Из-за осы, — подтвердила красивая дама. — Но выслушайте меня до конца. Подруга с мужем ехала в машине из гостей. И вдруг вскрикнула таким диким голосом, что муж от неожиданности резко вывернул руль. Он, конечно, был изрядно пьян — а тут, вообразите, ещё под ухом кричат. Машина опрокинулась на пассажирскую сторону… А муж потом действительно обнаружил осу: она-то и испугала жену, влетев в открытое окно.

Концовка истории вполне пришлась по душе присутствующим. Даме даже сдержанно поаплодировали.

***

— Нет, что ни говорите, а всем им крупно повезло, — с вызовом заявила пышная блондинка (очень во вкусе Ивана Кирсаныча, он её как бы невзначай касался и подкладывал колбаски). А дама продолжала: — Секунда — и не успели толком ничего понять. Многие предпочли бы такую лёгкую смерть. И звучит красиво и трагически, правда? «Погиб в автокатастрофе». Не то что, скажем… умер от свиного гриппа. Фу!

Можно быть роковой красавицей, — развивала она свою мысль дальше, — но, представьте, красавице на голову падает сосулька. Все спрашивают друг друга, из-за чего она умерла. Им говорят: из-за сосульки. Хи-хи, сосулька. То есть, потом спохватятся и состроят траурное лицо, но первая реакция будет именно такая. Вот ужас, правда?! У всех в памяти ты навсегда останешься ассоциированной с сосулькой. Или со свиным гриппозным рылом.

И блондинка мечтательно нараспев повторила:

— То ли дело: «Погиб в автокатастрофе…» Или: «Погиб под колёсами автомобиля…». Тоже романтично.

Её речь вызвала большое одобрение у всех, только соседка в платочке загрустила. Тихонько тронула Ивана Кирсаныча за руку.

— Как вы думаете, моему Костику ведь не было больно, правда? Он тепло был закутан, тогда зима была, — она начала перечислять, загибая пальцы: — На нём была маечка (от крови и грязи так и не отстиралась). Рубашечка клетчатая с начёсом, пуловер с зайчиком, жилетка двойной вязки. Шубка мутоновая, штанишки стёганые… Вот я всё думаю: Костику не было очень больно, правда? Жилетка-то двойной вязки, — особые надежды женщина возлагала почему-то на жилетку.

Иван Кирсаныч не знал, что на это сказать. Блондинка ему шёпотом сердито объяснила: «Чего тут не понять? Сынок у неё под джип попал». И очень спокойно, даже грубовато обратилась к женщине:

— Господи, она сомневается. Ну, сама попробуй: защеми дверью голый палец — или толсто забинтованный. Есть разница?

Они вышли из-за стола и тут же поэкспериментировали. Замотали палец женщине сначала носовым платком, салфеткой и потом ещё подолом юбки (а ведь помните: на Костике шубка была и жилетка двойной вязки — никакого сравнения). И несколько раз с силой прихлопнули дверцей вагончика.

«Совсем, совсем не больно!» — женщина тихо просияла и медленно пошла вдоль стола, шепча что-то под нос и торжественно неся укутанный палец перед собой. Но уже через минуту, видимо, забыла про эксперимент. И уже с другого конца стола слышалось: «Правда, моему Костику не было больно? На нём была маечка, пуловер с зайцем и т. д.»

Тут-то Иван Кирсаныч вспомнил. В соседнем дворе джип, разворачиваясь на детской площадке, задавил мальчика Костика. Но ведь и маму подмяло под машину, и она тоже… того. Жмурик. Откуда здесь её двойник? Может, сестра-близнашка? Иван Кирсаныч смутился.

***

А веселье за столом нарастало, вино ударяло в головы, голоса набирали силу, языки развязывались.

— Светочка, вы снова перепьёте, как в день своего восемнадцатилетия, — сладко обратился к юной байкерше человек со шрамом.

— В жизни раз быва-а-ает

Восемна-а-адцать лет! — оглушительно грянули гости песню Пахмутовой. Они обняли друг дружку за плечи и закачались, как в игре «Море волнуется — раз, море волнуется — два».

— Ай, оса, оса! — взвизгнула красивая дама и в ужасе замахала руками. Но её успокоили, что это всего лишь муха.

— Нет, вы подумайте: на моей жене ни царапины! — возмущался огородник.

— Не стоит так нервничать, — уговаривали его со всех сторон, — ведь никого из нас уже нет!

— Напротив! — не соглашался кто-то. — Именно теперь можно нервничать сколько угодно — ведь нас всё равно уже нет!

«Это что… Покойники собрались? Раз их всех нет, значит… И я? И меня нет?! Иначе как я здесь оказался?» — ужаснулся Иван Кирсаныч. Кое-как, частями выбрался из-за стола и, под шумок, покинул вагончик. А уж там припустил к дому, со свистом астматически дыша, потрескивая на бегу, отдуваясь: «Уп-па!»

Дома опустошил чекушку водочки из холодильника, юркнул в постель к Петровне — и провалился в сон.

***

— Что с тобой, Ваня? — тревожно спрашивала на следующий день жена непривычно понурого Ивана Кирсаныча. Спохватилась: — Да, слыхал, у верхних несчастье? Серёжка насмерть разбился. Сколько ему говорили: носишься как чёрт.

После обеда Неонила Петровна стала торжественно наряжаться.

— Как куда? На вечеринку, забыл? Я твой чёрный костюм отпарила, белую рубашку нагладила. Поди вымойся как следует, чистое бельё я приготовила.

Иван Кирсаныч как неживой дал проделать над собой все манипуляции. Был уже вечер, темнело. Они вышли торжественно под ручку. Иван Кирсаныч ещё надеялся на лучшее. Но супруга решительно повела его от дома в сторону автомобильной свалки.

«Значит, когда ехали с дачи… Не вписались в поворот. Хорошо, хоть с внуком всё в порядке, раз его нет с нами».

Но Неонила Петировна, проходя мимо детского садика, резко свернула туда, бросив:

— Обожди, я за Рустиком!

Господи, только не это! Иван Кирсаныч привалился к белому низенькому заборчику и горько заплакал. Плакал он о людях, бездумно играющихся в железные машинки и в собственные тёплые жизни. Плакал навзрыд о стране, где мертвецы веселятся как живые, а живые оцепенели как мёртвые. Но дети, дети за что?! Как бык на заклание, покорно повесил он лобастую голову.

Когда подошла запыхавшаяся Неонила Петровна с Рустиком, он уже был спокоен и готов. Взял внука на руки, крепко поцеловал в тугую холодную детскую щёчку. Понёс его к вагончику, где приветливо по-вчерашнему светились окошки.

— Вань, ты куда?! — рассердилась Неонила Петровна. — Последний ум пропил? Мы же к Коструйкиным на юбилей!

Иван Кирсаныч так и встал посреди дороги. Утёр ладонью мокрый лоб: «Ф-фух». Постоял. И нечётким строевым шагом последовал за супругой. На юбилей к Коструйкиным.