В России жить нескучно

Надежда Нелидова

На крыльце заскрипел снег под сильными чужими ногами. Сердито, требовательно задёргалась дверь, запрыгала щеколда. И у Даши разом тоска сжала сердце.Лопнуло от удара прикладом, со звоном посыпалось стекло, заклубился морозный пар. Явно некуда полуночным гостям было девать злой весёлой энергии.Ворвался запах снега в домик, ещё недавно такой уютный и надёжный. Заметалось пламя над свечками. Две огромные, засыпанные снегом камуфляжные фигуры, с «калашами» наперевес, заполнили кухоньку.

ДЫРА НА ОБОЯХ

Все говорили, что Василий Лукич и Таисья Игнатьевна отличная пара. Никто не догадывался, что всю полувековую жизнь между ними торчал клинышек.

Таисья Игнатьевна обожала песенную эстраду. «Попсу», — презрительно уточнял Василий Лукич. На видном месте в зале, в простенке красовалась вырезанная с незапамятных времён то ли из «Огонька», то ли из «Крестьянки» фотография знаменитой артистки.

Когда по телевизору начинались разные музыкальные конкурсы, Таисья Игнатьевна бросала все даже самые горящие дела и усаживалась смотреть своих светочек, валерочек, леночек.

— Да в нашем ларьке продавщица Оля лучше их поёт, — говорил Василий Лукич.

— Кабы лучше — по телевизору бы показывали.

— Дура, кто же её в телевизор пустит? Там поляна вытоптана для своих.

Таисья Игнатьевна не слушала крамолы, махала руками, затыкала уши. В пику мужу, просила внучку делать фотографии певцов — и туда же их, в простенок.

— Убери свой иконостас, не позорься, — уговаривал Василий Лукич жену. — Ладно у малолеток умишка с фасолинку, резьбу срывает, им беспременно обожать кого-то требуется. Они так саморе-а-ли-зуются, — хоть по складам, а Василий Лукич осваивал новые слова. — А ты вроде солидная женщина, бухгалтер.

Дочка тоже кривила губы: «Фу, мам, давно не модно и выглядит как дёшевка. И к обоям по цвету не подходит». Таисья Игнатьевна поджимала губы, смахивала пыль с глянца.

***

— В остальном-то она нормальная, — разводил руками, убеждал себя Василий Лукич. — Борщ вкусный варит. А бзики у всех есть. Вон, у меня рыбалка, тоже крышу сносит.

Иногда всё же подкалывал:

— А твои-то под фонограмму поют.

— Живьём, — упорствовала Таисья Игнатьевна. Василий Лукич находил в интернете и на всю избу включал тайно записанных без микрофона, сипящих и керхающих «звёзд». Таисья Игнатьевна затыкала уши и убегала. В отместку подавала пересоленный борщ и подгоревшие котлеты. Или вовсе становилась в позу: «Готовь сам».

Делать нечего, Василий Лукич затягивал на тощеньких боках объёмный, 60-го размера фартук жены — тесёмки приходилось заводить вперёд и завязывать на животе. Гоношился у плиты — делать нечего, подразнил женщину — надо платить.

***

Однажды только могучая вера Таисьи Игнатьевны пошатнулась. Это когда на день города «по многочисленным просьбам трудящихся» в их захолустье приехали звёзды с последнего музыкального конкурса. Их портреты тоже недавно появились в простенке — хотя лепить там уже было некуда.

Вначале прибыл целый рефрижератор с ихней шумной техникой. По городу забегал шустрый, похожий на цыганёнка устроитель концерта. Дочка работала в администрации в отделе культуры, и Таисья Игнатьевна высказала ей обиду:

— Что же не тех артистов позвали? Надо было Серёженьку, Лёшика и эту… Багиру, что ли? Или, как её, Алычу? Такие имена заковыристые, всех не упомнишь.

Дочка бегала злая, взмыленная, сутками на телефоне.

— Ой, мам, да кто их звал, не будь такой простой. Какие просьбы трудящихся, с ума сошла?! Это у них называется чёс. Допустим, в районе отпущены квартальные деньги на культуру. По-хорошему их бы на ремонт клуба, на детские кружки — да мэр уже в доле.

— В какой доле? — обмерла Таисья Игнатьевна, предчувствуя нехорошее. Больше всего ей хотелось зажать уши и убежать, но было поздно.

— В какой. В немазано сухой, вот в какой. Ну, распил, откат — ты бухгалтер, а будто сегодня на свет родилась, ей-богу. Допустим, заявляют на концерт бюджет в пятьсот тысяч…

Таисья Игнатьевна мысленно ахнула: полмиллиона?! На маленькой пилораме, где она работала, дебеты-кредиты крутилась вокруг четырёх нулей — не больше.

А дочка, водя пальцем в телефонной записной книжке, рассеянно продолжала:

— И, значит, начинается вокруг этих денег копошение и делёжка. Крысиная возня. Раскрученный певец за такие деньги и не плюнет в нашу сторону, а вот Клавочка и Эдичка в самый раз. Мэру в карман за труды сто, организатору двести, а артистам по сто на рыло сойдёт… А ты какие-то просьбы трудящихся.

Случившийся неподалёку Василий Лукич, тот ещё революционер, ввернул:

— И вся вам дутая народная любовь. Твоим трудящимся всё равно под кого потоптаться, подёргаться и побухать, лишь бы пивко похолодней да колонки погромче… Помнишь, нет: за справедливость, против пенсионной реформы, за медицину, за прогрессивный налог — десять человек на площадь вышли? А на твою Клавочку площадь забита была — не повернуться, не продыхнуть. Э-эх, люди-человеки, никакого самоуважения.

Качал головой:

— Всё с ног на голову встало. Раньше в скоморохов кости бросали. А нынче глянь: звё-ёзды! А настоящую соль земли загнали под плинтус.

— Кто это соль земли? — ревниво оторвалась от телефона дочка, она начинала после культпросветучилища именно массовиком-затейником.

— Кто? Работяги, механизаторы! Слесари-токари-фрезеровщики, — развернул плечи и хлопнул по иссохшей груди Василий Лукич. — Инженеры. Учителя-врачи. Библиотекари, культурные работники, — и приобнял дочку.

***

С конца февраля Василию Лукичу казалось, что у него на глазах разворачивается сюр (он и не такие слова знал).

В это время, в эту самую минуту гибли люди. Женщины бежали с узлами, в подвалах плакали дети. А в новостях на первой полосе: «Худеем в преддверии лета». «Поклонник в шоке: звезда сделала неудачную пластику». «Область выделила миллион на День пельменя»… Хотелось потрясти головой и ущипнуть себя.

Но худший, мощнейший удар пришёлся по фанатке Таисье Игнатьевне. Подкосил, она даже занемогла в первое время. Это когда её любимцы из телешоу резвой рысью рванули за кордон. Вот те на, а как же:

Не знаю счастья большего,

Чем жить одной судьбой,

Грустить с тобой, земля моя,

И праздновать с тобой?

— Ой, мам, ну ты и проста-ая! — снова протянула дочка. — У них где заднице тепло — там и родина. Я тебе не рассказывала, был в позапрошлом году инцидент? Твоя кумирша Светочка отработала программу, крикнула: «Вы лучшие! Город Н-ск, я люблю тебя!» — ну, само собой, восторженный рёв. И тут же на всю площадь: «Господи, как меня задрало это быдло». Думала, микрофон отключён. Ну, проныра ведущий выкрутился: «Это не то что вы подумали, друзья, это другое. Как здорово было, бы-ло — а не быдло!».

***

Жена, зарёванная, гремела на кухне посудой. Василий Лукич утешал:

— Хватит рюмить по своим бесценным предметам обожания.

За обедом снова разговор зашёл о сбежавших.

— Они, наверно, себя воображают Дашами и Катями из «Хождения по мукам», — предположила дочь. — Эдакий, знаете, голубоватый страдальческий ореол, флёр диссидентства… Но вот, убей, посмотришь на них, сытых, пошлых — близко на Дашу и Катю не тянут. В своей стране порядок наводите, боритесь, а не виллы бегите. Ещё оттуда тявкают, учат жизни. А здесь слабо?!

— Скажи им про совесть, про боль, про Родину — в лицо ухмыльнутся, — крикнул Василий Лукич и пристукнул жилистой рукой по клеёнке: — И правда, Родина у них — где заднице тепло.

— Ага, — сказала дочка. — Учитель у них больно хороший попался.

— Какой учитель? — не понял Василий Лукич.

— Ладно, пап, ты этого не слышал, а я не говорила. Вообще, на эту тему не сильно распространяйся. Табу.

***

Утром Василий Лукич встал — в зале вроде просторней и светлей стало. Или показалось? А это актёры и актёрки из простенка убраны. Все, кроме самой первой, с которой иконостас начался. Таисья Игнатьевна ходила вокруг да около, вздыхала. А вечером сняла и её, истрепавшуюся, жёлтую от времени.

А под ней, под журнальной фотографией… здоровенная дыра!

— Кот, паршивец, давно ободрал. Я сначала картинкой хотела просто дырку замаскировать, — призналась Таисья Игнатьевна. — А дальше пошло-поехало.

Василий Лукич оглядел прячущуюся за портретом пыльную пустоту: там многие поколения пауков плели свою паутину. Решительно, с треском отодрал кусок обоев — пауки так и брызнули во все стороны.

— Ну что ж. Ремонтировать придётся. Глаза боятся, руки делают.