Пыльные Музыри

Надежда Нелидова

Девы были взволнованы, как лесное озеро в грозу – подразумевается женское население дома престарелых. Кто, сунувшись головой в шифоньер, лихорадочно копался в лежалых затхлых стопках одежд, Кто побежал в сэконд-хэнд.Даже одинокие врачихи одёрнули халаты, сделали выговор сестре-хозяйке за не простиранное пятно. С хрустом развернули артрозные плечи, выпятили увядшие груди. Сковырнули с опухших ног тапки, вытащили из-под кушеток пыльные туфли.В дом престарелых поступил новый жилец. Мужчина.

БАБНЮРНАДЗОР

Из-за своей вопиющей рассеянности я вечно попадаю в неприятные истории. В последний раз «влипла» в бутике.

Они обозвали себя «Бутик „Женское счастье“» — а на самом-то деле это была одна из сотен крошечных стеклянных, мертвенно освещённых синим светом коморок в ЦУМе. В душной коморке продавались дешёвые сумки из Китая, под пышными европейскими брендами.

Сумки теснились в витрине и на полках, задевали головы, гроздьями свешиваясь с контейнеров и крючьев, горами были навалены на полу. Чтобы извлечь приглянувшуюся вещь, приходилось пробираться по узеньким тропинкам и расшвыривать, раскапывать горы разномастных изделий из кожзаменителя.

Я повесила свою потрёпанную сумку на плечо и по локоть погрузила обе руки в благоухающее едким клеем женское счастье от Диора, Гуччи и Версаче. Вроде этот рюкзачок ничего… И тот тоже. «Женщина, вы там ближе, передайте ридикюль». Чтобы не потерять в сумочных авгиевых конюшнях будущие покупки, я повесила их на локоть и протянула даме искомый ридикюль.

Некстати зазвонил телефон. Я, как воспитанный человек, не могу на людях громко обсуждать личные дела. Полушёпотом разговаривая и жестикулируя, машинально направилась к выходу… Цоп! Две скучающие продавщицы встрепенулись, подлетели, подхватили меня под белы рученьки.

— Нет, Валь, смотри, как изощряются воришки! Ноу-хау! Прижала локтём сумки, как будто по телефону разговаривает — и пошла, и пошла. Вся из себя деловая. А на вид приличная женщина!

Плохо то, что я с приглянувшимися рюкзачками успела шагнуть за стеклянный периметр. То есть была застукана на выносе товара с корыстной целью. Имея злой умысел. Пытаясь осуществить противоправное действие. Намереваясь обогатиться противозаконным способом. На краже, одним словом — и о том красноречиво свидетельствовали видеокамеры, засёкшие меня с трёх ракурсов.

От меня шарахались добросовестные покупательницы. Дети взирали с ужасом, как на чудище из мультика.

… — Я всё видела. Вы не нарочно. Эти торгаши обнаглели. Они опорочили подозрением ваше честное имя. Нанесли моральный вред. Нужно их привлечь, — на улице меня догнала запыхавшаяся дама с ридикюлем. — Вам поможет только бабНюра. Вот адрес. Идите прямо сейчас, пока не перегорело.

— А ничего, что без звонка, без предварительной договорённости? — я вертела самодельный, из грубого картона, квадратик-визитку. — Да и поздно. Наверно, она уже спит — бабушка всё-таки…

— У неё бессонница, принимает практически круглосуточно. В общем, увидите — всё поймёте.

Я и сама могу прекрасно постоять за себя. Но о Бабнюре слышала давно: вот и прекрасный повод познакомиться. Тем более жила она, как выяснилось, недалеко от меня.

Блочная хрущёвка, пятый этаж без лифта. В подъезде крепкая железная дверь с кодовым замком. Внутри бедненько, старенько, но чистенько. Вкусно пахнет свежей краской и мелом, лестницы и площадки влажные, только помытые.

Навстречу спускалась задумчивая женщина со свёртком под мышкой. Из свёртка капало, и пахло рыбой.

— Будьте добры, не захлопывайте! — за мной юркнул дедуля, пыхтя и стуча палкой, карабкался вслед на пятый этаж. «Вы к бабНюре? Я за вами». Уже интересно.

Нажала на кнопку квартиры №33. «Не звоните, у неё открыто», — старичок меня таки догнал. Стоял, перегнувшись через перила, отпыхивался. В прихожей сразу рухнул на обитый дерматином диванчик, обмахиваясь кипой скреплённых бумажек. «Уф! Сегодня немного народу».

На стенах прихожей висели разные просветительские диаграммы и графики, как в больнице. На одной схеме красовался гигантский пельмень в разрезе, примерно в масштабе 1:10. От него во все стороны расходились стрелочки-указатели: вес пельменя, размеры защипов по ТУ, толщина тестяной оболочки, процентное соотношение фарша и теста, состав начинки…

Рядом на стенде висели распяленные мужские носки в трёх стадиях изношенности: новые, ещё с этикеткой; протёртые до прозрачности на пятке; дырявые… Надеюсь, постиранные. Под носками краткая памятка: что-то о вплетении синтетических волокон для прочности чулочно-носочного изделия.

Старичок заметил мой интерес:

— Бабнюра проверяла носкость эмпирическим методом. Надевала пяткой кверху (!) и носила три месяца — сносу не знали. Чего они делают-то: нарочно пятку вывязывают из гнилых ниток! Ах, черти! — дедок восторженно застучал палкой. — Разок наденешь — дырка! А их, носки-то, мильёнами выпускают. Вот и считайте. Чулочно-носочная мафия в действии.

Моё внимание привлекал карикатура, вырезанная из газеты. Два господина в костюмах, с торчащими и вываливающимися из кармана купюрами — деловито стряпали что-то клубах пара у плиты. Один другому говорит: «Не выбрасывай негодные продукты на помойку — у нас для этого есть население».

Грустно всё это.

Из кухни доносился возбуждённый женский голос:

— Говорю специалистам: «Так и так. Жарю фарш — половина воды. Половина! Подскажите, говорю, как на мясников в суд подать». А специалисты от компьютеров не отрываются, лениво так: «Уже подавали, и не раз. Ни одного выигранного дела. И вам не советуем: только на судебные издержки потратитесь». И ещё говорят: «А не боитесь встречного иска за распространение клеветнической информации?».

Я заглянула в кухню, больше похожую на лабораторию. Только вместо штативов, реторт и колб повсюду: на столах, подоконнике и даже на полу — теснились блюдечки, стаканы, миски, дуршлаги, ситечки, тёрки. Как будто всю посуду повынимали из шкафов.

В посудках виднелось что-то скукожившееся и потрескавшееся, что-то прокисшее, поросшее мохнатой чёрной шёрсткой плесени. На плите яростно плевалась жиром сковорода. Рядом булькала, кипела кастрюлька, в ней выпаривалось бурое месиво, источая запах старого грязного белья.

— Слышите? Слышите?! — волновалась посетительница, водя носом: — Я им говорю: испорчено — а они: «Экспертиза платная». И называют сумму несусветную. А у меня пенсия.

— А, как вам?! Лаборатория Пенсионерского! — гордо подмигнул дедок.

За кухонным столом восседала высокая суровая старуха в сдвинутых на кончик носа, как у Познера, очках. С важным сосредоточенным видом, тоже как у Познера, капала чёрную жидкость в блюдечко с мёд. Мёд на глазах синел.

Старуха удовлетворённо кивнула и записала что-то на бумажке.

— Иван Савельич! — крикнула она старику в прихожую. — Принесли копии сертификатов?

Бегло просмотрела, присовокупила к таким же бумагам в разбухшую папку. Со мной разобралась быстро: «Пустяковый случай». Сунула визитку с телефоном бесплатного юриста:

— Старательный мальчик, колясочник. За своих, льготников, горой стоит. Как раз защищает диплом, что-то о пищевом и торговом хаосе в эпоху дикого капитализма.

А дальше я осталась из любопытства, села незамеченная в уголок, чтобы не мешать.

То и дело хлопала входная дверь. Посетители вынимали из сумок… Чего только они ни вынимали! Продукты, требующие сложного исследования бабНюра откладывала и назначала время для получения результата анализа, записывала в журнал. Простейшие тесты проводила тут же, на глазах у изумлённой публики.

Стучала по крупному румяному яблоку костяшками пальцев.

— Слышь, звук гулкий, как в бочонок? Пустое внутри, с гнилой сердцевиной. Какие свежие яблоки в мае?! Мало что на этикетке напишут, а ты верь больше. У свежего яблочка стукоток глуховатый, крепкий, тугой.

Капала йод в сметану, творог и томатную пасту. Распускала сливочное масло в горячей воды и «гадала» на масляной гуще. Сыпала муку в уксус и наблюдала реакцию. Обвёртывала мясо в салфетку. Макала в мёд кусочки хлеба и остриё химического карандаша. Плавила в блинной сковородке сыр. Поджигала спиртосодержащую жидкость.

— Не отравлюсь ли? — волновался, по-девичьи рдел розовыми скулами испитой мужик.

— Не отравишься, пирожочек мой. Вишь, проволоку раскалила, опустила — почти не пахнет. Горит синим огнём. Был бы метиловый — вонял чёрти чем и зеленью отдавал… А ты бы, Николай, бросал лосьоны-то пить. Румянец у тебя нехороший, лихорадочный. Сам сгоришь внутренним огнём.

Иногда Бабнюра снисходила, объясняла свои действия:

— Во-от, пирожочки мои… Видите, облила водкой колбасный срез? Покраснело — смело выбрасывайте: подделка.

Поматывала-покачивала молоко в узком стакане, внимательно рассматривая на свет потёки на стенках стакана. Проводила органолептический контроль творога: обнюхивала, пришлёпывая губами, обминала языком рассыпчатые творожные крупинки. Комментировала вдумчиво:

— Ощущение плёнки на языке… Будто свечку во рту подержала. Мылкий привкус… — и выносила безапелляционный вердикт: — Трансжир.

Древней старушке, которую под руки довели до стульчика, Бабнюра крикнула в ухо:

— Прокопьевна, пирожочек мой, я ж тебе толковала: яйца кидай в воду, в солёную. Всплывут — лежалые. Потонут — свежие.

— Да не вижу ничего, слепая, — шамкала Прокопьевна. — На рынке божились: утрешни, мол, тёпленьки, тока из-под куры.

Диетические утренние яйца весело бултыхались в воде, постукивали друг о дружку и ни в какую не хотели опускаться на дно.

К полуночи поток посетителей иссяк. Остались три женщины, да старичок Савельич цвёл среди нас — как алая роза среди крапивы. Я, одной ногой, сбегала на угол в лавочку на углу. Купила хорошего зелёного чаю, шоколадных конфет. Бабнюра аккуратно убрала своё лабораторное хозяйство, прикрыла приборы и реактивы чистой тряпицей.

— Чего хотела-то, Лиса Патрикеевна? Вижу ведь, егоза: хвостом метёшь. Какого лешего в газету? Ничего не скажу — хоть режь.

Она зачерпнула щепотку чая, присмотрелась, растёрла в пальцах. Заварила, бросила в чашку ломтик лимона, испытующе посмотрела на свет. Одобрительно кивнула. Потом, прищурившись, причмокивая, важно перекатывала конфету во рту.

— Чайный лист хорош, свеж, первого сбора, верхушечный. Без мусора, без краски. Вишь, посветлел от лимона. А с конфетами не угадала, — она выплюнула в обёртку сладкий коричневый комочек. — Вот что я скажу, пирожочки мои: не шоколад это — не тает. Подделка голимая.

Даже в свободное время в Бабнюре не дремал строгий контролёр.

— Вон, тоже читала в газете, — встряла одна женщина. — Про конфеты-то. Пишут, те берите, эти не берите.

— Верь им больно, газетам. Там какой производчик больше заплатит — тот и хорош. Враньё всё.

— А кошка ещё есть, эксперт. Какую-то сметану лакает — за уши не оттащишь, от другой шерсть дыбом и бежит. Кошку не обманешь.

— Кошке капнешь валерьянкой — она уксус вылакает.

— Вон у нас какие беседы грамотные, научные, разумные, — простодушно радовался Савельич. — Вот она какая, наша лаборатория Пенсионерского! Это ещё вроде клуба по интересам. Раньше друг дружку не знали, кто напротив живёт. Теперь в микрорайоне все перезнакомились, передружились. Культурные мероприятия проворачиваем: в хоре поём, в парке гимнастику под баян делаем.

А про Бабнюру я всё-таки выудила необходимые сведения у словоохотливой соседки на скамейке у подъезда. До пенсии та служила контролёром ОТК на секретном заводе. Не удивительно, что характер к общительности не располагал. Одна растила сынка: хороший парень, умница, студент.

А тут вернулся из армии друг, одноклассник, прямо с поезда. Решили компанией отметить в общежитии. Поздно, магазины уже закрыты. Да и «водку пить не комильфо», сказал кто-то из компании. Купили у таксиста дорогое виски в красивых чёрных бутылках, с золотыми этикетками.

Семерых увезли в реанимацию. Четверых откачали, трое ослепли, а сынок умер в «скорой» — не довезли. Главное, он до того в рот не брал. Дембель его подначивал: «Мужик ты или кто?»

Нюра похоронила сына и запила: страшно, до черноты, до безобразия, как только женщины пьют. Однажды валялась у подъезда под этой самой скамьёй, а рядом с мамой идёт белокурая девчушка лет четырёх. Остановилась и стишок нараспев читает: «Тётя спит, она устала, ну и я иглать не стала!». Сынок этот стишок в детстве с табуреточки гостям читал.

Никто не видел, а Нюра, подняв косматую голову, видела: благолепное сияние от крохи исходило, плавало вокруг полупрозрачным розовым облачком. И махонькие стрекозиные крылышки трепетали.

Может, в алкогольном угаре померещилось. Может, то кисейное розовое платьице топорщилось, а крылышки на рукавчиках ветром подняло. Но Нюра видела: ангел, ангел, какими их на картинках рисуют! Сынок с того света мамке пальчиком погрозил.

Подняла скрюченные пальцы с чёрными сбитыми ногтями, неумело обмахнула себя трясущимся крестом: «Осподи, осподи», — хотя никогда в Бога не верила.

Отмокала в ванне сутки. Два дня выносила из квартиры хлам и пустые бутылки. Месяц отбивалась от собутыльников-алкашей, спускала их с лестницы. Привела себя, более-менее, в божеский вид, пошла и записалась на компьютерные курсы в районную библиотеку.

Первое, что натыкала пальцем: отравлением метилом. Программа тут же выдала ссылки на «пищевой фальсификат»…

А ту белокурую девочку Бабнюра встретила в магазине. Кроха канючила: «Хочу-у». Молодая мать, не глядя, равнодушно брала и швыряла в корзину сладости в блестящих ярких бумажках, прозрачные коробочки с пирожными, хрустящие пакеты ядовитых расцветок.

У Бабнюры больно сжалось сердце.

— Что ж вы, мамаша, своё дитя травите?

— Да какое ваше дело?!

Вышли с дочкой, сели на лавочку на припёке. И малышка с довольной замурзанной рожицей лижет мороженку. Бабнюра как бы нечаянно подсела рядом.

— Хочешь, детонька, фокус покажу?

— Опять вы?! Что, полицию вызвать? Отстаньте, сумасшедшая старуха! Совсем чокнулись со своим здоровым питанием.

— Мама, хочу фокус!

А Бабнюра торопится:

— Вот бабе на ладошку кусочек своей мороженки положи — и на солнышко. Если мороженка из молока — лужица будет беленькая.

Вместо молока образовалась мутная белёсая жижица с хлопьями. Бабнюра брезгливо стряхнула её в урну, вытерла липкую руку платком.

— А что это значит?

— А значит, пирожочек мой, мамка тебе бяку купила…

— Странно, — молодая женщина вертела в руках обёртку, — написано: 100 процентов цельного молока…

— А вы больше доверяйте что написано.

В тот же вечер молодая мать поднялась в тридцать третью квартиру, смущённая:

— Бабнюра, а вот детский кефирчик, дочка его обожает. Проверьте, не подделка?

На железной двери висел листок. «Вход в квартиру №33 запрещён… Незаконная предпринимательская деятельность… Нецелевое использование жилой площади… Нарушение норм общежития, режима проживания… Пожарная безопасность… Сигналы соседей… Противозаконное нахождение подозрительных лиц, не проживающих в подъезде… Антитеррористические мероприятия…» Подпись: Управляющая Компания.

Снизу шрифтом помельче: «В случае неповиновения объявить общественное порицание на общем собрании жильцов. Выселить через суд…». Я дописала карандашиком: «И за еретичество подвергнуть сжиганию на костре».

Размышляя о возможной связи Бабнюры с террористами, поднялась на пятый этаж. Заперто, за дверью мёртвая тишина, на звонок никто не ответил. «Прикрыли лавочку!» — через натянутую цепочку торжествующе сообщил хрящеватый носик — и соседская дверь захлопнулась. Ясно, откуда сигналы.

У подъезда за скамейкой, источая тяжёлые алкогольные пары, лежало тело в знакомой бабНюриной жёлтой кофточке…

— Не возитесь, бесполезно — сердобольно сказала проходящая женщина. — Второй день пьёт. Отлежится и пойдёт домой.

Где, в какой книге читала: «Несказанная тяжесть опустилась на её душу…»?

Дома, вздохнув, включила компьютер. Полезла в интернет узнать, хорошее ли подсолнечное масло купила. Собственно, с этим и шла к бабНюре. Спасение утопающих — дело рук самих утопающих.

Запустила первый попавшийся на ю-тубе мастер-класс.

— Так вот, пирожочки мои… Тут ведь кто как болтает. Что если на дне в бутылке растительного масла бултыхается муть — значит натуральное. Кто наоборот: мол, негодное масло, плохая фильтровка, просрочка, прогорклость. А я так считаю, пирожочки вы мои…

Знакомый голос с хрипотцой. Колдующие над столом морщинистые руки. Очки на кончике носа. А вот и Бабнюра своей персоной, в знакомой кухоньке что-то химичит со строго и значительно поджатыми тонкими губами!

Я захлопнула ноутбук и полетела к Бабнюре: меня разрывали тысячи идей. Отредактируем текст, раскрутим, назовём «Мастер-класс Бабнюры»…

Бежала со всех ног, мелькали фонари, дома, кустарники, скамейки… Под скамейкой у подъезда, укрытый штопаной цыплячьей Бабнюриной кофточкой, спал Николай.