Государственная девственница

Надежда Первухина, 2019

Отважные и невезучие герои книги «Проснуться живым» снова попали в потрясающие приключения! Незабвенный Степан Водоглазов по кличке Гремлин отправился в Тайную Африку и стал исполнять обязанности Царя государства-племени Вибути – со всеми вытекающими отсюда неприятностями. И главная из этих неприятностей – Государственная Девственница! А бывший маг, ныне талантливый психиатр Викентий Вересаев живет себе в глухой русской провинции, вовсе не подозревая о том, как в далекой Тайной Африке нужна его помощь! Но разве может быть так, чтобы старые братья по оружию Степан и Викентий НЕ встретились снова и НЕ помогли друг другу?! Может?! Как?! Да что вы спрашиваете?! Читайте – и узнаете! И еще: запомните, если боги государства-племени Вибути предложат вам рай – смело отказывайтесь!

Глава четвертая. Толкование сновидений

И все равно это лучше, чем попасть в Матрицу!

Нео

— Присаживайтесь, — профессионально поставленным голосом сказал своей новой пациентке Викентий.

Она, прежде чем устроиться в предложенном кресле, оглядела комнату. А Викентий в отместку оглядел пациентку. Увиденное его не впечатлило. По сравнению с Элпфис все женщины априорно выглядели замарашками и дурнушками, и Нина Валентиновна не являлась исключением из этого вересаевского правила. Она была невысокой, излишне сухощавой, а черные джинсы и далеко не новая водолазка делали ее похожей на силуэт, вырезанный из старого конверта от фотобумаги. Или на тень. Волосы коротко подстрижены и тоже выкрашены в иссиня-черный цвет. В ушах — о нет! — в ушах покачивались каплевидные сережки из какого-то тусклого черного камня. Не будь Нина Валентиновна достаточно взрослой, Вересаев бы заподозрил в ней склонность к готическому року.

— А вы… скромно живете, — меж тем не слишком тактично отметила женщина в черном.

— Спасибо, я знаю, — кивнул Викентий.

— Такой знаменитый врач…

— Давайте сразу приступим к делу, — отмел комплименты Викентий. — Рассказывайте.

— Что рассказывать? — немного испугалась Нина Валентиновна.

Викентий внутренне поморщился.

— Мы вроде бы говорили о лунатизме, — стараясь быть максимально любезным, напомнил он. — О вашем предполагаемом заболевании. О том, что ваш муж стал свидетелем сомнамбулических проявлений вашего поведения… Вот о проявлениях я и хочу знать подробнее.

…Розамунда конечно же тоже была тут как тут — уютно устроилась на старом комоде под включенной лампой с абажуром. Лампа давала мягкий рассеянный свет, напоминавший золотистый мед, и от этого света шерстка Розамунды блестела как черная парча. «Рисуется, — недовольно подумал про длинноухую «коллегу» Викентий. — Кокетничает. Даже в таком виде. Женщина всегда остается самой собой, будь она хоть в облике крольчихи. Ненавижу женщин. Дуры. Истерички. Энергетические вампирши».

— Вересаев, ты скоро станешь маньяком-женоненавистником, если будешь мыслить столь негативно, — тут же услышал он тихий, но весьма разборчивый шепоток Розамунды. — Тебя самого придется лечить. Я наблюдаю у тебя явную феминофобию.

— Ничего подобного, — огрызнулся Викентий. Напрасно он это сделал, потому что лицо Нины Валентиновны удивленно вытянулось. Как же, доктор разговаривает сам с собой. Или с кроликом, что выглядит еще хуже.

— Не обращайте внимания, — неловко усмехнулся Вересаев. — У психиатров свои причуды. Я внимательно слушаю вас, Нина.

Нет, она точно дура. Смотрит на него непонимающим взглядом, спрашивает:

— Как же я вам расскажу о том, что делала во время приступов, если ничего не помню?

Викентий поздравил себя с тем, что терпение его безгранично, как Вселенная.

— Ваш муж был свидетелем приступов, — вкрадчиво начал он. — И именно он убедил вас в том, что вы лунатичка. Какие он привел доказательства? Вы бродили по дому во сне? Писали письма с закрытыми глазами? И еще — при чем здесь африканское племя вибути и русский человек Степан? Да говорите же!

— А, теперь я поняла, — кивнула Нина, устремляясь взглядом куда-то в прекрасное далеко. — Конечно. Муж сказал мне, что несколько ночей подряд я встаю с постели и, не открывая глаз, начинаю упаковывать в чемодан вещи. Свое белье, платья, косметику и так, всякую мелочь. Потом одеваюсь, сажусь за стол и действительно пишу с закрытыми глазами. Пишу одно и то же письмо. Точнее, записку.

— Записки сохранились? Вы их сейчас взяли с собой?

— А нужно было? Я принесу, я сейчас, мигом!

— Не нужно, — остановил ее Викентий. — Потом принесете. Что, по словам вашего мужа, вы делаете после того, как написали записку?

— Он говорит, что…

— Ну же, продолжайте! Вы можете совершенно меня не стесняться, я врач.

— Он говорит, что я начинаю приставать к нему, — опустив голову, пробормотала Нина Валентиновна, а крольчиха Розамунда мгновенно навострила свои длинные бархатистые уши.

— Как женщина? — глупо переспросил Викентий и тут же выругал себя за этот вопрос, представив, как потом будет хихикать над ним крольчиха.

— Да. — И Нина еще ниже опустила голову. — Он говорит, я при этом веду себя, как… как настоящая шлюха.

— Ваш муж знает, как ведут себя шлюхи? Можно лишь позавидовать столь богатой осведомленности. И что же он делает в ответ на ваше, м-м, непристойное поведение?

Тут она подняла голову. Вызывающе сверкнула глазами. О! А Викентий и не подозревал, что тусклые глаза этой провинциалки могут сверкать.

— Наверное, что-то он все-таки делает, — с вызовом сказала Нина, — если я просыпаюсь всегда раздетой.

— Логично, — кивнул Викентий. — Скажите, а чемодан?

— Чемодан?

— Да, чемодан с вещами, которые вы, по словам супруга, собираете в состоянии сомнамбулического припадка. Чемодан где находится, когда вы просыпаетесь?

— Ах это… Видите ли, Олег, то есть мой муж, встает на работу гораздо раньше меня. И он просто возвращает вещи на место, а чемодан убирает. Дело в том, что он очень педантичен и аккуратен. Любит, чтобы все было разложено по полочкам, ящичкам… Знаете, мне кажется, он рассказал мне, что я вытворяю по ночам, только из-за того, что ему надоело каждое утро разбирать собранный мной чемодан.

«Сомнительно. Это не чемодан виноват. Скорее всего, ведя себя как шлюха, она требует от своего педантичного мужа слишком многого. А вообще вся история яйца выеденного не стоит. Классического варианта лунатизма я тут не наблюдаю. Чепуха. Для чего она все это придумала? Но, с другой стороны, она упомянула про вибути. И про Степана. Она не могла знать о моем прошлом, эту сторону жизни я не афиширую. А с того памятного нашествия вибути на Москву прошло… бог мой, почти пять лет! Так что вряд ли она прочитала о вибути во вчерашних газетах. Ничего не понимаю».

— Зачем вы все это выдумали? — тихо спросил Викентий у Нины.

— Я ничего не…

— Вам захотелось выяснить мою профессиональную компетентность? Или просто поболтать с соседом, когда мужа нет дома?

— Я ничего не… Как вы смеете!

— Смею, потому что не верю вам. — Викентий с чувством выполненного долга откинулся в предательски скрипнувшем плетеном кресле.

— Но я говорю правду! — воскликнула Нина Валентиновна. — Я могу поклясться, что…

— Клясться не надо. И плакать тоже не надо, я давно выработал иммунитет к женским слезам. Мне нужна правда.

— Гипноз, — прошелестел со стороны крольчихи профессиональный совет.

— Загипнотизируйте меня, — нашлась и Нина Валентиновна. — Спросите обо всем, что я рассказала вам! Ведь под гипнозом люди говорят правду!

— Верно. Только некоторые очень хорошо имитируют гипнотический сон. Так же как и лунатизм. Не думаю, что с вами у нас что-то получится, Нина. Всего хорошего.

Она встала, всем видом излучая обиду и неприязнь.

— Я сейчас принесу вам те записки… Про которые говорила! — пообещала она.

— Записки можно написать, находясь и в здравом уме и твердой памяти. Для этого не нужно изображать из себя сомнамбулу. Можно написать их даже прямо сейчас, — отмахнулся Викентий. — Не утруждайтесь. Не валяйте дурака. И не отнимайте мое время.

— Вы… Я думала, вы и вправду сможете помочь мне, — тоскливо проговорила Нина. — Я не лгала вам.

Она шагнула к выходу из комнаты.

— Минуточку! — громко заявила о себе Розамунда. — Полагаю, здесь не обойтись без независимого эксперта! — Она грациозно спрыгнула с комода и подскочила прямо к ногам Нины. Села на задние лапки, пошмыгала носиком и сказала: — Нина Валентиновна, только давайте без обмороков!

— Давайте, — согласилась Нина и без сознания брякнулась на пол.

— И чего ты этим добилась? — картинно развел руками Викентий, глядя на крольчиху.

— Хотя бы одного, — подняла лапку та. — Ты ее не выгонишь до тех пор, пока не приведешь в чувство. Принеси нашатырь.

Викентий поморщился (иногда у Розамунды прорезывалось этакое чувство дамского деспотизма), но за нашатырем таки в аптечку слазил. Потому что вид женщины, в отключке валяющейся у него на полу, немного нервировал.

От нашатыря Нина Валентиновна принялась неистово кашлять.

— Пожалуйста, воды, — прохрипела она. — У меня аллергия на аммиак!

Викентий подал ей воды, помог подняться и снова усадил в кресло. Нина Валентиновна истошно завизжала, потому что в этот же момент крольчиха Розамунда вспрыгнула ей на колени.

— Спокойно! — потребовала крольчиха. — Держите себя в руках, Нина Валентиновна, и нам не придется применять смирительную рубашку!

— Она разговаривает! — указывая на крольчиху, пожаловалась Нина Валентиновна Викентию.

— Пальцем показывать нехорошо, — тут же отреагировала на это Розамунда. — Кто вас воспитывал, дамочка?!

— Она разговаривает! — повторила Нина Валентиновна.

— Я в курсе, — кивнул Викентий. — Вы не волнуйтесь так, Нина.

Нина Валентиновна подозрительно глянула на него:

— Значит, галлюцинация не только у меня? У вас тут в воздухе распылено что-нибудь… наркотическое, да?

— Вам надо писать сценарии ролевых игр, Нина Валентиновна, у вас богатое воображение, — протянул Викентий. — Ничего в моем доме не распылено. И утечек бытового газа нет, если вы вдруг и об этом подумали. А касательно крольчихи… Познакомьтесь, ее зовут Розамунда. Она тоже врач. С дипломом военно-медицинской академии, между прочим. И, предвидя ваш новый вопрос, скажу, что Розамунда — морфер. Ну, чтоб вам легче было понять — оборотень. Только у нее нарушена возможность преобразования в человека, в этом заключается вся проблема.

— Разве оборотни бывают на самом деле? — изумилась Нина Валентиновна. — Боже мой, о чем я говорю! Это решительно невозможно! Знаете, мне кажется, что я сплю. Или как раз сейчас и нахожусь в сомнамбулическом состоянии. И мне снится, что я пришла к вам, встретила тут эту…

— Я бы попросила вас, Нина Валентиновна! — возмутилась крольчиха. — Никакой это не сон. У вас же от нашатыря аллергия.

— И что?

— Аллергены не имеют свойства сниться столь… реалистически.

— А можно я вас… потрогаю? — решилась Нина Валентиновна.

— Вообще-то это лишнее, — нелюбезно фыркнула крольчиха. — Я и так уже у вас на коленях сижу, чтоб вы удостоверились в моей полной материальности. Но ради вашего спокойствия… Можете погладить мое правое ухо. Я же ясно сказала — правое!

— Извините, я не сориентировалась сразу. А почему вы оборотень?

— Если вам так привычнее, можете называть меня оборотнем. Но вообще-то я морфер, хотя объяснять вам, что это означает… Нет, я не настолько жестока… Почему я оборотень, спрашиваете? А почему вы именно Нина Валентиновна Первова, а не Абдурахман Ибрагимбеков, к примеру? Или Юй Сюй какой-нибудь? Или пресноводная черепаха? Так переплелись цепочки ДНК, что мы именно то, что есть. Мне, например, не мешает то, что я, как вы изволили выразиться, оборотень. Немного досадно, что систему моей мутации считают настолько примитивной. Оборотни — это низшая ступень инволюции морферов. Мы выродились, измельчали…

— Я ничего не понимаю! Это какое-то колдовство, да?

— Нет, это не колдовство. Это внеквантовая метафизика материального разума, — выпалила Розамунда единым махом. — Теория пересоздания псевдоментальных полей. Векторное развитие сознания. Такая терминология вас больше устраивает?

— Да, — нервно хихикнула Нина Валентиновна. — Вообще-то мой муж физик… Т-теоретик.

— Что ж, тогда, полагаю, вы найдете с Розамундой общий язык, — вступил в разговор Викентий, наблюдая за тем, как Нина Валентиновна осторожно гладит Розамунду за ухом. — А теперь давайте вернемся к изначальной теме нашего разговора.

— Да-да. — Взгляд Нины Валентиновны все еще был рассеянным.

— Насколько вы помните, я высказал сомнение в вашей сомнамбулической болезни, — любезно напомнил Викентий. — И также добавил, что гипноз тут не помощник, поскольку стандартные лунатики имеют обыкновение ходить во сне, только если этот сон был их собственным, а не навязанным извне.

— Я не совсем уловила, но ладно… — сказала Нина Валентиновна. — Напрасно вы мне не верите, доктор.

— Он поверит, — крольчиха аккуратно высвободила свое ухо из пальцев Нины Валентиновны, — если у вас будет свидетель. Наблюдатель. Я.

— То есть как?

— Очень просто. — Крольчиха-морфер спрыгнула с колен Нины Валентиновны и смешно заскакала повязанной из тряпичных полос дерюжке туда-сюда, что, видимо, в другом случае должно было означать глубокомысленное расхаживание по кабинету какого-нибудь светила науки. — Вы берете меня к себе в дом, Нина Валентиновна. На несколько ночей. Ночи на три, к примеру. Я стану наблюдать за вами и фиксировать все случаи лунатизма, буде таковые возникнут. Кстати, а никакого снотворного вы на ночь не принимали?

— Нет. Я всегда хорошо засыпала.

— Отлично. И не вздумайте принимать. Для чистоты эксперимента.

— Хорошо… Простите, Розамунда, а чем я…

— Будете меня кормить? О, я непривередлива. Вегетарианская кухня в самый раз. Немного салата из корейской моркови. Хотя можно просто квашеной капусты. Или винегрету.

— Я в общем-то не об этом. Как я мужу объясню, с какой стати у меня в доме объявился кролик соседа?

— Дамы, я устраняюсь, — отгородился ладонями Викентий. — Это вы без меня решайте. И вообще, Нина, кому нужно вылечиться от лунатизма — мне или вам?

— Мне. Хорошо. Я что-нибудь придумаю.

…В тот же вечер Викентий с легким сердцем отправил Розамунду к своей сомнамбулической соседке, а сам отправился на дежурство в клинику. И едва переступил порог рабочего кабинета, как все мысли о Розамунде и крольчихе вылетели у него из головы. Потому что пациент из палаты депрессивных снова угрожал суицидом, если к нему из Саратова немедленно не приедет девушка, с которой он познакомился по Интернет-переписке и в которую безумно влюбился только на основании красивых писем. То, что девушка, вероятней всего, была давно замужем и на переписку пошла лишь из ленивого интереса, пациента не волновало. Вересаев боялся жалеть этого, в общем, неплохого мужика, влюбившегося на пятом десятке лет в фантом и собственную мечту. Боялся, потому что знал: пожалеешь — не вылечишь. Это раз. А еще эта ситуация напоминала ему об Элпфис, его собственном прекрасном фантоме. Это, как говорил великий сыщик Эраст Фандорин, два.

— Викентий Петрович, Антон Медлин сегодня учудил: стакан разбил и осколком хотел себе вены порезать, — сосредоточенно сказала медсестра. — Пришлось его изолировать и вколоть препарат.

— Аминазин?

— Да.

— Я же просил, — досадливо поморщился Викентий. — Тут не эта дрянь кайфоломная нужна, а методичная психотерапия!

— Но он буянил! У санитара Кости на руке, наверно, синяк будет.

— Ладно, я с ним поговорю.

— С Костей?

— Нет, с Медлиным. Спасибо, Мария Игоревна, текущие истории болезней я сам просмотрю. Что еще нового?

— Вот. Посылочка на ваше имя сегодня пришла.

Медсестра протянула Вересаеву небольшую коробочку в оберточной бумаге. Обратного адреса не было, только адрес клиники и фамилия Викентия. Тот поднес коробку к уху, прислушался:

— Там не бомба?

Мария Игоревна всплеснула руками:

— Да избави боже!

— Мне не нравится, что обратного адреса нет. И штемпели размыты. Да и для своего размера посылочка довольно тяжелая…

— Викентий Петрович, давайте я ее лучше в утилизатор, а? Вдруг кто из наших бывших пациентов так балуется?

— Сомнительно, — рассеянно возразил Викентий, баюкая посылку в руке. — Ладно, я проверю, что там за сюрприз.

Повинуясь его выразительному взгляду, Мария Игоревна вышла из кабинета. Викентий отчего-то запер за ней дверь на ключ. Поставил коробочку на стол, аккуратно, справляясь с непонятным волнением, разорвал оберточную бумагу… Коробочка под нею оказалась деревянной, покрытой черным лаком, и этот лак почему-то показался Викентию свежим, еще непросохшим. Возможно, потому, что, едва Викентий освободил посылку от бумаги, по кабинету распространился странный полузнакомый аромат. Нет, это конечно же был не лак. Скорее всего, так пахнут цветы. Цветы с плотными и сочными лепестками, напоминающими душистую ладонь любимой девушки. Цветы, будоражащие кровь и заставляющие тосковать о безвозвратно ушедшем времени.

Викентий вздохнул и поддел ногтем крышку коробочки. Она откинулась так легко, словно только и ждала прикосновения человеческих пальцев…

Аромат стал не просто сильным. Он заполнил собой весь окружающий мир и расцветил его новыми красками. Викентий отчего-то задрожал и только молча смотрел на то, как из недр коробочки навстречу ему поднимается округлый, крепкий, лоснящийся бутон невиданного цветка.

— Фокус, — бессмысленно произнес Викентий. — Парад-алле.

Бутон поднялся до основания, а затем с легким треском, напоминающим треск крыльев бабочки по оконному стеклу, раскрылся. Аромат стал невыносим. Викентий всерьез испугался, что на этот запах сладкой неги и страсти сбежится вся клиника.

— Не надо, — сказал он цветку. — Ну, пожалуйста…

Однако цветок явно не услышал обращенной к нему мольбы. Его золотистое сердечко, опушенное ярко-алыми тычинками, вдруг вспухло и выплюнуло из себя крошечного, не больше мизинца, человечка. Человечек был смуглым и голеньким, не считая пышной травяной юбочки. Крошка приветственно поклонился Викентию и запищал на пределе слышимости:

— Катанго наблаги кентино! Суареги! Суареги наблаги этано! Суареги! Но-х-ин наблаги Тонтон Макут овамбо куантино тау тимо! Суареги! Суареги наблаги этано!

— Суареги, — шепотом повторил за крошкой Викентий. — Если бы я еще мог понять, о чем ты так жалобно причитаешь… О нет. Пожалуйста, не умирай.

Однако теперь крошка вовсе не обращал внимания на Викентия. Пропищав несколько раз загадочное слово «суареги», крошка пошатнулся и ничком упал на сердцевину цветка.

— Какой ужас, — тоскливо прошептал Викентий, беря в руки коробочку с цветком, чьи лепестки прямо на глазах начинали вянуть. — Я настоящий убийца Дюймовочек.

Он подошел к стене с висевшей на ней репродукцией картины «Над вечным покоем». Отодвинул картину в сторону, за ней обнаружилась дверца сейфа. Викентий открыл сейф и поставил коробочку с цветком и мертвым крошкой рядом с тремя точно такими же. Только на трех первых цветах листья окончательно почернели и скукожились, да и запах из сейфа шел не самый приятный.

Викентий тщательно запер сейф и вернул картину на место. Потом включил вентилятор, чтоб разогнать остатки цветочного аромата. Сел за стол, придвинул к себе папки с историями болезни, но думал совершенно о другом. Он думал о том, что такие посылки может присылать только один человек. И еще он чувствовал, что с этим человеком случилась какая-то неприятность.

…Потом у него была долгая и душераздирающая беседа с пациентом. Тем самым Антоном Медлиным, который возомнил себя лучшим в мире виртуальным любовником. В результате беседы Антон пообещал больше не предпринимать попыток самоубийства хотя бы в ближайшие три дня, и это радовало. Один положительный результат за день — уже прогресс.

Ночь Викентий провел в клинике — практически без сна, потому что во время поздней работы у него всегда начиналась кратковременная бессонница. Он почитал новые медицинские журналы, сыграл в маджонг с санитаром Вовиком, послушал сплетни в ординаторской… И лишь утром, уже возвращаясь домой, вспомнил про сомнамбулическую соседку и крольчиху Розамунду. Кажется, нынешней ночью Розамунда должна была проверять Нину (а точно ли соседку зовут Нина, или Викентий что-то спутал?) на предмет истинности или мнимости лунатизма последней. Но видит бог, Викентий сейчас меньше всего хотел решать проблемы блуждающей по ночам дамочки. И с крольчихой разговаривать — выше сил. Хотя если с ней обращаться неделикатно и без внимания — начнет так обижаться, что хоть из дому беги. На четверть высший морфер, крольчиха Розамунда считала Викентия существом примитивной расы. А ему сейчас ох как не хотелось выслушивать подобные комплименты.

Поэтому он очень аккуратно, стараясь не шуметь, проник в свой дом. Прошел на кухню, нацедил из банки вчерашнего вишневого компота, старательно выловив все вишни — их приходилось отдавать Розамунде, иначе Викентия ждала новая лекция на тему скаредности отдельных представителей человеческого рода. Выпил, двинулся в спальню, но по дороге увидел дремлющую в кресле крольчиху. И рядом — белый бумажный лист.

— Похоже, коллега, вы добыли-таки доказательства, — тихо усмехнулся он. Поднял листок, развернул…

Вверху на машинке (на его, Вересаева, здешней пишущей машинке) было напечатано:

«Образец автоматического письма Первовой Н. В. От… января 20… года. В анамнезе: помрачение сознания с сомнамбулическими обсессиями. Наблюдает Лунч Р.» Фамилия крольчихи была Лунч. И на машинке эту подпись она собственнолапно настукала. А вот дальше шел просто почерк, совершенно незнакомый и какой-то рваный, дерганый. Ненормальный полуночный почерк:

«Степан в беде Честь Помощь Кешаня друг загибаюсь приезжай приезжай приезжай Африка вибути девочка Степан Кешаня друг помоги не оставь Степан Кешаня Африка вибути любым способом помоги обвинение осквернение девочка помоги Степан».

— Она не лгала, — только и сказал Викентий. — Но почему она, а не я?

И еще ему показалось, что в его доме распространился аромат тех самых сладко-страстных цветов с лепестками, напоминающими ладони любимой девушки.