Манюня пишет фантастичЫскЫй роман

Наринэ Абгарян, 2011

Перед вами долгожданное продолжение лучшей в мире книги о детстве – романа Наринэ Абгарян «Манюня». Всем, кто уже успел узнать и полюбить смешных подружек-хулиганок Нару и Манюню, суровую, но обаятельную Ба – бабушку Манюни и ораву их шумных и несуразных родственников, а также тем, кому это ужасно приятное знакомство только предстоит, мы дарим книжку о новых приключениях Манюни! Если вы думаете, что знаете, на что способны две девчонки младшего школьного возраста, которым не сидится на месте и хочется провести детство так, чтобы ни одна его минута не прошла скучно, то вы еще ничего не знаете… Читайте и ужасайтесь, то есть наслаждайтесь, конечно!

Глава 5

Манюня лепит из меня снеговика, или Ба снова сказала «господибожетымой»

Зимы в наших южных широтах редко бывали снежными. Температура колебалась где-то в районе нуля, декабрь выдавался традиционно туманным, да таким молочно-туманным, что отменялись рейсы самолетов в аэропорту нашего района. Аэропорт находился впритык к границе с Азербайджаном и обслуживал три еженедельных рейса Ереван — Айгепар — Ереван. За этот «впритык» он и поплатился в войну — его разбомбили в первую очередь. Но это потом, в 90-е, а сейчас он представлял собой новенький, недавно отстроенный комплекс и радовал глаз чистеньким аэровокзалом и идеально ровной взлетно-посадочной полосой.

Иногда по этой полосе сновали куры диспетчера тети Зины. Тетя Зина жила аккурат через дорогу и в нелетные дни приводила на работу всю свою домашнюю живность. Куры важно ходили по заасфальтированной взлетной полосе, остервенело гадили, а потом ковырялись в собственном помете. Два штатных ястреба аэропорта, Карабас и Барабас, неприязненно следили за курами из своих металлических клеток.

Ястребов выпускали разгонять стаи шкодливых воробьев, в большом количестве сновавших окрест. Всем известно, какую большую опасность представляют собой птицы для идущих на посадку или взлетающих самолетов. Поэтому сначала Карабас и Барабас разгоняли воробьев, а потом тетя Зина, внимательно прислушивающаяся к позывным ереванского диспетчера, высовывалась по пояс в окно и кричала сторожу:

— Степааааан, зазывай обратно ястребов, самолет скоро будет у нас!

В зале ожидания тут же начиналось броуновское движение — встречающие кидались к окнам и шумно комментировали маневры летчика:

— Ара, Сурен, посмотри, как самолет накренился, видимо, в одном крыле бензин уже закончился, а в другом его еще много, вот и перевешивает!

— Да что ты говоришь, Назар, какой накренился, какой бензин, это просто летчик-джан поворот таким образом берет!

Как только самолет касался посадочной полосы, аэропорт мигом взрывался в бурных аплодисментах.

— Ласточка, а не самолет! — радовались люди и терпеливо ждали, когда Степан подкатит трап.

— Анико, ты мою Лусинэ не видишь? — подслеповато щурилась древняя, сморщенная, как сухофрукт, старуха.

— Вон она, вижу! — визжала Анико. — Нани, она в короткой юбке и на высоких каблуках!!!

— Вуй, чтобы мне ослепнуть и этого позора не видеть! — менялась в лице старуха. — Ереван мою девочку испортил! Совсем короткая юбка?

— Выше колена на целую ладонь!

— Хисус Кристос! — мелко крестила лоб старуха. — Что за времена бессовестные настали? Пусть она только подойдет ко мне, уж я ее оттаскаю за длинные косы, вот увидишь!

— Нани, она к тому же постриглась!

— Ааааа… — Цеплялась за воздух скрюченными пальцами старуха и медленно оседала на пол.

— Ой, подожди, нани, я обозналась, это не Лусинэ, а какая-то другая девушка. Вооооон наша Лусинэ, вижувижу наконец ее, и косы у нее длинные, и каблук на туфлях маленький!

— Вот, — резво вскакивала с места старуха, — я же говорю, что это не моя Лусинэ! Анико, тебя отшлепать надо, у меня сердце чуть не треснуло!

— Нани, но юбка-то на ней все равно короткая!

В нелетные дни ястребов подкармливали сырым мясом, но совсем чуть-чуть, чтобы они оставались голодными перед завтрашней охотой. Оскорбленные таким беспардонным обращением, ястребы сидели, нахохлившись, в своих клетках и косились желтым глазом на безмозглых кур, нагло снующих кругом.

— Зиник! — ругался начальник аэропорта Мирон Арменакович. — Ни стыда у тебя, ни совести! Посмотри, во что твои куры превратили это солидное учреждение! Ты бы еще корову свою на взлетную полосу притащила!

— Мирон Арменакович, — становилась в боевую позу Зина, — чем тебе эти несчастные куры помешали? Они что, кушать у тебя просят? Может, зарплату просят или внеочередной оплачиваемый отпуск? Вот зачем ты меня такими замечаниями обижаешь? — тут в голосе Зины появлялся металл. — А будешь буянить, так и корову приведу!

Мирон Арменакович недовольно бурчал, но ничего не мог поделать. Дочь Зины замужем за его двоюродным братом, разве можно при таком раскладе ссориться с родственниками?! «С другой стороны, — расстраивался Мирон Арменакович, — начальник я или шелудивый пес? Что это за отношение ко мне такое?»

— А если комиссия? — вскипал он.

— А с комиссией я лично буду разбираться! Так и скажи комиссии — идите и разговаривайте с Зиной, ясно? А я найду чем умаслить комиссию. Две бутылки кизиловой водки — и комиссия будет ноги мне целовать! Ясно? — наскакивала на своего начальника Зина.

В пылу спора у диспетчера из-под тяжелого узла волос вываливался рваный чулок. Из таких старых чулок раньше делали подкладку, чтобы придать прическе пышность. Мирон Арменакович какое-то время со злорадством наблюдал мотающийся по Зининой спине рваный чулок, потом его начинала мучить совесть, и он, косясь куда-то в сторону, конспиративно шептал:

— Зиник, ты, это, поправь кос на голове!

— Где? — пугалась лицом Зина, лезла руками в волосы и, по одной выдергивая шпильки, приводила в порядок прическу. — Посмотри теперь, все ли у меня в порядке с косом?

— Ага, — бурчал Мирон Арменакович.

«Косом» в нашем городе называли тяжелый узел волос. Есть у меня большие подозрения, что кос — это перенятое из русского языка слово «коса». Народ за ненадобностью отсек окончание и присвоил слову новый, доселе не снившийся великому Далю смысл.

Когда городок накрывали традиционные декабрьские туманы, аэропорт вовсе впадал в анабиоз. В ожидании лучших времен он дремал под густой шапкой влажных облаков, тетя Зина выгуливала кур у себя на дворе, а ястребы пережидали нелетную погоду в железных клетках. Сторож Степан приносил им поесть, и, следя за тем, как птицы уничтожают куски свежего мяса, разговаривал светские разговоры.

— Карабас-джан, — говорил он, — медленно спеши, что ты ешь, как оглоед? Я же тебя вчера уже кормил, а ты себя ведешь так, что мне стыдно тебе в глаз смотреть. Ты еще скажи, что я тебя голодом морю! А ты, Барабас, воды мало пьешь. Запивать надо еду, сколько раз можно тебе одно и то же сказать?!

Степан разговаривал с ястребами только по-русски. Из уважения и чтобы показать, что он тоже не хухрымухры, хоть и сторож. Ястребы, чтобы сделать ему приятное, важно кивали своими крючковатыми носами и прикидывались знатоками русского языка.

Будь на то их воля, белые зимние туманы длились бы целую вечность. Но ближе к Новому году резко холодало, и густой, непроницаемый туман разом оседал высоким слоем снега на город. Вечером еще было пасмурно и сыро, а с утра все улицы оказывались завалены полуметровыми сугробами! Урааааааа, наступила настоящая зима! Дети тут же хватали санки и на целый день пропадали из дому — спешили жить полноценной, такой редкой для южных широт зимней жизнью.

Хозяйки вытаскивали тяжелые ковры и выбивали их на белом полотне снега. Ковры мигом возвращали себе былую молодость, переливались яркими красками и долго потом пахли свежестью и зимой.

Однажды, декабрьской туманной субботой, мы с Каринкой гостили у Ба. Родители с Гаянэ и Сонечкой уехали в Кировабад — навестить нашу бабулю, а мы предпочли остаться с Манькой. Ба испекла свое знаменитое песочное печенье, и мы весь вечер соревновались: кто дольше продержит во рту растаявший, приятно пощипывающий язык тоненький лепесточек выпечки.

Ба следила за нами с плохо скрываемым раздражением.

— Если вы будете дурачиться, то я больше не дам вам сладкого! — наконец не вытерпела она.

— Ба-а, — я мигом проглотила печенье, — не обижайся на нас, мы просто вкусничаем!

— Я вам дам вкусничать! — нахмурилась Ба. — Так ведь подавиться можно, вдруг печенье не в то горло попадет?

Манюня с Каринкой и ухом не повели, а я побледнела. Из-за специфического строения носоглотки я постоянно давилась едой или питьем, и тогда напуганная моим задыхающимся видом семья кидалась отбивать мне все, что находится выше почек.

— Вся в своего отца, — причитала мама, — и того хлебом не корми — дай только подавиться!

Папа давился даже чаще, чем я. Потому что ел очень быстро. Особенно часто он давился сырой морковкой, которую очень любил и поглощал в каких-то неподъемных для человеческого желудка количествах. Поэтому, как только папа приближался к холодильнику, мама тут же бросала клич:

— Дети, ваш отец снова собрался есть морковь!

Мы тут же слетались со всех концов квартиры и обступали отца.

— Идите отсюда, — ругался папа и быстро-быстро пожирал морковку, — все будет нормально, я не подав… кха-кха-кха… люсь… кха-кха-кха… уху-кха!

— Папа, откинь голову! — орали мы и колотили его по спине. — Вот тебе вода, отпей глоточек.

— Захрмар… кха-кха-кха, это вы во всем виноваты… кха-кха-кха… не дадут человеку нормально… кха-ухукха… поесть!

Я отодвинула свою тарелку и встала из-за стола. Манька с Каринкой и не подумали следовать моему примеру. Они с блаженным видом перекатывали во рту сладкую жижу и мычали от удовольствия.

— Ммммм!

— Посмотрите на этих дегенераток! — прогрохотала Ба.

— Бааа, — ткнулась я ей в грудь мордочкой, — ну Бабоч-ка, они не подавятся!

Ба засмеялась и поцеловала меня:

— Ну до чего ты ласковая, Нариночка, совсем как теленок!

— А я? — мигом проглотила печенье Манька. — Я что, не ласковая? Я тоже как теленочек, скажи, Ба.

— Теленочек, не волнуйся, — чмокнула внучку Ба и уставилась на Каринку: — Ну что, Чингисхан, так и будешь упрямиться?

За особую склонность к разрушительной деятельности Ба назвала Каринку Чингисханом. Каринка гордилась своим прозвищем и использовала его как зубодробительный аргумент.

— Знаешь, как меня люди называют? — наскакивала она на очередного шкодливого мальчика: — Чингисхан! Хочешь в глаз?

Мальчика и след простывал.

Вот и сейчас Каринка расплылась в довольной улыбке и проглотила печенье.

— Ба, ты меня так почаще называй.

— Если я стану тебя еще чаще так называть, то ничего, кроме слова «Чингисхан», произносить не буду, — хмыкнула Ба и убрала со стола вазочку с печеньем.

Потом вернулся дядя Миша, и мы побежали смотреть, как он паркует Васю. Или как Вася дает себя парковать.

— Быр-быр кха-кха, — возмущался Вася.

Дядя Миша остервенело шуровал рычагами, крутил баранкой и громко ругался. Вася угрюмо выкидывал коленца — шерудел дворниками и буксовал почем зря. Наконец дядя Миша таки припарковался, вылез из машины и в сердцах хлопнул дверцей.

— Мать твою за ногу, — проорал, — ну что ты за чучело такое? Сдам в металлолом!

— Напугал, — хмыкнул про себя Вася и победно забулькал маслом.

— Нет, ну ты представляешь, — жаловался дядя Миша, щедро поливая вкуснючие пельмени схтор-мацуном^[9], — поехали в Дилижан, так Вася снова на полдороге заглох! Провалялись несколько часов под его брюхом, кое-как завели и вернулись обратно.

— На симпозиум не попали? — замерла с ножом в руках Ба.

— Нет!

— Миша, ну сколько тебе говорить: надо машину продавать?

— А кто ее купит? — развел руками дядя Миша. — Кому она нужна? Да и я к ней привык, — добавил он после минутного молчания.

Ба обернулась и смерила сына долгим взглядом.

— И-их, весь в своего отца! Ни амбиций, ни боевитости. Где бы ты был, если бы не я? Кочегаром бы работал. Или плотником. Или монтажником, во! — вспомнила она знаменитую на всю страну песню из фильма «Высота».

— Мам, ну не начинай опять, — рассердился дядя Миша, — можно подумать, отец не приложил никаких усилий для моего воспитания.

— Приложил. Усилиями это, конечно, не назвать, но не будем о грустном, — парировала Ба.

Мы с Манькой и Каринкой украдкой заглядывали на кухню. Дядя Миша периодически оборачивался к нашим торчащим из-за дверного косяка выпученным глазам и строил смешные гримасы.

— Хихихи, — с готовностью откликались мы.

— Ну что, девочки, будем в подкидного дурака играть?

— Будем, — запрыгали мы.

— На щелбаны?

— Нет, на желания!

— Ладно, на желания так на желания.

А потом мы допоздна играли в подкидного дурака, и я, как самый везучий игрок, выполняла разные желания, как-то: ползала под столом и громко кукарекала, спускалась задом наперед на полусогнутых по лестнице, ведущей на второй этаж, делала мостик и прыгала на одной ноге, а потом, когда попыталась сесть на шпагат, порвала брюки. Ба сначала отругала всех, потом села штопать мои штаны. А я щеголяла по дому в ее оранжевых панталонах, которые она подвязала у меня на пузе цветастым поясом от своего халата.

* * *

— Дети, просыпайтесь, зима наступила! — разбудила нас с утра Ба.

Мы выскочили из-под одеял и кинулись к окну. Двор завалило кипенно-белыми сугробами. Словно кто-то распорол над городом большую пуховую перину и засыпал дома и дороги воздушными белыми перьями.

— Ура! — закричали мы. — Зима наступила! Будем лепить снеговика! Будем играть в снежки!!!

За считанные минуты мы навели порядок в комнате, умылись, а потом притопали на кухню и безропотно съели геркулес и запили его сладким чаем с бутербродом.

Ба нарадоваться на нас не могла.

— Ну надо же, — приговаривала она, — чтобы дети стали как люди, нужно, чтобы просто наступила зима!

Потом мы радостно натянули варежки и шапки и выбежали во двор.

Наступила самая настоящая южная зима — кругом раскинулись высокие и рыхлые сугробы, машины недовольно фырчат и буксуют, скользя летними шинами по размокшей колее, с серого неба косо валят большущие, величиной с бабочку-капустницу, снежинки.

— Ураааа! — заорали мы. — Ураааа!

— Нельзя терять ни минуты, а то к вечеру небось снег уже растает. Прямо сразу начинаем веселиться! — скомандовала Манька.

Два раза повторять ей не пришлось. Мы с Каринкой дружно повалили ее в сугроб и закидали снегом так, что наружу торчала только голова.

— Я самый большой червяк на свете, — довольно запела Манька. Щечки ее зарумянились, глаза блестели, как две звездочки.

Но тут из дома выбежала Ба, вытащила Маню за шиворот и хорошенечко отряхнула.

— Ты же можешь заболеть!

— Ба, у меня же непромокаемый комбинезон, — ныла Манька, — что со мной может случиться?

— Так под снегом же холодно! Простыть можно.

— Ничего не холодно, ты же сама рассказывала, что в джунглях люди закапываются в снег, чтобы от холода спастись.

— Во-первых, не в джунглях, а в тундре, а во-вторых, если я еще раз увижу такое безобразие, то собственноручно закопаю вас в снег, ясно? Всех одним пучком. И грейтесь там до весны!

— Ба, а можно тогда в тебя хотя бы снежком кинуть? — спросила Каринка и, не дожидаясь ответа, запустила в Ба снежком.

Ба отвесила сестре подзатыльник.

— А можно тебе подзатыльник отвесить? — спросила она.

— Га-га-гаааа, — загоготали мы, — Каринке достался подзатыльник!

Ба огрела и нас.

— А это вам, чтобы обидно не было. Я сейчас к соседке тете Вале на часик зайду, а потом вернусь обратно. Буду из окна за вами наблюдать. Вы же знаете, что из Валиных окон наш двор хорошо просматривается?

— Знаем, — хором ответили мы.

— Вот и попробуйте вести себя плохо. Ясно?

— Ясно!

— Или, может, мне вас домой отправить?

— Не надо, — испугались мы.

— Буду через шестьдесят минут! Хоть одна выходка, и вам несдобровать. Понятно?

— Поняяяятно!

Ба смерила каждую из нас долгим недоверчивым взглядом, потом кивнула.

— Я вас предупредила, вы меня услышали!

Как только она вышла за калитку, мы тут же принялись остервенело кидаться друг в дружку снежками.

— Я все вижу! — пророкотала Ба из-за Тетивалиного забора.

— А мы чего, мы ничего!

— Смотрите у меня!

— Давайте лепить снеговика, а то она нам нормально поиграть не даст, — вздохнула Манька.

— А давайте лучше к нам во двор пойдем, — сказала Каринка, — можно вдоволь поваляться в снегу, опять же Маринка из тридцать восьмой жаловалась, что ей Гарик прохода не дает. Надо его проучить.

— Де-ти! — выглянула из Тетивалиного окна Ба. — Я вас вижу!

— Ба, а можно мы к Нарке пойдем? — крикнула Манька.

— Нет, оставайтесь у нас во дворе. Ясно?

— Ясно!

Делать было нечего, пришлось довольствоваться периметром Маниного двора.

Мы принялись лепить снеговика. Снег был пушистый, рыхлый, легко скатывался в комья и приятно поскрипывал под ногами.

Лепить было не так интересно, как закапывать Манюню в снег. Поэтому мы чуть-чуть повозились со снеговиком, а потом развалили его и воровато съели по снежку.

— Чем бы нам еще заняться? — протянула я.

— Я придумала, — вдруг вскочила Каринка, — нужно сделать сюрприз Ба.

— Какой сюрприз? — недоверчиво покосилась я на Каринку. По горькому опыту знала — все сюрпризы, которые приходили сестре в голову, рано или поздно заканчивались поркой.

— Нужно соорудить настоящего снеговика, а не снежного!

— То есть как это настоящего?

— Чтобы двигался. Представляете: Ба заходит во двор, а тут снеговик начинает шевелить руками и разговаривать.

— Ты с ума сошла? Где мы найдем такого снеговика?

— Слепим! — У сестры разгорелись глаза. — Из тебя!

— Де-ти!!! — высунулась в окно Ба. — Что это вы топчетесь на одном месте? Замышляете чего?

— Нет, — испугались мы, — ничего мы не замышляем. Сейчас будем снеговика лепить.

— Возьмите морковку в погребе, а глаза можете из угольков сделать, там, в ведре возле печки, достаточно угля.

— Лааадно!

— И смотрите у меня!

— Роза, ну не разрушат же они дом за полчаса, иди уже, кофе стынет, — раздался голос тети Вали.

— Да они и за десять минут могут дом по кирпичику разобрать, — проворчала Ба и захлопнула окно.

Она еще с минуту гипнотизировала нас взглядом из-за стекол, а потом ушла в дом.

Времени оставалось в обрез.

Мы быстренько слепили несколько больших снежных комьев.

— Теперь надо соорудить из Нарки снеговика, — скомандовала Каринка.

— А как вы себе это представляете? — испугалась я. — Вы меня будете снегом закидывать? Я же простужусь и заболею.

— Так это же недолго! Ба вернется, и ты вылезешь!

— А Ба не испугается?

— Что, Ба снеговиков не видела? — вылупилась Манька.

— Снеговиков видела, а вот живых — вряд ли.

— Вот и будет ей приятный сюрприз. Мы же не поджигаем тебя, а статую лепим! Вот если бы мы тебя подожгли — тогда другое дело. А статуя — это красиво.

— И неопасно! — добавила Каринка.

— Это да, — протянула я.

— Ну так стой и не двигайся, — приказала сестра и стала быстро-быстро заваливать мои ноги снегом.

В скором времени стало ясно, что никакого снеговика из меня не получится, ведь, чтобы покрыть меня с ног до головы, снега нужно больше, чем мы успеем собрать.

— Ничего, — нашла выход Манька, — мы ее завалили до попы — и нормально. Я сейчас принесу скатерть с кухонного стола, она беленькая. Накинем ее Нарке на плечи. Будет красиво.

— Какая же ты находчивая! — выдохнули мы с Каринкой.

Манька зарделась.

— Да-да-да, я иногда бываю находчивой. Когда хочу! — И она побежала в дом.

Пока Манька бегала за скатертью, Каринка принесла из погреба морковку.

— Зачем морковь? — испугалась я. — Как ты ее приклеишь к моему носу?

— А ты ее будешь во рту держать.

— Не хочу, — обиделась я, — она грязная!

— Я ее снегом протерла, — успокоила меня Каринка.

— И вообще, — ныла я, — ногам холодно.

— Ну потерпи чуток, скоро Ба вернется. — И сестра забила мне рот грязной морковкой.

Я вонзилась зубами в морковь и встала, как вкопанная. Манька выскочила из дома со скатертью и на миг замерла на месте.

— Красотааа!!! — выдохнула она.

— М-м-м, — пожаловалась я.

Но Маня не стала обращать внимания на мое скорбное мычание, накинула мне на плечи скатерть и пришпилила ее сзади бельевой прищепкой. Расправила края так, чтобы скатерть прикрывала пальто. Потом водрузила мне на голову красную эмалированную кастрюлю.

Они с сестрой придирчиво оглядели меня.

— Не очень, — покачали они головами, — лицо у нее синее, а надо, чтобы белое, как у настоящего снеговика.

— Снегом залепить? — предложила Манька.

— Нет! — выплюнула я морковь. — А как я дышать буду? А лицо синее, потому что мне холодно! И вообще, давайте морковку в самом конце приладим, а то мне челюсти сводит.

— Ладно, — смилостивились девочки.

— Я придумала! — запрыгала Манька. — Нужно Наркино лицо присыпкой обсыпать!

Сказано-сделано. Девочки притащили тальк, густо обсыпали мне лицо, водрузили на голову кастрюлю и всучили в руки метлу, которой Ба подметала двор. Чуть подумали, сбегали к печке и приволокли кочергу.

— Девочки, — высунулась в окно Ба, — а что это вы делаете?

— Снеговика лепим, — заслонили меня спинами девочки.

— А где Нарка?

— В туалет пошла.

— Смотрите у меня, я через пять минут буду!

— Хорошо, — пискнули девочки и, дождавшись, когда Ба закроет окно, быстро стали меня инструктировать.

— Нарка, смотри сюда, стоишь молча, не двигаешься. Как только Ба заходит во двор, ты начинаешь медленно поднимать и опускать метлу с кочергой и петь песню.

— Какую песню? И как мне петь, если морковь во рту?

— Промычи, ничего страшного. Новогоднюю песенку, про «в лесу родилась елочка».

— А как руки поднимать: так или так? — показала я.

— Вот так! И старайся не шевелить головой, а то кастрюля упадет.

— Ладно.

Девочки забили мне рот морковкой и спрятались за тутовым деревом.

Я стояла, засыпанная снегом по пояс, с кастрюлей на голове и с морковкой во рту, и молилась только об одном — чтобы Ба наконец пришла, потому что ног своих я уже практически не чувствовала. Ветер легонько колыхал скатерть на моих плечах, метла с кочергой зловеще трепыхались в растопыренных руках. Сюрприз обещал произвести фурор!

Когда Ба зашла во двор и уставилась на меня, я повела руками вверх и вниз, как показывали мне Манька с Каринкой, и промычала: «М-м-м-м-м-ммм, м-мм-м-м-м!» Ба замерла на месте, потом побледнела и прислонилась к забору. Мне было не совсем ясно, нравится ей наш сюрприз или нет, поэтому я замолчала.

— Пой, — прошипела сзади Каринка.

Я выплюнула морковку и тоненьким голосом завела:

— В лесу родилась елочка, в лесу она рос-ла!!!!

— Кочерга! — зашипела сзади Манька.

— Зимой и летом стройная, зеленая бы-ла! — повела я кочергой вверх-вниз.

— Господибожетымой, — выдохнула Ба.

Если бы у меня была такая возможность, я бы мигом закопалась в снег и переждала бы там приступ ее немилосердного гнева. Но возможности такой не было, поэтому мне ничего не оставалось, как в ужасе наблюдать приближение урагана по имени Ба.

В последний момент я зажмурилась и втянула голову в плечи, и очень даже вовремя, потому что в следующий миг она вырвала у меня из рук кочергу и заехала ею по кастрюле.

— Дзынннннь, — прогудела кастрюля и отлетела в сугроб.

Ба мигом раскидала снег, схватила меня за шиворот и поволокла в дом.

— Раздевайся быстро, — проорала она мне в густо напудренное лицо. — Ноги озябли?

— Озябли, — заныла я.

— Снимай сапоги и марш к батарее отопления! Обними ее и жди меня, поняла?

— Поняла!

Ба ураганом полетела в ванную, выдрала из стиральной машинки шланг для сливания воды и кинулась во двор.

— Убью, — выдохнула.

Каринка с Манькой допустили досадный стратегический просчет. Нужно было, пока Ба волокла меня в дом, бежать в отделение милиции и проситься под арест. Тогда им удалось бы миновать кару.

А они почему-то решили, что, раз Ба поволокла меня в дом, а им ничего не сказала, значит, все в порядке, и сюрприз ей таки понравился. И, сияя довольными лицами, пошли домой. И столкнулись с Ба прямо на пороге.

Вот.

— Аааааааааааа, — орали потом они в унисон.

— Ыхть, — приговаривала Ба, — сколько можно! Ыхть! Я вам что сказала! Ыхть! А если она заболеет? Ыхть!

Далее Ба затащила поскуливающих девочек домой, выпила стакан валерьянки, отодрала меня от батареи отопления и поволокла в ванную. Кипятила меня минут двадцать в воде, потом долго растирала полотенцем.

Но я оказалась неблагодарным созданием, умудрилась к вечеру слечь с высокой температурой, и Каринке с Манькой досталось по второму кругу.

Но обиды на меня они не держали. Наоборот, дежурили рядом, пока я отлеживалась в постели, и читали мне вслух книжки. И вели себя тише воды ниже травы.

— Нужно Нарку поднять, — приговаривали они шепотом, — а то вдруг она умрет? Тогда Ба нас точно со свету сживет!!!

Примечания

9

Соус из чеснока и мацуна.