Пиньята

Настя Пятница

Маленькие истории о поиске чудес вокруг себя, внутри себя и внутри тех, кто рядом. Эти чудеса пугают и бросают вызов, но они — наши самые большие друзья.Для широкого крута читателей.

Привет, Елена

Немногие люди могут похвастаться тем, что, знакомясь с человеком, они уже знают о нем почти всё. Я могу. Два раза в неделю я знакомлюсь с мамой.

У нее альцгеймер уже почти три месяца. Такой, при котором забываешь самые неподходящие вещи: как солить помидоры, например, или то, что у тебя есть сын.

Главное, папу она почему-то не забывает, сестру тоже. Только меня. Прямо как в детстве.

Я не в обиде, просто мне теперь стало сложнее навещать родителей: мама всегда может проснуться посреди ночи и испугаться того, что у нее в доме спит какой-то чужой мужик.

Папа все пытается рассказать ей, кто я такой. А она ему в ответ терпеливо так повторяет: «Сережа, что ж ты не запомнишь никак: нет у нас никакого сына! Если б я его рожала, я бы что, забыла?»

Выходит, что так, мам. Забыла.

***

Я приезжаю к родителям два раза в неделю. Сестра — в остальные дни. Отец теперь постоянно рядом с мамой, домашняя работа вся на Оксане. Из меня плохой помощник. Когда мама меня помнила, она говорила, что я зациклен на деньгах. Я и до сих пор могу помочь только ими.

Сестра говорит, что родителям пора переехать в город, поближе к ней. По пятьдесят километров только в один конец каждый день — это издевательство. Ей тяжело. Я это понимаю, но родители к переезду абсолютно не готовы, и я тоже. Не представляю, чтобы мои старики жили в какой-нибудь модной квартире с пластиковым балконом, а наш дом, в котором все мы были семьей, стоял тут один, словно как пес, которого оставляют зимовать на даче.

Поэтому два раза в неделю я ночую у родителей. Чтобы сестра могла хоть чуть-чуть отдохнуть. Правда, готовлю я плохо. Я предлагал нанять уборщицу или кухарку, или сразу обеих. Сестра злилась и говорила, что я все пытаюсь решить с помощью денег.

Ну да, пытаюсь. Если честно, я не понимаю, чем им всем деньги не угодили.

Сегодня я ночую в своей детской спальне. С тех пор, как бросил школу в десятом классе, я появился тут снова только в прошлом году. Наверное, потому в этой комнате стоят те вещи, которые перестали быть нужными в других. Но и мое барахло тоже сохранилось. Например, сборная модель парусника — мне ее подарил Денис. Мы оба тогда мечтали отправиться в кругосветное путешествие под парусом, и я — мечтаю до сих пор.

В детстве мы с ним часто устраивали ночевки. Но не спали, конечно, а секретничали, как девчонки. Денис был толстый и в очках, сейчас сам он стал намного худее, а его очки — толще. Наверное, для равновесия.

Однажды Денис сказал мне кое-что. Он сказал, что, если бы его родители были не его родители, а дети из двора или одноклассники, то он, скорее всего, не стал бы с ними дружить. Просто они неинтересные. Я видел, что ему неприятно говорить такое, но мы обещали делиться важными мыслями, и эта мысль даже сейчас мне кажется важной.

А я подумал тогда, что это мои родители отказались бы со мной дружить, будь у них выбор. Я не сказал про это Денису, нарушил обещание. Сам не знаю, почему.

Воспоминания — странная вещь. Если я думаю о каких-то прошедших событиях, то никогда не могу вспомнить в них себя. Из моих воспоминаний постоянно получается только какая-то киносцена, как будто я это видел в каком-нибудь фильме. Интересно, помнит ли нашу беседу мой друг?

Просто детская болтовня, но я ворочаюсь уже двадцать минут, пытаясь вспомнить свои чувства тридцатилетней давности.

Между попытками заснуть я слышал, как по коридору шаркает отец. Потом стук открывающейся двери. Он не очень хорошо спит, и, когда просыпается, выходит в сад, если не холодно. Мне захотелось пойти за ним и поговорить. Может быть, про то, о чем я думаю, или просто про погоду.

Я вышел в коридор. Чтобы найти свои кроссовки, включил в телефоне фонарик. И услышал мамин крик.

Она точно кричала от испуга, и я, не думая, заскочил в их с отцом спальню. И, конечно, напугал ее еще больше. Мама уже стояла возле окна, и теперь смотрела на меня так, как и должна была в такой ситуации. Пожилая женщина и ворвавшийся к ней чужак. Мы стояли и смотрели друга на друга с открытыми ртами. Мама первая сообразила, что делать, и стала звать папу на помощь.

Я поднял вверх руки, как полицейские в боевиках, когда они хотят, чтобы их пустили к заложникам, и так же, как эти полицейские, сказал:

— Не волнуйтесь, я пришел помочь! Я пришел помочь Вам, Елена.

Я давно заметил, что звук собственного имени часто успокаивающе действует на человека. Мама перестала кричать. Она еще раз внимательно меня оглядела и спросила:

— Вы из разведки?

— Да, это так. — сказал я. — Простите за беспокойство, но дело того требует.

Мама была серьезна. Она приблизилась, медленно кивнула, не отрывая от меня взгляд, и тихо сказала:

— Вы пришли, куда надо. Они тут. — она махнула рукой на окно. — Тут, в моем саду. Инопланетяне прячутся здесь.

С этой информацией я должен был что-то сделать.

— Вы сможете задержать их один, если у Вас есть оружие. — подсказала мама.

— Оружие есть. — подтвердил я.

Мама и не думала сомневаться. Она попятилась, пропуская меня к окну, и я понял, что без промедления обязан атаковать. Я дал маме знак, чтобы она вела себя тихо, сгруппировался и совершил уникальный по своей грациозности и ошеломительный в своей технической точности прыжок на подоконник, открыл окно так быстро, что инопланетяне не успели ничего сообразить, и я накрыл всю их шайку, сиганув с подоконника в кусты крапивы, которые должен был скосить еще на прошлой неделе.

Конечно, про крапиву я забыл, иначе так смело в нее запрыгнуть у меня бы не получилось. Поэтому я вскрикнул от неожиданности и противной боли.

— Бей их! — закричала мама, заслышав, что мне уже досталось.

Я поднялся, выпрямился — и вдруг увидел, где я. Я увидел сад, в котором всегда росли мамины цветы. Сад, в котором сестра выгуливала котенка. Маленькая живодерка, она цепляла ему поводок на хвост. Сад, в котором мы с мальчишками играли в прятки, и в пиратов, и в циркачей, потому что там можно было и прятаться, и исполнять трюки.

Сад, где я дрался с зелеными троллями, и побеждал, а потом пришла мама и спросила, почему я бью палкой кусты смородины. Я знаю, что за испорченную смородину она очень злилась, но когда я ответил, что вот-вот одолею короля троллей, она крикнула: «Вперед, мой герой!» И я начал колотить палкой по кустам еще сильнее. Когда я решил, что победил, она захлопала в ладоши.

Как я мог забыть, что я — её герой?

И вот я голыми руками сражаюсь с крапивой, вырываю ее с корнем, ору на нее из всех сил, и, кажется, побеждаю, а мама смеется от восторга и хлопает мне. Она восторженно встречает меня с победой и придерживает оконную раму, пока я залажу обратно в комнату. Багровые рубцы на руках и лице свидетельствуют о моем героизме.

Мама смотрит с восхищением. Она бежит за йодом, подает мне полотенце, садит меня в кресло отца. Отец, кстати, давно уже стоит в дверях.

— Знаете, — говорит моя мама, — я всегда так хотела сына. И муж хотел. Вот бы Вы были нашим сыном.

— Пожалуйста, — говорю. — Это я как раз могу.

Мама бросается меня обнимать. Потом она кричит папе, что он может больше не фантазировать, теперь у него на самом деле есть сын.

***

Мы не ложимся спать до самого утра. Оно понятно, как можно спать после сражения с пришельцами? Долго пьем чай, мама рассказывает о случившемся папе, обсуждаем все произошедшее, потом переходим на другие темы. Не помню, когда мы последний раз так сидели.

Наконец родители начинают позевать чаще, чем произносить слова, и я отправляю их спать. Мама целует меня в лоб и говорит, чтобы я навещал их так часто, как только мне позволяет моя экстремальная работа. Я говорю, чтобы они засыпали, а я должен еще установить в доме систему безопасности. Поэтому я остаюсь сидеть на стуле и смотрю, как они уходят в свою комнату, и закрывают дверь.

Прощай, Елена. Очень может быть, что завтра ты снова забудешь меня. Но теперь это не важно.

Не важно.