Василиса Опасная. Зеркальная маска джанары

Ната Лакомка, 2020

Мы с сестрой – очень разные. Она – признанная красавица, лучшая ученица элитной школы, гордость родителей. А я… а я – ходячая бомба, позор семьи, рассадник проблем. Короче, я – Василиса Опасная. Для друзей просто Васька. Кто с десяти лет состоит на учете в отделе по делам несовершеннолетних – тот я. Кто поджег «Лексус» Коша Невмертича – тот тоже я. Собственно, с этого всё и началось…

Глава 6

Урок песнопений прошел для меня, как во сне — настолько я была под впечатлением от «специальной лекции», которую прочел мне ректор. А может, я и правда была зачарована?.. Зачарована ректором?..

Снова и снова я прокручивала в памяти каждое его слово, вспоминала каждый жест, каждый взгляд…

«Украл бы и во второй раз… и в третий… закинул бы на спину и уволок…», — мне казалось, голос господина Невмертича звучит прямо в моей голове — громко, настойчиво, и я снова застывала, глядя в стену, поверх кудрявой головы декана, который что-то там говорил про лады тонкие вибрации.

Я вспоминала то чувство, которое охватило меня, когда ректор взял меня за плечо. Были страх, волнение и… еще что-то, чему я не могла найти объяснения. Но явно не неприязнь. Да, мне не было неприятно… Не было?..

Совсем запутавшись в мыслях и переживаниях, я только на второй ленте немного пришла в себя и начала замечать, что происходит. Надо отдать должное — Слободан Будимирович вел занятия не в пример интереснее, чем историк Облачар. По-крайней мере, студенты слушали внимательно, смеялись, когда Будимирович над чем-то там шутил, а когда спрашивал — все отвечали наперебой, весело перепираясь. Что касается моих одногруппниц — они краснели и бледнели, стоило красавцу-декану обратить на них свой синий взор, и флиртовали напропалую. Но я сразу подумала, что шансов у них мало — Будимирович принимал их неприкрытое обожание со снисходительной доброй улыбкой, разговаривал со всеми на «вы» и совершенно никого не выделал.

Наверное, взгляд у меня наконец-то стал осмысленным, потому что преподаватель подошел ко мне и что-то доброжелательно спросил.

Со второго раза, после того, как Анчуткин, с которым мне снова пришлось сидеть за первым столом, ткнул меня локтем в ребра, я поняла, о чем меня спрашивают.

— Вы поете, Василиса? — повторил Слободан Будимирович под громогласный хохот одногруппников.

— Нет, — выдавила я, растерявшись настолько, что зачем-то взяла бейсболку, лежавшую рядом со мной на сиденье, и напялила на голову.

— Она танцует! И здорово! — выпалил Анчуткин.

Теперь уже я ткнула его локтем в ребра.

Снова раздался смех студентов, но не такой дружный, как раньше, а Будимирович посмотрел на меня с любопытством.

— Что ж, — сказал он, — этот талант вполне может вам пригодиться, Краснова, на уроке физического внушения, но не на моем, к сожалению. А сейчас кто объяснит, в чем суть внушения, которое мы с Косынзяновой продемонстрировали вам?.. Кто ответит?.. Так, Царёв был первым. Слушаю.

— Создание высокочастотных волн приходит в соответствие с импульсами сознания, — бойко заговорил Царёв, и меня передернуло — он не только первый в дурацких шуточках, еще и первый в учебе, похоже, — чем четче вообразишь конечный результат, тем более оглушительным будет воздействие на объект…

Слушая его, Будимирович согласно кивал, а потом ткнул пальцем в сторону Царёва и подмигнул:

— Лучший ответ сегодня! А на практике осилите?

— Легко, — ответил Царёв с таким превосходством, что меня передернуло во второй раз.

Он сбежал по ступеням к кафедре, взял гусли и устроился на полу, поджав одну ногу и вытянув перед собой другую. Бренчащая доска легла ему на колено, и он накинул на плечо широкий ремень, пробежавшись пальцами по струнам и подкручивая колки.

— На кого будете воздействовать? — спросил декан.

— На новенькую, — тут же ответил Царёв и широко улыбнулся мне.

От этой улыбки меня передернуло в третий раз, и я собралась уже возражать, потому что мне совсем не хотелось быть объектом чьих-то воздействий, но Царёв опередил меня:

— Или ты боишься? — спросил он невинно. — Это не больно, не переживай.

Студенты услужливо захихикали, но дурацкий вызов на «слабо» меня совершенно не пронял.

— Не собираюсь… — начала я сердито, но декан похлопал меня по плечу.

Он коснулся моего левого плеча — как и ректор, но насколько отличались эти прикосновения. Рука Будимировича была легкой, и почти погладила меня — успокаивая, подбадривая. Никакого сравнения с каменной ладонью Коша Невмертича…

— Не беспокойтесь, Краснова, — сказал декан, — я буду рядом и не допущу никакого произвола. Так, легкое воздействие, чтобы Царёв мог получить высший бал сегодня.

— Я вам что… — с угрозой заговорила я, только в этот самый момент Царёв заиграл.

Я вмиг оглохла от ужаса, представляя, что он может выкинуть, и даже присутствие декана, который встал рядом, не успокаивало. Царёв играл что-то знакомое… Очень знакомое… Но ничего не происходило. Я облегченно перевела дух, глядя, как начинает хмуриться музыкант. Музыка стала громче и резче, и вдруг за нами что-то грохнуло, а студенты ахнули, как один.

Мы с Будимировичем резко оглянулись — как раз, чтобы увидеть, как тощенькая девица со второй парты выскакивает в проход между столами и начинает… исполнять танец маленьких лебедей.

Лицо ее было испуганным, рот кривился в беззвучном крике, глаза метались из стороны в сторону, а тело, послушное музыке, повторяло забавные па — кошачий шаг и плие, идеально выворачивая колени.

— Довольно! — Будимирович шагнул к бедняге танцовщице, схватив ее за руку, и девушка остановилась, озираясь.

— Возвращайтесь на место, Колокольчикова, — мягко велел ей декан и повернулся к Царёву.

Тот перестал играть и выглядел не менее испуганным, чем Колокольчикова, которая вернулась к своему столу на подгибающихся ногах.

— Сдается мне, что с практикой у вас гораздо хуже, чем с теорией, — голос декана был по-прежнему доброжелательным, как будто ничего не случилось. — Весьма похвально исполнение классики на этническом инструменте, но с объектом вы здорово промахнулись. Метили в одну, попали в другую. Что-то прицел у вас сбит, батенька.

Студенты засмеялись, и мне было приятно, что на этот раз смеются не надо мной, над мажорчиком, который при всех сел в лужу.

— Поэтому сегодня ставлю вам «удовлетворительно», — продолжал Будимирович с очаровательной улыбкой. — Поработайте над мысленными образами, пожалуйста. Они у вас получаются недостаточно четкими. Вы так стремились к окончательному результату, что не заметили преграду на пути ваших колдовских волн.

Царёв мрачно освободился от гусельного ремня, встал и положил инструмент на стол, где уже лежала двойная флейта.

Будимирович проводил его насмешливым взглядом, и когда Царёв сел на свое место, сказал:

— Иван, захотите исправить «тройку», к следующему практическому занятию разучите на гуслях первый концерт Чайковского. У вас талант к аранжировке, будет любопытно послушать.

Редкие смешочки пролетели по аудитории, но смеяться студенты больше не осмелились.

— Да, конечно, — произнес Царёв с отвращением.

Звонок обозначил окончание второй пары, и студенты шумно двинулись к выходу.

— Краснова, задержитесь, — позвал меня декан.

— Я тебя подожду, — прошептал Анчуткин, взволнованно блестя глазами, и вместе со всеми вышел за дверь.

Будимирович сел на соседний стол, показывая, что беседа будет носить неформальный характер, и некоторое время рассматривал меня, как диковинную зверюшку.

— Вы — сестра Елены Красновой? — спросил он.

— Угу, — ответила я.

— Ваша сестра — лучшая ученица в институте. Вам это известно?

— Да, конечно, — произнесла я с таким же отвращением, как и Царёв.

— Вам это не по душе?

Я промолчала, и Слободан Будимирович задумчиво постучал кончиками пальцев по столу — как играл на фортепиано.

— Боитесь, что от вас станут требовать слишком много, а вы не справитесь? — предположил он.

— Почему на меня не подействовала магия Царёва? — я не желала отвечать на вопросы декана и поспешила перевести тему. — Он ведь хотел, чтобы это я плясала танец маленьких лебедей!

— Хотел, — согласился преподаватель, — но не учел ваших особенностей, Василиса. За это я поставил ему всего лишь «удовлетворительно». При способностях Царёва он должен был сразу увидеть, что вы невосприимчивы к магии музыкального внушения. Я это понял, как только вы вошли в аудиторию.

— Нет слуха, как у Анчуткина, — сказала я обреченно.

— Не так, — возразил Будимирович. — Слух у вас, несомненно, есть. У вас мелодичный приятный голос. Мне кажется, дело не в этом.

— А… в чём?.. — прошептала я, и сердце забилось от предвкушения правды. Сейчас он скажет, что я — нечто особенное, редкое, уникальное, и пусть будут эти семь процентов, если я нечто…

— Вы многое пропустили по моему предмету, — заговорил Слободан Будимирович, словно заворковал, — если бы вы пришли в начале семестра, когда мы изучали введение в искусство песнопений, то знали бы, что не все волшебники одинаково восприимчивы к музыке. Есть простые человеческие факторы, почему ученик не чувствителен к высокочастотным волнам — например, нет слуха, как у Бориса Анчуткина. А может, все дело в оборотничестве.

— Оборотничестве?

— Замечено, что птичьи оборотни более восприимчивы к музыке, в то время как земноводные оборотни совершенно не воспринимают музыкальных волн.

Я чуть не свалилась со стула.

— Хотите сказать, что я… что я — земноводное?!

— Ничего не могу утверждать, — сказал он успокаивающе. — Но насколько мне известно, вы из семьи птичьих оборотней. Голубь или сойка… Не волнуйтесь. В «Иве» вам помогут раскрыть свою сущность, отшлифовать таланты. От вас требуются только усердие и послушание. Я бы хотел, чтобы к субботе вы прочитали первые три темы из учебника «Магия песнопений» и подошли ко мне для зачета. Пусть музыка — не ваш конёк, бросать этот предмет я вам настоятельно не рекомендую. Тонкие вибрации пробуждают сущность — я в этом убежден. Поэтому Анчуткин тоже ходит на мои уроки. Позанимаемся до конца года, а там посмотрим, что с вами делать.

Не совсем то, что я ожидала услышать, но разговор окончен — это было понятно. Я пробормотала невнятное «до свидания», подхватила рюкзак и вышла в коридор, где меня ждал Анчуткин.

— Сейчас перерыв, можно в столовку сходить, — начал он бодро, но тут же съехал с этого тона: — но лучше не ходить. Царёв опять что-нибудь устроит. У меня бутерброды есть. Хочешь?

— Хочу, — сказала я, внезапно осознав, как голодна. — С чем бутеры?

— С курицей! — обрадовался он, похлопав по своей сумке. — Мне бабушка с собой много дала. Пошли в лабораторию? Там чай вскипятить можно.

Он опять повел меня запутанными ходами-выходами и бесконечными лестницами, но уже через пять минут мы добрались до лифта, и Анчуткин нажал цифру «36». Лифт двинулся вверх мягко, почти незаметно, только менялись огоньки на дисплее.

Тридцать шестой этаж напомнил мне научный центр, где ректор с рыжей запихивали меня в «печь» — сводчатые потолки, свет белых ламп…

Анчуткин подвел меня к одной из дверей и набрал на электронном замке код — 1,2,3,4. Дверь бесшумно поплыла в сторону.

— Слишком простой код, — заметила я.

— Так тут ничего секретного. Простая школьная лаборатория. У нас здесь проходят занятия кружка по артефакторике, я — председатель, — он важно поправил очки.

— Артефакторика?

— Изобретение новых артефактов! — Анчуткин так и подпрыгнул. — Все эти золотые яблоки, гусли-самогуды, путеводные клубочки — позавчерашний день! Надо что-то новое, креативное! Например, негасимая искра! — он метнулся к сейфу, открыл его и извлек оттуда пробирку, в которой прыгал золотисто-оранжевый огонек. — Горит, но не обжигает, — он осторожно вывалил огонек на столешницу, и там сразу же образовалась темная подпалина. — Почти не обжигает, — смущенно признался Анчуткин. — Но я над этим работаю.

Он пристроил над искрой горелку и поставил на горелку металлическую кружку с водой, достал из сумки завернутые в фольгу бутерброды, а из стенного шкафчика — чай в пакетиках, сахар-рафинад и сушки с маком.

Вода закипела в считанные минуты, а столешница прогорела почти насквозь. В последний момент Анчуткин пинцетом передвинул искру на новое место и поставил на горелку вторую кружку.

— Тебе здесь понравится, — болтал он без остановки, сразу видно — нашел свободные уши и присел. — Здесь жутко интересно. Приходи в наш кружок, у нас никто дурацких шуток не устраивает…

— Я уже видела такие искры, — сказала я, проигнорировав его «жутко интересно». — У Царёва с Козловым был мяч, весь в таких искрах.

— Это они у меня стащили пробирку с искрой сегодня утром, — признался Анчуткин и вздохнул: — Идиоты…

Бутерброды оказались удивительно вкусными. Или я была настолько голодна. Мы уничтожили их до последней крошки, а потом выпили по кружке крепкого чая с сахаром и сушками.

Потом Анчуткин показал мне библиотеку, и уборную для девочек, и спортивный зал, и мы едва успели на начало следующей ленты, ввалившись в аудиторию за секунду до преподавателя, а после лекций меня уже поджидала Ленка.

— Как все прошло? — спросила она, заметно нервничая.

— Так себе, — промямлила я, глядя, как Царёв и Козлов, перешептываясь, удаляются по коридору — им ведь предстояло отбывать какое-то там наказание.

— Пойдем, провожу тебя в общежитие, — Ленка дернула плечом. — Идем же! Не хочу тут с тобой без толку стоять!

Я на прощание махнула Анчуткину, который топтался в десяти шагах от нас, не смея подойти, и пошла следом за сестрой.

Комнаты общежития располагались на пятом этаже. Ленка открыла дверь номер «девять» ключом, на котором болтался брелок в виде черного кота с белой грудкой и зелеными глазами, и пропустила меня вперед.

Комната была самой обыкновенной — стол, стулья, кровать, душевая кабинка в смежной комнате, окно выходит на улицу.

— Будешь жить здесь, — сказала сестра, бросая ключ на стол. — С завтрашнего дня начинай догонять по программе. Возьми учебники, начинай читать. Если что-то непонятно — спросишь меня, я объясню.

Мне было о чем расспросить ее, но посмотрев на сестру, на ее бледное лицо, на то, как она пыталась скрыть тревогу и раздражение под маской деловитости, я передумала.

— Все понятно, — ответила я коротко и сунула рюкзак под кровать.

— Вот и хорошо, — Ленка вздохнула с заметным облегчением. — Ладно, отдыхай. Сходишь на ужин — и обратно. По институту не броди, заблудишься с непривычки. Вот твое расписание, — она выудила из своей сумочки тетрадный листок, где четким почерком были расписаны предметы на всю неделю, — а рядом я записала, что тебе надо принести на лекции. Будь внимательна, пожалуйста. Не ошибись.

— Не ошибусь, — сказала я равнодушно.

— Тогда я пошла, — Ленка неуверенно потопталась у порога. — Вася, если тебе что-то надо — ты скажи, — в голосе ее тоже чувствовалась неуверенность.

— Ничего не надо, — заверила я. — Будет надо — я скажу.

Когда сестра ушла, я достала рюкзак и порылась в нем, отыскивая яблоки — их запах я уловила еще на ленте, когда искала тетрадь.

Яблоки были желтыми с красными полосами, сладкие — будто нагретый мед. Я сразу сгрызла три штуки и до самых сумерек просидела у окна, глядя, как по проспекту едут машины, шагают люди — люди из обыкновенного мира, где мне с этого дня не было места.