Случайные люди

Наталия Миронина (2022)

Александра преподает математику и любит чистоту и порядок, Аркадий пишет книги и захламляет свой дом — они такие разные, но почему-то цепляются друг за друга с первой случайной встречи на сайте знакомств. Оба уже не молоды, зато вполне свободны и могут дать волю чувствам, вот только достаточно ли одной лишь страсти для того, чтобы связь была крепкой и при этом не тяготила? Что незначительно, а что важно, чем можно пренебречь, а что никак нельзя простить? Жизнь устраивает двух взрослым, вполне успешным, финансово самостоятельным людям экзамен, которого они не ждали…

Глава третья

Морковкин

Писатель Аркадий Морковкин давал интервью. Они с корреспондентом, молодым человеком в подвернутых штанишках, сидели в одном из дорогих столичных баров. Вокруг них вертелся оператор. Выставили правильный свет, посетителей в эту часть бара не пускали. Кругом была кожа диванов, темное дерево и золотистый свет круглых плафонов. Корреспондент чувствовал себя не очень комфортно — его мучила мысль о том, кто будет платить за кофе, минеральную воду и маленькое шоколадное пирожное, которое стояло перед писателем. Морковкин выглядел уверенным, жесты его были плавными, речь барской.

— Сереженька, свари еще кофе! — обратился он к парню за стойкой.

— А может, пива, Аркадий Васильевич? Отличное пиво… — на правах давнего знакомца откликнулся тот.

При слове «пиво» корреспондент заерзал. Морковкин улыбнулся:

— Сережа — бог по части кофе. Он умеет специи добавлять. Как надо. Чтобы вкус не грубел, а имел оттенки.

Корреспондент кивнул уважительно, а про себя отметил: «Заядлый кофеман. У писателей это профессиональный напиток. По ночам пишут, когда вдохновение приходит… Надо будет это как-то упомянуть…»

Когда на столике появилась вторая чашка кофе, корреспондент кивнул оператору:

— Аркадий Васильевич, мы встречаемся с вами, когда выходит в свет ваша новая книга. Хочется поздравить вас, но, с другой стороны, вы автор не одного, даже не двух романов…

«А целых трех!» — саркастически подумал про себя Морковкин. Вслух же он произнес:

— Спасибо. Поздравлять надо. Во-первых, это очень приятно. А во‐вторых, труд автора очень тяжел. Он изматывает, лишает жизненных соков… Вcе отдаешь этим чувствам, этим мыслям, этим переживаниям. Все отдаешь этим бумажным листам… Они дороги каждому творцу. Нет, я не буду опускаться до пошлости и называть книгу ребенком. Эти вещи сравнивать нельзя. Но книга похожа на женщину — ты ее любил, боготворил. Она тебя злила, очаровывала, возбуждала, но ты овладел ею. А теперь она уходит. Уходит, чтобы навсегда остаться с тобой…

— Какое смелое сравнение! — воскликнул корреспондент и переменил позу. Он в своих подвернутых штанишках все время съезжал с кожаного дивана.

— Ну, не такое смелое… Верное, да! — снисходительно кивнул Морковкин. Он тоже переменил позу. Его вид излучал энергию. Ему надо было показать, что разговор о творчестве безумно интересен и ему есть что сказать новому поколению.

— И вы знаете, каждый раз, когда я отдаю рукопись в издательство, у меня болит сердце… — Морковкин добавил голосу тепла и мягкости.

— Как интересно… И ведь никто из нас, кому недоступна роскошь творчества, даже не догадывается о том, что происходит с писателем, — глубокомысленно заметил корреспондент и добавил: — Аркадий Васильевич, а я начал читать ваш роман…

— И что же? — чуть подпрыгнул Морковкин.

— Э… Ну, я должен сказать, что очень, очень…… но есть один момент…

— Какой же?!

— У вас сложная, тяжелая история. Но вы сумели ее рассказать красиво. Даже в самых неприглядных ситуациях сквозит щемящая первозданная красота. Помните, как героиня вызывает у себя рвоту, чтобы разжалобить любовника? Показать ему, что серьезно больна?

— Как же, как же… — энергично закивал Морковкин, а сам подумал: «Что же ты, дурашка, нашел в этой идиотской сцене?! Да еще первозданного?! Эту сцену убрать надо было, убрать!»

–… Там красота уродливого поступка. Это красота наизнанку…

— О, вы думающий читатель, — важно покивал головой Морковкин, — побольше бы таких…

— А нам бы таких писателей, которые эстеты в высоком смысле слова. И вообще, у вас талант видеть красоту, ощущать ее, использовать ее. Простите, даже то, как вы одеты! Это вкус, элегантность. У вас талант многогранный, и красота для вас — органичное состояние.

«Нормально парень вывернул. Надо развить идею. Я певец красоты жизни. А в ней нет уродства. Это люди придумали… — быстро соображал Морковкин, — парень льстит, да ладно. Главное, у канала рейтинг высокий. А реклама не помешает».

Аркадий Морковкин благостно улыбнулся. Сейчас он стал похож на колобка, которого нарядили в дорогой кэжуал. Морковкин продумал свой образ до мелочей — дорогой твидовый пиджак, бархатом лоснящиеся коричневые вельветовые брюки, тонкий джемпер цвета кофе. На голове непременно кепка. Дорогая, с пуговицей на макушке. Очки писатель носил необычные — одно стекло в круглой оправе, второе — в квадратной. Впервые увидев такое, человек сначала не понимал, в чем дело — так люди привыкли, что стекла одинаковые. Готовясь к интервью, Морковкин обычно клал в нагрудный карман дорогую сигару. Доставал он ее где-то на середине беседы, нюхал, начинал вертеть в руках. Когда за ним пытались поухаживать и протягивали огонь, он мрачнел:

— Что вы! Мне врачи запретили. Временно… Пока я могу только так наслаждаться. Ароматом…

На самом деле никто и никогда не видел Морковкина курящим, но молва, что писатель предпочитает дорогие сигары, ходила.

Корреспондент и писатель еще немного поговорили и стали прощаться.

— Так когда ждать? Когда эфир будет?

— Постараемся побыстрее. Я дам вам знать. Напишу в WhatsApp.

— Ок! — бросил Морковкин и выкарабкался из глубокого кресла. Когда он встал на ноги, стал очевиден его рост — совсем небольшой. Фигура Аркадия имела округлости — животик, бока, попа. И все это венчала кепка с пуговичкой на макушке. «Надо купить себе трубку, — подумал Морковкин, расплачиваясь за угощение, — трубка — это солидно и отвлекает на себя внимание».

Аркадий первым покинул бар. Корреспондент и оператор задержались.

— Ты мне скажи, почему он фамилию не сменит? Писатель все-таки! На псевдоним имеет полное право! А то — Морковкин, — фыркнул оператор.

— Да кто его знает, — пожал плечами корреспондент и тут же пожалел, что не задал этот вопрос. «Черт, это придало бы пикантности беседе», — вздохнул он про себя.

* * *

Аркадию Васильевичу Морковкину — писателю, драматургу, актеру, деятелю культуры — никогда не мешала его смешная фамилия. Он нес ее с гордостью, как и непоколебимое убеждение, что его вклад в современное искусство весьма значителен. Эта уверенность в себе имела детские корни. Когда в школе маленького Аркадия дразнили «морковкой», его мама сказала:

— Их много, а ты один. Понимаешь, у вас в школе по меньшей мере четыре Серегиных, а Морковкин на всю школу единственный. Кстати, это касается не только фамилии, но и твоих способностей.

Мама воспитывала Аркашу строго и имела на него огромное влияние. Поэтому с младых ногтей Морковкин знал, что он исключительный.

История жизни Аркадия была вполне безоблачной. Школа, институт. Не тот, куда хотелось, но тоже неплохой. С поступлением был связан еще один эпизод. На исторический факультет Аркадий не прошел. Он срезался на первом же экзамене — подготовился плохо, да и экзаменатор попался въедливый. Ситуация была острой — грозила армия, куда Морковкину не хотелось. А мама даже и представить не могла такого развития событий. Сына за проваленный экзамен она не отругала, а только посочувствовала:

— А что удивляться, там все по знакомству. Знаешь, скольких надо пристроить. Это мы с тобой бедные и беспомощные.

Мама Морковкина лукавила — связи у нее были, и она не преминула ими воспользоваться. В разговоре с нужными подругами мама Морковкина, понизив голос, поясняла:

— Ты же понимаешь, мальчик умный, способный. Но таких и не любят… Они же конкуренты всем бездарностям.

Аркадий удачно поступил в педагогический, но с тех пор во всех своих воспоминаниях многозначительно говорил: «Да, я учился в ту эпоху, когда мог быть запрет на профессию! Я попал в эти жернова». Какие такие «жернова» его перемололи, Аркадий не уточнял. Но эта фраза всегда производила впечатление. Особенно на молодых слушателей его литературного курса. Им казалось, что в те далекие 70–80-е годы «охота на ведьм» была делом обычным.

После педагогического Аркадий год проработал в школе. Этого опыта ему хватило сполна.

— Мальчик свалится с инфарктом. Надо менять место работы, — сказала мама. Она настояла, чтобы Аркадий «побыл дома». Длинный больничный с безобидным, но звучным диагнозом обеспечила мамина подруга, заведующая поликлиникой. Именно в этот период Аркадий написал свой первый рассказ. Мама, прочитав его, произнесла:

— Ну, что ж, у тебя талант. Это без вопросов. Только этим на хлеб не заработаешь. Я нашла одну контору. Через знакомых. Там требуется что-то типа секретаря. Но с перспективой роста. Занимаются какими-то литературными индексами. Подчиняются Книжной палате…

Если до этого Аркадий слушал невнимательно, то при упоминании Книжной палаты он оживился:

— Я согласен, мама. Я пойду туда работать.

Морковкин уже приблизительно понимал расстановку сил — близость к любому издательству сулила перспективы.

Суровые девяностые грянули, когда Морковкин был заведующим отделом. К этому времени его печатали в молодежных журналах, его сценарий вошел в сборник произведений молодых сценаристов, он удостоился премии за лучший рассказ о советских студентах. Мама собирала вырезки с его работами. Окружающие признавали его талант.

Талант был. Это было очевидно не только маме, близким друзьям и девушкам, которые роем вились вокруг Морковкина. С этим соглашались недоброжелатели, соперники, откровенные враги. Талант признал маститый писатель, с которым Морковкина столкнул случай. Морковкин пришел в издательство получить гонорар и увидел знакомое лицо. Ни минуты не раздумывая, он кинулся к человеку:

— Простите, я понимаю, что не самое подходящее место — касса издательства, но где еще я бы вас встретил! — воскликнул он.

Простота обращения подкупила маститого писателя.

— Вы бы могли прийти на мою творческую встречу, — сказал он, но все же улыбнулся.

— Да, верно, но я работаю, учусь на курсах и… у меня старенькая мама…

«Старенькая мама» окончательно растопила сердце советского классика.

— А вы сами что здесь делаете?

— Вот, гонорар, — смутился Морковкин.

— О, вы печатаетесь?

В двух словах Морковкин умудрился рассказать свою творческую биографию.

— Так вы тот самый, который про стройотряд написал? Там еще девушку пытались изнасиловать…

— Да, это мой рассказ, — потупился Морковкин.

— Хороший рассказ. Острый, жесткий, жестокий. А главное, лаконичный. Никакой воды. Прямо под дых бьет. Вы талантливы. Вы — умница!

У Морковкина потемнело в глазах от восторга. А писатель продолжал:

— Я удивился, когда ему присудили первую премию. Вы ведь не приукрасили, вы обнажили то, что есть, но спрятано за парадными красивыми одеждами. Понимаю, времена меняются… приходится с этим считаться… Но вы молодец, что на такое решились! Уважаю. И еще. Сохраните этот ваш талант. Не погрузитесь в гадость натурализма и негатива. Соблазн велик — такое хорошо читают. Но жизнь другая. В ней больше хорошего.

Морковкин совета не слышал. В ушах звучала только похвала.

Дома он рассказал маме о встрече. Мама улыбалась — ее сын шел своей дорогой, и его путь имел ясные горизонты. «Надо вступить в члены Союза писателей и журналистов», — подумала она.

В девяностые перестали платить зарплату. Так случилось, редакции стали не нужны писатели и литсотрудники. В девяностые типографии попали в чужие руки и на продажу печатались бульварные романы, откровенная порнография, астрология и фальшивые мемуары. В этой ситуации Морковкин не стал сидеть на месте — он перешел на телевидение. Там порядка было тоже мало, но работа кипела и деньги платили. Аркадий умел увидеть сюжетное зерно, и благодаря этому его программы имели успех. Темы он выбирал разные, объединяло их одно — полное отрицание прошлого. Все, что случилось до девяностых, в сюжетах Аркадия имело стойкий черный цвет. Отчасти поэтому, отчасти из-за безусловного таланта Аркадия рейтинг передач рос, рекламодатели с удовольствием размещали рекламу. Именно в это время Морковкин заработал свои первые большие деньги. Мама порадовалась и посоветовала отложить их на черный день. Предварительно переведя в стабильную валюту.

— Знаешь, может, тебе имеет смысл уехать? Твои друзья, ровесники, давно обосновались в Америке. Подумай об этом.

Морковкин думал. Более того, он даже узнавал, как это можно сделать. Выходило, что вариантов у Аркадия мало. Еврейских корней не имелось, родственников в Америке тоже. Ехать учиться не хотелось. Денег, чтобы просто перебраться и жить, не было. Рассуждая трезво и не надеясь на чудо, Морковкин делал карьеру на телевидении.

Однажды, вышагивая по длинному коридору «Останкино» Морковкин увидел девушку. Та была худая, под два метра ростом, с длинными светлыми волосами. На щеках играл румянец. «Как будто только что с лыжни!» — подумал Морковкин. Девушка действительно была воплощением здоровья и бодрости.

— Вы заблудились в наших «коридорах власти»? — подкатил к ней Аркадий.

— Уточним, в коридорах «четвертой власти», — улыбнулась девушка.

«Образованная», — подумал Аркадий и кинулся в бой. Ему не ответ ее понравился, а большие зеленые глаза в темных ресницах. Девушка была хороша необыкновенно, и Морковкин решил завоевать ее во что бы то ни стало.

Вера, а девушку звали именно так, потом вспоминала, что небольшого роста мужчина с удивительно синими глазами и бойкой речью сразу же завладел ее вниманием. Нет, он не был красавцем в обычном смысле слова. Но его манеры, то, что он говорил, тембр его голоса, энергия — все это возымело действие. Уже через два часа они сидели в одном из буфетов «Останкино», и Морковкин рассказывал про свой новый фильм.

В день их встречи домой Аркадий вернулся поздно и отказался ужинать. Он сразу же ушел к себе, сославшись на усталость. Мама на минуту застыла с тарелкой в руках. На тарелке лежала утиная грудка — любимое блюдо сына. В своей комнате Аркадий, стараясь не шуметь, открыл шкаф и проинспектировал одежду. Выяснилось, что ничего приличного нет. Пара брюк, футболки, старый пиджак и бесформенный свитер. «Так дело не пойдет!» — подумал Аркадий и полез в портмоне. Впрочем, это он сделал для проформы. Он отлично знал, что у него наличности примерно пятьдесят долларов и тысяча рублями. Последний маленький гонорар они просидели с Верой в буфете.

— Мама, — с шумом появился Морковкин перед родительницей, — мама, где наши деньги? Вернее, где гонорары, которые я тебе отдавал?

Мама подобралась и приготовилась отразить атаку.

— Аркаша, все деньги в сохранности. Можешь проверить. Но их тратить нельзя!

— Что значит нельзя?! — остолбенел Морковкин.

— Это — на черный день! Меня не станет, никто о тебе не позаботится. А так у тебя денежка будет, женщину наймешь, она тебе и приготовит, и постирает…

— Мама! — Морковкин даже потерял дар речи.

— Да, да… — покивала мама, — даже и слышать ничего не хочу, и денег тебе не дам, нечего их по пустякам тратить… Не заметишь, как голым останешься. А кому ты такой нужен?!

— Мама, да я уже голый! Ты посмотри, в чем я хожу?! У меня же брюки обтрепались…

— Ничего не обтрепались, я аккуратно их ниточкой прихватила… А так они чистые, отутюженные…

— Мама, я работаю на телевидении. Ты представляешь, если кто-то узнает, что у известного журналиста Морковкина ниточкой прихвачены брюки?!

— Что такого! И вообще, не морочь голову, садись есть! Я целый день готовила тебе утку.

И тут любящий сын Морковкин взбунтовался.

— Мама, я не хочу есть. Я хочу взять заработанные деньги, поехать в магазин и купить себе нормальную одежду. Понимаешь, я не хочу ходить в пуховике, купленном на распродаже в издательстве «Книжная палата» в одна тысяча девятьсот восемьдесят девятом году. Он потерял цвет, стал псивым.

— Нормальный пуховик. Зато теплый! — огрызнулась мама.

— Нет, он — старый. Ветхий, и я в нем унылый пень.

— Почему же пень? — растерялась мама. — Какой же ты пень?!

— Унылый, — перевел дух Морковкин и добил маму последней фразой: — А еще я хочу купить машину!

Мама ойкнула и полезла искать ключ от древнего шифоньера, где держала семейные богатства и реликвии.

Деньги Морковкин получил. Пересчитав их, он расстроился. Денег было очень много. И получалось так, что жили они с мамой на ее пенсию. Потому что все деньги, которые он приносил, любящая мама откладывала. «Господи, какой же я мудак!» — обругал Аркадий себя и пошел на кухню мириться с мамой. Та, потеряв весь свой лоск и представительность, сидела на табуреточке у окна и плакала. Слезы капали в горшок с древним цветком алоэ.

— Мам, прости ты меня. Дурак я. Но правда, мне приодеться надо. Понимаешь, вокруг меня такие люди — представительные, хорошо одетые. Нет, не очень дорого, а просто хорошо. Мне бы тоже пора выглядеть солидно. А то скоро церемония награждения, а у меня бабочки нет и фрака тоже…

— Как?! — Мама забыла про слезы, — Как — церемония?! Тебя должны наградить?! Сыночек мой дорогой! Какой же ты у меня! И молчишь… Молчишь, мать только догадываться обо всем должна… А мне же так важно знать, что у тебя происходит!

— Мама, рано об этом говорить, но… намекнули… Поэтому…

— Почему сразу не сказал?!

— Да нет, мам, тут еще девушка одна есть…

— О господи, — маме показалось, что новости сегодня не иссякнут.

— Хорошая девушка. Она тебе понравится.

Мама было поджала губы, потом опомнилась. Она помолчала, потом поднялась с табуретки, прошлась по их малюсенькой кухне и спросила:

— Сколько же может стоить машина?

— Какая машина?

— Ну не стиральная же, — съязвила мама. Она, похоже, пришла в себя.

— Ну, «Фольксваген», например, не новый, подержанный, может стоить… — Морковкин махнул рукой, — ладно, мам. Проехали…

— Вот и ищи этот свой «Фольксваген». Ищи и покупай, — с этими словами мама полезла в кухонный стол, достала банку для кофе и вытащила оттуда стопку долларов. — Это все тебе. И на фрак с бабочкой хватит. И на твою машину хватит. И еще останется.

— Мама, что это за доллары? — с тревогой спросил Морковкин.

— Это от твоего отца. Он передал со знакомыми. Они в Москве были.

— От отца? И ты взяла?

— Знаешь, ему тоже плохо. Он там, а его сын — здесь. С возрастом понимаешь свои ошибки. Поэтому я взяла не ради тебя, а ради него.

— Ты его простила?

— Нет. Он бросил нас. Сложно простить такое. Но мы с ним стали старыми, и невозможно жить прошлым. Одним словом, поедешь как-нибудь в Австрию — навести его.

Морковкин взял доллары и почувствовал, что ему надо срочно выпить.

— Мам. — Он посмотрел на мать.

— Только с уткой. Закуска должна быть горячей.

Мать любила сына и знала его вплоть до интонаций.