Ласточка

Наталия Терентьева, 2016

Новый роман мастера психологической прозы Наталии Терентьевой – это драматическая остросюжетная история одной семьи, чью жизнь расколола случайность. Героиням – матери и дочери-подростку – предстоит нелегкий путь преодоления, прощения, обретения доверия друг к другу и – счастья.

Глава 7

— Я больше не могу идти. Устала и пить хочу. Но надо идти.

Ника сказала это, потому что видела, что Кирилл идет еле-еле, поглядывает на нее, но ничего не говорит. Наверняка стесняется, не может же он оказаться слабее ее. А он явно слабее, хоть и мальчик. У нее — годы тренировок, она знает, что это такое, когда кажется — все, больше ни одного приседания или ни одного прыжка, а ничего, как миленькая, раз надо, то и делает дальше — и одно приседание, и сто одно, и триста прыжков…

— Давай отдохнем, — предложил Кирилл.

— Сейчас самая жара будет, вообще не пройти. Давай хотя бы вон до той вершины дойдем, может, оттуда видно будет, где спуск?

— Кому только такая идея в голову пришла — поход на выживание, без воды… — пробурчал Кирилл.

— Так весело же! — Ника слегка хлопнула Кирилла по спине. — Целый год вспоминать будем, если дорогу обратно найдем. Сколько мы еще без воды сможем пробыть? Трое суток без воды можно, но не в такую жару.

Кирилл с ужасом взглянул на Нику. Та улыбнулась:

— Но мы дорогу найдем, Кирюш, не переживай! Ясно же, море по солнцу найти можно. К морю выйдем, а оттуда уже понятно будет, куда идти.

— Но ребята же нас ждут, с нашими вещами… Мы не можем сами вернуться в лагерь…

— Точно, да. Не можем. Но и где ребята, мы ведь тоже не знаем. И как быть?

— Нужно отдохнуть… — сказал Кирилл, тяжело переводя дух и то и дело спотыкаясь на мелкой гальке. — Откуда эти камни вообще высыпаются…

— Ладно, давай посидим в тени немного, — согласилась Ника, жалея своего товарища. — Вот как раз здесь тень. Смотри только на змею не плюхнись или на тарантула какого-нибудь. Я читала, здесь есть какой-то паук ядовитый, редкий очень. Его, главное, не раздавить. Здесь в Крыму есть такие еще дикие места… С редкой фауной…

Кирилл сел у большого валуна в тени, с удовольствием вытянул ноги.

— Я вообще-то был против присоединения Крыма…

— Да? — Ника настороженно взглянула на мальчика.

— Ну да.

— Ты либерал?

— Я всегда и во всем нейтрален.

— Как так может быть?

— Я не принимаю ничью сторону.

— Но ведь свое мнение у тебя есть?

— Конечно, есть. Я ни за кого. Вот мое мнение.

— Да так не может быть! — Ника щелчком отбросила настойчиво лезущего ей на коленку огромного муравья. — Кажется, где-то рядом муравейник, осторожно. Красные муравьи.

— Местные муравьи не кусаются, — со знанием дела ответил Кирилл. — Я читал. Они другие.

— Почему? Сохраняют нейтралитет? — засмеялась Ника.

— Ты напрасно смеешься. У меня мама тоже никогда ни во что не лезет.

— А отец?

— Отец… Нет, он любит политику.

— Но ты ведь был против присоединения, а не нейтрален, как с этим быть? Какой же это нейтралитет?

— Не хочу с тобой говорить об этом. — Кирилл взъерошил волосы.

— Почему?

— У меня родители как начинают ругаться из-за политики… Хоть из дома беги. Ты, кстати, мне так и не рассказала про своих родителей.

— А что про них рассказывать? — удивилась Ника. — К тому же я рассказала. Работают. Всё нормально. Мы хорошо живем.

— Как-то ты это говоришь…

— Как?

— Неискренне.

— Не выдумывай. Отдохнул, нейтральный? Пошли.

— Ну что ты, теперь все время будешь меня этим понукать?

— Буду. Ненавижу, когда люди не могут определиться, с кем они. И за что.

— Я просто воевать не хочу ни с кем.

— Ясно. А если на тебя нападают, ты что делаешь?

— Я так живу, что на меня не нападают, — улыбнулся Кирилл. — Правда. Хочешь, я тебя научу?

— Разберемся. Давай сначала дорогу найдем к источнику или хотя бы назад, к ребятам. Лезем на самую вершину. Оттуда точно все будет видно. — Ника показала на почти отвесную скалу, путь к которой начинался с развилки, на которой они стояли.

Кирилл задрал голову и с сомнением посмотрел на скалу.

— Ну, лезем… Раз надо…

— Сомневающиеся в себе могут остаться здесь, — сказала Ника и первая пошла вверх.

— Да ладно, я не сомневаюсь… — пробурчал Кирилл, идя за ней.

— Я помню, мы же по карте смотрели. Там такая дорожка была начерчена, в виде кривой «г», сначала вперед, потом направо и как будто назад. Но пока ничего такого нет. Руку давай.

Кирилл нехотя протянул Нике руку.

— Вообще-то я должен первый идти.

— Иди, — легко согласилась Ника. — Только ты медленно идешь, осторожничаешь, так мы до вечера не дойдем. Лезь, без разговоров, — сказала она, видя, что Кирилл замешкался.

— Слушай, тут написано, смотри… Накарябано… Вот! Хорошо, что я не так несусь, как ты! — Кирилл от радости подпрыгнул на месте, как маленький.

— Что там? — Ника, которая уже залезла на уступ на скале, обернулась.

— Спускайся! Все ясно теперь! Спускайся, спускайся!

Ника спрыгнула, приземлилась на корточки и сильно ойкнула.

— Фу ты черт, неудачно как… — Она стала растирать ногу, морщась, а Кирилл, не обращая на это внимание, показал на выцарапанные буквы на скале. — Вот, видишь, написано: «родник» — и стрелочка. Значит, к роднику ниже, а не выше надо идти.

— Да, точно… Здорово… — Ника перевела дух. — Ч-черт… Я… кажется… встать не могу.

— Что такое? — Кирилл встревоженно склонился к ней. — Подвернула?

— Не знаю… Боль такая… И не так уж высоко, просто на одну ногу приземлилась всей тушей.

— Да какая у тебя туша…

— Пятьдесят пять килограмм. Если на одну тонкую кость такая тяжесть будет, сломается. Я что, не знаю, как ноги ломают? Я-то, правда, никогда… Вот черт, а! — Ника встала-таки и попробовала сделать шаг. — Нет, не могу идти. Прыгать буду.

— И далеко ты так допрыгаешь? — Кирилл с жалостью смотрел на девочку. — Больно?

— Да любую боль можно терпеть, не в этом дело. Как идти-то дальше? Придется возвращаться. Ты наших сам найдешь?

— А ты? — Кирилл нерешительно посмотрел на Нику.

— А я здесь посижу, на красоту посмотрю.

— А потом?

— Потом не знаю. Поможете все вместе мне до лагеря дойти. Да что за черт! — У Ники от беспомощности и обиды даже выступили слезы.

— Ты плачешь? Ты умеешь плакать?

Ника подняла на мальчика глаза.

— Я же живой человек.

— Ты — мастер спорта.

— Мальчики все-таки дебилы… — покачала головой Ника.

Кирилл с неудовольствием поморщился.

— Что? Не так? Не все дебилы? Ты считаешь, что мастер спорта не может плакать? Ладно, иди.

— Ты одна не боишься оставаться?

— А кого здесь бояться? Волков нет, змеи на людей не нападают, косули тоже. Людей… Вряд ли прямо сейчас какие-нибудь маргиналы родник пойдут искать, как мы с тобой.

— Да, там такие в Лисьей бухте есть… Я фотографии видел, когда мы собирались… Меня мама даже сначала не хотела отпускать…

— Что, за сыночка боялась? — улыбнулась Ника, еще раз попытавшись встать. — За бебена…

Кирилл обиженно поджал губы.

— Я — не бебен.

— Ладно, не обижайся… Нет, не смогу… — Ника закусила губу и села обратно. — Сломала, наверно… Ужасно больно.

— Сломала? — ужаснулся Кирилл. — И… что будет?

— Да ничего. Гипс поставят, через месяц снимут. Главное, чтобы ровно срослось и не пришлось ломать. У нас одному моему приятелю два раза руку ломали. На тренировке руку сломал, а зажило криво.

— Что, он… твой… приятель? — Кирилл замялся, слова не подбирались. — То есть друг…

Ника улыбнулась.

— Просто приятель. Если ты хочешь спросить, встречалась ли я с ним — нет. Я ни с кем еще не встречалась.

— Да я… — Кирилл покраснел. — Я не в том смысле…

— И я не в том смысле… Я в том смысле не собираюсь пока ни с кем встречаться. Хотя у нас многие уже не по одному разу поменяли друзей. Ну ты в курсе. В одной школе учимся. И с учителями встречаются, ты знаешь, конечно, с учительницами то есть.

Кирилл с любопытством слушал Нику.

— Да? Нет, не знаю.

— Не буду сплетничать. Но об этом все знают. Девочки, по крайней мере. Мальчики ведь в каком-то другом мире живут.

— О чем знают?

— Да что мы сейчас вдруг об этом заговорили? Иди к ребятам, главное, не заблудись. Знаешь, я когда-то читала в одной приключенческой книге… Может, ты будешь как-то помечать, где ты шел? Если их не найдешь, по крайней мере, ко мне вернешься. Тут на самом деле дорог не очень много, но заблудиться можно.

— О чем все знают, расскажи. — Кирилл присел рядом с Никой и осторожно провел двумя пальцами по ее ноге. — Больно?

— Больно. — Ника чуть отодвинула ногу. — Какие же мальчики сплетники! В сто раз хуже девочек.

— Я не сплетник, — обиделся Кирилл. — Просто мне интересно.

— Физичка молодая, классная наша, с парнем живет, из нашего же класса. Все об этом знают.

— В смысле — живет? — Кирилл глупо разулыбался.

— В интимном смысле, Кирюша, ты что, вчера родился?

— Как ты пошло говоришь…

— Во дает, а! Вы смотрите на него! Сам любопытничает, а потом еще ругается. Ну не спрашивал бы! Ешь дальше свою манную кашу, самый лучший продукт питания для нейтральных бебенов! Все, иди. — Ника откинулась к камню и закрыла глаза.

— А… Как он… прямо у нее дома живет?

Ника засмеялась с закрытыми глазами.

— Интересно, правда? А не слишком пошло для тебя? — Она открыла один глаз и посмотрела на Кирилла. — Ты еще здесь?

— Ну я так не могу уйти… Надо же договориться, как и что…

— А, да. Вон, сорви ветку, видишь куст с красноватыми листьями? И клади листья, если сворачиваешь куда-то, чтобы потом запомнить. И если возвращаться придется, ну и когда ребят ко мне приведешь. А то вы меня не найдете.

— А ты не боишься одна оставаться?

— Ты уже спрашивал. Даже если боюсь, дальше что?

— Не знаю… — Кирилл потоптался и снова сел рядом. — А кто этот парень?

— Да что ты так разволновался?

— Интересно…

— Ну да, понятно… Твой ровесник, а встречается со взрослой женщиной… Как он может у нее жить? У него же родители есть, и он пока несовершеннолетний. Статья такая уголовная есть, мы проходили по праву, сто тридцать четвертая, кажется.

— А как же они…

— Любовь! — вздохнула Ника. — У нее любовь, кажется.

— А у него?

— А он еще и к девчонкам подбивается.

— К тебе? — живо спросил Кирилл.

— Ко мне в том числе. Вы же полигамны. И обидно вам, почему в некоторых странах мужчине можно иметь четыре жены, а некоторых — нельзя.

— Мне не обидно, — сказал Кирилл.

— Потому что ты еще маленький! Вот подрастешь, тоже обидишься.

— То есть что, у моего отца было бы еще три жены?

— Всего до четырех, по финансам. Кто сколько прокормит. Их же кормить надо, жен! Они бы все жили вместе с вами. И ты бы себе присматривал не одну девушку… — Ника увидела, как румянец стал медленно разливаться по щекам Кирилла, — а еще двух или троих. Тем более, я думаю, что ты так и делаешь.

— Нет! — твердо сказал Кирилл. — Нет. — Он помедлил, потом неловко потянулся к Никиной щеке, ткнулся в нее носом и замер, как будто прислушиваясь к чему-то.

Ника тоже замерла, не отстраняясь, ничего не говоря. Кирилл чуть подождал, потом резко встал, отряхнул бриджи, расправил плечи и сказал:

— Ну что, я пошел?

— Иди.

Ника снова откинулась к скале, глядя, как Кирилл на длинных тонковатых ногах быстро пошел вниз по тропинке, стараясь выглядеть взрослым и уверенным. Очень этому мешали желтые носки с котятами по бокам, которые Кирюша надел в поход. Неужели на такие огромные ноги — размер, наверно, сорок пятый — делают носки с котятами? Как раз для таких вот Кирюшек, наверно… Модные юноши, наоборот, носки сейчас не носят. Но в поход пришлось надеть — можно натереть ноги. Иногда самые на вид неприспособленные к жизни мальчики оказываются удивительно практичными.

Кажется, Кирилл пытался ее сейчас поцеловать, просто растерялся. Однажды к ней ее уже подступался с поцелуями один мальчик. Это было в пятом классе, на спортивных сборах. Она в первый раз поехала на сборы и там семиклассник, имеющий славу ловеласа, взялся за ней увиваться. Хорошо, что он ей совсем не нравился, потому что он любил привлечь девочку, при всех пройтись с ней в обнимку, целоваться напоказ, а потом нарочито не обращать на нее внимание. Одна девочка после такого даже ушла из их спортшколы, от обиды и стыда. И к Нике он подбивался, подбивался, но все зря. Однажды зашел вразвалочку в их раздевалку, с ходу подошел к ней и поцеловал. Ника с отвращением оттолкнула его, от него пахло табаком, колбасой, еще чем-то тухлым и неприятным. С тех пор она очень боялась — когда придется целоваться по-настоящему, что она будет делать, если от мальчика, который ей понравится, будет так же пахнуть.

От Кирилла сейчас никак не пахло, и она не успела разобраться, нравится он ей или нет. Сначала показалось — да, вот оно. И она так радовалась, что пошла именно с ним в этот поход. Но сейчас она уже сомневалась в себе. А главное, ей было не до амуров, она переживала — что делать с ногой?

Вот удивительно. Она, ловкая, никогда не падающая, имеющая прозвище «ласточка» в горнолыжной школе — не только по фамилии, но и за то, что она на склоне стремительна и легка и летает, а не просто съезжает с горы, она спрыгнула с полутораметровой высоты и сломала ногу. То, что кость сломана, у Ники сомнений почти не было. Если она двигала ногой, то боль усиливалась, щиколотка распухала на глазах, дотронуться до ноги было невозможно. Остается надеяться, что Кирилл найдет дорогу. А иначе… Все равно ее кто-нибудь заберет. Когда-нибудь в лагере хватятся, Олег вызовет МЧС, будут летать на вертолетах — если есть свободный вертолет, здесь пока все еще не налажено, очень запущено, даже электричество не везде проведено, и связь сотовая плохая.

Что бы сейчас сказала мама, что бы ей посоветовала? Почему ей приходит в голову эта мысль? Мама ее бросила. Ничего бы мама не сказала. Зачем она вообще о ней думает? Матери все равно, как она живет. Сломана ли у нее нога, начала ли она в пятнадцать лет встречаться с мальчиками, курит ли она, пьет, как многие в ее школе.

Когда-то Никина школа была одной из лучших в районе, все стремились туда попасть, и мама как раз радовалась, что ее приняли — они не совсем рядом со школой живут. В младших классах все прибавлялось и прибавлялось по букве, — первый «Г», первый «Д», уже и первый «И» — все рвались в эту школу… Но когда школьные учреждения стали укрупнять и из хорошей крепкой школы вдруг образовался огромнейший, расползшийся по всему району учебный центр, объединивший восемнадцать садиков и четыре школы, то атмосфера в их школе сильно изменилась, а точнее, школа стала другой. Перемешали классы, резко упала успеваемость, пришло много новых учеников и учителей, невозможно стало уследить за элементарной дисциплиной, мат стал нормой, так же как и сигареты, и легкие наркотики, и домашнее порно, которое снимают их ученики и выкладывают в школьную беседу «Подслушано: мой лицей»… Школу объявляют по гимназией, то лицеем, то учебным центром — по каким-то формальным признакам. А по ее коридорам тем временем гордо дефилируют «порнозвезды» и «порнопродюсеры» — самые знаменитые, самые скандальные, самые взрослые и успешные… «У тебя сколько просмотров? — Восемьсот! — Отстой! А у меня — одиннадцать тысяч!» Одиннадцать тысяч раз школьники посмотрели, как хрупкая Лиза из девятого класса беззастенчиво отдается невзрачному, прыщавому, с угрями по всему невыросшему телу Вованчику Ихминееву, непонятной национальности, но очень резвому, наглому и вполне умелому подростку.

Ее отец попытался сказать что-то на собрании, но его тут же осадили:

— Своим ребенком занимайтесь! Про других пусть их родители думают!

— Правда, Антон Сергеевич, — поддержала Элеонора Григорьевна, классная руководительница, оправляя на полной груди ярко-малиновую обтягивающую кофточку, — у Ники тоже проблемы есть.

— Какие? — устало спросил Антон, жалея, что ввязался в неприятный разговор.

— Во-первых, она часто опаздывает, дисциплина у нее на нуле. Приходит к третьему, а то и к пятому уроку.

— У нее тренировки утром.

— В девять утра? — усмехнулась классная.

— В семь тридцать, — терпеливо объяснил Антон. — Олимпийский резерв.

В классе кто-то из родителей хмыкнул.

— Ну вот я и говорю! — кивнула Элеонора Григорьевна. — Пропускает столько из-за тренировок! Олимпийский резерв… Мы уважаем спортсменов, конечно, наша директор Луиза Ивановна всегда так говорит…

— Но они такие же, как все! — улыбнулась маленькая женщина в очках с фиолетовым отблеском на стеклах. — Спрос с них должен быть такой же. Чем они лучше?

— Ничем! — поддержала ее еще чья-то мама. — У нас все равны! Демократия!

— Равенство вообще-то закончилось вместе с социализмом… — пожал плечами Антон.

— Вот! А я думаю — откуда это у Ласточкиной? — ухмыльнулась классная.

— Яблоко от яблони… — блеснула очками маленькая родительница.

— Дисциплина… да… Ну, а во‑вторых… — Классная облизала губы и чуть помедлила, пристально глядя на Антона. — У вас же не все в порядке в семье, так? Почему ваша жена не приходит на собрания вот уже два года?

— Вы что, с ума сошли? Я вам про школьную порнографию говорю, которую они снимают и смотрят на переменах, а вы мне про опоздания и…

— Собой займись! У себя в огороде ковыряйся! — громко посоветовала ему крупная женщина с очень небольшой головой, крашенной в разноцветные перья — желтые, оранжевые, черные, белые, председатель родительского комитета. — Орет, пришел… Как с учителем разговаривает… Планку задрала твоя Ника, вот под нее все учителя задания дают. Вы определитесь: или у вас спорт, или вы учитесь. А то везде хотите успеть… А так не бывает! Об этом лучше поговорим, это всем интересно, а какое-то там порно-шморно… Я вообще про это знать не хочу! Дети балуются кто как может, что мне до этого дерьма, если это правда, конечно… Они ж дети еще!

— Нинель Вениаминовна, Нинель Вениаминовна… — заторопилась классная. — Давайте не будем ссориться… В каждой семье проблем хватает, дети все хорошие, класс очень недружный стал, но дети по отдельности все хорошие!

— Ага, особенно те, кто напились на дискотеке под Новый год и в блевотине своей на первом этаже валялись, — сказал Антон, убирая в портфель планшет, куда он собирался записывать важную информацию.

— Как же так можно о детях говорить! — покачала головой чья-то мама с налысо выбритыми висками и большими командирскими часами на запястье, Антон потом пытался описать Нике ее, она догадалась, что это скорей всего Пашина мать.

— Откуда знаешь-то? — Нинель Вениаминовна называла Антона на «ты», возможно, потому, что их дети учились вместе с первого класса.

— Да я сам видел, — пожал плечами Антон. — Приходил за Никой, встречал после дискотеки.

— А меньше пасти надо детей! Больше самостоятельности им давать! — сказала все та же мамаша с бритыми висками. — Мы, что, сами в юности по кустам не бегали, не прятались от родителей? — Она засмеялась, оборачиваясь, чтобы посмотреть, поддерживают ли ее другие. Кто-то из родителей кивнул, кто-то опустил голову — какой смысл связываться? — Свобода! Свобода им нужна! Пусть себя ищут!

— Видел, так забудь, — посоветовала ему Нинель Вениаминовна. — Что грязь тащить из дома? Школа — дом родной! Ротик на замочек и…

— Выбросить! — подхватила мама, ратующая за свободу для подростков.

— Не-ет! — засмеялась Нинель Вениаминовна. — Ничего подобного! — Она выразительно показала, как надо Антону запереть рот и куда именно спрятать.

Классная хохотала до слез вместе со многими родителями, Нинель Вениаминовна, поощренная их реакцией, сделала дубль «два» — заперла свой собственный рот на замочек, приподнялась, оттопырила огромный зад, туго обтянутый плотными светло-серыми штанами и, хлопнув себя большой рукой, еще раз показала потайное место, куда можно спрятать ключик, вдруг еще пригодится? Рот отпереть, чтобы гавкнуть…

Антон тогда пришел с собрания разъяренный, сказал Нике, чтобы она искала себе другую школу, а он пойдет договариваться о переводе.

Ника посмотрела в «Подслушано» двух других образовательных центров ее района — там то же самое, тот же мат, те же шутки, неприличные фотографии. И сказала отцу, что смысла переходить нет.

— Здесь, по крайней мере, папа, мне понятное зло. Я знаю, с кем лучше не садиться за одну парту, с кем в туалет вместе не заходить, с кем не надо ездить на экскурсии…

Антон схватился за голову.

— И ты так живешь? Давно? Ты мне ничего не говорила.

— А смысл, пап?

— И что, ты хочешь сказать — везде так? И нет других школ?

— У нас в районе, наверно, нет. Перемешали же всех. Раньше понятно было, куда не надо идти, если не хочешь напороться, а сейчас все вместе. Может быть, где-то есть в Центральном округе школы… Не знаю. А там, кстати, мажоры озверевшие, наверно. На желтых «Бентли».

— Так, и что будем делать? — беспомощно развел руками Антон. — Мне вот посоветовала твоя классная руководительница тебя на домашнее обучение перевести, если нам что-то активно не нравится в школе…

— Лялька-то? Сама она пусть на домашнее обучение перейдет, — засмеялась невесело Ника. — Учит дома наших мальчиков безопасному сексу.

— Ника! Ника, ты что говоришь…

— Пап… — Ника подошла к отцу и обняла его. — Ты в другое время рос, понимаешь? Мир изменился. Ты, наверно, не успел этого понять. Я — нормальная, приличная, ты все правильно делаешь, молодец, — Ника поправила отцу очки, — прилежно воспитываешь меня. Не беспокойся обо мне, ладно? В другую школу я не пойду, здесь я приспособилась. Из учителей у меня только две сволочи… Нет, три, наверно. Ну, третья так… Если напрямую не столкнуться, ничего, жить можно. Остальные — совершенно нормальные люди, даже есть отличные, я их люблю. Разве это не повод оставаться в этой школе?

— Дочка… — Антон, ошарашенный, крутил головой. — Когда ты такой стала? Как это случилось? Ты такая взрослая… Почему — сволочи?

— Сформулируй точно вопрос, — сказала Ника, отсаживаясь от отца, села напротив и подперлась кулаками. — Слушаю тебя, буду отвечать по одному.

— Я… Мы… У меня друзья со школы… до сих пор…

— И у меня в классе есть подружка, Таня, ты знаешь, мы с ней тоже, наверно, всю жизнь будем дружить. И еще пара приятельниц, у которых я могу узнать уроки. Дальше.

— Да нет, Ника… Ну как так?.. Что случилось со школой?.. Эти все родители… Так же не было…

— Классная такая. Рыба тухнет с головы. Как она себя ведет, как позволяет мальчикам себя вести, так всё в классе и есть теперь у нас.

— Ну а кто все эти люди, которые смеялись, когда эта бабища встала, задницей мне прямо в лицо, ужас…

— Пнул бы ее, — отмахнулась Ника. — Ей, наверно, не привыкать.

— Ужас, ужас… Нет, ну что это?..

— Пап. — Ника положила руку на ладонь отца. — Успокойся, пожалуйста. Можешь гранату в них бросить. Вам выдают гранаты на работе?

— Ника! Не смешно.

— Тогда скажи спасибо, что пока мы с оружием в школу не ходим и хотя бы курить запретили на территории школы. А раньше слева училки стояли дымили, справа их юные любовники…

Антон, не веря своим ушам, все качал головой.

— Ну как же так, Ника, почему, когда?.. Я ничего этого не знал. Ты не рассказываешь ничего…

— Я другое тебе рассказываю, пап. Позитивное. Разве нет? Про своих друзей… Комиксы всякие… Кто что смешное сказал…

— Комиксы… Какие комиксы, когда у вас такой ужас в школе…

— Это не в школе, пап. Жизнь другая, понимаешь? Не такая, как ты мне рассказывал и… — Ника хотела сказать «и мама», но осеклась. — Ну, в общем, как мне обычно говорили. Все поменялось. Вы же не хотели больше строить коммунизм или что вы и ваши родители там строили? Хотели борьбы за выживание, неравенства, чтобы была возможность стать миллиардером, хотя бы теоретически, чтобы можно было все что угодно говорить. Вот, например, задницу показывать на собрании. Снимать порноролики, просматривать их на переменах. Первый раз, когда сняли, у нас уроков не было. Все сидели, смотрели эти ролики. Потом уже спокойней стали относиться.

— И ты смотрела? — как можно нейтральнее спросил Антон.

— Я видела у Таньки в телефоне, что там и к чему, кто с кем. Нет, я не стала смотреть.

— Почему? — тихо спросил Антон.

— Почему? — изумилась Ника. — Ты меня не хвалишь, а спрашиваешь — «Почему?»

Антон кивнул.

— Хочу тебя понять, Ника.

— Испугалась, — пожала плечами девочка. — Да, испугалась! Что ты так недоверчиво смотришь? Трудно объяснить тебе.

— Ладно. — Антон обнял дочь. — Прости меня, я как-то… пропустил это все.

— Пап, все нормально, не преувеличивай.

Ника передвинулась в тень, которая сместилась чуть вправо. Что вдруг она об этом вспомнила? Просто подумала, как иногда не хватает мамы. Лучше правду себе сказать, тогда сразу успокаиваешься.

Антон раньше никогда не ходил в школу, даже на первое сентября. Вечно занятая Анна все-таки находила время, чтобы сходить на собрание или забежать в школу, принести справку, договориться о том, что Ника опять едет на сборы. Поскольку Ника отлично училась — не только для спортсменки, а на уровне школы, у нее проблем не было.

Когда у них был старый класс и другая классная, атмосфера в классе была нормальной. Но после перемешивания параллелей и особенно с приходом Элеоноры Григорьевны все изменилось. Но это пришлось как раз на самый трудный год в их семье. Пока они с отцом пытались как-то начать жить по-другому, в их классе и происходили главные перемены, причем не к лучшему. Центр класса переместился, вокруг новой молодой классной активно завертелись мальчики — и их собственные записные ловеласы, и вновь пришедшие.

Шесть-семь мальчиков постоянно находились около молодой учительницы, проводя с ней все перемены, прогуливая другие уроки, запираясь с ней в классе. Элеонора Григорьевна покупала еду, салаты, нарезку, заваривала мальчикам кофе, они вместе смотрели американские боевики, музыкальные ролики. Жила Элеонора Григорьевна в съемной комнате, с соседкой, поэтому в школе задерживалась допоздна — домой ей не к чему и не к кому было стремиться, мальчики часто оставались с ней тоже до позднего вечера. На уроках они стали называть ее на «ты», между собой звали «Лялька», а Лялька, хоть напоказ и сердилась, не могла скрыть своих симпатий. Наряжалась, сильно душилась, распускала волосы, все перекладывая и перекладывая их руками на уроке — то за ухо, то назад, то вперед, то на лоб. Ника иногда сидела и считала — сколько раз классная потрогает свои волосы и переложит их с места на место. Тридцать семь, сто шестнадцать… Уроки у нее были скучные, по физике Ника числилась в базовой группе, где обучение было не профильным, поверхностным, и учительница так и относилась к их группе. Пришли, поковыряли задачку, да и ладно. Сама она физику, может, и любила, но не так сильно, как мальчиков.

Поскольку в их классе все это происходило постепенно, то как-то все незаметно и привыкли. Ну так, значит так. Бывает по-разному. Бывает еще хуже. Лялька, по крайней мере, не издевается, как некоторые. Кто-то унижает изощренно, тонко, кто-то грубо и глупо, но все равно ведь — не ответишь. Пока учитель не сделает что-то, во что должна вмешаться прокуратура, администрация школы до последнего будет его защищать. Корпоративная этика, наш всегда прав, потому что он наш. Так было в их школе уже не раз. Ударила учительница третьеклассница — уговорили родителей по-тихому перейти в другой класс. Ударила та же учительница девочку — уговорили по-тихому перейти в соседнюю школу. Не остановила другая учительница детей, когда они впятером избивали девочку, стояла невдалеке, переписывалась с кем-то по телефону, только кричала: «Ну хватит там орать, что вы разорались так? Голова лопнет от вас!» — настойчиво порекомендовали уйти из школы тем родителям, которые все видели, остановили детей и решили потом основательно жаловаться на эту учительницу, а девочка та учится до сих пор в их школе — и ничего. Вот теперь в школьных порнороликах снимается… Звезда…

Унижает еще одна учительница мальчика, издевается над его бедностью, над жалким пиджаком, над застиранной рубашкой, над старыми ботинками, над серыми носками, которые собираются кучей… А что с этим поделаешь? Все ведь знают, почему. Потому что два года назад она пришла в праздник, 23 февраля, в футболке с принтом американского флага на всю грудь и огромный живот, а мальчик сфотографировал ее да и ВКонтакте выложил, с подписью «Так празднуют День защитника Отечества в моей школе». А кто-то принес, показал учительнице. И она никак простить не может. Обиделась, возненавидела. Он же за два года не нашел возможности извиниться.

Школа — это место, где ломают души. Потому что власть учителя над душами детей ничем не ограничена.

Антон ничего этого не знал. Ника иногда рассказывала отцу о событиях в школе, но он так расстраивался, с каждым неприятным событием собирался идти в школу разбираться, писал что-то, какие-то объяснения, заявления, никогда эти заявления не относил, но переживал сверх меры. И Ника перестала ему рассказывать. Пусть отец думает, что у нее хорошая школа. У него и так хватает переживаний. И работа нервная, ответственная, и зрение стало ухудшаться, и жена ушла, и сын погиб, и вообще. Отец тонкий и чувствительный человек, ему надо было не офицером быть, а учителем словесности в гимназии начала прошлого века. Отпустил бы бородку, надел бы золотое пенсне, объяснял бы гимназистам, почему рассказ «Дом с мезонином» всегда будет трогать душу человека, как бы вокруг ни менялся мир…

Ника попыталась встать. Потихоньку, опираясь на скалу. Встать получилось, но идти было невозможно. Девочка села обратно. Главное, не поддаваться панике. Она много раз видела, как от неожиданной травмы, особенно перед соревнованиями или во время них, ее товарищи теряли контроль над собой, срывались. Придется пережить это. Ничего, вернется в Москву. Отцу будет веселее. Сначала он расстроится, но она будет ждать его с работы, вечером они будут болтать, как обычно, Ника будет готовить, за эти два года она с трудом научилась готовить, раньше у нее совсем ничего не получалось, и теперь даже полюбила, стала придумывать какие-то свои блюда. Какой еще может быть позитив от того, что она сломала ногу? Наведет порядок в своих шкафах, побольше прочитает… На выходные на дачу поедут, может, посадят укроп или какие-то новые цветы. Раньше Анна умудрялась что-то выращивать на даче, то, что не требует особого ухода и регулярного полива. Но уже два года сад у них совершенно запущен, растут только елки — вдруг пошли вширь и ввысь, а осенью грибы — лисички, сыроежки, подберезовики, белые. И яблоня неожиданно стала давать много яблок — сочных, необыкновенно красивых, словно налитых светом, не очень сладких, хранящихся до Нового года… Вот, посидит в саду, почитает, с ногой в гипсе особенно не поработаешь садовником…

Ника вздохнула. Может, просто поплакать? Чем искать позитив в том, в чем позитива нет никакого. Разрешить себе в кои веки раз. От этой мысли плакать расхотелось тут же.

Ника стала наблюдать за красивой бабочкой, которая все летала вокруг и садилась на совершенно не подходящие предметы. На яркий серо-голубой камешек, на сухую палочку, на ее ногу… Ника дотянулась до фотоаппарата, чтобы сфотографировать бабочку. Светло-коричневая с золотыми и ярко-голубыми всполохами на крыльях… Пошлет отцу, когда вернется в лагерь, у нее в камере есть прямой выход в Интернет, отличный мамин фотоаппарат.

Раньше Ника не любила фотографировать, начала год назад, совершенно неожиданно. Сначала стала фотографировать айфоном, а потом подумала и взяла мамину камеру, все равно лежит без толку. У нее получались фотографии и людей, и природы. Ника видела какие-то особые ракурсы, в которых привычное казалось красивее, чем оно есть на самом деле. Приятно иногда в себе обнаруживать художника, тем более, что никто никогда не считал, что у Ники есть какие-то художественные задатки. Рисовал маленький Артем, отлично рисовал. А Ника легко училась и сразу стала опережать всех на лыжах. Об искусстве как-то и не думала. Вот теперь сломала ногу, можно будет посидеть, разобраться в фотографиях, может быть, что-то послать на фотоконкурс, как она давно собиралась…

— Привет! — Неожиданно раздавшийся голос Кирилла заставил ее вздрогнуть. — Испугалась?

— Ну да… Ты что? Заблудился?

Кирилл обиженно посмотрел на нее и протянул ей красивый фиолетово-голубой цветок с пушистой головкой и резными бархатными листочками.

— Клещей нет? — Ника осмотрела цветок.

— Какая ты…

— Что? Думал, буду ахать и охать? Красивый цветок, спасибо. Но на нем могут быть клещи, Олег нас предупреждал — ничего не срывать и, главное, на себя не прикреплять — ни в голову, ни в карман, ни в петлицу. Помнишь инструкции? Я привыкла слушать, что мне говорят.

— Поэтому ты в пятнадцать лет — мастер спорта?

— Может, и поэтому, — пожала плечами Ника. — Ты почему вернулся? Дорогу не нашел?

— Вернулся, потому что подумал, что… Ну в общем, вставай, если можешь. Я тебя донесу.

— Ты? Меня? Я с одеждой около шестидесяти килограмм вешу.

— Ну… Не знаю. Я попробую. Не надо тебе одной здесь оставаться. Я… — Кирилл хотел еще что-то сказать, но только махнул рукой.

— Ладно. Спасибо. — Ника осторожно встала, стараясь не охать.

— Не лучше нога?

— Лучше, — соврала Ника.

Кирилл подошел поближе к ней.

— Опирайся на меня. Ну так вот… рукой… — Он неловко показал, как Ника должна обнять его за шею.

— Хорошо… — засмеялась Ника. — Я поняла! Тебе стало одиноко и холодно. И ты решил за мной вернуться, да?

Кирилл нахмурился.

— Я… Фу… Ну ты сбила меня…

— А ты хотел романтически, да?

— А ты — нет? — искренне спросил Кирилл.

— Я… Встань лучше с этой стороны. И ерунду не спрашивай. Спасибо, что вернулся. А то пошли бы к роднику за водой маргиналы из Лисьей бухты и… не знаю, что бы было. Тут всякие истории рассказывают. Ужасные…

— Да, я слышал… Сможешь прыгать на одной ноге?

— Повиснув на тебе — да.

С шутками и прибаутками они пошли вниз по дорожке. Ника нарочно шутила, потому что чувствовала себя очень неловко. Не думала она, что ей придется обнять Кирилла, на самом деле повиснуть на нем и так идти. Да и не привыкла она быть зависимой и беспомощной.

Лицо Кирилла сейчас было так близко. Ника чувствовала, что ей совершенно не противно обнимать его, а скорей, наоборот, приятно. Еще ей было приятно, что он держал ее за талию крепко, но никак не проявлял больше свою симпатию. Странно бы было идти с поврежденной щиколоткой, еле-еле скакать на одной ноге и на ходу целоваться. От этой мысли Ника фыркнула. Кирилл покосился на нее:

— Все хорошо?

— Отлично! — засмеялась Ника. — А как себя чувствуешь?

— Я… Хорошо… Не помнишь, сейчас нам не надо на эту тропинку свернуть?

Ника с сомнением посмотрела на развилку дороги.

— Я думала, не забуду. А тут так все похоже… Мне кажется, ближе к скале надо идти. Мы тут шли… Да, точно, еще этот выступ на птицу похож, смотри!

Кирилл вместо того, чтобы смотреть, куда показывала Ника, смотрел на нее.

— Что?

— Нет, ничего, — застеснялся он. — Просто…

Ника вспомнила неожиданно, как Танька рассказывала ей о своем дачном романе. Ей нравился мальчик Гоша из их садового товарищества, она ему тоже, но он не проявлял никакой активности. Танька томилась все лето, смотрела, как он гоняет мимо ее участка на велосипеде, как ходит на речку с младшим братом, сама дефилировала мимо их дома, то так нарядится, то эдак — без толку. Наконец она решилась. Пригласила его по грибы, хотя терпеть не могла собирать грибы. А что ей, истомившейся, было делать? Лето кончается, скоро домой, а Гоша все никак — намеков не понимает, сам никуда не зовет. Только смотрит, голову выворачивает, вздыхает и дальше едет. А Танька художник. Ей вдохновение нужно, для любовных песен. Ждут же ее поклонницы. Танька все ткет из себя, из своих страстей. А какие это страсти? Все лето на сетку-рабицу с надеждой смотреть, ждать, пока Гоша на велике промчится.

Гоша спросил разрешения у бабушки, та разрешила, поскольку Танька — девочка положительная, не курит, шариков металлических в бровях, в ноздрях и в пупке нет, с деревенскими на речку не бегает, с пивом там полуголая не сидит в обнимку с парнями. Гоша надел высокие сапоги, кепку с москитной сеткой и пошел с Танькой по грибы. Грибов они нашли мало, но зато в лесу Танька шла с ним за руку, под видом того, что боится больших коричневых жаб, расплодившихся после недели дождей. Дальше дело не пошло.

Тогда она пригласила его на речку, вода была уже холодной, но ради такого случая Танька рискнула искупаться. Гоша пришел с другом, друг полез в воду, а Гоша, из-за которого Танька так собой жертвовала, в ледяную воду собиралась нырять, — нет. Танька решила все же поплавать, хотя бы повод был раздеться, поблистать фигурой — Танька невысокая, но стройная и хорошо сложенная, тем более купальник у нее с толстым поролоном в груди, да черный, с тугими перевязками на бедрах. Друг Гошин в воде ее догнал, поплыл рядом с ней, а выходя на берег, недвусмысленно обнял ее под водой, так, что Гоша ничего не видел, а Танька все поняла. А что ж тут не понять! Влюбился! Раз за ноги хватает… Пятнадцати минут человеку хватило и чтобы влюбиться, и чтобы начать действовать…

Вечером она уже вовсю целовалась с Гошиным другом, и назавтра целовалась, и еще дня три, упоенно, за все свои впустую потраченные летние дни. Танька так ждала любви… А потом друг предложил ей познакомиться еще ближе. В лес ее повел, место тайное показать, где дупло в сосне старой есть и орехи на лещине созрели. Танька на поляну пошла, в дупле сфотографировалась, орехов порвала, но знакомиться поближе не то чтобы испугалась… Но как-то сразу не решилась. Решила повременить, написать пока пару новых песен обо всем этом. Орешина, дупло, поляна, горячий друг, она — недотрога, слезы разочарования… А Гоша как-то вдруг забеспокоился, стал заходить к ней по два раза на дню — то за тем, то за этим. То книжку взять, то программу ей закачать полезную, то вернуть воланчик от бадминтона, который Танька потеряла года три назад на поле… Придет и все не уходит, трется, трется, топчется… Она взяла как-то его и сама поцеловала. Зря, что ли, она столько о нем думала! Гоша слегка удивился, не вырывался, стоял, руками качал, потом Таньку обнял — неловко, но очень крепко. Ушел красный, довольный, писал потом всякую ахинею ей весь вечер и всю ночь, но больше не пришел. Танька видела, как рано утром бабушка увезла его на станцию на такси. И друг Гошин больше не пришел, смертельно обиделся, наверно, что Танька не решилась с ним сближаться на поляне под орешиной, а только смеялась и фотографировалась. Вот Танька лукаво смотрит из зарослей лещины. Танька зажала губами веточку с четырьмя орехами. Орешки еще недозрелые, у них такие смешные зеленые хвостики… А вот Танька спряталась в тени дупла и выставила вперед крепкую ножку в задорных коротеньких шортиках и полосатых высоких гольфах… Коленка загорелая, поцарапанная, гольфы с зелеными полосками, чуть сползли… О том, как порознь уходили с поляны, фотоистория умалчивает.

Совершенно растерянная и расстроенная, Танька через два дня сама уехала в Москву — пора было уже в школу идти, в десятый класс. Песен написала об этом за осень — немерено. Успех у поклонниц в Интернете имела огромный. «Ты ушел, не обернулся…» «Я ушла, не обернулась…» «Ты сказал, что время есть, но ушел, не обернулся…» «Ты смотрел, а я стояла, растерявшись, перед тобой, как будто сердце потеряла…» «Ты хотел, чтоб все, как раньше, то теперь ты мне чужой…» И так далее. Песни из Таньки лились, и все о том же. О рифмах она особенно не заботилась — какие уж тут рифмы, когда наконец душа рвется и можно сочинять без остановки. Восемьсот новых подписчиков за осень! Танька часто сочиняла прямо на ходу. Включит камеру, сядет с гитарой перед ней, начинает петь, что-то новое вспоминает, какую-то маленькую деталь — например, что на поляне, где Гошин друг рассчитывал познакомиться с ней поближе, стоял старый трухлявый пень, и из него росли цветы с темно-зелеными бархатными листьями и фиолетово-розовыми соцветиями. И вот — песня сегодня пошла в другую сторону, обросла новыми куплетами, закудрявилась…

Про самого Гошу пелось хуже, потому что она так понять и не смогла, что с ним произошло. Он ее еще и Вконтакте заблокировал. Можно, конечно, надеяться, что это Гошина бабушка ее заблокировала или заставила его, стояла над ним с ремнем или с утюгом раскаленным и кричала: «Блокируй, паразит!» Она часто кричала на Гошу, Танька слышала то и дело, как с их участка доносилось: «Поли огород, паразит! Воду выключай, паразит! Штаны застегни, паразит! Ходит, паразит, глазами зыркает!» Но он мог бы и не послушаться бабушку… Мальчики — странный народ. С логикой у них плохо. Точнее, ее вообще нет. Об этом Танька могла говорить с Никой до бесконечности, пока у Ники не кончалось терпение.

Ника, выслушивая в очередной раз Танькины воспоминания о ее летних приключениях, посоветовала ей искать «парня» среди мужчин постарше, лет двадцати семи, у тех хотя бы мозги есть, возможно, набегались уже по кустам и по полянкам. А сама взяла и влюбилась в ровесника, хлюпика, на тонких ножках, не очень уверенного в себе. Влюбилась? Ника взглянула на Кирилла, которого сейчас вынужденно обнимала за шею. Иначе бы она идти не смогла. Да, скорей всего, влюбилась. По крайней мере, он ей нравится, и ей приятно обнимать его за шею. Даже нога как-то меньше болеть стала, хотя она прыгает, то и дело оступаясь и задевая правую ногу.

— Давай чуть отдохнем. — Ника, запыхавшись, остановилась.

— Давай. — Кирилл выдохнул. — Фу, устал.

Они сели на большой валун, поросший живописным желтоватым лишайником. Он рос неровно, создавая удивительные узоры. Вот чье-то лицо, удивленно открытый рот, прищуренные глаза, вот кошка с тремя лапками, вот выброшенный вперед кулак… Ника погладила приятный теплый камень и посмотрела на Кирилла.

— Ты подружку мою знаешь школьную? Таньку?

Мальчик подумал.

— Толстая такая? С огромными сережками? Всегда в шортах ходит и черных колготках?

— Нет.

— Рыжеватая, с красными губами и пирсингом под губой?

— Нет.

— А! Маленькая, в черных кожаных брючках, и майка еще такая, как будто ничего нет, прозрачная?

— Да нет же! — засмеялась Ника. — Моя подружка Танька, симпатичная, невысокая…

— Не, я из вашего класса только этих знаю.

— Самых шлюшек назвал, — продолжала смеяться Ника.

— Не говори так, — нахмурился Кирилл.

— В смысле?

— В смысле, зачем ты так плохо о своих одноклассницах говоришь?

Ника чуть отодвинулась от Кирилла, который сидел совсем близко к ней, касаясь коленкой ее ноги.

— Говорю, как есть. Называю вещи своими именами.

— Не надо никого осуждать, — назидательно проговорил Кирилл.

— Ты баптист, что ли?

— Почему? Это же из Евангелия.

— Здорово, что ты Евангелие читал… Просто так настойчиво обычно сектанты проповедуют.

— Я не проповедую. Но почему ты так о девочках говоришь?

— Потому что они шлюшки. С седьмого класса с парнями гуляют.

— В смысле — гуляют? — глупо разулыбался Кирилл.

— Спят.

Кирилл покраснел и стал смеяться.

Ника вздохнула.

— Да. Твоя невеста еще в первом классе учится.

— А… откуда ты про них знаешь?

— Ведь самое интересное — это о таких девочках поговорить, правда, Кирюша?

— Нет. — Кирилл надул губы и отвернулся.

— Откуда знаю… Да потому что все об этом знают! Или мальчики в каком-то другом мире живут? Ты наше школьное порновидео не смотрел?

Кирилл покраснел теперь до самых волос и кивнул. Потом отчаянно замотал головой.

— Ну вот, так эту маленькую, «в кожаных брючках», как ты выражаешься, ты не узнал там разве?

Кирилл растерянно поднял брови:

— Но… это одно с другим не связано… Она же может быть хорошим человеком, правда?

— Правда! — опять засмеялась Ника. — На передок слаба, а душа чистая, котят жалеет, плачет, когда их топят… Это имеешь в виду? Только почему-то так выходит, что среди них как раз больше всего стукачек. Наша Лялька называет их «хорошими людьми», точно как и ты. Любой, кто готов стучать, — «хороший человек».

— О чем стучать?

— О том, кто и что про учителей говорит, кто деньги не сдавал на подарки ей лично…

— Ты кем собираешься быть? — вдруг перебил ее Кирилл.

Ника не удивилась перемены темы, у нее тоже иногда в голове так резко меняется направление мыслей.

— Не знаю еще. А ты?

— Нет, скажи мне сначала про себя.

— Я правда не знаю. Может быть, общественным деятелем. Может быть, тележурналистом, как… — Ника чуть запнулась. — Как мама. Или математиком. Я люблю логику, отдыхаю на самых сложных задачках.

— А мне мама говорит, что я буду бизнесменом, точно!

— Покупать подешевле, продавать подороже? — улыбнулась Ника.

— Нет, почему. Производить что-то буду. То, что всегда нужно. Лекарства например. Алкоголь…

— Хорошо, — кивнула Ника. — Мне особенно насчет алкоголя понравилось. Можно в одной части завода водку гнать, в другой — таблетки для печени и сердца. Настойку боярышника, корвалол… Спиртовые препараты.

— Идея… — разулыбался Кирилл. — Пойдешь ко мне мерчендайзером?

— Непременно!

— Не, я серьезно… Или… я забыл слово… идеямейкер… Так, что ли… Ну, в общем, тот, кто все придумывает. В русском нет такого слова. Вообще у нас язык неразвитый.

— Пойдем, Кирюша. Не начинай новую тему, а то я заведусь сейчас, — вздохнула Ника и с трудом поднялась. — Да черт… Ненавижу свою беспомощность… Не могу сама шагнуть даже. Уже жара такая, а нам еще так далеко идти… Ковылять, точнее. Подожди… Ты слышишь? — Она остановила Кирилла, который хотел что-то сказать. — Голоса слышишь?

Тот неуверенно кивнул и тоже прислушался.

— Я надеюсь, это не нудисты из бухты… — хотел пошутить Кирилл, но прозвучало это серьезно.

— Если настоящие нудисты — ладно, хотя я этого не понимаю, человек, сколько живет на земле, прикрывается…

Кирилл начал смеяться. Ника остро глянула на него, он хмыкнул, смеяться перестал, нарочито небрежно спросил:

— А дальше что?

— Но там есть еще люди, — как ни в чем не бывало продолжила Ника, — совершенно больные на голову, мы видели вчера на берегу: идут три девушки, в сари, как индианки, загорелые, как будто другой расы — темнокожие, тащат продукты из поселка — огромные пакеты с овощами, фруктами, бутыли с домашним вином литров по десять, наверно. А с ними дядька, лет сорока — с большим фотоаппаратом на груди, абсолютно голый, только на голове тряпочка какая-то кокетливая, и веревочки цветные на руке, все. Идет, философствует, про Гессе что-то говорит…

— Может быть, он просто свободу любит, во всем? — предположил Кирилл.

Ника выразительно скривилась.

— Даже жалко, что ты на мордашку такой симпатичный, — сказала она вслух то, о чем уже некоторое время думала, идя рядом с Кириллом и слушая его разглагольствования.

Кирилл аж поперхнулся, хотел что-то сказать, но не нашелся, лишь издавал нечленораздельные охи.

— Ты… что… вообще… ты… — наконец выговорил он.

— Подожди! — остановила его Ника. — Я, конечно, в обычной жизни могу за себя постоять… Но во‑первых, я не борец, а лыжница, а во‑вторых, сейчас у меня что-то с ногой… Давай, может, спрячемся? Вот за этот камень…

— Давай, — легко согласился Кирилл. — То есть я не боюсь, конечно, но… на всякий случай… Я вообще… защитить тебя могу…

— Давай быстрее. — Ника подтолкнула мальчика, сама держась за его плечо.

— Я не потому прячусь, что боюсь, — бормотал Кирилл, лихорадочно отдирая ветку, которая зацепилась за его широковатую футболку. — Просто надо всегда… разумно…

— Да, да… Помолчи лучше пока…

Они сели за камень.

— Кого здесь только нет, — проговорила Ника. — Рай для энтомолога. — Она отогнала прутиком большого светло-зеленого жука с огромными полупрозрачными клешнями. — Красивый какой…

Кирилл немного отодвинулся.

— Боишься? — усмехнулась Ника. — Арахнофоб?

Мальчик обиженно выпятил губу.

Ника хотела сказать что-то ободряющее, но, услышав приближающиеся голоса, приложила палец к губам:

— Тсс! Тихо!

Подростки замерли.