Цветочек

Наталья Аверкиева, 2019

Вильгельму повезло – он наследный принц и будущий король. Казалось бы, что еще нужно человеку для счастья? Но… В стенах дворца он бесконечно одинок. Кормилица умерла, отец не обращает на него внимания. Его мир настолько мал, что заключается в единственном человеке – служанке Лоле и огромной библиотеке, где принц часами изучает книги. Он никогда не был за пределами дворцовых стен, а за забавами мальчишек следит издалека. Томас – сын сержанта, душа компании и первый заводила среди сверстников. Он отлично дерется, ездит верхом и на особом счету у короля. Парень презирает принца и насмехается над ним. Однажды судьба сводит их вместе, ломая размеренную жизнь каждого. Теперь один должен убить другого, чтобы выжить самому и спасти друзей от гибели. Как поступить? Что выбрать – жизнь друга или возможность остановить неминуемую войну? Долг или дружба?

Глава 2. Томас

Марта одна за другой поставила на стол миски с кашей. Ханс разломил еще горячие лепешки. Разделил между сыновьями — самый большой кусок Ульриху (потому что ему сегодня на службу, а мать еще обед не собрала), поменьше — Якову (он сегодня ковалю помогает), еще меньше — Ральфу и Тому (им огородом заниматься да по хозяйству матери помочь надо). Ложки глухо и торопливо застучали по посуде.

— Том, а откуда у тебя такой синяк под глазом? — спросил насмешливо Яков.

— Где? — подскочил Том, ощупывая щеки около глаз.

— Ну, вот же, — тыкал пальцем брат. — Вот.

— Ну-ка, — повернула мать сына за подбородок к себе. — Какой синяк? Где? — Осмотрев лицо, она недовольно проворчала: — Нет никакого синяка, что вы выдумываете?

Том обиженно засопел, исподлобья глянув на улыбающегося брата. Зачерпнул кашу и отправил в рот полную ложку. Ребята разом громко заржали. Том покосился на них, медленно пережевывая пищу, опустил глаза и… Тошнота подкатила к горлу. Он закашлял, выплевывая кашу обратно в миску. Тщательно очищая рот. Вылетая из-за стола и бросаясь к ведру с чистой водой.

— Что случилось? — строго спросила мать.

Том ткнул пальцем в свою тарелку, куда Ральф умудрился подсыпать дохлых мух, пока Яков его отвлекал.

— Подумаешь, мухи, — философски произнес отец. — Не будет рот разевать.

— Старый черт! — заругалась Марта. — Я вот вам еду портить! Я тут готовлю-готовлю, только чтобы вас, дармоедов, накормить, а они мне мух ребенку в тарелку подкладывают! А ну, кто жрать это будет?

— Скорми уткам, — хихикал Яков. — Ну, ведь весело ж получилось.

Том прищурился, сжал губы и ничего не сказал. Выбежал прочь. Мухи — это самое безобидное, что его братья могли придумать. Отец, наверное, видел и ничего не сказал. Ну, как так можно? Он опять голодным остался…

У них в семье был установлен определенный порядок. Если отец поел, то и ты обязан успеть поесть. Если ты встал из-за стола, значит, теперь только на следующий прием пищи подойдешь к нему. Отец не разрешал таскать с кухни ничего, даже черствую краюху хлеба. А из-за братьев он частенько оставался голодным. Нет, они не издевались над ним открыто и при родителях, они делали это исподтишка, бывало что и поколачивали, если он отказывался выполнять их работу. Отец смотрел на это сквозь пальцы, хотя особо обижать не разрешал, говорил, что так закаляется характер. Матери было не до него. Том был поздним ребенком, нежеланным, поэтому и рос, как сорняк в огороде, у всех бельмом на глазу.

Он сидел на берегу, свесив ноги с обрыва, и наблюдал, как на той стороне девки купаются на мелководье. Настроение отвратительное. И есть уже не хочется. Зато хочется набить кому-нибудь морду. До крови.

— Ты чего тут? — сел рядом Густав. — Говорил же, что после обеда придешь.

Том не ответил, отвернулся.

— Опять со своими поругался? Что на этот раз?

— Я съел целую ложку мух с кашей, — буркнул Том.

Друг захохотал.

— Ну и как, вкусно?

— Хочешь попробовать? — зарычал он.

— Поплыли на ту сторону, Эмиль утром на рыбалку ушел, может быть, уже что-то поймал, — легко спихнул Густав его с обрыва. Том ловко съехал на пятках вниз. Скинул с себя рубаху, штаны и боты. Все плотно свернул и перетянул ремнем, чтобы не развалилось. Повернулся к Густаву и обреченно вздохнул, глядя, как тот распаковывается: сначала боты (у друга они были из тонкой телячьей кожи и идеально облегали ноги), потом котту из тонкого льна, затем батистовую рубаху, штаны и наконец-то брэ. Вот ради брэ цвета топленого молока и стоило на него пялиться. Они с Эмилем брэ не носили и вообще не понимали, зачем оно надо. Густав говорил, что так штаны не быстро мараются, а чего им мараться — встряхнул как следует, вот и не замарается ничего, а задницу подмыть — сам бог велел, и чего им мараться? Придумают же эти… аристократы… На самом деле Густав не был ни дворянином, ни крестьянином, ни воином. Его семья жила за городской стеной у самого леса и без нужды к ним никто не смел соваться. Он был правнуком Великой Унгины — самой искусной ведьмы за всю историю королевства. Настолько искусной, что даже Инквизиция не смогла достать ее. Короли ходили к ней с поклонами. Королевы бегали советоваться. Ее обереги спасали принцев от ранней смерти. Поговаривали, что и Цветочек ею заговоренный. Уж сколько раз мальчишку убить пытались. Врут, небось. Хотели бы убить, обязательно бы убили, а он все живой, здоровее не бывает. Только ущербный какой-то. А еще Густав рассказывал, что его бабка (ну то есть прабабка, но с приставкой пра — громоздко), так вот, его бабка умела разговаривать с душами мертвых, вызывать их, отчитывала приговоренных к смерти другими ведьмачками в особом гробу, который хранился у нее в тайной комнате. Иногда она могла обернуться черной кошкой и пойти подкараулить младенцев в полнолуние, чтобы через крик отнять у них счастье. Могла взглядом молнию сотворить, пошептать слова особые и дождь средь ясного неба устроить. Том не поверил бы в эти враки, кабы они с Эмилем однажды не залезли в ту самую тайную комнату и не увидели тот самый особый гроб, который стоял в круге, очерченном углем, а вокруг свечи… так много свечей, что в срубе без окон светло было как днем. В том гробу лежала сама баба Унгина — руки на груди, платок на голове, глаза… белые… Они еще с Эмилем спорить начали — померла или нет. Вдруг белые глаза как-то сами собой изменились, тонкие губы скривились и… Унгина села. То, как они орали и удирали из того чертова дома, слышала и видела вся округа. Казалось, что они даже заикаться начали. Хотя, да, Том от страха заикаться начал, а Эмиль вообще онемел. Спасибо Густаву. Принес от бабки какое-то горькое пойло, все как рукой сняло, а то ходили, как два немтыря, слова не скажешь. А вообще она хорошая. Пирожки с малиной вкусные печет, их с Эмилем привечает, о делах расспрашивает. Это она посоветовала им к королю в солдаты податься, сказала, что отец (король-отец то есть, она его всегда так называет — король-отец) всему обучит, ему только в радость будет. Густаву тоже не мешало бы научиться мечом владеть, хотя у него словом лучше получается врага остановить, чем делом. Том однажды спросил у ведьмы, почему его в семье так не любят, братья дразнят все время, насмехаются, хотел попросить, чтобы камни баба Унгина кинула, посмотрела, что и как у него на роду написано, интересно ведь, может она шепоток какой знает, чтобы ему хоть немного счастья улыбнулось. А она сказала, что и без камней все знает давно. Велела друзей всегда держаться. Только таких, настоящих, которые ради него жизнь отдадут не задумываясь. А отец его любит, очень любит. Вот Том и держался поближе к Эмилю и Густаву. А с королем вообще смешно вышло. Как-то они пролезли на задний двор королевского замка, а там только-только дубовую бочку сгрузили с рыбой, все разошлись куда-то. Эмиль тут же сунул нос в бочку, потому что рыба — это его слабость, и ему обязательно хотелось понять, чем же самого короля кормят. А таааам… чего только нет! Особо он поразился рыбине с длинным носом. И давай ее ловить голыми руками! Том на страже стоял, но так увлекся, что сам начал ему помогать. И вот когда они изловили ту огромную гадину с длинным носом, вытащили ее из бочки и обмазали песком, чтобы удобнее тащить было, за спиной раздался голос:

«Куда понесли?»

Том бросил рыбину и рванул вон со двора, а когда обернулся на бегу, то понял, что король сцапал Эмиля. Пришлось возвращаться. Не бросать же друга.

«И что мне с вами делать?» — поинтересовался король, крепко держа Эмиля за ухо, отчего тот постанывал и попискивал.

«Отпустить, — растерянно дернул Том плечами, нервно комкая конец пояса. — Мы же… ничего не сделали».

«А кто мою стерлядь украсть хотел?» — улыбнулся монарх.

«Ух ты! Это стерлядь? — позабыв про ухо, восторженно воскликнул Эмиль. — Никогда не видел. Только слышал о ней. Так вот ты какая…»

А потом они втроем ели эту стерлядь и облизывали от удовольствия пальцы. Король даже угостил их вином, только Тому оно не понравилось. А когда парень окончательно захмелел, то и вовсе набрался наглости и сказал:

«Нам баба Унгина сказала, что вы нас ратному делу научите. Вот мы и пришли. Учите».

Король захохотал, хлопнул его по плечу, так, что Том едва стерлядь обратно не срыгнул, и сказал, что государственных дел у него много, но так и быть, возьмет их в ученики. А если еще кто с вашей улицы захочет стать воином, то так и быть, пусть Том сам решит, кого брать, а кого нет. На том и разошлись.

— Чего вчера-то было? — спросил Густав, лениво поворачиваясь к солнцу то одним боком, то другим, чтобы побыстрее обсохнуть со всех сторон. С мокрых светло-русых волос капала вода, сбегая по бледной груди и плечам

— А что вчера было? — лукаво глянул на друга Эмиль, вытряхивая на землю рыбу из садка. Его рыжие волосы отливали золотом в солнечных лучах. Том даже зажмурился.

— Говорят, принц с коня свалился. И ему в этом кое-кто помог.

— Аааа, — протянул он. — Ты об этом. Ну, да, сдурил я как-то. Мне почему-то казалось, что Цветочек умеет ездить верхом.

— Все равно смешно было. Он потом никак встать не мог. В грязи ноги разъезжались. Я чуть от смеха не лопнул. Он еще так глянул на меня зло, — захихикал Том, зябко обнимая себя за плечи и переминаясь с ноги на ногу. Все ж купаться в мае рановато, пусть и жарко уже, но вода все равно не прогрелась.

— Угу, — поддакнул Эмиль. — Ты вот можешь представить его нашим королем? Вот его надо будет защищать, под его знамена вставать, его слушаться… А эта рохля даже верхом ездить не умеет, зажатый какой-то, меч взял, так чуть ручки тоооооненькие не переломил. Хоть бы уж отца не позорил.

— Ага, — кивнул Том, клацая зубами от холода.

Густав усмехнулся и скептически покачал головой.

Они сидели втроем у костра и жарили плотвичку и окуней на веточках. Внизу под костром запекался судак. Густав обмотал тушку какой-то травкой, а Эмиль обмазал ее толстым слоем глины. Том сгреб костер в сторону и быстро вычистил ямку. Затем они положили туда рыбу и все это сверху обратно засыпали красными углями. Они действовали быстро и слаженно, понимая друг друга с полуслова. Потом болтали ни о чем, о пустяках, передавая кувшин с молоком по кругу. Через некоторое время Том насытился и подобрел. Отвалился рядом на травку, подставляя впалое пузо солнышку. Закрыл глаза от удовольствия — хорошо-то как… Кузнечик совсем рядом поет. Друзья о чем-то тихо говорят. Зевнул… И задремал.

А вечером отец взял крапиву и отходил его со всей дури вдоль хребта — про огород-то он напрочь забыл. Да и Ральф потом пендаля отвесил, сообщив, что Том минимум три дня будет за него вкалывать, и пусть только слово против скажет — Ульрих быстро его норов усмирит. Почему-то Ульрих всегда горой стоял за средних братьев и люто ненавидел самого младшего. И хоть отец в обиду его не давал, а мать всегда старалась защитить, но разве ж родители знали, что зажать Тома где-нибудь в темном углу, толкнуть в хлеву, подставить подножку или окатить грязью — это было самое любимое тайное развлечение братьев. А под словом «вкалывать» скрывалось, что Том теперь не только хлев будет один чистить и за скотиной ходить, но и матери по хозяйству и с огородом будет один помогать. При этом Ральф будет стоять рядом и делать все возможное, чтобы брату жизнь медом не казалась. Нет, Том пробовал жаловаться — тогда братья устраивали ему темные, Том пробовал сопротивляться — братья подставляли его, Том старался как-то пресечь все это, но потом понял, что на каждый его чих, они все равно придумают три «будь здоров» и один хуже другого. Он прятался на сеновале, в одиночестве переживая свои неприятности, и с горечью думал, что жизнь — штука весьма несправедливая.

Через неделю, когда его рабство на Ральфа закончилось, Том смог наконец-то выбраться во дворец. Король встретил его с радостью, спросил, как он себя чувствует.

— Ну, по крайней мере, он уже так не кашляет, — с глубокомыслием на лице сообщил Эмиль.

— Уже не кашляю, — эхом повторил Том.

— А мне Эмиль сказал, что ты приболел. Вы же купались, да? Холодно еще. Ханса нет, спросить не у кого, хотел уж гонца до вашего дома посылать.

— Ваше величество так добры ко мне, — повесил он голову, краснея. — Не стоило беспокоиться.

— Запомни, мой мальчик, для короля нет ничего важнее его подданных, — приобнял за плечи монарх.

— Важнее даже сына? — неожиданно выдал Том и сам испугался.

Король рассмеялся.

— Идите, берите кинжалы, я научу вас их метать, как янычары. Знаете, кто такие янычары?

Мальчишки замотали головами.

— А мне вот довелось с ними познакомиться…

И полился рассказ неспешной рекой о путешествиях и дальних странах, о людях в смешных обмотках на головах и широких штанах, собранных на щиколотках, о славных боях и победах. И ставил король руку своим будущим воинам, объяснял, как кинжал держать да ветер ловить, как целиться и как не порезаться, как летит острое тонкое лезвие и в дерево вонзается. Вечером собрали мальчишки королевский табун и ушли в ночное — отрабатывать броски, чтобы потом показать королю, какие они воины искусные, как быстро всему учатся.

— Эмиль, вы без меня лошадей отгоните? — беспокойно спросил Том, поглядывая на красно-желто-розовый горизонт. — Мне б домой. Отца нет — он через пару дней вернется. Сейчас все на Ульрихе. А он мне голову оторвет, если я скотину не покормлю и корову не подою, на пастбище ее не выгоню. Не успею я и табун отогнать, и дома дела переделать до его пробуждения.

— Слушай, ну давай я с ним сам поговорю? Хочешь, с ребятами его где-нибудь встретим да объясним что почем? Ты ж, считай, на службе у короля, ты не просто так где-то с девками балуешься. Или бабу Унгину попрошу понос на них наслать, если обижать тебя будут. Ну, ты не хочешь, давай я. Том, от меня куска не отвалится.

— Не надо… Я сам… Как-нибудь… — тихо-тихо ответил он. — Я через западные ворота пойду, так быстрее. Ты гони табун через брод к северным воротам. А я в нашем месте переплыву да прямиком до дома рвану. Успею.

— Я все равно с бабой Унгиной поговорю, — упрямо поджал Эмиль губы.

Том улыбнулся, попрощался с друзьями и бегом понесся через луг к реке. Надо успеть до того, как Ульрих проснется, иначе быть битым опять. Не дай бог, если с отцом что-то случится, братья со свету сживут. Мать хоть и заступается, но чем старше сыновья становятся, тем меньше они ее слушают. Быть ему битым…

В этом месте река делала резкий поворот. Берег здесь неровный — то вздымается вверх высокими стенами, в которых устраивали свои жилища стрижи и ласточки, то пологий и болотистый. Перед самим поворотом совсем мелко, там девки любят купаться до самого сентября, а вот за поворотом место узкое и глубокое, там рыба хорошо ловится, Эмиль сети ставит. Там омуты — купаться опасно, но они втроем очень хорошо плавают и им не страшно.

Том выбежал на песчаный берег, не заметив невдалеке у кустов каких-то людей. Скинул промокшие от росы боты, принялся развязывать тесемки ремешка, чтобы снять штаны и рубаху.

— Девственник.

Он дернулся, словно его кольнули в спину, отшатнулся в сторону, оборачиваясь. Перед ним стояло шесть разновозрастных женщин и девушек. Голые, с распущенными волосами и какими-то ожерельями из костей на груди.

— Все так, как сказали кости, — мрачно произнесла седая тетка с безумными черными глазами и обвисшей грудью.

Том попятился к воде, кожей чувствуя исходящую от нее опасность.

— Кровь девственника продлит жизнь.

Он криво улыбнулся и опрометью кинулся к реке. Они не догонят его. Не смогут. Он слишком хорошо плавает.

— Стой! — приказала колдунья.

И Том кулем рухнул на песок, не в силах шевелить ни рукой, ни ногой.

Женщины подошли к нему, перевернули на спину.

— Девственник, — удовлетворенно повторила она. — Подготовь его, — посмотрела на взрослую грузную женщину, потом повернулась к молодой: — Принеси мне тряпку со своей первой мертвой кровью. А ты, — ткнула кривым пальцем в самую старшую, — дай мне тряпку со своей последней мертвой кровью. И мне нужна живая кровь девственницы, — глянула на самую молоденькую девочку. Та покорно выставила руку.

Том крутил головой и мычал, из глаз, наполненных ужасом, текли слезы. К женщинам приблизилась крупная молодая женщина. Она заметно нервничала.

Та, которой велели подготовить его, и еще одна, примерно одного с первой возраста, стянули с беззащитного мальчика рубаху и штаны и начали завязывать на его запястьях и ступнях веревки. Растянули их в стороны. Узлы затянулись, пережимая кровь.

— Сильнее! Тяните сильнее! — приказала ведьма.

Женщины и девочки с силой начали растягивать веревки, словно пытаясь разорвать пленника на части. Ведьма хищно улыбнулась, доставая ритуальный нож:

— Кровь девственника продлит жизнь.

Щелкнула пальцами, и Том почувствовал, что вновь может двигаться. Он начал отчаянно извиваться, пытаясь вырвать веревки из рук мучительниц. Старуха склонилась над ним и рассмеялась сухим, каркающим смехом. Занесла кинжал над животом, явно собираясь выпустить ему кишки. Том крутанул головой и заорал от нестерпимой боли, жгучего стыда и липкого страха.