Бунт османской Золушки

Наталья Андреева, 2022

Турция, 1640 год. Восемнадцатым султаном огромной Османской империи становится Ибрагим по прозвищу Дели – безумный. Среди его странностей любовь к толстым женщинам. По приказу султана к нему во дворец свозят самых пышных красавиц. Так в гарем попадает необъятная Ашхен. Еще раньше ее родной брат, красавец Баграт, сумел стать любимым пажом падишаха. Выросшие в нищете, брат с сестрой мечтают о богатстве и власти. Для этого надо прибрать султана к рукам. Но как, если его поступки непредсказуемы? И начинается захватывающая игра между жизнью и смертью… Сегодня ты идешь по Золотому пути, а завтра твой труп могут вынести из дворца через Ворота Мертвых. Чем же все закончится для Шекер Пара и ее брата? Ведь у них так много врагов…

Четыре года спустя

В спальне у падишаха стоял удушливо-мускусный запах. Он витал во всех коридорах и галереях похожего на запутанный лабиринт огромного гарема, в убогих комнатах для рабов и в роскошных покоях у фавориток, в общей спальне многочисленных султанских наложниц и там, где жили неприкасаемые, его жены, оседая на плотных, непроницаемых для солнца занавесях и мягких ворсистых коврах. Вился из окон, мешаясь с ароматом цветущего сада, и даже в просторном дворе валиде, всесильной матери султана, никуда от него было не деться.

Но особенно густым и стойким этот запах был там, куда мечтали попасть сотни томящихся за толстыми стенами красавиц. Там, откуда путь лежал к несметному богатству и безграничной власти. Сам этот запах был запахом денег, их ежедневно сжигалось несметно, улетало в воздух, но такова была воля падишаха. Султан Ибрагим повсюду велел поставить курильницы, и жгли в них одну-единственную серую амбру. Пряный и сладкий одновременно, опьяняющий и возбуждающий, ее аромат вводил в транс не только самого султана. Казалось, все вокруг находились под гипнозом. И безумствовали, забыв о приличиях.

Сегодня снова был черный день. У султана случился очередной приступ. Валиде, всесильная Кёсем-султан, была изгнана из покоев сына. Ибрагим метался на ложе, ревя как зверь. Ему снова чудились кошачьи шаги палачей, и шелковый шнур впивался в нежную кожу султанской шеи, под самый кадык. Ибрагим хрипел и задыхался, сучил ногами и молотил руками по шелковому покрывалу:

— Джинджи!!! Пусть он придет! Где мой наставник?! Джинджи-и… сюда-а… — молил падишах.

Кёсем-султан кусала губы от злости. Влияние Джинджи-ходжи, которого Кёсем сама когда-то привела во дворец, отчаявшись приобщить единственного оставшегося в живых сына к обществу женщин, чтобы заполучить наследника великой династии, неумолимо росло с каждым днем. Казалось, вся султанская казна постепенно перетекает в бездонные карманы этого то ли святого, раз он ходжа, то ли мага, обладающего гипнозом. Джинджи-ходжа — злой гений, без которого султан Ибрагим не садился теперь в карету и не выходил даже в сад, на прогулку.

— Валиде, как быть? — угодливо склонился перед Кёсем-султан кизляр-ага, глава всех евнухов и второй человек в гареме. — Повелителя опять мучают головные боли. У него припадок, — и черный как ночь великан понизил голос до шепота.

— Хорошо. Позовите Джинджи-ходжу, — сдалась валиде.

Высокий красивый ичоглан, любимец Ибрагима среди пажей, кинулся седлать коня. Джинджи-ходжу на днях изгнали из дворца. Он уезжал с надменной улыбкой. Ичоглан был уверен, что долго ему искать наставника султана не придется. Возможно, сам ходжа и наслал сегодня черное колдовство, чтобы Повелителю вновь почудились шаги палачей и к нему вернулись бы детские страхи.

— Следи в оба, понял? — велела пажу валиде, когда Джинджи-ходжа вошел в покои стонущего султана Ибрагима. — Я хочу знать, что он там делает, этот колдун.

Ичоглан незаметно скользнул в султанские покои. В одной из четырех огромных комнат стояло необъятное ложе, на котором навзничь лежал падишах. Ичоглан не стал туда входить, затаился в смежной комнате, кабинете. Ибрагим нуждался в любимом паже всегда, когда бодрствовал. И только ночью, пока султан развлекался с наложницей, у его ложа стояли черные служанки-эфиопки, держа горящие факелы. Ибрагим не выносил одиночества. Это была одна из его странностей.

Падишах наелся им досыта, пока жил взаперти, в Кафесе. Стоило Ибрагиму остаться одному, как он тут же думал о заговоре, который зреет за закрытыми дверями. И боялся, что его убьют. Толпящиеся вокруг слуги успокаивали Ибрагима: значит, он еще султан, коль все ищут его внимания. И еще он не выносил темноты, требуя яркого света и ночью. Однажды с рабыни, которая заснула и не уследила за факелами в султанской спальне, сняли кожу кнутом, заживо. Несчастная умерла не сразу, пытку то и дело останавливали, чтобы привести девушку в сознание, и от ее криков леденели все, кто жил в гареме. Ибрагим заставил и наложниц, и слуг если не смотреть, то слушать, открыв все окна во двор, где истязали эфиопку. Евнухи зорко следили за тем, чтобы девушки от них не отходили, пока длилась казнь.

Сам Ибрагим стоял на балконе и упивался этими криками. Его ужас был неописуем, когда он проснулся ночью в полной темноте. Будто в могиле. Его парализовало от страха, какое-то время султан и впрямь не мог дышать, и теперь Ибрагим нуждался в знаках своей безграничной власти. Поэтому он и заставил весь гарем смотреть на пытку.

С того дня черные служанки, похожие на тени, не покидали его покоев и ночью, то и дело меняя факелы. Ведь все рабыни были частью гарема. Так чего и кого стесняться?

Но днем их заменяли пажи. Их было много, человек сто, все они проходили обучение во дворце Топкапы, здесь же и жили, из них готовили дворцовую челядь. Вся османская знать мечтала, чтобы среди пажей были их дети, но проникали в Топкапы и безродные, взятые по девширме.

Любимец Ибрагима пользовался особыми привилегиями. Именно он передавал всей остальной челяди распоряжения повелителя, который выделял этого ичоглана среди всех своих слуг за отменную память и сообразительность. Поэтому на пажа давно уже перестали обращать внимание. Он стал тенью повелителя, его устами, а за пределами султанских покоев ушами и глазами падишаха.

Ичоглан, стараясь быть незаметным, внимательно следил за всеми действиями колдуна. И увидел, как Джинджи-ходжа развязывает свой мешочек.

— Что стоишь, ичоглан? — резко обернулся вдруг ходжа. Паж вздрогнул: у него глаза на спине, у этого черного колдуна! — Принеси кипяток!

— Какой чай прикажете заварить? — угодливо склонился юноша.

— Я сам! Принеси кипяток и отойди!

Ичоглан, слившись с тяжелой, сплошь расшитой золотом парчовой занавесью, жадно смотрел, как колдун кладет на крышечку заварочного чайника кусочек все той же серой амбры и льет через него кипяток. А в чайнике лежат какие-то травы, которые ходжа достал из своего заветного мешочка. Поплыл дурманящий запах, и паж невольно закрылся рукавом кафтана. Джинджи-ходжа поднес дымящуюся чашку к губам Повелителя. Когда султан выпил дурманящее зелье, ходжа достал веревку. Юноша принюхался: пахнуло чем-то горьким, вроде бы полынью.

Султан затих, а колдун, выпив зелья из того же чайника, вошел в транс и, раскачиваясь, принялся завязывать на веревке узлы и над каждым читать заклинание:

С первым узелком мое заклинание начинается…

Со вторым узелком оно сбывается…

С третьим узелком магия освобождается…

С четвертым узелком заклинание закрепляется…

С пятым узелком оно прорастает в плоть…

С шестым узелком к небу летит мое слово…

С седьмым оно закон…

С восьмым моя магия нерушима…

С девятым да пребудет со мной великая сила!

Завязав последний, девятый узел, ходжа дотронулся им до покрытого испариной лба султана. Ибрагим забился в припадке, застонал, потом откинулся на подушку, закрыл глаза и затих. Ичоглану показалось, что падишах уснул. Колдун подул на узлы и неторопливо спрятал веревку обратно в свой страшный мешок.

— Когда повелитель очнется, он будет здоров, — торжественно объявил Джинджи-ходжа. — Я забрал с собой его страхи.

«Это сихр, — в ужасе подумал паж. — Колдовство, черная магия. Ходжа использует могущество джиннов! Недаром его называют Джинджи-ходжа! Запретная магия, дьявольская. Это великий грех! Валиде должна знать…»

Он отступил, согнувшись в низком поклоне и пряча от колдуна глаза, в которых застыл ужас. Ходжа стукнул согнутыми пальцами в массивную дверь, которую тут же услужливо распахнули перед ним стражники. Стоящая за дверью валиде протянула ходже мешочек с золотом.

— Храни вас Аллах, валиде, — в голосе ходжи была насмешка. — Надеюсь, мои покои все еще свободны? Ведь я Наставник Повелителя, мюдеррис в медресе Сулеймание и кади Галаты. Сиятельная валиде все еще нуждается в моих советах? — вкрадчиво спросил он.

Кёсем-султан через силу нагнула гордую и все еще красивую голову:

— Во дворце Топкапы вам рады, Джинджи-ходжа.

Когда колдун ушел, она резко повернулась к дверям султанских покоев:

— Исмаил!!!

И тут же из спальни раздался надтреснутый голос Повелителя:

— Исмаил!

Валиде отступила. Сегодня для нее был плохой день. Джинджи-ходжа опять победил. Но война была объявлена. Кёсем-султан никогда не отступала. Не собиралась и на этот раз. Любимый паж Повелителя ей поможет. Все любят золото, и мальчик не исключение…

* * *

— Принеси мне воды, Исмаил, — хрипло сказал султан.

Он долго и жадно пил, потом ичоглан аккуратно и нежно промокнул мягкой душистой тканью щеки и бороду султана.

— Какие приказания будут у моего повелителя?

— Я хочу женщину.

— Прикажете позвать Турхан-султан?

— Нет! Не ее! Она совсем помешалась на сыне! Только и говорит, что о мальчишке! Не будь он еще щенком, я приказал бы его задушить. Я знаю, мать и старшая хасеки хотят посадить на трон Мехмеда!

— Повелитель…

— Позови наложницу. Девственницу.

— Прикажете, чтобы ее выбрала валиде?

— Нет! Ты.

— Мне запрещено входить в гарем, о великий султан, — низко склонился паж.

— Да, я вспомнил… Кизляр-ага пусть выберет девушку и велит ее подготовить.

— Как прикажет повелитель, — ичоглан поклонился еще ниже и стал пятиться к дверям.

— Стой! — велел ему Ибрагим.

Паж замер.

— Иди сюда, — позвал его султан. Исмаил осторожно приблизился. Он увидел, что зрачки у повелителя расширены, отчего глаза его кажутся бездонными, как ледяные колодцы. Это действовал наркотик. Исмаил невольно почувствовал, как от страха леденеют руки. — У тебя красивое лицо. И голос приятный. Скажи, ты уже был с женщиной?

— Нет, повелитель. Я служу своему султану день и ночь.

— Сколько девушек наверняка об этом пожалели, — насмешливо сказал Ибрагим. — Вот тебе моя награда: я пришлю тебе одну из моих наложниц. Все равно я собирался ее казнить. Она была хороша, пока не стала дерзить. И перед смертью я ее награжу. Ты проведешь с ней ночь, она научит тебя всему. А ей есть чему научить девственника. А потом ты сам зашьешь ее в мешок и отдашь черным евнухам, которые бросят ее в Босфор. Сделаешь? — и султан требовательно посмотрел на юношу. — Подними глаза! Смотри на меня!

Ичоглан посмотрел на султана сквозь свои огромные и длинные ресницы, словно через паранджу, стараясь, чтобы его взгляд не был дерзким:

— Я сделаю все, что прикажет мой султан.

— Какие у тебя красивые глаза! Будь ты девчонкой, я бы тебя поимел. Впрочем, ты слишком уж тощий.

Ичоглан низко нагнул голову, погасив улыбку. Все знали о склонности султана к пышным женским формам.

— Ступай, — милостиво кивнул Ибрагим. — Завтра расскажешь мне, громко ли девчонка кричала, когда ее зашивали в мешок.

… Она кричала громко, но сначала от страсти. Наивная девушка вдруг подумала, что ее хотят отпустить. Выдать замуж, как это было заведено в султанском дворце, когда наложница наскучила Повелителю. И этот юный красавец, о счастье! Достанется ей в мужья!

Ей было всего семнадцать, глупышке. Маленькой девочкой ее привезли во дворец, где сделали из нее усладу для властелина, научив всем тонкостям плотской любви.

Исмаил не сдерживал себя, главная ценность наложницы — ее влагалище влажное и узкое, несмотря на то что девушка давно уже не была девственницей. Рабынь султана тренировали часами, заставляя танцевать, не расплескав ни капли жидкости, впрыснутой во влагалище, и только сдав нелегкий экзамен, они бывали допущены к ложу Повелителя.

Любимый ичоглан султана тоже держал сейчас экзамен. Женские чары не должны быть сильнее преданности правящей династии. Чувствуя, как в нем взрывается очередной фейерверк, так что низкий потолок маленькой убогой комнаты становился похож на небо, усыпанное звездами, Исмаил старался не думать о том, что будет утром.

— Еще… еще… — стонала девушка, беспрерывно гладя его мускулистую спину и плечи и не стесняясь слезинок, то и дело катящихся по ее щекам. Слезы счастья от неимоверного наслаждения. Она первая у этого красивого юноши, который познал сегодня женщину. Разве можно такое забыть?

Он заставил себя смотреть ей в лицо, когда открыл загодя приготовленный мешок.

— Что это? — в ее светлых глазах застыл ужас.

— Полезай.

— Зачем? Не-ет… — она наконец поняла и упала на колени. И заплакала теперь уже от страха. Ее трясло. Из открытого кожаного мешка на девушку смотрела смерть. — Исмаил, спаси меня, спрячь! Султан ничего не узнает! Заплати евнухам, дай им золото! Я тебе все отдам! У меня много золота! Я хочу жить!

Он не выдержал и ударил ее в висок, сильно и точно, чтобы девушка потеряла сознание. Его учили таким ударам. После чего засунул ее в мешок и стукнул в дверь. Евнухи словно ждали. Исмаил понял, что за ним следили всю ночь. Он только что выиграл у судьбы главный приз: жизнь. Поддайся он мольбам султанской наложницы, в Босфор полетели бы два человеческих тела. И он сейчас судорожно рвал бы ногтями кожу, стоя на дне в затянутом мешке, набитом камнями, и пытаясь выбраться. А его легкие стремительно наполнялись бы водой. Завтра о нем уже никто бы не вспомнил.

… Султан Ибрагим провел эту ночь гораздо хуже. Девушка, которую выбрал для повелителя глава черных евнухов кизляр-ага, Ибрагиму не понравилась. Она была слишком уж старательной. Как ее учили, едва войдя в двери султанских покоев, упала на колени и поползла к ложу, на котором возлежал правитель. После чего долго целовала край этого ложа, не решаясь припасть даже к одежде самого султана. Слишком робкая, слишком послушная. И тощая. Да, тощая, хотя наложница далеко не была худышкой. Ибрагим злился от того, что никто не хочет его понять, ни мать, ни кизляр-ага. Мол, женщине не обязательно иметь грудь. Вся ценность наложницы ниже пояса.

Там, как и всегда, было влажно и сладко. Хотя не так уж и влажно, напуганная девчонка не смогла сделать все так, как ее научили. Она боялась. Главным образом не угодить и лишиться возможности и дальше приходить на хальвет. А ведь ее подготовили. Ибрагим едва сумел кончить. Последнее время — это случалось с ним все чаще, не помогали даже проверенные средства из богатого арсенала Джинджи-ходжи.

Он привычно скосил глаза на толстую эфиопку, высоко поднявшую факел в изголовье султанского ложа. Та, словно обо всем догадавшись, выпятила пышную грудь. Султану нельзя брать черных наложниц, у членов династии кожа должна быть светлой, потому в такой цене европейки. Но Ибрагим предпочел бы сейчас чернокожую толстуху-служанку белобрысой девчонке, которая неумело изображала сегодня ночью страсть.

Она стонала так громко, что Ибрагим разозлился. Все ложь и притворство. В огромном дворце ему не с кем поговорить по душам, кроме Джинджи-ходжи. Султан давно уже не занимается государственными делами, с тех пор как мать и ходжа только и делают, что стараются его развлечь. Но делают они это скверно.

… — Ты можешь идти, — наложница поспешно встала, подхватив одежду, но тут же опустилась на колени и задом поползла к дверям, изо всех сил стараясь, чтобы повелитель не увидел ее округлые ягодицы.

Ибрагим отвернулся. Скверное утро. В душе пустота, страх ушел, но она ничем не наполнилась. А тело устало, но это не та приятная усталость, которая любое утро делает прекрасным. Скорее физическое истощение, причем напрасное. Хоть бы она забеременела, эта девчонка, и этой ночью он, османский султан, потрудился не зря.

Как только наложница вышла за дверь, в султанских покоях неслышно появился огромный кизляр-ага. Двигался он удивительно тихо для своего роста и веса. Словно гигантская черная кошка. У него были вывернутые губы, на которые султан всегда смотрел с интересом: только чернокожие могут быть так уродливы. Огромный приплюснутый нос, маленькие глазки, зато массивный подбородок, и, слава Аллаху, ушей под чалмой не видно. Они, скорее всего, также уродливы.

— Повелитель доволен? — низко склонился кизляр-ага.

— Пошли ей подарок, — сквозь зубы сказал султан. — Если Аллаху будет угодно, родится еще один шехзаде.

— Бисмиллях! — воздел огромные черные руки кизляр-ага.

— Позови Исмаила. Он жив?

— Повелитель приказал избавиться от мальчишки, если он попытается сбежать вместе с наложницей…

— Ну? — Ибрагим нетерпеливо подался вперед.

— Он выдержал экзамен. Хотя… — кизляр-ага заколебался.

— Я хочу знать все! Говори!

— Он оглушил ее, перед тем как засунуть в мешок. Не смог слушать отчаянные крики женщины. Значит, сердце у мальчика еще не очерствело.

— Сколько ему?

— Семнадцать, Повелитель, — прошипел черный евнух, который ненавидел смазливого пажа.

— Пусть живет. Через год я устрою ему новое испытание. А пока позови его. У него красивое лицо и приятный голос. Я достаточно смотрел на тебя, моему взгляду надо отдохнуть, — и султан хрипло рассмеялся.

— Мое уродство смешит ваших наложниц, о Повелитель, — нашелся кизляр-ага. — Будь я красавцем, таким как Исмаил, разве вы смогли бы доверить мне гарем?

— А ты неглуп. Ступай. Пусть придет мальчишка. Хотя… Сегодня ночью он стал мужчиной. Я хочу спросить: каково это?

«Щенок напрасно думает, что все закончилось», — насмешливо подумал кизляр-ага, когда за ним закрылась дверь султанских покоев. Глава черных евнухов давно уже хотел избавиться от Исмаила. Султан явно выделял из всех своих пажей этого ловкого юношу и постоянно держал его при себе. Нельзя допустить, чтобы влияние Исмаила на Повелителя только росло.

«Если он глуп, то сейчас станет хвастать своей мужской силой. Евнухи старательно сосчитали, сколько раз женщина была удовлетворена. Повелитель давно уже испытывает неуверенность перед хальветом. Услышав о постельных подвигах своего пажа, султан разозлится. Исмаил сам выроет себе могилу».