Над синевой во мгле

Наталья Бердская, 2022

От автора: Писатель наблюдает за жизненными ситуациями людей и результаты выкладывает на свои белые листы. Так в переплетении с художественным вымыслом и философскими размышлениями, складываются страницы. В моём произведении каждая глава имеет эпиграф – это я подглядела у А.С. Пушкина в его прозах. В этой книге описывается путь самоотверженной Инги, твёрдо идущей по жизни преодолевая преграды. На её пути встречаются и сильные личности, и трагические ситуации. Жизненные принципы Инги, помогают ей вымостить свою дорогу, и пройти свой путь. На страницах книги разворачиваются неподдающиеся человеческому представлению – преодоления. Неужели такое может быть? – Может!

Глава 4

Порой и мёд можно обратить в желчь.

Хилари Мантел «Зеркало и свет»

Инга шла по коридору с застывшей улыбкой на лице, подаренной Кирей.

«До чего же он обаятельный! Стоило пообщаться, и как солнце выпила. Говорит простые вещи, а смешно. Видно, у юмористов своя вибрация, идущая от головы. Киря относился к тем светлым людям, которые банальность и обыденность меняют на хорошее настроение», — Инга шла и утопала в своих размышлениях — к чувству юмора она относилась с великим почтением. Она уверена, что юмор — это особая зона в голове, которая даёт преимущество замечать детали, впрыскивая в них смешливые нотки с живой остротой ума и не нарушая границ разумного восприятия.

«Киря далеко не красавец, — думала Инга. — Первое впечатление о нём было так ловко обыграно, и передо мной стоял не суслик, а очень обаятельный и очень привлекательный молодой человек. Юмор — это не просто смех и умиление, это сложная функция мозга — так утверждают учёные. Человек, обладающий юмором, способен выйти из сложной для него ситуации легко и достойно, т. е. обыграть умом неудобное и неприятное».

«Да! — согласилась Инга с учёными. — Чувство юмора — это Божий дар. Но если человек “шутит”, обижая и унижая, пересекая грань хорошего и здорового, это уже не юмор — это цинизм. Шутить не для смеха окружающих, а для истерии своих амбиций — это не юмор. Обида — это антипод юмора, и уж точно не от Бога».

И незаметно её мысли скатились от позитива к негативу: «…обида… антипод… не от Бога…», и это вносило настораживающие нотки. Инга всегда прислушивалась к предупреждениям «НИОТКУДА», но времени на размышления не осталось. Она уже подошла к двери Нино, постучалась и вошла, держа в руках наброски моделей.

В кабинете, помимо Нино и Леры, присутствовали двое мужчин. Один из них, лет сорока пяти, сидел рядом с Лерой и был похож на нерпу — с большими глазами и расплывчатым широким носом. Лицо было гладким, без морщин. Нет морщин — нет судьбы. Лицо Толстого, как про себя его определила Инга, было раздутым, а точнее надутым. Его мысли, поступки, действия были стёрты с его лица: добрый или злой, умный или глупый, наглый или благодетельный — не распознать. Облик не передавал никаких восприятий. А его рыхловатое тело расплывалось в кресле, и левая рука властно лежала на Лере.

На Лере! Молодой, стройной и красивой!

Перед Ингой нарисовалась картина: «Неповоротливый тюлень и сказочная русалка».

Инга поймала себя на том, что она не может скрыть свои эмоции отвращения, и, чтобы загасить явное их выражение, быстро перевела взгляд на другого присутствующего. Другой оказался среднего роста, среднего телосложения и средней внешности. Инга назвала его «Средним».

— Ну, показывай свои шедевры.

Инга вздрогнула. Голос Нино вывел её из оцепенения и мыслей, с которыми она провалилась, как в тёмную пасть чего-то противного и мерзкого. Она поняла, для чего её сюда пригласили, но быстро взяла себя в руки и отреагировала на слова Нино.

— Да-да! Пожалуйста! — Инга протянула альбом и посмотрела прямо в глаза Нино.

Но чтобы сбалансировать своё поведение, она перешла к приветствию.

— Всем добрый день! Я Инга!

— О Господи! Я ведь тебя даже не представила. Знакомься! Дмитрий Лазаревич! Величина в мэрии нашего города, — показывая рукой на Толстого, потом перевела взгляд и тоже представила: — Пётр Петрович! Управляющий центрального отделения Вербанка.

Толстый и Средний надели на лицо улыбку истинных джентльменов и пригласили Ингу к столу на правах хозяев этого незатейливого сабантуйчика, орошая обстановку радостно-угодливым юмором.

Приторные взвеси, зависшие над столом, не заставили долго сомневаться. Во взглядах и дешёвых притворствах Толстого и Среднего чётко улавливалось, что Инга и Лера приглашены на сладострастный десерт.

Настроение Инги не ускользнуло от Нино, но она не подала виду. Правда, выдала себя тем, что альбом, даже не просмотрев, отложила. А ведь альбом с моделями образцов был главной причиной визита Инги.

Инга обратила внимание на этот, казалось бы, совсем не значимый момент и задумалась:

«Да-а-а. Ситуация. Эта Снежная королева использует молодых, привлекательных девушек в своих интересах. Она примораживает нужных ей людей условиями, от которых трудно отказаться. Кто будет искать следы сладострастья в общежитии технического вуза? Да ещё при управленце такой внешности. Грациозна, как пантера. Красива и холодна, как Снежная королева. Насквозь расчётлива и прагматична. Она не хлопнет дверью, скорее оставит дверь приоткрытой».

— Зато я хлопну! — вдруг чётко и выразительно произнесла Инга вслух.

Нино сразу отреагировала.

— Что? Что ты сказала? — глядя на Ингу, мило спросила она.

Инга опешила, от прозвучавшей вслух мысли и стала быстро выкручиваться.

— Хлопну! Хлопну-ка я рюмочку, — переиграла реплику Инга, напустив на себя весёлость простушки.

Гости и опомниться не успели, как она налила себе рюмочку водки и выпила залпом.

— А теперь надо закусить! — призывно сказала Инга и принялась с аппетитом закусывать, думая: «Хоть наемся вдоволь, воспользуюсь ужином прожорливых. Не всё им, акульему племени», — думала Инга, а лицо её выражало удовольствие доброй милашки.

Во взгляде Среднего читалось: «О! Такие незатейливые простушки нам ой как нужны!».

Средний понял, что Инга — это его добыча, и от предвкушения предстоящих услад разлимонился и стал с подобострастием проявлять угодливую услужливость.

— Инга, вот, угощайтесь! Что Вы предпочитаете: чёрную или красную икру?

— Да я просто растерялась от такого изобилия. Разве можно всё это съесть?! — глядя на Среднего, Инга изобразила раздутость.

После пары бутербродов, решив, что с людьми сладострастных пороков можно и позволить себе отразить их суть, спросила:

— А «Take away!» можно?

Со стороны Инги — это, конечно, была наглая пощёчина — быть в гостях и попросить еду на вынос. И сейчас у неё было непреодолимое желание хоть чем-то их хлестануть.

Толстый и Средний не поняли, а только переспросили:

— Как Вы сказали?

— Take away! В переводе с английского: «Взять на вынос». То есть всё, что не доели, можно упаковать и забрать с собой, унести.

У Инги не дрогнула ни одна мышца, её настолько выбешевало то, ГДЕ она и с КЕМ, что только подобным поведением она могла скрыть своё состояние. И этим поставить ещё больший акцент на статусе происхождения и полном отсутствии воспитания. Тем не менее она продолжала играть добрую, милую простушку.

Но Средний прямо на ходу подмётки рвал. Несмотря на усилия Инги «не нравиться», она всё же ему понравилась, и он сразу предложил:

— А зачем нам брать и нести, я всё организую прямо там, куда мы с Вами переместимся, то бишь к Вам, — и, не дав никому опомниться, взял Ингу под ручку, приглашая на выход.

Инга сдержалась, она не могла позволить сейчас «бросить, плюнуть и послать», а так хотелось, но это был её второй день в чужом городе.

«Хорошо, Средний. Не думаю, что тебе будет по душе продолжение банкета», — подумала Инга и, взглянув на Нино, спросила:

— Вы, когда просмотрите, предложите альбом Дмитрию Лазаревичу и Петру Петровичу. Пусть жёнам покажут, думаю, им понравится, — вонзила фразу Инга.

«Всё-таки не удержалась. Да и хрен с ними. Пусть знают, пусть не лезут».

Толстому не понравилась последняя реплика Инги. он сразу понял, что эта простушка совсем не простушка, но промолчал, слегка колыхнув своими телесами.

По Нино было видно, что она тоже «заёрзала» внутри своего ледяного замка, но, прикрыв антураж момента завесой, с холодным спокойствием удержала свой образ Снежной королевы.

Лера молчала, она за это время не произнесла ни слова.

У Инги началось волнение желчи, она ещё не понимала, как ей выкрутиться из этой ситуации. В этот момент она хотела лишь одного — отгородиться от мира, запрятаться в свою скорлупу, как улитка, и никого не слышать и никого не видеть. Уйти в себя.

Обиды входили в её профессию, но то, с чем она столкнулась сегодня у Нино, — это не обида, это унижение.

Инга шла по коридору со Средним и прокручивала план действий: «Я веду мужика на свою территорию, где буду один на один с настойчивым домогательством противного и отвратного. Как этому противостоять? Встать на дыбы? Это будет вызовом и разыграет интерес: “победить и взять своё”. Он мужик, и, чувствуется, не слабый, финал может оказаться для меня унизительным и оскорбительным. А моё радушие будет воспринято, как будто “я согласна и на всё готова”. Ну а как ещё может отреагировать самовлюблённый самец? Человеческое гостеприимство будет воспринято не как воспитание, а как желание быть с НИМ — неотразимым и обворожительным обольстителем, пусть даже средним».

Инга натянула на себя милость взгляда, усердно скрывая дисгармонию внутреннего разногласия.

Подошли к комнате.

— Прошу Вас, Пётр Петрович. Здесь я живу, — и добавила: — Моя келья.

— Келья? А почему келья?

— Я не пью, не курю и застолья не люблю, — складно ответила Инга и посмотрела на Среднего — «Понял ли он намёк?»

Но Пётр Петрович даже глазом не моргнул, его взгляд выражал: «Голуба! Я за чем пришёл, то и возьму, и никуда тебе не деться».

Наглая уверенность Среднего Инге совсем не понравилась. Она достала турку и приготовилась варить кофе, но в этот момент раздался стук в дверь, и Средний откликнулся открыть:

— Не волнуйся, я открою.

Порыв Среднего показался Инге совсем без тени барских замашек, он встал и пошёл к двери. Инга про себя решила: не всё так безнадёжно.

В дверном проёме появился Киря с двумя огромными сумками.

Они пробежались взглядами друг по другу, задавая вопросы глазами…

«Это ТЫ?» — глазами спросил Киря.

«Да, это я. А ты КАК здесь?» — так же спросила Инга.

Ответы на вопросы споткнулись друг об друга, но Киря и Инга обнаруживать себя не стали.

Киря поставил сумки и вышел.

Из сумок на стол, как по конвейеру изобилия, стали выпрыгивать всякие красивые коробочки и упаковки — это были колбасы, копчёности, упаковки мяса, печени, рыбы, сыры, икра, шоколад, вино, коньяк… и чего только не было.

Инга стояла как статуя, она никогда в своей жизни не видела столько всего вкусного и так много. Видела! Но только в кино! А живьём, да ещё у себя, и всё, что она сейчас видит, — ей и для неё.

«Да, голуба, это тебе за “take away”. Ответ за красивые коробочки и красивые упаковочки держать придётся на разобранной постели, с отобранными принципами. Ну и хрен с этими принципами. Закрою глаза, уши, чтобы не слышать, не видеть. Перетерплю… И потом… На моём столе, в холодильнике, в шкафу — ВСЕ эти невиданные доселе деликатесы. Сразу отправлю посылку маме и бабуле», — и на этой фразе Инга открыла глаза, которые до того момента были закрыты и удерживали воображение.

— Инга, что с тобой? — мягко спросил Пётр.

Средний не понимал, что внутри Инги бушует буря — ТЬМЫ и СВЕТА. Тьма и Свет вцепились друг в друга, как кошка с собакой. Грызлись и плевались огнём, который влетал в сознание Инги. И она не знала, как затушить это разгорающееся пламя.

Но она точно знала, что не сможет отказаться от этой скатерти-самобранки, и ЭТО её раздражало, она ненавидела себя.

Инга посмотрела на Среднего и просто, без фальшивой игры, сказала:

— Знаете, а ведь я не сильная. Я обыкновенная, как большинство, с отсутствием иммунитета против благополучных обстоятельств. Благополучие легко прививается, и тяжело с ним расстаться. Отрезать, разорвать, отрубить — сразу и без промедления — это удел сильных, например, как моя мама. Моя мама очень красивая, — задумчиво начала Инга.

Пётр улыбнулся, как бы говоря: «Да, вокруг очень много красивых женщин».

— Нет, Вы не поняли. Мама красивая — без макияжа, без брендового прикида, без наносной привлекательности. Она нагая — красивая, без прикрас! У неё роскошные волосы, большие миндалевидные глаза густо-зелёного цвета, чувственный рот и необыкновенная кожа, как атлас цвета карамелево-золотистого песка. Её Бог одарил красотой и загрузил в неё изюминку величиной с арбуз. Моя мама, как женщина, по своей природе необыкновенно харизматичная и сексуальная, с искромётным чувством юмора. С ней интересно говорить, проводить время, да просто пить кофе.

И мой талантливый отец в свои 23 года написал маслом копию картины «Святая Инесса в темнице» Рибера, XVII век. Подлинник представлен в Дрезденской галерее. Различие между оригиналом и копией может отличить только специалист. Отец писал картину на волне любви и вдохновения! И подарил свой шедевр маме! Мама — любитель искусства и красоты — была покорена! Они поженились. Первой родилась моя сестра, я была вторым ребёнком. Отец, как оказалось, любил женщин, и красота мамы его не удерживала.

Тут Средний стал отстаивать свои позиции:

— А при чём здесь красота? Природу мужчин это не удерживает. Моя жена тоже красива и сексуальна, а меня время от времени тянет на свежее и новое. Распознать новизну, почувствовать другой темперамент, другие движения, другие ласки и желание овладеть — сметает всё на пути, — очень откровенно выразил Средний свой порыв, который дал богатую канву с броским названием «Самец».

Инга заволновалась, тема ушла в нежелательное для неё русло. Она отодвинула сексуальность бытия и как ни в чём не бывало продолжила:

— Отца назначили директором театрального училища небольшого сибирского городка. Другими словами, пустили козла в огород — девочки, улыбки, вдохновения… И всего так много, хочешь оптом, хочешь в розницу — бери не хочу!

Директор молодой, сильный, сексуальный, прямо хищник на охоте, с глазами камышового кота, зелёно-рыжими, жгучими. Весёлость, обаяние в том же флаконе, как довесок, постоянно присутствующий при успехе и возможностях.

Жили мы в просторной трёхкомнатной квартире. А летом в домах не было горячей воды. Мама разогревала в большой выварке (цинковая 20-литровая кастрюля) воду к возвращению отца, чтобы он мог обмыться.

И в этот злополучный, а может, наоборот, счастливый день всё было по тому же сценарию — вода на разогреве, еда на плите, в доме чисто, стол засервирован.

Взгляд мамы улавливает стрелки на часах, которые подтверждают приход мужа с минуты на минуту.

И действительно, не успела она отвести взгляд от часов, как подъехала машина к окнам первого этажа нашей квартиры и показался отец.

Мама обрадовалась и побежала к двери.

— Дорогой, всё готово. Проходи! Я так тебя жду! — и хотела поцеловать мужа, но отец остановил порыв, схватил какой-то свёрток и на ходу прокричал:

— Буду поздно, не жди!

Мама подбежала к окну и увидела — на задних сидениях авто сидели две девушки.

— Всё как доктор прописал, — вставил Пётр.

— Да! Доктор прописал! — с надрывом, почти крича, повторила Инга слова Петра. — Ну, Вам не понять, ЧТО чувствует женщина в эти минуты? Да она ничего не может чувствовать, она задыхается, ей не хватает воздуха, и она готова умереть, только бы не видеть себя такой униженной и раздавленной. Самая больная, незаживающая рана — унижение. А Вы, Пётр Петрович, представьте, если бы на роскошной РАЗОБРАННОЙ постели лежала Ваша роскошная РАЗОБРАННАЯ жена!

Инга сразу поняла, что она попала прямо в гипофиз. Глаза Петра извергали гром и молнию.

— Этого не может быть, потому что не может быть НИКОГДА! — прохрипел Пётр с характерным разделяющим шипением в голосе.

Довольная Инга подумала: «Ну, голубчик, теперь тебе точно не до секса», — и возгордилась уникальностью своих ходов.

Инга, подчёркивая реакцию Петра, выразительно сказала:

— Вот и маму накрыло состояние хрипоты, тошноты и рвотных позывов, — и, помолчав, продолжила: — Когда родители приехали в этот город, мама играла в театре. Получали мало, на жизнь хватало с натягом. И она, пожертвовав своей профессией, начала шить меховые шапки. Финансовая раскрепощённость стала ощутимо украшать быт. Стало легко и комфортно. Достаток в семье отец стал с удовольствием и наслаждением использовать в своих порывах и так заигрался, что, перетягивая одеяло на себя, оставил маму совсем голой, без одеяла, укрывающего их семейное ложе.

Отъезжающий автомобиль с другом отца за рулём и двумя девушками тяжёлой гильотиной разрубил на клочки их семейное одеяло.

В течение нескольких дней мама завершила заказы, раздала готовые изделия заказчикам, получила деньги и убрала с глаз долой все приспособления для пошива. Она отодвинула в угол машинку, убрала болванки для натягивания заготовок, инструмент, журналы и каталоги, в общем, ВСЁ, что забирало безвозвратно уходящее её время.

Она шила, готовила, убирала, была с детьми… а одеяло всё сползало и сползало с её молодого, ещё жаждущего любви тела.

Мама посетила парикмахерскую, привела в порядок ногти на руках и ногах, посетила пару магазинов, приобретая обновки, и, обновив себя, направилась в театр.

Художественный руководитель театра сразу принял маму в свои ряды.

Новый коллектив, общение, роли, овации — другая жизнь, диагональ которой совсем в противоположной точке. Это не кастрюли, швабры, стирки, уроки — прямо замкнутый круг, в центре которого зеркало и неудержимое желание плюнуть в этот самый центр.

А маме тридцать! Расцвет! Зрелость! Волнующая красота!

И… началась ломка костного мира семьи, ломка позвоночника, ломка хребта.

У мамы появились любовники, и не один, а сразу несколько. Она могла в обед быть приглашена одним, а вечером уже проводила время с другим. Она отдавала себя в объятия и была готова изменить свой ритм жизни, закрашивая пережитые ею унижения изменами. Она не знала, что делать с ЭТОЙ болью, и прятала её за пороками. Они (пороки) отгораживали её от мира, созданного её мужем. Она прикрывалась ЭТИМИ пороками. ПОРОКИ защищали её.

Измены не приносили радости, но они помогали выровнять ритм её сердца, ритм, позволяющий дышать, а не задыхаться, как в тот роковой день отъезжающего автомобиля.

Отпечатки в памяти от фальшивого блеска страз с претензией на бриллианты дорисовывали подробности. Подробности ненужного внимания, ненужной и мнимой любви, ненужной близости. НО нужного ей — сильного вдоха, чтобы устоять против брошенного в сердце камня: «Буду поздно, не жди!».

Инга замолчала, а потом добавила:

— Пётр, вы даже не представляете, как нам, женщинам, важно, когда нас несут как хрустальную статуэточку, боясь уронить, разбить… Беречь и оберегать — ВСЕГДА! А не только когда Вам, мужикам, надо заработать баллы. Вот и отец начал зарабатывать баллы, он провожал и встречал маму, объяснялся ей в любви, окружал вниманием.

Но семьи уже не было, хребет был сломан. А хребет — основа основ, основа скелета, скелет — основа тела, а тело — храм Души. Израненная Душа долго болит.

В конце концов, мама ушла от отца. Родители разошлись. «Порой и мёд можно обратить в желчь».

Инга уловила глубокий взгляд Петра и поняла: «Нет! Он точно не “средний”, он Пётр, Пётр Петрович».

Взгляд Петра изменился, в глазах отражались лучи, проникшие в неосознанность холодного течения. Лучи проникли и посеребрили взгляд Петра. Он смотрел на Ингу, как на таёжную травницу, которая подобрала ему верный цвет.

— Давай я тебе помогу разобрать продукты? — совсем неожиданно спросил Пётр.

— Да нет, я сама. А что, это всё мне?

— Конечно, тебе.

— А-а-а? Что я должна? — с лёгким испугом спросила Инга.

— НИЧЕГО! — ответил Пётр, понимая вопрос.

— Просто ВСЁ и просто ТАК? — чувствуя себя полной дурой, спросила Инга.

— Нет, не просто, ты даже не понимаешь, насколько не просто! — ответил Пётр.

Он уже знал, что завтра возьмёт билет на Кипр и улетит к жене, он так соскучился. Потом встал, поцеловал Ингу в щёчку и, попрощавшись, вышел.

Пётр понял, что Инга обнажила историю о своей матери, защищая себя от того, к чему привык он. Женщины у Петра были на десерт или на опохмел, вместо огурчика. Утолил жажду и забыл. Но Инга не десерт, тем более не огурчик. У неё свой запах. Она пахнет тайгой, травами…

Размышления с Ингой подвели его к решению взять билет и улететь в их летнюю резиденцию, на Кипр, где сейчас отдыхает его семья. Он не стал заходить к Нино и как-то сразу ощутил приятную вибрацию, как будто зазвучала музыка, трогающая его душевные струны. Какое-то необычное, приятное состояние обволакивающе накрыло Петра.

А в это же время Инга сидела за столом, и с её глаз катились слёзы — от воспоминаний, от сильного напряжения… да она и сама не знала ОТЧЕГО!