Черти-Ангелы Натальи Викторовны

Наталья Викторовна Литвякова, 2021

Повзрослеть скорее и любой ценой. История первой любви в непростой период, как для России, так и для главной героини. из 15 лет в 21, из города в деревню. Лихие 90-е (всё только начинается). Обычная жизнь обычного подростка в необычное время. Есть ли цена у счастья? Счастливым быть или не быть, вот в чём вопрос. Содержит нецензурную брань.

Глава третья.

Зажигательной девчонкой наступала на город осень. Звенела рябиновыми бусами, трясла калиновыми серьгами и танцевала так, что небо плакало. Юркой дворняжкой вился ветер, играл её цветастой юбкой, рвал на кленовые листья-заплаты. Осень только смеялась. Летела часами, днями мимо меня. И я вдруг очнулась. Алинка помогла. Позвонила. Заявила, что нам надо серьёзно поговорить: «О делах наших скорбных покалякать».

— О чём?

— А ты не догадываешься?

— Не-а.

— Ну, я растолкую, не боись, — пообещала многозначительно.

Мне бы насторожиться. Но я беспечно махнула рукой на слова подруги и снова окунулась в воспоминания. Ничегошеньки не волновало, кроме мыслей о тебе. Выглянуло солнце — о, будто снова август. Дождь — это стук каплей по клеёнке, которой мы укрылись от дождя, когда сидели на лавочке и играли в карты. Арбузы — да, да, помнишь соседи бабушки вытащили огромное блюдо с розовыми сахарными кусками с коричневыми семечками. Позвали нас, детвору, других взрослых. Цела свадьба у двора получилась: шум, смех, сок течёт по подбородку, косточки на щеках, визг — налетели осы. Эх, что там, я сейчас даже Ахматову не могла читать! Только открывала тоненькую самиздатовскую книжицу, сразу сердце билось неровно, гулко, под самое горло. Воображение уносило в даль, страдание усиливалось: ведь всегда, всегда мои чувства оставались без ответа, и очередной раз — чём он лучше? Подумаешь, на лодке катались и на лавочке сидели до первых петухов. Разве ты сказал заветные слова? Разве поцеловал?

«На шее мелких чёток ряд,

В широкой муфте руки прячу,

Глаза рассеянно глядят

И больше никогда не плачут».

— Никогда не плачут, — повторяла шёпотом.

«И кажется лицо бледней

От лиловеющего шёлка,

Почти доходит до бровей

Моя не завитая чёлка», — и вот уже я в бальном зале, да, да, в таком большом, как показывали по телеку в «Войне и мире». Слышу шелест платьев, веера, перья в причёсках. Музыка. Перчатки тонкие по локоть и давит жемчуг на шее, что хочется его сорвать от волнения. Потому что это — я «скольжу по квадратикам паркета» и это — мой

«бледный рот слегка разжат,

неровно трудное дыханье,

и на груди моей дрожат

цветы не бывшего свиданья». А в противоположном конце зала — Он. То есть ты. Равнодушный. Улыбаешься так холодно и отстранённо. Ты, значит, вылитый Печорин, я — вся из себя княжна Мэри. И наше маленькое лето в слезах, оно плачет — нет выхода. И тут Алинка со своим «покалякать» — на тебе. Такая проза. Я вздохнула. И придёт же, и привяжется, и всё ей расскажу, а потом жалеть буду. Или не буду?

«27 сентября 1989г.

Первый месяц осени пролетел, а мы и не заметили, да, Дневничок? Наконец-то в школу пойдём. Если честно — даже соскучилась. Тогда помню, обрадовались на сборах 30 августа, что будем на посту №1 стоять, у Вечного огня. Считай, каникулы продолжились. И дело полезное. А не очень всё оказалось. Потому что придурков полно вокруг, то курсанты-моряки, то ещё кто. Подойдут, и давай кривляться. А ты в ответ — ни словечка не можешь сказать, ни по лбу треснуть.

Новостей скопилось, полна коробочка. Готовься! Я сегодня — как проснулась. Не писала тебе — мы теперь в 10-м учимся, вот пена! Реформа, батюшка. И в школах — перестройка, ага. А тот, кто в последнем классе — тот в 11-м теперь. И так далее, и тому подобное. Нам старшеклассникам подфартило — ничего не изменилось, а вот первоклашкам новый срок мотать, на год больше. Мура какая-то, если честно. И вообще. Шахтёры опять бастуют. Латвия, Литва объявили о суверенитете. Шо це такэ, как сказала бы баб Люба, и с чем его едят? Я, может, и не знала бы, мне Игорь написал. Ну, Игорь — из Каунаса, солдатик. Друг по переписке. Помнишь? В общем, я смотрю, жизнь летом бурлила не только у меня, но и у страны тоже.

Папик ходит хмурый, как тучи на границе — талоны посеял. Особенно на сахар ему жаль. Рад бы на меня свалить, что я где-то положила и забыла, да сам до дома их не донёс. Ходил вчера, полдня ворчал. Такой пеночный! Сам себя обзывал, вздыхал тяжко, как лошади тогда, на замесе. А мне как-то пофигу. Потерял, и потерял. Не в первый раз чай несладкий пить. Я и всю жизнь без сахара согласна, лишь бы… ой, ладно. Молчу.

Алинка сегодня приходила, Дневник. Чё было-то! Уму-разуму учила (как всегда). Она, прикинь, думала, что случилось со мной что-то нехорошее в Донском. Потому что одни глазюки на морде лица остались, хожу привидением, костями гремлю, как цепями. Давай, говорит, колись. Кулаком по столу стучит. Ну, и всё, я раскололась. Проревелась — по самую маковку. Вот, блин! А она сказала, дура ты (я то есть). Не права, мол, ты, что решила (а я решила, да!) как можно дольше в деревню не ездить, забыть и не вспоминать. Чё ты счастьем, говорит, раскидываешься и вообще даже пальчиком не шевелишь в его сторону? Под лежачий камень вода не течёт. Пора, кричит, брать власть в свои руки. Как завещал дедушка Ленин. Разошлась, короче, не на шутку», — я улыбнулась, вспомнила, как подруга заявилась в гости, а я не услышала. Ну, у меня ж — осень босыми ногами танцует, Ахматова в ухо шепчет: «Слава тебе безысходная боль, умер вчера сероглазый король» — не до Алинок тут.

— Блин, ты даёшь, метёлка! — возмущалась она потом вместо приветствия, когда я всё-таки услышала и трель, и стук в дверь, и впустила подружку.

— Нельзя же так пугать, я 15 минут уже тарабаню, а ты — ноль эмоций, фунт презрения. У приличных людей приступ может случиться, инсульт…

— Недержание, — вставила я.

— Вот именно! — сгоряча согласилась Алина, а потом: — Что?! Я тебе дам щас, недержание! Давай уже. Исповедуйся.

Ну я и дала. Со слезами, соплями, всё как полагается. Подруга не перебивала до конца исповеди, а потом:

— Короче, с этим нужно что-то делать. Менять, понимаешь? — Алина стукнула кулачком по столу, — Пора брать почту, банк, телеграф. И революция в кармане.

— Я не могу! Не могу! — мне не до шуток, я в отчаянии. Как ей объяснить, что моя революция — это подойти первой, то есть навязаться. Бегать за мальчишкой, кошмар! И потом, неизвестность — это тяжело, но надежда есть, а так — вдруг я ему не…

— Ты ему нравишься, — чеканит подруга. У меня, что, на лбу мысли написаны? А она продолжает уверенно, — или нужно понравиться, только и всего!

— Нет.

— Блин! — вскочила Алинка. Злится, носится кругами по комнате. Остановилась, подбоченилась, — ну, и сиди тут, гордая и несчастная. И глупая. А другая, попроще, подойдёт, уведёт — не задумается.

У меня задрожали губы.

— И… и… пусть! Значит, он… значит, и не нравилась, и…

— Да ёлки-палки, чё за фанатик?! Тебе бы в инквизиции работать, всех бы сожгла! Без суда и следствия при том, стопудово! Ты же только что говорила, какой он замечательный, какой особенный, непохож на остальных. И это чудо собираешься упускать? Ты должна поехать и найти его, и подойти! Выяснить.Чего бояться? Посмотри! — махнула подруга рукой на окно, — весь мир как на ладони, открыт и понятен, у наших ног. А ты боишься каких-то придуманных страхов. Ещё ничего не знаешь, ещё ничего не произошло, а уже накрутила!

Я слушала и молчала. Переваривала. Решиться на трудный, смелый для меня, поступок? Я же трус. Ах, насколько проще сидеть и страдать, а сделать первый шаг так страшно! И куда ж без этого: что он обо мне подумает? Что другие скажут?

— Знаешь, чего ты боишься? — Алина препарирует меня, пока тёпленькая, — Ты боишься взаимности, вот чего! Боишься быть счастливой, Наташка! Ты не знаешь, что с этим делать!

— Ты права.

— Что?! — она обескураженно плюхается на табуретку.

— Ты права, — повторяю я.

— Фух, — выдохнула подружка, делая вид, что утирает пот со лба, — ну, наконец-то! Нелёгкая это работа — из болота тащить бегемота!

— Я — бегемот?!

— Ещё какой! И живёшь в болоте своих страхов да страданий! Пора его встряхнуть!

Да уж, подружка постаралась не на шутку тогда!

Сенека сказал: «Сделай первый шаг и ты поймёшь, что не всё так страшно».

— Пора встряхнуть это болото! — говорю себе каждый раз, когда понимаю, что боюсь.

«…И мы насмеялись до икоты, а потом я снова ревела. Чёрт его знает уже почему. А потом постановили, то есть она постановила, и обжалованию не подлежит — едем в Донской 7 октября, в День Советской Конституции. Чем не повод? Дискотека стопудово будет празднишная, так что там кое-кого и встретим, и обозначим, как сказала Алинка, наше с ним статус кво. Ох, ну и денёк выдался, Дневник. Давно так не переживала. Словно на качелях, вверх-вниз. И сейчас боязно, жуть! Как подумаю — приедем, увижу, и чё? А он, такой, — я не я и рожа не моя. Хоть топись тогда!».

— Осторожно, двери закрываются. Следующая остановка «Станция Заречная»! — сколько раз слышала объявление, не счесть, но именно сейчас мне показалось, что… что там, за закрытыми дверями вагона, останется нечто привычное, но очень важное. И уже не вернёшь.

— Пшшш, — электричка тронулась. Осторожно, двери закрылись. А за ними — суматошное утро двух девчонок. «Ты на минуточку, покурить выйдешь, или мир покорять пойдёшь?» — сурово спросила Алинка и отмела твёрдой рукой все сомнения, которые — эге-гей, снова и снова атаковали меня всю неделю, после визита подружки, и вплоть до настоящей секунды.

Позади — целая эпопея с поиском наряда, поход в парикмахерскую на маникюр, обучение ходьбе на каблуках — мама мия, папа римский, кто их придумал? Предательские шпильки белых сапожек, что пожертвовала мне подружка, подворачивались на каждом шагу.

— Кстати, в чём ты пойдёшь на первый бал?

— Куда?! — изумляюсь я.

— На дискач, куда-куда, — передразнивает Алина, — ну, ты даёшь: как будто и не знала!

Не то, чтобы не знала, скорее надеялась, что пронесёт, что для красного словца появился этот пункт в плане. Где там! Когда подруга развивает бурную деятельность, её не остановит даже ядерный взрыв. А тут — дискотека! Мамочки мои!

— Главное, гардеробчик, — бормочет она, словно ведьма, — ну-ка, что у нас в шкафу? Да сделай музон погромче! Мы начинаем КВН!

— Мы вышли из дома, когда во всех окнах погасли огни, один за одним, — подпевает магнитофону и деловито проводит ревизию шкафа Алинка. И всё ей не так: в этом я — Дюймовочка, «тока за лягушку замуж выходить», в том — бабка Шапокляк, «никакой Гена не поможет, даже крокодил»! И (с тяжким вздохом) — нет короткой юбки. Нету!

— Ездит такси, но нам нечем платить! — пританцовывает подруга, продолжая проверку шкафа, — О! А это чё?

— Это папины джинсы. Отец купил ткань в Москве, а здесь сшили. Он в них на охоту, на рыбалку ездил.

— На охоту?! — возмущению нет предела. — Какое кощунство! — подруга щупает ткань, — м-да, это вам не варёнки с толчка!

Алина призадумалась, а я испугалась за судьбу штанов.

— Эврика! — подскакивает подруга. — Мы из них тебе юбку забацаем: низ обрежем, «молнию» втачаем, — кутюрье вошёл в раж, не притормозить!

— Папа ни за что не разрешит! — пытаюсь охладить пыл модельера.

Алинка накинула джинсы на плечи, машет на меня штанинами:

— Видели ночь, гуляли всю ночь до утрааа! — интересуется в процессе: — Он в них ходит куда-нибудь?

— Нет.

— Значит, и спрашивать не будем. Нет, ну что за предки мелочные пошли: сами не носят, и другим не дают!

На секундочку подруга перестаёт двигаться и обращается к джинсам:

— А чтой-то вы, мужчина, на шею залезли и ножки свесили, как будто тут и были? Сейчас мы вам покажем кузькину юбку!

— А как же я в ней пойду? Папа-то увидит?

Я представила папины глаза, когда он узнает в моей юбке — свои джинсы! И упала на диван от смеха.

— Контробандой вынесем в подъезд и там переоденемся! — подхватывает хохот Алинка и валится рядом.

— Видели ночь, гуляли всю ночь до утрааа! — уже вдвоём не подпеваем — орём.

Как там, в кино: «Эх, молодость, молодость…». Закончилась плёнка, мотай!

Остались позади и неровные строки в дневнике:

«6 октября 1989г.

Завтра этот День. Который, возможно, перевернёт всю мою жизнь. Который либо убьёт, либо…

Да, это я — твой крест, твой рок,

Твой перекрёсток среди ста дорог.

Да, это я — твой бесконечный срок,

Твой долг, и совесть, и немой упрёк.

Да, это я — твои надежда и любовь,

Твоё молчанье среди сотни голосов,

Твой выстрел и твоя мишень.

Да, это я — твой новый день».

С семи часов утра полный дурдом в квартире организовался. Папа трусливо сбежал на кухню, носа не казал. Магнитофон вопил на всю катушку. Алинка рисовала стрелки, плевала в «ленинградку» и прятала короткие юбки в сумку: им предстояло покинуть Ростов инкогнито, для спокойствия родительских нервов. А я… меня даже затошнило от кипучей энергии подруги и страха перед поездкой. Не знаю, чем бы закончилась паника, но Алине в очередной раз удалось удивить меня, отвлечь и развеселить: когда решила нанести последний штрих, обнаружив банку сухой краски, серебрянки, похожей на пыль и вытащила нас на балкон. Посыпала. Посыпала, можно сказать, головы пеплом. Сияли мы в лучах солнца знатно. Инопланетно. «Отпад!» — подвела итог Алина. «Ну вы это… того, — промямлил ошалевший от такого зрелища, отец, — не балуйте. Лену слушайте». «Йес, ит из, дядя Витя!» — пообещала Алинка, я только головой кивала.

Колёса электрички мерно стучали, а я втихаря злилась. На болтовню и деловитость подруги; на себя, потому что боялась; злилась, потому что злилась на подругу. Аж губы побелели. Думала, как нажму сейчас на стоп-кран, как побегу по шпалам назад. Домой, в спасительную ракушку на пятом этаже. Хорошо, что Алина не замечала моего состояния, а то, чтобы ей сказала? Я никогда не сопротивлялась, никогда ничего не делала для того, чтобы изменить ход своей судьбы, и вот — пожалуйста. Я ехала выяснять отношения. Бред какой-то, помогите, это — не я! И не узнать, как сложилась бы дальнейшая жизнь, поступи тогда не так, а иначе. Какие события произошли бы, каких людей встретила бы, каких — нет. Счастливее стала бы?

— Следующая остановка «станция Каяла», — пробормотал динамик, прервал размышления о том, что однажды человек либо сам, либо под чьим-то чутким руководством переводит стрелку и — поезд жизни мчит уже по другому пути.

Алинка вскочила:

— Ну, чё, подруга? Бери шинель, пошли домой. В смысле, на выход. Нас ждут великие дела. Бац, бац, и — в дамки!

Мне бы её оптимизм, вздохнула про себя и спрыгнула вслед за ней на перрон. Мир встретил радужными красками. Их яркость легко оценить осенью, когда в череду одинаковых, как близнецы, серых дождливых будней вдруг вклинивается, протискивается приветливый солнечный денёк. Ласково сияло солнышко. Асфальт блестел, словно умытая мордашка сорванца, на небе — ни тучки. Ходили слухи, что наступило бабье лето. Последний привет из сказки про тепло.

— Веди меня, Сусанин! — скомандовала подруга. Важно так. Я невольно рассмеялась: то ли Владимир Ильич с кепкой на броневике, то ли товарищ Сталин, только без усов и трубки. — Далеко ли топать, свет мой зеркальце, скажи?

— Недалеко. Сорок минут, по прямой да мосту через речку, и на месте, матушка, — паясничала я. Сердце забилось с новой силой. Мысли, как горошины в стеклянной банке, перекатывались, стучали дробно в висках, бились пульсом: «скоро». Шаг печатал по тротуару, оставляя след: «скоро». Скоро!

Донской встретил шумом прибрежных камышей, порывами ветра, рябью на тёмной воде. Кагальник отражал небесную глазурь и карамельные облака.

— Красотища! — восхитилась Алинка. — Лепота!

Я наполнилась гордостью за хутор по самый краешек души — так мечтала, чтобы подружке понравилось место, которое любила с детства. Настроение стремительно росло вверх, как росток к солнцу. У моста мы встретили соседского парня Димку на «Яве». Его растерянный вид (наверняка серебрянка ослепила, видать, не вся осыпалась по дороге) привёл меня в какое-то легкомысленное состояние:

— Привет, — махнула ручкой, как будто для меня это плёвое дело — первой здороваться.

Алина улыбнулась загадочно и отвернулась.

— Пять раз оглянулся, прикинь! — подруга чуть ли не приплясывала. Посчитала. Она сделала вид, что ищет платок в сумке. — Вот это фурор, вот это я понимаю! Ладно, почапали дальше. Будем сеять ужас и панику в рядах противника нашей красотой. Первый опыт удался на славу.

«7 октября. 19-00.

Я так надеялась, что Димка растреплет всей деревне о том, что мы приехали. И кое-кто тоже об этом узнает. И примчит на своём «Минскаче». Мы увидимся, поговорим, и… либо пан, либо пропал! Димон, конечно, разболтал, молодец. Полхутора уже слетелось поглазеть на городских мамзелей. Аки пчёлы на мёд. Но только без того, кто так нужен!

Я в отчаянии, Дневник. Вздрагиваю от каждого звука. Ушла с лавочки, не могу, умирать снова и снова, понимая каждый раз — что не Он. Ну, хоть Алинке хорошо: она там как рыба в воде и веселится вовсю. Велела мне собираться на дискач. Честно? Я б домой собралась. Но дурацкая надежда не отпускает — а вдруг? Вдруг придёт на танцы?», — я закрыла тетрадь и поплелась к сумке, переодеваться. Зря, что ли, юбку тащила.

— Ну, где ты там? — вбежала в комнату подруга и застыла. — Ух, тыыы!

— Чё? Всё так плохо? — я, как Людмила Прокофьевна из «Служебного романа», тут же стала себя ощупывать. Дёргать вниз юбку — чтобы до колен, джемпер — чтоб до попы. А желательно, тоже — до колен.

— Да ты чё, кайф! Погнали! Ну, сейчас они в обморок свалятся!

— Да кто?

— Пацаны, Димка со Славкой. Повезут нас. Ой, я бы упала!

Алинка тараторила, а я медленно краснела.

— Ого! — присвистнули мальчишки с одобрением, разглядывая нас.

Мне тут же захотелось закрыть лицо ладонями. «Где моя паранджа и шаровары», — сигнализировàла я взглядом подруге.

«Не дрейфь», — подмигнула она.

— Падайте, девчата, — хлопнул по мотоциклу Славка, — домчим с ветерком.

«23-30.

И что? Всё напрасно, всё напрасно! Всё пропало, шеф! Нет, конечно, было кайфово, наскакались мы до упаду. И музычка так ничё была, пойдёт. По словам Алинки. Я не разбираюсь. Медляки. Медляки, конено, ставили. И я даже не отказывалась, вот. Только ждала-то совсем другого, — я оторвалась от дневника, прислушалась: на лавке под окном шум, хохот. Нас привезли назад, но расходиться никто не собирается, и ежу понятно. Даже сестра вышла на улицу, и в дом Лену не дозваться нынче, — я ждала, что…».

Дописать не дали. Алинка, ну, кто ж ещё! Чуть ли не в коленки бухнулась: поехали кататься. Славик зовёт. Одну — Лена не отпустит, а со мной — точняк разрешит.

— Да не поеду, Алин. Ну, смешно же, что я как собачий хвост за вами буду. Третий лишний.

— Да не будешь третьей, там какой-то его друг подъехал. Славка его уговаривает, для тебя. А я тебя — для себя.

— Я в этих «бя» запуталась уже, — пожаловалась я лампочке.

— Поехали, а? Ну чё¸ ты теряешь?

— Ладно. Только не надолго! — всё-таки подруга для меня столько сделала, что ж я — не человек, тем более не одна с ними буду. Интересно, кого это там Славка уговаривает? Кто ещё подъехал?

Открыла глаза сразу. Пробуждение, совсем мне несвойственное: никакого утреннего размазывания манной каши по тарелке — ещё пять минут и встану, не верится даже. Но как оворил дед Щукарь: Факт. Факт, дорогие граждане и старушки — сразу. Наверное, от удивления уснула вчера. Вернее, сегодня. Я, что? Вправду уснула? Ведь ложилась и знала, что буду перебирать подробности и вспоминать, словно бабушка вяжет салфетку, петельку за петелькой, каждую минуту этой встречи.

Я вышла за калитку вслед за Алинкой, терзаемая мрачным любопытством: кого мог притащить к нам Славка? Всех дружков знала наперечёт, и, если это очередной подвох, то я не знаю, что с ним сделаю!

— Сюрприз! — отпрыгнул он в сторону.

Ты.

Ты!

Ты.. сидел на мотоцикле, как ни в чём не бывало, будто мы расстались на днях. Как я устояла на месте? Не взвизгнула от восторга, от неожиданности? Не бросилась на шею или того хуже — прочь? Ведь на планете вдруг разом проснулись все вулканы. Обрушилось цунами мирового океана и рухнули Кавказ с Гималаями. Но маленький Рэмбо в моём лице, этот любитель первой крови, сжал кулаки в карманах и нехотя процедил:

— Мы поедем или что?

Наблюдала, как потухла улыбка, как погасли звёзды на твоём небосклоне и злорадничала: «А так тебе и надо!». «И тебе тоже!» — перевела взгляд на озадаченного моим тоном Славика. Хотя ему за что? За компанию, решила. И где логика?

— Прошу вас, леди.

— Благодарю.

— Держитесь крепче на поворотах.

— Не сомневайтесь, — а себя спрашивала: «Что я творю?». Села на мотоцикл, пытаясь не прижиматься к тебе. Ещё чего!

Алинка погрозила мне кулаком и закатила глаза.

Тронулись.

К ночи похолодало. Хотела я того, или нет, а пришлось тебя коснуться, спрятаться за твоей спиной от колючего ветра. За нами гналась луна, тянули деревья в чёрных перчатках ветви, словно в жуткой сказке.

Спустя полчаса, когда подумала, что вернусь домой без ушей, ты неожиданно притормозил. Я впечаталась ресницами в свитер и тут же отпрянула.

— Слезай.

«Буланчик отскакался», — вспомнила любимое выражение папы. И пусть, подумаешь, больно-то нужно! Я спрыгнула. С трудом сдерживала слёзы — больно, и нужно. Но вида не подам ни за что! А ты подошёл ко мне ближе, снял с себя эту смешную шапочку, которую народ дразнил «петушком», зато с импортной надписью «Аdidas» и нацепил на меня.

— Африка?

Африка! Уши от спасения ли, от смущения, заполыхали.

— Тепло ли тебе, девица?

Я прыснула. Как ответить? Тепло, Морозушко, тепло, батюшка, или:

— Ты чего, очумел, старый? Жениха подавай, приданым вроде как обеспечил, вон, уже греет голову.

Ты расхохотался. Рассмеялась за тобой и я в голос. Счастье брызнуло россыпью лунных зайчиков. Мир. Послышался шум мотора — нас искали друзья.

— Э, чё вы застряли?! — завопил Славка. — Поехали, поехали, время не ждёт, контора пишет! Мы ж ещё костёр запалить хотели, ну!

И мы поехали. Нет, полетели.

Представь, что я к тебе так близко,

Что чувствуешь ресниц ты трепет на щеке.

Представь, как ты живёшь без риска

Или шагаешь по дороге налегке.

Представь, что сотни птиц взлетели. Выстрел.

Единственный патрон — и в цель.

И ты поймёшь, что я с тобой не только в мыслях —

В начале жизни и в её конце.

Что я живу, живу в тебе,

по венам растекаясь кровью,

И благодарна я судьбе,

За то, что я живу любовью!

И был костёр. И разговоры. Нечаянное касание ладоней. Коленка. Щека. Пальцы. Взгляд сквозь чёлку. Блики в зрачках. И до коликов смех — старался Славка, так хотел произвести впечатление на Алинку. Наше молчание громче всяких слов. И огонь. Огонь — это воспоминания, которые сжигали мою душу. Я пыталась потушить, но не знала правил: каждый раз, тлеющие уж было угольки разгорались с новой силой. Одно неосторожное упоминание твоего имени в разговоре, одна случайная встреча, просто нечаянный взгляд и — пожар!

— Костёр, — говорил ты тогда, вороша хворост, — ночное солнце человечества.

— И вправду!

Ты ловишь мой восхищённый взгляд и неловко признаешься:

— Это не мои слова.

А мне всё равно. Я-то знаю, что ты самый умный на свете, самый лучший, самый самый!

«Пришла пора, она влюбилась. Так в землю падшее зерно весны огнём оживлено», — ай, да Пушкин, ай, да… молодец, короче!

Мне казалось после пробуждения, что вспоминая — без конца я перелистываю книгу жизни. Кто-то сказал, мы не можем вырвать страницу, но можем бросить в огонь всю книгу. Я бросила. Но моя рукопись не горит, только — душа.

А тогда наше «ночное солнце» никак не разгоралось.

— Бензином, что ли плеснуть, — озабоченно бормочешь ты. Костёрчик на поляне жалок — дымит, чадит, шипит, плюется огнём, словно новорожденный дракон.

— Не надо, — испуганно схватила тебя за руку. А ты словно ждал, сжал в ответ тихонько, ласково. Вся кровь моя, все три литра, прилили к лицу, губам, так резко и сильно — боялась кожа лопнет, и голова закружилась. Я чувствовала, как колет, словно иголкой, в пальцах при прикосновении.

— Не надо, — повторила я.

И быстро-быстро рассказываю историю про бабушку. Как ей показалось, что печка никак не разгорится. Как решила плеснуть керосина «три капли».

— Да ну? — твои глаза искрятся, а я. Я теперь понимаю Есенина: увидела «море, полыхающее голубым…».

— Папа до сих зовёт бабушку «огонь-баба», — улыбаюсь и понимаю, что ты так и держишь меня за руку.

Следы твоих прикосновений

Мне не стереть.

Они на теле моём, верно,

Сто лет будут гореть.

Поцелует или нет? Или просто обнимет? Пусть хоть весь бензин в костер выльет, только не отпускает моей руки.

И твой взгляд беспокойный, горячий,

И твой след, что клеймом на губах

Разгорались сильнее и ярче

Ста огней, что пылали в кострах..

— Картошки испечь, или город сжечь? — переиначил ты Ремарка. Огонь, наконец, запылал.

Я-то хотела — картошки, но спалила весь город. И не заметила.

В тот вечер загорелся не один костёр!

И что же? Я вернулась из воспоминаний в утро. Уснула! Позорно уснула, едва с Алинкой доползли до дивана. Продрогли, устали, насквозь пропахли дымом. Зато теперь уставилась в потолок, будто филин. Ну, его, решила, надо вставать.

День провели с подружкой в ожидании, приедут-не приедут? Обещали отвезти на вокзал, проводить. Мечтали, чтоб приехали пораньше. Пообщались бы ещё. Подольше. Хоть на капельку, на секундочку продлить мгновение встречи.

Приехали. За час.

Сердце выпрыгнуло. Вулканы проснулись снова, цунами напирало, где спастись землянам моей души? Куда девать глаза бесстыжие в своей радости? Губу прикусила, расчёску уронила, на хвост коту наступила. Беда с девками. Подхватились, с хаты выскочили, по двору уж до калитки поплыли лебёдушками. Не спеша.

— До чего ж неохота расставаться, — с ходу заявил Славка. — А, может, останетесь? Выходной же, дискач будет, кайфовей, чем вчера. Повеселились бы, а?

— А в Ростов мы как попадём? И когда? Нам вообще-то в школу с утра. Да и предкам чё сказать! — Алинка возмутилась, но голос задрожал.

— А мы вас на первую элекричку, которая в 5-20 приходит, отвезём. В семь часов в городе будете.

— Сестра не разрешит нам остаться, — вздохнула я.

— А она и не узнает.

— Как это?

— Скажем, что поехали на вокзал, а на самом деле поедем ко мне. Хабари ваши побросаем, чайку попьём, и — в клуб.

— Чудесненько, — вклинилась Алинка, — а ночевать мы где будем, на сеновале?

— Не. Но, если будете настаивать, то можно и там. Ко мне вернёмся. На летней кухне посидим. Там останется — четыре часа перекантоваться.

— А родаки?

— Да они на свадьбе гулять будут, не боись. Мы их скорее в клубе встретим, чем дома.

— Так, — Алинка соскочила с лавочки, скинула Славкину руку с плеча, а меня ущипнула, — пошли-ка, подруга, в сторонку. Нам посовещаться надо, — объявила громко, — это вам не форточке кататься, тут всерьёз решать надо.

— Надо так надо, — подмигнул Славка.

Я посмотрела на тебя, ведь ты так и молчал с начала разговора. Вдруг тебе оно и не нужно? Я навязываться не хотела.

— Останься, — ты вроде негромко сказал, а мне — набат!

Ты хочешь! Ты ждёшь, чтоб я осталась!

Совещаться во двор я вперёд Алинки побежала.

— Ну? — спросила она.

— Ну! — ответила я. Ах, да к чему вопросы, когда и так всё ясно. Ясней, чем в белый день.

— Ох, и влетит же нам, — прошептала я, самой себе удивляясь. Пуститься в такую авантюру, уму непостижимо!

— Да чего влетит-то? Папик твой на сутках будет, раньше девяти не вернётся. Так? Я мамке скажу, что у тебя ночевала. Да никто и не узнает, стопудово. Ну, когда ещё так гульнём, прикинь!

Прикинула. Несколько шагов до тебя. Час до разлуки. Сегодня. Или вся ночь, но до завтра.

А там… хоть голова с плеч, всё равно.

Дельце провернули удачно: лицемерно попрощались с сестрой и якобы отбыли на электричку до Ростова. Навстречу авантюрным приключениям.

— Народу больше, чем людей, — заметила Алина возле клуба.

Действительно, на воскресной дискотеке к нашему удивлению, было не протолкнуться. А ведь завтра всем на работу, на учёбу.

— Так ведь свадьба, — пояснил ты, — второй день. Все здесь.

Вы со Славкой оглядывались, словно искали кого-то.

— Нету, — ответил Славка на твой вопросительный взгляд, и пояснил нам, — мамки на застолье остались. У них своя массовка, с баяном.

Пацаны вздохнули с облегчением. Всё шло по плану.

— Я люблю деревенские свадьбы, — зачем-то сказала тебе. — Там так весело.

— Ага, особенно на выкупе невесты, — поддержал ты.

— Или монетки собирать с конфетами, когда молодых осыпают. И взрослые такие смешные и всё разрешают детям. Помню, мы с бабушкой ходили к соседям. И свет вырубили. Так пока свечки зажгли, мы со стола все конфеты потырили, и никто потом не ругался.

— Так это у дядь Пашиного сына свадьба была! — воскликнул ты. — Может, я с тобой за одну шоколадку схватился тогда, в темноте?

— Только сейчас не подеритесь, — хмыкнул Славка. — Ну, пошлите уже. Ох, и веселье будет! И гости, и вон, Вадька с нашей улицы из армии вернулся. Его неделю назад ждали, а он только приехал. Слышите?

Мы поднялись по ступенькам и расслышали, что объявлял в микрофон ведущий:

— Родные и близкие друзья поздравляют Вадима, вернувшегося сегодня из армии. И для него звучит эта песня. Счастливой гражданки, брат!

— Пройду один мимо сельсовета,

Услышу плеск уток на воде.

Ещё звенит где-то это лето,

Да вся беда, я не знаю где! — вечер начался.

После танцев опять катались. Мальчишки красовались: бросали руль, разводили руки в сторону. Мы визжали от страха и восторга одновременно. Они же только скорости прибавляли.

«Взлететь до неба — пустяки,

Как будто крылья, две руки.

Раскрасив счастьем мир

Тебе его дарю.

За то что вместе мы

Тебя благодарю!» — и совсем неважно, что до разлуки осталось несколько ночных часов.

«9 октября.

7-30.

Сил нет писать. Я так счастлива безмерно!

Сил нет писать.

Спать… спать… спать… какая там школа!

16-00.

Пока тихо. Папы нет. Наверное, у своей. Может быть, пронесёт.

Ой, что вчера было и где! Или сегодня? Как в песне у Высоцкого, «ой, где был я вчера, не найду днём с огнём, только помню, что стены с обоями»! Даже не знаю, с чего начать, Дневник…».

Вдоволь накатавшись, мы приехали к Славке, зашли в летнюю кухню. Свет решили не включать.

— Темнота — друг молодёжи, — заявил хозяин убежища.

— Конспирация прежде всего, Феликс Сигизмундович, — поддержала его Алина. — Так. Занимаем места согласно купленным билетам. Чур, диван — мой!

— Наш, — поправил Славка и плюхнулся рядом.

Мы с тобой, как пионеры, примостились на стульях по краям стола. В глазах — взвейтесь кострами, синие ночи, но между нами расстояние в ширину океана. Я сидела, нога за ногу и качала чертей, как сказала бы бабушка. Ты пытался угостить меня яблоками, накормить жареным мясом, напоить компотом — делал всё, чтобы только пройти мимо меня к холодильнику и как бы нечаянно спотыкнуться. Твои маневры не остались незамеченными захватчиками дивана. Подколы сыпались как из рога изобилия, Славика разошёлся, Алинка хихикала. Я смущённо улыбалась, хорошо, хоть не видно, ты от бессилия хлопал дверцей агрегата так, что я подпрыгивала. Или это от озноба, вдруг охватившего меня?

— Слушай. Кажется, кто-то обнаглел в этом помещении? — ты, наконец, не выдержал. — Не мешало бы и нам отвоевать кусочек места под солнцем. То есть под луной.

— Да, не мешало бы сдвинуть товарищей, — с радостью согласилась.

— Ещё чего! — завопили товарищи в два голоса. — Нам и без вас неплохо!

— А нам нехорошо! Нашлись тут эксплуататоры диванов, единоличники какие! — возразил ты.

«Такая куча-мала образовалась! Не поймёшь, кто где. Алинка визжит, Славка щекочется, пыхтит. Я не могу, я закатываюсь, аж пополам согнулась. Особенно, когда Славик упал. А ты…»

А ты всё-таки занял кусочек дивана и позвал меня:

— Помогай, падай на колени! Вдвоём они нас не выпихнут!

Схватил за свитер, резко дёрнул на себя — ай, мамочки мои, я у пацана на коленях сижу!

«И я не шевелилась долго. Боялась, как я боялась! Во-первых, упасть, а во-вторых… чувствовала опасную близость — стоит мне повернуться, как может случиться то самое! Нет. Скорее, я боялась этого во-первых! И желала!»

— Сударыня, вам удобно?

— Да, — выдохнула. — А вам, сударь, не тяжело? Не надорвётесь часом?

— Не волнуйтесь, право. Мы, судари, прекрасно себя чувствуем, когда держим пёрышко.

Обменявшись шутливыми любезностями, замолчали.

Такая вдруг возникла тишина,

Что воздух зазвенел от напряжения.

Как будто во вселенной я одна,

Но чувствую я чьё-то приближение.

И только — сердца стук в ночи,

И только — дрожь души до пяток.

А он, приблизившись молчит,

А он со мной играет в прятки.

— Эй! — ты подул мне в затылок.

— А? — я напрочь забыла об опасности и обернулась…

Так вот что такое поцелуй! Когда картинка тёмной комнаты замирает в твоих глазах, и отражаются только мои зрачки; когда все звёзды превращаются в чёрные дыры, и космос моего тела летит в тартарары; когда, подобно мечтателю-царю о вечной молодости со страхом, ныряею в котёл с молоком, но не умираю в бурлящем кипятке — возрождаюсь к новой жизни.

— Вы чё притихли там? — раздался голос Славки, откуда-то из преисподней.

Я отпрянула. Бросилась из кухни, словно заяц, испуганный светом фар. Унесла новую жизнь в горячих губах, в дрожащих ладошках. На улице прижалась спиной к стене кухни, приложила руки к пылающим щекам.

«Мне казалось, это была и не я, Дневничок. Не знаю кто. Или что. Сплошной пульс, что бьётся на всю деревню. Нет! На всю вселенную. Я думала, что разбужу всех инопланетян, всех собак в округе, как сильно стучал он во мне!».

А потом хлопнула дверь — ты вышел. Я замерла трусишкой зайкой серенькой, а рядом — ни одной спасительной ёлки. Мимо не пройти. Мы молча уставились друг на друга. Вечность отсчитывала мгновения.

Под утро резко похолодало. Ни шарфы, ни куртки, галантно отданные нам ребятами, не помогали. Не спасали от осеннего морозца: Его ледяные пальцы щипали нас так, что у меня зубы приплясывали. Рассвет ленивой походкой ступал на перрон, и там, где он касался земли, домов, деревьев расцветали розовые и персиковые цветы, сотканные из солнечных лучей.

Ты подкрался ко мне сзади, обнял одной рукой, другой помахал билетами:

— Готово, леди. СВ, как приказывали.

Я рассмеялась. Спальный вагон в электричке, вот шутник!

— Я буду скучать, — шепнул.

Ура! Подпрыгнула я в мыслях. Будет скучать!

«И мы ещё долго с Алинкой стояли в тамбуре, пока их, пацанов, совсем не стало видно. Ещё она меня ругала. За то, что я не спросила ни о чём. Мол, мы зачем вообще приезжали? Мотоциклы, это, конечно, ничтяк, но самого главного я не узнала. И поздравила: с почином, говорит. Губы не болят? Нет, отвечаю. С вызовом, прикинь. А она — в тихом омуте черти водятся. А я ей — и ангелов немножко.

Ах, да. Там, на дискаче меня пригласил на медляк совсем взрослый парень. Вадик, кажись. Спрашивает, такой, — откуда красавица взялась? И не годится ли он мне в женихи? Говорю — нет. Я — старый, лысый, беззубый, спрашивает. Мне смешно. Нет, отвечаю. Просто я другому отдана, и буду век ему верна. Но я это к чему? Что происходит? То ни одного поклонника, то сразу много. Димка, вон тоже, заходы делал. У него «Ява», может, я хорошо подумаю, с кем на танцы ездить. Вот дураки. Не нужен мне никто, кроме…».

Наступил вторник, а я уже подгоняла неделю — скорей, скорей заканчивайся, хочу, чтобы уже — суббота. Конечно, мы с Алинкой решили снова приехать и строили планы. Рисовали в мечтах, как сложится новая встреча. Но даже и представить не могли, что произойдёт на самом деле.

Среда. Четверг. Как медленно тянутся дни. Медленно по капле, словно моросящий дождик, неделя стекала по стеклу. Спроси нас тогда, а что было в школе? Во дворе? В стране? Не вспомним. Пожалуй, только весёлая песенка служанки Миледи из фильма про Д'Артаньяна почему-то крутилась в голове. «Святая Катерина пошли мне дворянина», — частенько напевала Алина. Да послала же, ворчала я. «Святая Катерина послала дворянина», — исправлялась подруга, а заканчивали мы вместе: «Усы и шпага, всё при нём»! И смеялись. То веселились, то грустили — где те дворяне, а где мы. А время играло с нами, а время — морская фигура на месте замри — замерло.

Пятница. Как долго!

Суббота. Ура!

Еле дождались, сбежали с Алинкой с последнего урока, чтобы успеть на дневной автобус. И молились, чтобы рейс не отменили, потому что нас обещали встретить. «Если не забудут», — хмурилась я мысленно. Всё ещё не могла свыкнуться с реальностью, где все обещания выполняются и мечты сбываются. Но вслух не говорила, чтоб не злить подругу.

Не забыли!

— Стоят, смотри, как пасочки, — улыбнулась довольно Алина.

«Пасочки» довезли быстро. Покидать нас не спешили к общей радости.

Лена встретила приветливо. Чаем напоила с дороги. Угостила ватрушками. Ребята отказывались, а мы с Алинкой налетели: с утра во рту маковой росинки не было. Потом спросили сестру, нужна ли какая наша помощь? Танцы-танцами, но и польза же от нас должна быть. Лена одна с детьми живёт, за бабушкой ухаживает, как не помочь? Сестра отнекивалась. Посетовала лишь на дрова, которые некому привести в порядок:

— От Вити помощи не дождёшься. Как только с Толей встречаются — всё. Пиши пропало. В который раз начинают, перекур, обед, конец спектакля.

Мне стало стыдно за отца. Понятно, почему. Меня уму-разуму учит, а сам туда же. Никакой силы воли! Да ещё дядя Толя этот, папин старший братец, со своим самогоном, эх! А мальчишки переглянулись и кивнули друг другу.

— Да нефиг делать! — воскликнул Славик. — Щас мы домой съездим, в рабочее переоденемся. Инструмент есть какой, пила, топор?

— Есть, — обрадовались мы. Я так чуть в ладоши не захлопала, как же всё складывалось нынче ладно.

Через полчаса дело закипело. Дрова находились в курятнике. С шутками загнали птицу в сарай, во главе с предводителем — рыжим драчливым петухом. Собственно, из-за него и веселье. Старый забияка поочерёдно вызывал нас на дуэль, нападал. Бестолковые куры без него разбегались по углам и пытались взлететь, пока в сарае зерна им не насыпали.

— Слушай, ещё ни разу топором не взмахнул, а уже вспотел, — расхохотался ты, утирая лоб, — как будто стометровку пробежал.

Я не могла отвести от тебя взгляд. Мы же столько не виделись! И уходить не хотела — я могу дрова подносить. Или в поленницу складывать. Или воды подать. Я и пилить смогу, правда, только научите! Только бы рядом быть. С тобой. Но бессердечные Лена с Алинкой увели меня из курятника буквально за ухо. Пойдём, говорят, картошки пожарим. Надо кормить работников, а не смущать. Приготовили. Собрались вернуться — на лавочку вызвали. Идите, сказала Лена, там ещё приехали. Помощнички или женихи, уж не знаю. Вышла. Алинка задержалась в комнате у зеркала: без марафета — никуда.

Ба, знакомые всё лица и Димка в их числе. Хотела быстренько поздороваться и смыться, так сосед снова с претензиями. Мол, зря я от него отказалась. У него и мотоцикл лучше, и ростом он повыше, и покрасивше, и живёт поближе.

— И язык подлиньше, — пробормотала я. Ведь он вроде шутит, а глаза — злющие.

— И вообще я парень свободный во всех отношениях, не то что некоторые, — сказал Димка в конце, — никаких проблем. А тебе Малая косы повыдёргивает, как узнает, что ты рядом с ним крутишься, — и на твой мотоцикл указывает.

— Что?!

— Что слышала! — «Ява» взревела и унесла своего владельца прочь, смешав меня с пылью.

Я опустилась на лавочку. Улыбка застыла мерзкой гримасой. Содрать бы её с кровью! Закрыла руками. Осень из танцующей в листьях девчонки превратилась вдруг в плачущую дождём старуху. Нет! Ты не мог так со мной поступить. Кто угодно, но не ты, я не верю!Подхватилась, чуть не сбила с ног Алинку, смерчем пронеслась по двору к курятнику. Хлопнула калиткой. От неожиданности ты уронил дровину, а Славка в удивлении обернулся.

— Кто такая Малая?

Ты было нагнулся, и тут же выпрямился.

— Малая? Алёна, что ли?

— Тебе видней!

«14 октября.

Иногда жалею, что встретила Его, Дневник! Жила себе тихо, никого не трогала, любила там кого-то безответно, стишки писала. Никаких потрясений! А с ним столько эмоций за каких-то пару месяцев получила, сколько за всю жизнь не было, ужас!

Спокойная, как в море штиль,

Прозрачная — водой в ладони.

До горизонта сотни миль

Скрывает глубина её агонию.

И что цунами породит —

Взметнутся волны и закроют небо,

Разрушат цветочный парадиз —

Мне угадать, понять — ах, мне бы…

Этот стрекозёл, Димка, наговорил гадостей, я думала — умру. Так стрёмно стало на душе! И даже разбираться пошла, уму непостижимо! Чтоб я пошла что-то выяснять? Когда такое было? А, главное, какая буря в душе поднялась, аж сама себя испугалась! И какое же счастье, что это — буря в стакане! Страшное слово «Малая» — никогда не забуду! Дама оказалась крестницей Его матери. Живёт по соседству в переулке. Мужа у неё посадили летом. Вот и ходят все ей помогают. Ну, вот как Лене сегодня с дровами. И вообще, она старая, эта Малая-Алёна — ей целых 23 года! Что было в моей куриной башке, когда я слушала Димку!».

Он, кстати, на дискотеке нашёл нас. Извинялся — пошутил неудачно. А мне как королю из «Обыкновенного Чуда» — то ли музыки, то ли цветов, то ли зарезать кого-нибудь хочется теперь. Ладно. Разобрались, успокоились. Ночь поцелуями всё исправила, и луна стыдливо за тучи спряталась, глядя на нас. Ну, думала, воскресенье без потрясений случится. Как же.

В обед выползли с Алинкой на улицу. Сонные, как осенние мухи. Тут радость нечаянная — Оксана с Аней приехали, подружки по лету. Я перезнакомила девчат, принялись болтать о всякой всячине. За разговором не заметили, что к нам подошла незнакомая женщина. Остановилась рядом — руки в боки.

— На Солоху похожа, — шепнула Алинка.

— На Аксинью, — не согласилась я.

Мы с любопытством уставились на неё.

— Здорово, дивчата.

— Здрасьте, — почти одновременно ответили.

— Як дила?

— Нормально, — продолжали мы нестройным хором, переглядываясь.

— Прям водевиль какой-то, — едва слышно прокомментировала Алина.

— Вторая часть Марлезонского балета, — подтвердила я, памятуя, что первая часть произошла вчера. И, скажем честно, так себе выступление артистов, на троечку. Вот пена!

— И хто из вас горожанки?

Мы так опешили, что дружно промычали: «Всеее».

— Як уси? — женщина встряхнула серьгами.

— А так, — рассмеялась Оксана.

— Да чём дело-то? — закипела Алинка.

— Та ни в чом, — всплеснула руками незнакомка. — Ну от вы две малявки ще, — посмотрела она на Аню с Оксаной, — а ты, чернява, мабуть, Славки мово, а белява, мабуть, Галкиного охламона будэ.

Мы выпали в осадок. Хлопали ресницами, а я к тому же в свекольный столб превратилась. Алинка очухалась первая.

— И дальше чё? — встала она с лавки.

— От прийшла побачить, шо за дивчины таки. Окрутили хлопцив. А бабки мине кажуть — твий Славка на пэрроне бул. Та не один. Думала — брешуть. И ще в яку рань! В жисть не лизла в його гульки, да прям разпирае, ни можу. Шо за дивчата, шо наши хлопци с питухами вскачили, а? И ладно, мий ще юбочник, на усё пидэ, но, шоб Галкин?! А я бачу — ничо'го дивчины, гарни. Мабуть, и оболтусы наши с такыми справными за ум визьмутця! Ну, ладно, дивоньки. От побачила, серденько отвила, пиду, — мать Славки, если мы правильно поняли, поправила косынку на голове, подмигнула нам и пошла восвояси.

— Я в отпаде! — перевела дух Алинка и ущипнула меня, — Эй! Ты чего, умерла?

— Я в ужасе. Что это было?

Подруга ухмыльнулась:

— Не, не так. Надо — шо це було?

— И шо це було? — послушно повторили мы втроём.

— Смотрины, — хихикнула Алинка, — интересно, хлопци в курсе? И чё ты в ужасе? Не твоего ж мамаша приходила. Не Галка! А меня эта тётка приколола, никаких тебе скандалов, никаких истерик. Ты хоть догнала, чё нас одобрили?

— Это тебя одобрили, а беляву — ещё неизвестно, — я вроде пришла в норму.

— Ой, не бзди. Щас моя пойдёт к твоей, расскажет, яки мы гарни да справни дивчины, и всё будет тип-топ. Жди сватов с гармошкой.

Мы в который раз переглянулись и расхохотались, хором воскликнув:

— Но шобы Галкин?!