Прочитаем «Онегина» вместе

Наталья Долинина, 1971

Книга Натальи Долининой «Прочитаем “Онегина” вместе» посвящена знаменитому роману А. С. Пушкина. Это не научное исследование и не комментарий, а свободный разговор о пушкинских героях и о личности самого поэта. Вместе с читателем Н. Г. Долинина размышляет, почему этот роман так важен для нас сегодня, какие темы и проблемы волнуют нас – дружба и любовь, эгоизм и честность, смысл жизни – то, что волновало и будет волновать людей во все эпохи. Книги писателя, филолога и литературоведа Н. Г. Долининой «По страницам “Войны и мира”», «Предисловие к Достоевскому», «Печорин и наше время» давно стали классикой «школьного литературоведения» и неоднократно переиздавались. Кроме анализа литературных произведений, в них затрагиваются темы духовности и нравственности, взросления и выбора жизненных ценностей. Для читателей среднего и старшего школьного возраста, их родителей и преподавателей, а также для самого широкого круга читателей. В формате PDF A4 сохранен издательский макет книги.

© Н. Г. Долинина, наследники текст, 2021

© С. В. Алексеев, оформление, 2021

© ООО «ГРИФ», макет, 2021

1

Всегда я рад заметить разность

Между Онегиным и мной.

Когда мне бывает трудно, я иду на Мойку, 12 — к Пушкину. Вхожу в его квартиру — последнюю квартиру, где он жил и где умер. Пробегаю через комнаты в кабинет, смотрю на его стол, на его книги. Потом иду обратно — в одной из комнат висит на стене под стеклом записка писателя Владимира Фёдоровича Одоевского: «Жуковскому, Плетнёву или Далю. Напиши одно слово: лучше или хуже. Несколько часов назад Арендт надеялся». Я знаю, мы все знаем: Арендт — врач, лечивший Пушкина, надеялся зря. И всё равно, всё равно эта записка чем-то помогает мне: я вижу за ней друзей, любящих Пушкина, вижу его — измученного, раненого, умирающего человека — и этого человека я люблю.

За что люблю? За веселье, и мудрость, и грусть, и благородство. За верность той мечте о свободе, которую он пронёс через нелёгкую свою жизнь. За умение чувствовать себя счастливым даже тогда, когда это очень трудно. За то, что он любил людей и умел дружить с ними…

Первая страница романа в стихах «Евгений Онегин» — посвящение:

Не мысля гордый свет забавить,

Вниманье дружбы возлюбя,

Хотел бы я тебе представить

Залог достойнее тебя…

Пушкин посвящает «Евгения Онегина» своему другу Плетнёву. Есть ли, может ли быть на свете лучший подарок, достойнейший «залог дружбы»? Для Пушкина так высока его дружба, что и этого подарка мало. А «Онегин» — вся его жизнь:

Небрежный плод моих забав,

Бессонниц, лёгких вдохновений,

Незрелых и увядших лет,

Ума холодных наблюдений

И сердца горестных замет.

Всё вложено в эту книгу: ум, сердце, молодость, мудрая зрелость, минуты радости и горькие часы без сна — вся жизнь прекрасного, гениального и весёлого человека. Вот почему я каждый раз с трепетом открываю страницы, которые прошу вас прочесть вместе со мной.

Кто главный герой романа «Евгений Онегин»? Ответ на этот вопрос кажется вполне ясным: конечно, тот, чьим именем назвал Пушкин свою книгу; конечно, Евгений — кто же ещё? Даже Татьяна, даже Ленский играют в романе менее важную роль, а уж тем более Ольга, старики Ларины, соседи-помещики, светские денди, крестьяне… И в школьных учебниках мы читаем: главный герой романа — Евгений Онегин, типичный молодой дворянин начала XIX века. Это, разумеется, правильно: без Онегина и романа бы не было.

Но этот роман не совсем такой, как другие известные нам произведения того же жанра, и не только потому, что он — в стихах. Что-то ещё отличает его, скажем, от «Героя нашего времени», или «Рудина», или «Войны и мира». Это «что-то» — постоянное открытое присутствие автора. Он всё время здесь, на страницах своей книги. То выглянет из-за плеча героя и улыбнётся нам, то поделится своей печалью или радостью, то очень серьёзно расскажет о своих мыслях, о своей любви, дружбе, работе…

Вот поэтому для меня главный герой романа — всё-таки сам Пушкин. Как бы я ни сочувствовала Онегину, как бы ни любила Татьяну, как бы ни жалела Ленского, для меня самым близким и интересным из всех людей в романе остаётся автор. И можно попробовать, отвлёкшись от привычного школьного представления, прочесть этот роман как роман про Александра Пушкина.

Начало первой главы «Онегина» мы все знаем наизусть с детства: «Мой дядя самых честных правил, когда не в шутку занемог…» Речь идёт о Евгении: это его дядя заболел, его мыслями (даже заключёнными в кавычки) Пушкин начинает роман. И вся первая глава, казалось бы, рассказывает об Онегине: его детстве, юности, привычках, развлечениях, друзьях.

Эпиграф к этой главе: «И жить торопится и чувствовать спешит» (Кн. Вяземский) — тоже про Онегина, это он «жить торопится»…

Но если прочесть главу повнимательней, мы увидим, что в ней не один, а два героя: Онегин и Пушкин. Им не только уделено почти равное количество строф, мы узнаём об авторе почти столько же, сколько о герое. Они во многом похожи, недаром Пушкин сразу скажет об Онегине: «добрый мой приятель». Но много у них и разного. Трудно, конечно, сравнивать реально жившего великого человека с другим, созданным его фантазией, а мне всё-таки каждый раз, когда я читаю роман, думается: насколько же Пушкин ярче, умнее, значительней человека, которого мы называем «типичным представителем» его эпохи!

В то время, когда он начал писать «Онегина», полагалось начинать большое поэтическое произведение торжественным вступлением, обращаясь к богам. Так, как начал Гомер свою «Илиаду»:

Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына…

Или так, как начал Пушкин свою оду «Вольность»:

Беги, сокройся от очей,

Цитеры слабая царица!

Где ты, где ты, гроза царей,

Свободы гордая певица?

Так полагалось. А Пушкин начинает свой роман в стихах совсем иначе. Он берёт строчку из знакомой каждому его современнику басни Крылова «Осёл и мужик» «Осёл был самых честных правил…» и переделывает её по-своему. Сразу, с первой же строки, он смело, весело, молодо бросается в бой против того, что устарело, что мешает развитию литературы, что ему ненавистно: против сковывающих писателя правил и законов — за свободу мысли, свободу творчества. Никого он не боится: ни критиков, ни учёных знатоков, ни даже друзей-писателей, которые, конечно, рассердятся на него за подобное начало.

Итак, роман начинается без всякого вступления — мыслями героя, едущего к больному дяде, которого он не знает и не любит, чтобы

Ему подушки поправлять,

Печально подносить лекарство,

Вздыхать и думать про себя:

Когда же чёрт возьмёт тебя!

Одобряет Пушкин такое поведение Онегина? Пока мы ещё не можем ответить на этот вопрос. Но дальше, читая роман, мы всё узнаем: и что думает Пушкин об Онегине, и как он смотрит на принятые в свете родственные отношения, и какие люди ему по душе, кого он ненавидит и за что, над чем смеётся, что любит, с кем борется…

Уже во второй строфе, знакомя нас с Онегиным, Пушкин напоминает и о себе:

Друзья Людмилы и Руслана!

С героем моего романа

Без предисловий, сей же час

Позвольте познакомить вас…

И дальше — по поводу того, что Онегин «родился на брегах Невы»:

…Там некогда гулял и я:

Но вреден север для меня.

Всего несколько строчек сказано о самом поэте, а узнаём мы из них очень многое: поэт жил в Петербурге, но теперь ему нельзя там жить; им написана поэма «Руслан и Людмила», у которой есть друзья, но есть и недруги, об этом известно читателю, знакомому с журналами: ведь вокруг «Руслана и Людмилы» разгорелся литературный бой.

Мы читаем следующие строфы — о воспитании Онегина, о том, что он знал и умел, — и невольно всё время сравниваем его с Пушкиным, представляем себе Пушкина. Автор и его герой — люди одного поколения и примерно одного типа воспитания; у обоих были французы-гувернёры; оба провели молодость в петербургском свете; у них общие знакомые, друзья. Даже родители их имеют сходство: Сергей Львович Пушкин, как и отец Онегина, «долгами жил… и промотался наконец». Но вот Пушкин сообщает читателю:

Мы все учились понемногу

Чему-нибудь и как-нибудь…

Мы ведь знаем, что Пушкин учился в Лицее — самом серьёзном и прогрессивном учебном заведении своего времени. Кто же — «все»? И неужели в слово «мы» Пушкин включает себя, Пущина, Кюхельбекера, Дельвига?

Понимать эти строки можно по-разному. Мне кажется, Пушкин имеет в виду не себя и своих друзей, а тех средних петербургских юношей, с которыми ему не раз приходилось общаться в свете. На их фоне Онегин, конечно, мог «воспитаньем… блеснуть». Сам же Пушкин — другой. С того и начинается отличие автора от героя, что уже в лицейские годы Пушкину было доступно многое, недоступное Онегину. «Высокая страсть» к поэзии, овладевшая Пушкиным и его друзьями ещё в детстве, чужда Евгению:

Не мог он ямба от хорея,

Как мы ни бились, отличить.

Лицейское братство, книги, стихи, вольнолюбивые мечты, прекрасная царскосельская природа, романтические увлечения милыми девушками — так прошла юность автора. А герой… В строфах X, XI, XII Пушкин рассказывает о «науке страсти нежной», которую Онегин знал «твёрже всех наук»:

Как рано мог он л и ц е м е р и т ь…

…Казаться мрачным, изнывать,

Являться гордым и послушным…

…Как он умел к а з а т ь с я новым…

(Разрядка моя. — Н. Д.)

Поэт находит самые точные, самые убедительные слова, чтобы объяснить, как несчастливо воспитали Евгения: чувствовать, страдать, радоваться он не умеет. Зато умеет «лицемерить, казаться, являться»; зато, как многие светские люди, умеет скучать, томиться…

Вот как по-разному воспринимают Пушкин и Онегин, например, театр. Для Пушкина петербургский театр — «волшебный край», о котором он мечтает в ссылке:

Услышу ль вновь я ваши хоры

Узрю ли русской Терпсихоры

Душой исполненный полёт?

А Онегин «входит, идет меж кресел по ногам, двойной лорнет, скосясь, наводит на ложи незнакомых дам…» А Онегин, едва взглянув на сцену «в большом рассеянье», уже «отворотился — и зевнул».

Почему так? Отчего Пушкин умеет радоваться тому, что наскучило, опостылело Онегину? Мы ещё придём к ответу на этот вопрос. Сейчас мы вместе с Евгением вернулись из театра и вошли в его кабинет.

Белинский назвал роман Пушкина «энциклопедией русской жизни и в высшей степени народным произведением». Что такое энциклопедия? Мы привыкли представлять себе при этом слове многотомное справочное издание — и вдруг: тоненькая книжка в стихах! А всё-таки Белинский прав: дело в том, что в пушкинском романе сказано так много, так всеобъемлюще о жизни России в начале XIX века, что если бы мы ничего не знали об этой эпохе и только читали «Евгения Онегина» — то мы бы всё-таки узнали многое.

На самом деле, прочтя только двадцать строф, мы уже узнали, как воспитывали молодых дворян, где они гуляли в детстве, куда ездили развлекаться, став взрослыми, что ели и что пили; какие пьесы шли в театре, кто была самая знаменитая балерина и кто самый знаменитый балетмейстер. Теперь вам хочется знать, что покупала за границей и что вывозила за границу Россия XIX века. Пожалуйста: «за лес и сало» ввозились предметы роскоши: «янтарь на трубках Цареграда, фарфор и бронза… духи в гранёном хрустале» и многое другое, необходимое «для забав… для неги модной». Хотим узнать, как одевались молодые люди, как шутили, о чём думали и беседовали?! Скоро узнаем: Пушкин подробно и точно расскажет обо всём.

Ещё один вопрос: почему так много иностранных слов в первой главе? Некоторые даже и написаны латинским шрифтом: Madame, Monsieur, l’Abbé, dandy, roast-beef, entrechat… И слова-то из разных языков: французские, английские, латинские, опять английские, французские… Может быть, Пушкину трудно обойтись без этих слов, он слишком привык к ним, всегда употреблял их? Вот в строфе XXVI он и сам пишет:

А вижу я, винюсь пред вами,

Что уж и так мой бедный слог

Пестреть гораздо б меньше мог

Иноплеменными словами…

Когда мы начнём читать вторую, третью и другие главы, то убедимся: Пушкину вовсе не нужны «иноплеменные слова», он превосходно без них обходится. А вот Онегину — нужны. Пушкин умеет говорить по-русски блестяще, остроумно, богато — а герой его говорит светским мешаным языком, где переплетается английский с французским и где не поймёшь, какой родной язык у твоего собеседника. Более того, Пушкин сознательно, нарочно извиняется перед читателем — а вдруг читатель не заметит «иноплеменного» словесного окружения Онегина! Нужно обратить его внимание на эти слова — иначе читатель недостаточно поймёт героя.

Герой тем временем едет на бал.

Перед померкшими домами

Вдоль сонной улицы рядами

Двойные фонари карет

Весёлый изливают свет…

Улица спит. Дома спят. Обычные, простые люди давно уснули. А Онегин и те, кто живёт, как он, только ещё начинают развлекаться:

…Толпа мазуркой занята;

Кругом и шум и теснота…

Но ведь Пушкин тоже любит балы и сам признаётся в этом:

Люблю я бешеную младость,

И тесноту, и блеск, и радость,

И дам обдуманный наряд;

Люблю их ножки…

Пушкин — молодой, весёлый, жизнелюбивый человек. В строфах XXXII и XXXIII он делится с читателем своими чувствами и воспоминаниями:

Дианы грудь, ланиты Флоры

Прелестны, милые друзья!

Однако ножка Терпсихоры

Прелестней чем-то для меня.

Такое игривое и, в общем-то, несерьёзное восприятие женской красоты доступно и Пушкину, и Онегину — так относились к «милым дамам» в свете. Не случайно в строфе XXXII так много иностранных слов (а в следующей — только одно) — здесь и богиня охоты Диана, и богиня цветов Флора, и муза танцев Терпсихора, «ножка» которой вызывает такие воспоминания:

Люблю её, мой друг Эльвина,

Под длинной скатертью столов,

Весной на мураве лугов,

Зимой на чугуне камина,

На зеркальном паркете зал,

У моря на граните скал.

Это — мир светских обедов, подстриженных парков с «муравой», гостиных, балов; мир, где не любят, а играют в любовь, — мир Онегина. Пушкин тоже живёт в этом мире, но он знает и другое отношение к женщине, ему доступна настоящая страсть:

Я помню море пред грозою:

Как я завидовал волнам,

Бегущим бурной чередою

С любовью лечь к её ногам!

Как я желал тогда с волнами

Коснуться милых ног устами!

Нет, никогда средь пылких дней

Кипящей младости моей

Я не желал с таким мученьем

Лобзать уста младых Армид,

Иль розы пламенных ланит,

Иль перси, полные томленьем;

Нет, никогда порыв страстей

Так не терзал души моей!

Светская «наука страсти нежной» выражается в мелких словах: «ножка Терпсихоры прелестней чем-то для меня» и т. д. Высокая страсть Пушкина не нуждается ни в перечислении античных богинь, ни в снисходительном «ножка»; она находит слова простые и торжественные: «С любовью лечь к её ногам!» И не случайно в этой строфе так много старин ных славянских слов: «чередою», «уста», «младость», «ланиты», «перси»…

Читаем дальше. Огромный город, столица Российской империи, просыпается на заре:

Встаёт купец, идёт разносчик,

На биржу тянется извозчик,

С кувшином охтенка спешит…

Поднимаются люди, у которых есть дело. Им нужно встать утром, чтобы работать, чтобы день не прошёл зря. А Онегину некуда торопиться, незачем вскакивать с постели.

Но, шумом бала утомленный

И утро в полночь обратя,

Спокойно спит в тени блаженной

Забав и роскоши дитя.

Проснётся зá полдень, и снова

До утра жизнь его готова,

Однообразна и пестра.

И завтра то же, что вчера.

И вот тут Пушкин задаёт самый главный вопрос — тот, на который и мы с вами ищем ответа, и после нас люди будут искать: «Но был ли счастлив мой Евгений?» (разрядка моя. — Н. Д.).

На первый взгляд, жизнь Онегина привлекательна: развлечения с утра до глубокой ночи, и такие яркие, богатые развлечения: прогулки, беседы с умными людьми, рестораны, театры, балы… Каждому захочется пожить немножко таким образом.

Немножко. Но — всю жизнь? Представьте себе: всегда, каждый день, каждый месяц, каждый год, много лет подряд — одно и то же: прогулки всё по тому же бульвару, беседы всё с теми же людьми, те же блюда в ресторанах, те же лица на балах — каждый день много лет подряд… Пушкин беспощадно точно определяет эту жизнь: «…однообразна и пестра. / И завтра то же, что вчера».

Читая первую главу «Онегина», я всегда вспоминаю начало другой гениальной книги, вижу другого литературного героя: «Ему, видимо, все бывшие в гостиной не только были знакомы, но уж надоели ему так, что и смотреть на них, и слушать их ему было очень скучно». На вопрос: «Ну, для чего вы идёте на войну?» — этот литературный герой отвечает: «Я иду потому, что эта жизнь, которую я веду здесь, эта жизнь — не по мне!»

Так говорит Андрей Болконский. А он ведь много старше Онегина: в 1805 году, когда начинается действие «Войны и мира», князю Андрею уже под тридцать лет, а девятилетний Онегин в это время ещё гуляет по Летнему саду… Так много изменится в жизни России за те пятнадцать лет, что пройдут между первыми страницами «Войны и мира» и «Евгения Онегина»: ведь Евгений едет к дяде весной 1820 года. Так много произойдёт в мире за пятнадцать лет: прогремит Отечественная война 1812 года, и пройдут русские войска по Европе, и выплывет зловещая фигура Аракчеева, и Александр I забудет свои либеральные настроения первых лет царствования, и вырастут новые люди: Рылеев, Пестель, Кюхельбекер, Пущин, Пушкин! — и возникнут новые, опасные для царя настроения — только свет петербургский останется тем же, по-прежнему «однообразна и пестра» будет его жизнь… И как Андрею Болконскому в 1805 году, так другому умному, незаурядному человеку — Евгению Онегину — тошно станет в этом свете в 1820 году, и он подумает про себя: «Эта жизнь — не по мне!» — и будет искать, мучиться, страдать: куда уйти, что делать, чем заполнить жизнь?!

Вот что, оказывается, привлекает Пушкина в Онегине: его неудовлетворённость той жизнью, которая удовлетворяет многих и многих людей света. Мы хорошо знаем этих людей по книгам. Скалозуб, Фамусов, всякие графини-внучки и княжны-дочки, Загорецкий, Репетилов, Наталья Дмитриевна… Берг и Борис Друбецкой, Ипполит Курагин и Анна Павловна Шерер… Все эти люди вполне довольны своим уделом, своей жизнью в свете, все они считают себя счастливыми.

Онегин не таков. Ведь не случайно Пушкин сразу, в самом начале романа, назвал его своим приятелем, не случайно свёл в ресторане с Кавериным, а потом сравнил с Чаадаевым — умнейшим человеком пушкинской поры! Правда, с Чаадаевым Онегина сближает только уменье модно и красиво одеваться — но всё равно: не стал бы Пушкин зря, просто так, вводить в роман имена своих друзей! Что же это значит?

Пушкин задал очень важный вопрос: «Но был ли счастлив мой Евгений?» Отвечает он твёрдо:

Н е т: рано чувства в нём остыли;

Ему наскучил света шум;

Красавицы недолго были

Предмет его привычных дум;

Измены утомить успели;

Друзья и дружба надоели…

(Разрядка моя. — Н. Д.)

«Друзья и дружба надоели» — кто пишет эти слова? Неужели Пушкин? Тот Пушкин, который мальчиком ещё сказал:

…Где б ни был я; в огне ли смертной битвы,

При мирных ли брегах родимого ручья,

Святому братству верен я…

Тот Пушкин, который Пущину писал: «Мой первый друг, мой друг бесценный», а Кюхельбекеру: «Мой брат родной по музе, по судьбам»? Тот Пушкин, чьи слова:

Друзья мои, прекрасен наш союз!

Он как душа неразделим и вечен… —

мы до сих пор повторяем с волнением и после нас будут повторять так же?

Чем чаще перечитываешь «Онегина», тем твёрже убеждаешься: целой жизни не хватит, чтобы передумать, понять, вобрать в себя всё, что вложено в эту тоненькую книжку. Вот, например, слова — наши обычные русские слова имеют очень много значений: смысл их зависит от того, кто их произносит, что в них вкладывается… Можно целую жизнь прожить — и так и не открыть для себя подлинного значения слова «дружба», так и считать своими друзьями просто приятных знакомых, с которыми, в общем-то, ничто серьёзное тебя не связывает и которые потому легко надоедают. Так вот и жил Онегин. Конечно, он умнее, глубже, честнее Молчалиных и Бергов — потому-то мир этих людей надоел ему. Но ведь Онегин встречал в свете Каверина, Чаадаева, Пушкина — что мешало ему сблизиться с этими людьми?

А мешало, оказывается, многое. То, что Онегин несчастлив, не вина его, а беда. Ему живётся трудно:

Недуг, которого причину

Давно бы отыскать пора,

Подобный английскому сплину,

Короче: русская хандра

Им овладела понемногу;

Он застрелиться, слава Богу,

Попробовать не захотел,

Но к жизни вовсе охладел.

(Курсив Пушкина. — Н. Д.)

Евгений не сразу примирился с горьким своим разочарованием, с ощущением своей ненужности:

Онегин дома заперся,

Зевая, за перо взялся,

Хотел писать — но труд упорный

Ему был тошен; ничего

Не вышло из пера его,

И не попал он в цех задорный

Людей, о коих не сужу,

Затем, что к ним принадлежу.

Не может и не умеет Онегин того, что умеет и может Пушкин: «задорный цех» поэтов — не для него, и дело не только в том, что у Пушкина есть талант, а у Онегина — нет. Ведь Евгений даже книги читать не способен:

Отрядом книг уставил полку,

Читал, читал, а всё без толку:

Там скука, там обман иль бред;

В том совести, в том смысла нет…

Беда Онегина в том, что «труд упорный ему был тошен». В нём живы ум, совесть, мечтания, но нет у него способности действовать, быть активным, трудиться, верить людям — той самой способности, которой, наперекор своему веку, обладали Пушкин и его друзья.

Пушкин, Чаадаев, Онегин, Чацкий, Молчалин, Борис Друбецкой, Пьер Безухов, Рылеев, Кюхельбекер, Репетилов, Петя Ростов, Грибоедов — всё это люди примерно одного поколения. (Примерно — потому, что точный ровесник Онегина — один Петя Ростов; Пушкин и Кюхельбекер моложе, остальные — старше.) Но это именно и есть то поколение, которое сформировалось в первые годы царствования Александра I, — годы, наполненные либеральными обещаниями и относительной свободой после тирании Павла I. Это поколение приняло на свои плечи войну 1812 года и дало России декабристов. Почему же люди этого поколения — и реальные исторические лица, и литературные персонажи — почему они такие разные?

Мы и сейчас часто говорим о поколении в целом, совсем не учитывая того, что каждая возрастная группа людей вовсе не одинакова, что в каждом поколении есть свои борцы и мыслители, герои и философы, трусы и подлецы, карьеристы и стяжатели; есть свои яркие, выдающиеся личности — по ним-то мы чаще всего и судим обо всём поколении.

Но рядом с Чацким стоит Репетилов — пустой болтун, унижающий то дело, которому служит Чацкий. И Молчалин — сверстник Чацкого, а в то же время — враг его, может быть, опаснейший. И рядом с Пьером Безуховым живёт Николай Ростов — милый, добрый человек, средний помещик; он искренне любит Пьера и всё же, не колеблясь, обещает пойти против него с пушками, если Аракчеев пошлёт…

Это — полюсы поколения, крайние точки. Онегин не стоит ни на одном из полюсов. Он умён и честен настолько, чтобы не довольствоваться жизненными идеалами Берга или Бориса Друбецкого, чтобы не жить, как Молчалин; но у него нет того глубокого понимания жизни и людей, той силы личности, которая помогла бы ему выбрать свой путь. Так что же в таком случае привлекает Пушкина в Онегине? Только его неудовлетворённость светскими буднями? Или ещё что-то? Ответ на этот вопрос дан в строфе XLV:

…Мечтам невольная преданность,

Неподражательная странность

И резкий, охлаждённый ум.

Для меня главное в этом сжатом рассказе о характере — «мечтам невольная предáнность». Каким мечтам? О чём может мечтать человек, всё испробовавший и ничего для себя не нашедший?

Может быть, именно из-за этой предáнности мечтам Онегин «застрелиться, слава Богу, попробовать не захотел». Он всё-таки надеялся, всё-таки верил, что есть какая-то другая жизнь — не та, которой живут Друбецкие и Скалозубы, — пусть ещё недоступная ему, но должна же она быть! Эту веру, эту надежду и ценит в нём Пушкин, а к разочарованности своего героя поэт относится сочувственно, но в то же время с иронией.

Строфа XLVI кажется, на первый взгляд, очень понятной:

Кто жил и мыслил, тот не может

В душе не презирать людей;

Кто чувствовал, того тревожит

Призрáк невозвратимых дней:

Тому уж нет очарований.

Того змия воспоминаний,

Того раскаянье грызёт.

Всё это написано без кавычек, очень серьёзно, и неискушённый читатель совсем уж начинает думать, что сам Пушкин «не может в душе не презирать людей», но вдруг видит следующие строки:

Всё это часто придаёт

Большую прелесть разговору.

Сперва Онегина язык

Меня смущал; но я привык

К его язвительному спору,

И к шутке, с желчью пополам,

И злости мрачных эпиграмм.

Мы ещё много раз увидим: «Онегина» нельзя читать бездумно — запутаешься. Пушкин многое говорит не прямо, не в лоб; он верит уму и догадливости читателя, ждёт серьёзного отношения к своим стихам. Вот и здесь вся первая половина строфы — это слова Онегина, привычные, уже стёршиеся слова, много раз им повторявшиеся, о презрении к людям, о том, что «нет очарований», — а Пушкин тонко и мудро иронизирует над этими фразами Онегина: «Всё это часто придаёт / Большую прелесть разговору» — и только! Все эти мрачные речи Онегина несерьёзны для Пушкина, он-то знает другое: и люди бывают разные, и очарования в жизни есть всегда, надо уметь их найти — вот в чём задача!

Пушкину ведь очень нелегко жить — гораздо труднее, чем Онегину. Вот они бродят вдвоём по набережной — один разочарован в жизни, нет у него ни друзей, ни любви, ни творчества, ни радости; у другого есть всё это, но нет свободы — его высылают из Петербурга, он себе не принадлежит… Онегин свободен, но зачем ему свобода? Он томится и с ней, как без неё, он несчастлив, потому что не умеет жить той жизнью, какой живёт Пушкин. А Пушкин счастлив всё равно, даже лишённый свободы, даже высланный из Петербурга: он умеет так много — и мечтать, и любить, и работать!

Онегину ничего не надо — и в этом его трагедия. Вот он получил наследство от отца — и предоставил его заимодавцам, «большой потери в том не видя». Вот он приезжает в доставшееся ему после смерти дяди имение:

Два дня ему казались новы

Уединённые поля,

Прохлада сумрачной дубровы,

Журчанье тихого ручья;

На третий роща, холм и поле

Его не занимали боле;

Потом уж наводили сон…

Это Пушкин так видит: «уединённые поля, прохлада сумрачной дубровы, журчанье тихого ручья…». Это для Пушкина «роща, холм и поле» — ценности громадные, а Онегину всё равно, он ясно видит, «что и в деревне скука та же»…

Мы приближаемся к концу первой главы. Состоялось наше знакомство с автором романа и с его героем. По возрасту Пушкин моложе Онегина. Но поэт — незаурядная личность, человек яркий, талантливый, и естественно, что он более мудр, чем Евгений, что внутренний мир его более глубок. Духовные поиски, метания и потери Онегина знакомы Пушкину, он прошёл через разочарование, хандру, опустошённость — и преодолел эти «болезни века». При всей симпатии автора к герою, при общем воспитании, общем для обоих недовольстве миром, в котором они живут, между Пушкиным и Онегиным есть громадная разница: они по-разному воспринимают жизнь и людей. Читая роман дальше, мы увидим, как много бед принесли Евгению его холодность, его равнодушие к людям, его тоска и опустошённость…

Конечно, когда мы говорим об Онегине, мы не можем не учитывать и не обвинять сформировавшую его среду, его век, его окружение — они отняли у Евгения умение любить жизнь и наслаждаться ею. Но, читая Пушкина, я, сегодняшний читатель, думаю о сегодняшнем дне. И вижу людей, которые скучают сегодня, когда никто не отнимает у них радостей жизни, просто они не хотят научиться ценить эти радости — научиться тому, что так великолепно умел Пушкин:

Конец ознакомительного фрагмента.