Путешествие по жизни. Письма другу

Наталья Казимировская, 2020

Автор книги – выпускница Ленинградского государственного института театра, музыки и кинематографии (ныне – РГИСИ). Живёт в Стокгольме. Член Союза шведских писателей и шведских драматургов, автор переводов шведской литературы и драматургических произведений на русский язык. В её переводе была поставлена в нескольких российских театрах пьеса Ингмара Бергмана «После репетиции». Спектакль, главные роли в котором исполняли Сергей Юрский и Наталья Тенякова, долгие годы держался в репертуаре Московского Художественного театра. Параллельно с этой деятельностью Наталья Казимировская занимает серьёзное место среди шведских преподавателей фортепиано, является автором шведского учебника по фортепианной игре, награждена премией Королевской музыкальной академии Швеции за серьёзный вклад в шведскую музыкальную педагогику. О своей яркой и полной контрастов жизни, о «врастании» в шведскую среду Наталья Казимировская написала в этой книге. Содержит нецензурную брань.

Красноярск 1959–1963

А после Махачкалы был Красноярск. Сибирский город с лучшими на свете людьми (сибиряки всегда казались мне специальным народом). Я училась в школе имени художника Сурикова. Это была маленькая начальная школа — всего четыре класса. Легенда гласила, что в ней учился Суриков, а в четвертом классе стояла обычная парта, ничем не отличающаяся от других таких же, и нам говорили, что за ней сидел школьник Суриков. Посидеть за этой партой была большая честь — туда сажали лучших учеников. Я мечтала дорасти скорей до четвертого класса и посидеть за этой партой. Была ещё одна мечта: дождаться своей очереди «дежурить по классу» и раздавать всем одноклассникам чернильницы (в ту пору мы ещё макали перьевые ручки в стеклянные баночки, наполненные тёмно-фиолетовой несмываемой и едкой жидкостью). Еле дождавшись своего первого дежурства, я бросилась к ящичку с чернильницами, но меня опередил мой сосед по парте и начал раздавать чернильницы сам. Тут впервые проявился мой бешеный темперамент! Я с остервенением вцепилась в волосы этого мальчика! От боли и неожиданности он замотал головой, пытаясь высвободиться, уронил ящик с чернильницами, большая часть которых разбилась, и чернила залили пол. Наша замечательная классная руководительница Зинаида Ефимовна срочно вызвала в школу мою маму, и той пришлось, как я понимаю, платить за уборку и покупать новый ящик с чернильницами.

А потом мы переехали в другой район города и меня перевели в другую школу. Там я прославилась тем, что постоянно громогласно делала замечания нашей малограмотной учительнице, говорившей «морковь» с ударением на первом слоге или «шлём» вместо шлема. Родителей вызывали в школу, они вели дома со мной воспитательные беседы, я митинговала возмущённо, а они предлагали мягкий вариант: замечания учительнице делать на переменке, тихим голосом и не при всех. В это же время меня настигла первая любовь. Героя моего романа звали Стасик Ясинский. Он был старше на пару лет и жил в том же доме на этаж выше. Моей любви он не сопротивлялся, она даже приносила ему определённую пользу. Так, например, когда мой дедушка прислал нам в Сибирь из Алма-Аты огромный деревянный ящик со знаменитыми яблоками «апорт», то моя мама, хранившая яблоки на балконе, в один прекрасный момент обнаружила ящик пустым. Балкон Стасика, на этаж выше и наискосок от нашего, был очень удобен, чтобы спускать с него верёвку, к которой я и привязывала яблоки за черенок, после чего они благополучно и регулярно перекочёвывали к моему избраннику. Чувств своих я не скрывала! Все стенки в подъездах нашего дома исписала надписями: «Наташа +Стасик=любовь». Должна признаться, что, уже будучи взрослой дамой и находясь на двухчасовой транзитной пересадке в Красноярске, я взяла такси в аэропорту и стремительно рванула в «свой» дом, чтобы, проинспектировав подъезд, обнаружить там свои записи. Не нашла! Но «поностальгировала» чуток.

Помню Красноярский драматический театр того времени: красавец, герой-любовник Вася Корзун, высокая статная Нина Никифорова, Николай Тяк, игравший только отрицательных персонажей, великолепная актриса Долматова (они с Корзуном были замечательными Гамлетом и Офелией). Помню, как приезжал смотреть папин спектакль его учитель Борис Захава. С визитом Захавы связана очередная семейная легенда с моим участием. Мама принимала «папиного гостя» со всевозможными почестями. Во время торжественного семейного обеда Захава, у которого не так давно родилась дочка от новой молодой жены, сказал мне, ласково улыбаясь: «А у меня тоже есть такая маленькая девочка, как ты!» На что я с изумлением поинтересовалась: «А почему у вас, такого старого, есть такая же маленькая девочка, как я?» — и тут же, возмущённо и громогласно, спросила сидящего рядом старшего брата: «А чего ты меня всё время щиплешь и щиплешь?»

Вообще, надо сказать, я часто подводила родителей, дающих мне свободу слова. Так, например, рассказывали, что я заявила папиному другу режиссёру Ефиму Табачникову, регулярно заходившему к нам играть в шахматы с папой: «А вы знаете, дядя Фима, что моя мама вашу жену терпеть не может?» — на что тот, не отрываясь от шахмат, спокойно заметил: «Да я это давно замечаю», — и продолжил передвигать фигуры. Или, отправляясь поездом на гастроли вместе с родителями и труппой театра, прослушав традиционное объявление: «Граждане пассажиры! Занимайте свои места в вагонах поезда», я в гуще актёров громогласно заявила, глядя на моих коротеньких и толстеньких родителей: «Какие же вы пассажиры? Вы же пузожиры!» Помню, как кричала с балкона направляющейся к нам в гости жене Корзуна — любимой тёте Вике: «Тётя Вика! Идите скорее к нам есть арбуз, а то мама хочет его выбросить!» Помню, как, отдыхая в лесу на обкомовской даче, окружённой со всех сторон забором, я увидела у охраняемого входа какого-то мужичка, который обратился ко мне, девятилетней, с трогательной просьбой: «У меня больна жена и ей нужно срочно сделать спиртовые компрессы на горло. Помоги мне, пожалуйста, купить водку в вашем магазине!» Тут надо добавить, что, по-видимому, единственный близлежащий магазин в этом месте находился на нашей «специализированной» территории. Почему-то именно в этот день у магазина стояла огромная очередь (может, и на обкомовскую дачу завозили продукты в определённые дни?). Во всяком случае, вся толпа народа покатилась со смеху, когда я стала рассказывать слёзную историю о больной жене и просила пропустить меня без очереди.

Хочу упомянуть мою музыкальную школу и моих чудесных учительниц: Анну Ивановну, которая слишком высоко оценивая мои способности, добровольно передала меня лучшему педагогу этой школы Тамаре Фаустовне Абрамович. Невзирая на способности, заниматься я не любила, ставила под ноты книжку и, играя одной рукой (для мамы, которая осуществляла контроль, параллельно хозяйничая на кухне), другой перелистывала книжные страницы, поглощая какую-нибудь захватывающую историю. Музшкола и музучилище в те годы размещались в одном и том же старинном оранжево-кирпичном здании. В училище училась моя двоюродная сестра Таня Мейлер, которая приехала к нам из Москвы и год жила в нашей семье. Московская красавица 16 лет, с «бабеттой» на голове и в модной юбке колоколом, — на неё заглядывались прохожие, а я, десятилетняя, ей завидовала и мечтала стать такой же красивой! Особенно меня потряс случай, когда нас окликнула бабка, продававшая на улице цветы, и вручила Тане букет от какого-то прохожего. «Не оглядывайся!» — шипела мне сестра, когда я, сворачивая шею, тщетно пыталась найти в толпе этого неизвестного поклонника. Воспитания тогда я была вполне свободолюбивого, но это не переходило никаких границ дозволенного. Конечно, я подслушивала критические разговоры взрослых и их недовольство разными обстоятельствами жизни, но в целом у меня было всё хорошо. У меня были самые лучшие в мире мама и папа, я хорошо училась, я любила театр! Потом меня отправили в Артек (который мне совсем не понравился, невзирая на все красоты Крыма). Результатом идеологического воспитания и артековской поездки стала сочинённая мной по заданию учительницы литературы былина про Гагарина.

Воспроизвожу:

Как во дальнюю в сибирску во сторонушку,

Во сторонушку Красноярск-Градом прозванную,

Прилетела весть крылатая,

Весть крылатая да пригожая,

Что удаленький дородний добрый молодец

Юрий наш Гагарин свет Алёшевич

На железном коне да на крылатом коне

Облетел всю землю нашу родную

С самого началу и до краюшка!

И привиделся мне Гагарин тот,

Богатырь наш русский родименький,

Что главою своей подпирает он небушко

И идёт он гора горой,

А земля-то под ним подминается,

А он шагает, да в ус усмехается.

А потом как-то в лето красное,

Лето красное да пригожее

Я попала в селенье приморское

Селенье чудное, черноморское.

То селенье Артеком названо

Артеком-лагерем названо-прозвано.

И сказали в Артеке нам: «Детушки!

Ой вы детушки-малолетушки!

Одевайтеся, собирайтеся,

И торжественно наряжайтеся,

Да бегите вы на Костровую площадь —

Площадь праздничную, чудес навидавшуюся.

Там вы встретите детинушку могутного,

Нашего Гагарина родимого,

Нашего Гагарина родимого,

Нашего Юрия свет Алёшевича.

Ожидали мы увидеть богатырского

Богатырского удала добра молодца,

А увидели простого человечишку,

Человечишку обычного, хорошего.

Ай такие человечишки

По всей нашей землюшке похаживаюти,

Похаживаюти, пображиваюти

Своё дело славно делаючи.

Вот какие у нас богатыри пошли,

Богатыри сильные да умелые

Да им славу будут петь

Век по веку!

Вот такая я была идеологически выдержанная! Былину мою высоко оценили — по литературе у меня всегда была хроническая пятёрка!

Бобрик Гора

В Красноярске я начала болеть. Простуды, воспаления лёгких, и наконец, бронхоаденит, который мне объяснили как лёгкую форму туберкулёза. Папа решил переехать в тёплые края на новое место жительства — в город Алма-Ату. А до этого было решено отправить меня на несколько месяцев на лечение в санаторий. Детский лёгочный санаторий под Тулой в местечке Бобрик Гора стал одним их самых неприятных воспоминаний моей жизни. Большие палаты, наполненные детьми разных социальных и культурных установок (помню, было много бурятских девочек с длинными волосами, которые они не стремились расчёсывать каждый день). Бурятское большинство этого санатория учило нас пить горячий чай, закидывая туда кусок масла и, кажется, даже соли. Садистки нянечки и воспитательницы! Никогда не забуду, когда с хулиганящего в тихий час мальчика они стянули трусы в наказание, заставив того стоять рыдающим и голым всем на обозрение. Помню «деликатес» — розово-водянистое плодовоягодное мороженое, которое изредка разрешали нам покупать за собственные деньги. Помню очередное моё «буйство», от которого у меня до сих пор остался след: шрам на правой руке. Дразнивший и задиравший меня мальчишка-одноклассник бросился убегать по школьному коридору. Бегала я всегда медленно, поэтому он успел забежать во второй отсек коридора и захлопнуть за собой большую стеклянную дверь, за которой чувствовал себя в полной безопасности, прижимаясь к стеклянной перегородке всем лицом и продолжая кривляться. Ни секунды не задумываясь, я в бешенстве ударила всей рукой по этому наглому лицу, то есть по стеклянной двери. Честно говоря, не помню, что стало с этим мальчиком, думаю, что ничего, так как всё внимание учителей было приковано к моей кровавой ране, меня отвели к врачу, наложили металлическую скобку. Постепенно всё зажило.