Мой кровный враг

Наталья Шнейдер, 2022

Я хотела его убить, но мне помешали. Заковали и бросили в каменный мешок. Он знает, кто я, знает, что буду пытаться убить его снова и снова. Почему он вернул мне свободу? Неужели надеется, что воспоминания о первой любви заставят меня остановиться?

Глава 3

Несколько бесконечных мгновений я лишь оторопело таращилась на нее, не до конца осознав, что произошло. Медленно стерла рукавом плевок со щеки, все еще глядя в перекошенное от ненависти лицо женщины.

А потом кровь ударила мне в голову и бешено заколотилось сердце. Мир сузился до этого чужого-знакомого лица, которое я прямо сейчас сотру из мира живых.

Повариху отнесло к стене — глухой удар, вскрик, вскрик, свистящий вдох — каждый, кто хоть раз приземлялся на спину плашмя, помнит, как на миг словно вышибает весь воздух из легких, и не сразу получается вдохнуть. Сама не помню, как оказалась рядом, заглядывая в ее, теперь уже распахнутые от страха глаза. Молча — угрозами и руганью сыплют только бессильные — я снова потянулась к магии. Простонародье боится огня, но сотня воздушных клинков куда смертоносней.

Сбитое кем-то извне заклинание отозвалось болью во всем теле — словно в позвоночник загнали стальной прут. Я едва удержала крик, застонав сквозь стиснутые зубы. Боль на миг отрезвила, но ярость тут же вернулась снова. Кто посмел вмешаться?!

Я развернулась, отступая чуть в сторону — чтобы видеть и повариху, жмущуюся к стене, и мужчину — того самого, светловолосого, который только что сидел у двери, готовясь поесть. Он приближался неторопливо, выставив в примиряющем жесте обманчиво-безоружные руки. Как будто никто не знает, что некоторые боевые заклинания не требуют ни жестового, ни вербального компонента — чистая мысль, чистая сила.

Зачем он влез? Что ему нужно? Бить ли первой, пока не ударил он? В учебном поединке все ответы известны, но что мне делать сейчас? Перед внутренним взором возникло укоризненное лицо матери — леди из семьи Эйдо начала трактирную потасовку, разве этому я тебя учила?

Пока мысли мельтешили роем вспугнутых мух, боль, наконец, отступила, перестала туманить зрение. Стало понятно, что на лице мужчины не было ни злобы, ни торжества. Скорее… сочувствие?

— Пощади ее, — мягко проговорил он.

— Она посмела… — Собственный голос показался мне незнакомым — ломким, звенящим, грозящим сорваться то ли в крик, то ли в слезы. Я сжала кулаки, ногти впились в кожу, боль напомнила, на каком я свете. — Она посмела меня оскорбить, — уже сдержанней выговорила я. — Равного я бы вызвала, прежде чем убить. Эту я вызвать не могу.

— Да, она тебе не ровня, — согласился незнакомец, все так же мягко и спокойно. — Ты можешь убить ее, не шевельнув и пальцем. И она не сумеет себя защитить.

Я словно наяву увидела отбелки факела на стене и ощутила тяжесть цепи и замораживающее нутро ощущение полной беспомощности.

Но я-то в своем праве!

Те двое, наверное, считали так же, ведь невиновные не сидят в кандалах.

— Милости, миледи! — Хозяин опомнившись, кинулся между мной и Маргарет, бухнулся на колени. — Пощадите. Она припадочная…

— Кого вы молите о пощаде? — прошипела повариха.

— Заткнись, — отрезал мужчина. Вроде и голос не повышал, и к магии не тянулся, но Маргарет, и правда, заткнулась.

Он снова обернулся ко мне.

— На поединок ее не вызвать. Значит, это будет не воздаяние, а убийство.

— Так тем более ей следовало подумать, прежде чем!.. Она это начала!

Прозвучало, надо сказать, так себе. Словно я оправдываюсь перед воспитательницей, разбирающей девчоночью драку в пансионе. Правда, там мы боевую магию в ход не пускали. После первой попытки — браслет с прадием на месяц, после второй — отчисление. И неважно, насколько знатен и богат род отчисленной.

Мужчина кивнул.

— Все совершают ошибки. Иногда непоправимые. Но ведь ты не убийца, Роза. Стоит ли ей становиться?

Откуда он знает мое имя? Ах, да, я же только что сама представилась и не особо понижала голос. В самом деле, все совершают ошибки. Он мог бы не разрывать заклинание, а сразу бить насмерть, ведь я — никто, со мной так можно…

Как можно было леди Розе Эйдо на своей земле наказать простолюдинку, как заблагорассудится. Никто ничего не скажет. Разве что пожурят — дескать, можно было и позволить себе проявить милосердие, тем более к женщине…

— Что я тебе сделала? — снова развернулась я к ней.

Женщина выплюнула поток брани, а потом, осекшись на полуслове, вдруг разрыдалась, заткнув лицо передником.

— Она припадочная, видите? — снова встрял хозяин.

Да уж, очень похоже на то. Странно, что Мортейны вообще держали такую. Хотя, может, во время войны повредилась в уме? Кто знает, что тут творилось тогда? Я медленно выдохнула. Ярость угасла, оставив гулкую пустоту внутри. Недоумение от незаслуженного оскорбления тоже постепенно стихало, сменяясь усталым безразличием. Кажется, за последние дни мне досталось столько впечатлений, что у разума кончились силы на них реагировать.

— Ты не убийца, — повторил незнакомец. — А смерть — единственная ошибка, которую уже не исправишь.

Мне и в самом деле еще ни разу не приходилось убивать. И сейчас уже не хватит духа. Одно дело — стереть в порошок врага, другое — хладнокровно убить женщину, пусть даже и оскорбившую меня. А сейчас будет именно «хладнокровно»: я все еще рассержена, но уже не взбешена, уже понимаю, что творю. Отец мог помнить оскорбление десятилетиями. А я, видимо, пошла в мамин род — быстро вспыхиваю, быстро остываю…

Я подхватила со скамейки сумку. Шмякнула белобрысого об стену — кухарка мне не ровня, а вот он — да, и нечего было влезать. Хлопнула дверью.

Захочет поквитаться — догонит.

Топот за спиной я услышала, уже выходя за околицу — топот и учащенное дыхание. Потянулась к магии, «оглядываясь» по сторонам — нет, нападать он не собирался.

— Роза, подожди!

Я обернулась.

— Подожди, — повторил он, останавливаясь в двух шагах. — Я хотел извиниться.

Он глубоко вздохнул, переводя дух. Неужели от самого постоялого двора бежал?

— Извини, что влез. Подумал, что ты об этом пожалеешь, когда остынешь, вот, и… — Он развел руками и обезоруживающе улыбнулся.

Я пожала плечами.

— Сейчас я жалею о том, что послушала тебя. О своей слабости.

Отец сказал бы, что нельзя спускать оскорбления. Что следовало ее убить, дабы неповадно было другим. Не то чтобы мысль об этом доставляла мне удовольствие — я и в самом деле не убийца. Но…

— Мой отец сказал бы сейчас, что стоит один раз показать свою слабость, и тебя сожрут.

— Но ты — не твой отец. И милосердие — не слабость.

Я усмехнулась.

— Откуда ты взялся, такой праведный, на мою голову?

Он рассмеялся.

— Меня зовут Алан. И я вовсе не праведный.

Алан, значит. Лет на пять старше меня. Светлые встрепанные волосы, смешливые серые глаза, приподнятые в полуулыбке уголки губ. Такие лица я видела на балах в Бенриде — словно у их обладателей вовсе не было никаких забот, кроме, разве что, желания снискать расположение дамы. Хотя этому, кажется, вовсе не стоило о подобных вещах беспокоиться — достаточно улыбнуться, и девицы сами в очередь выстроятся. Даже несмотря на видавшую виды одежду: дублет, хоть и чистый, подвыцвел от солнца и стирок, штаны залатаны на колене, только сапоги выглядят новыми, и плащ из добротной шерсти, хотя тоже уже поношенный.

— А откуда взялся… — Он снова улыбнулся. — Это долгая история, даже не знаю, с чего начать.

— С начала, — сухо сказала я, давая понять, чтобы не расточал улыбочки всуе. Сейчас мне вовсе не до флирта. — Спешить мне некуда.

Вовсе некуда. Заночую где-нибудь в лесу, с костром не замерзну, подумаю как следует, и снова — в замок. В этот раз чтобы наверняка. Это будет не убийство. Месть.

— Ну если сначала… — Он возвел очи горе, точно припоминая. Заговорил нараспев: — Вначале тьма была безвидна и пуста, и….

Я фыркнула, и Алан расхохотался, так заразительно, что я невольно улыбнулась вслед за ним. Впервые за, кажется, бесконечное, время. Хотя какое там бесконечное — две недели…

При этом воспоминании улыбаться сразу расхотелось.

— Не настолько сначала.

— Как хочешь. И все же… так и будем стоять? Может, сядем, или пойдем? Ты куда, кстати, шла?

— Тебе не все ли равно?

— Ровным счетом все равно. — Его лицо снова осветила улыбка. — И совершенно все равно, куда идти самому, особенно если компания хорошая.

Я подняла бровь, скептически глядя на него. Алан посерьезнел.

— Слушай, я понимаю, что каждый первый мужчина начинает рассказывать тебе, что другой такой нет в целом свете, а каждый второй пытается сорвать хотя бы поцелуй…

Меня передернуло, и он снова поднял ладони в том же жесте, что я видела в таверне. Словно говоря — вот он, я, весь перед тобой, без оружия и не замышляю ничего дурного.

–… но я безобиден, правда. А вдвоем в самом деле веселее. И безопасней.

— Я не боюсь.

— А еще отрастила глаза на затылке и разучилась спать? — поинтересовался он. — Говорят, в округе снова появились чумные.

— Я не боюсь, — повторила я и уточнила: — Чумных. И не вижу повода доверять человеку, которого знаю от силы четверть часа.

Каждый первый среди знакомых мне мужчин оскорбился бы, ведь предполагалось, что он — защитник, а не угроза. Каждый второй начал бы доказывать, что он человек чести, а не какой-то там… Впрочем, раньше мне и в голову бы не пришло опасаться, пусть даже едва знакомого. Мой мир до сих пор был миром красивых женщин и галантных мужчин, а опасности — это то, рассказ о чем щекочет кровь, как баллады о прошедшей войне или охота на хищника, а не вполне реальная вероятность погибнуть.

Алан не оскорбился. Посмотрел на меня без тени усмешки.

— Резонно. Но… — Он пожал плечами. — Как я могу подтвердить, что не желаю ничего дурного? Слова останутся словами.

— А зачем что-то доказывать? У тебя своя дорога, у меня своя.

— Говорю же, чумные. — Он поежился. — Сталкивался с ними пару раз, едва ушел. Так хоть по очереди можно караулить.

— Только не говори, что не знаешь охранных заклинаний.

Защитный круг может быть разной силы — какой-то просто разбудит тех, кто внутри, другой отбросит врага, а может и испепелить на месте.

— Знаю, раз до сих пор жив. Только чумные редко ходят по одному. — Алан помолчал. — Что до того, можно ли мне доверять…

Он повернулся к разбитому молнией дубу. Гроза прошла совсем недавно — на неопаленной половине ствола даже листья еще не привяли. Быстро, но безукоризненно точно сплелись пальцы, свистнул воздух — я едва ойкнуть успела, как могучий ствол в два охвата осыпался щепой.

Сотня воздушных клинков только называется так — создать всю сотню умеют единицы. Мой предел — тридцать. В общем-то для практических целей достаточно меньшего количества. Здесь было — сколько? — не успела сосчитать.

Алан перевел на меня взгляд. Очень спокойный. Очень уверенный.

— Мог бы я сделать то же самое в трактире?

— Мог бы, — признала я.

Я бы и пикнуть не успела, просто потому, что не увидела, что он делает. Там я вообще ничего вокруг себя не видела. Сейчас, если бы заклинание летело в меня, я бы успела собрать щит… может быть. А может, и нет. Проверять в боевом режиме не хотелось. Я видела, что это заклинание — даже в моем исполнении — способно сделать со свиной тушей.

Если бы Алан захотел, там, на постоялом дворе, он оставил бы от меня мокрое место. В прямом смысле.

А я его — спиной в стену!

— Я, говорит, безобидный, — усмехнулась я.

Он снова широко улыбнулся.

— Я же не сказал «не опасен».

— А что, есть разница?

— Конечно! Я опасен, ты опасна, как и любой маг. Но я не намерен тебя обижать. Ни словом, ни делом. Разве что случайно… тут уж заранее не предскажешь. Но вдвоем действительно безопасней.

— Даже такому, как ты?

— А что я, не человек, что ли? Так-то я и не боец особо, так… нахватался. Ну, и дома учили, как всех…

— А кто ты?

Я имела в виду «чем занимаешься, если не боец» — на наемника он в самом деле не походил. Но он понял по-своему.

— Алан Мид.

— Роза Эйдо, — машинально представилась я, хотя Алан уже знал, как меня зовут. Но ум был занят другим. Семья Мидов при определенных обстоятельствах может претендовать на престол — тогда почему человек, представляющийся этой фамилией ходит в повидавшей виды одежде? Алан Мид… Имя было связано с чем-то скандальным. Вспомнила!

Последний светский скандал, случившийся перед самым моим отъездом из дома. Младший из пятерых братьев Мид. Что-то там было про девушку, друга и поединок. То ли он увел девицу, то ли девица его…

Ах, да! Увел девушку у друга, тот вызвал его на поединок и погиб. А скандал случился потому, что оба участника были вроде как несовершеннолетними, и ответственность за них должны были нести родители — так что дело едва не кончилось кровной местью, сам король собирался мирить два повздоривших рода. Помирил ли?

— Тот самый Алан Мид? — спросила я.

Он поморщился.

— Надо же, насколько у людей долгая память.

— Это последняя сплетня, которую я успела услышать перед отъездом в Бенрид. Извини, если задела.

— А когда вернулась?

— Два дня назад. Но ты не ответил.

— Я ответил. А потакать твоему любопытству не собираюсь.

— Вообще-то это не я к тебе в попутчики напрашиваюсь, — ехидно проговорила я.

Алан обреченно вздохнул.

— Хорошо. Что ты хочешь знать?

— Да ничего, в общем-то. Просто…

Я замялась, подыскивая слова. Не говорить же открыто — ты прославился не просто как дамский угодник, а как человек, который не слишком заботился о репутации девушки да еще и убил лучшего друга. А потом уверяешь, что ты безобиден?

Впрочем, какая мне разница, в самом деле?

— Извини. Глупо с моей стороны. И разговор этот дурацкий. — Я махнула рукой и, отвернувшись, пошла прочь. — Не стоило все это затевать, — проговорила я, чуть замедлив шаг, но не оборачиваясь. — Я все равно не знаю, куда иду и зачем, поэтому… незачем.

Никуда я не иду, на самом деле. Была бы я парнем, оставался бы смысл цепляться за жизнь — род должен продолжаться. Титул можно и добыть мечом или верной службой, в конце-то концов. Лишь бы не пресекся род. Но оба моих брата мертвы. Род Эйдо мертв. Даже если я вдруг, убив магистра, уйду, даже если выйду замуж, и у меня родятся дети, они будут носить другую фамилию. Хотя сейчас сама мысль об этом не вызывала ничего, кроме горькой усмешки. «Мертвы», — гудело набатом в голове. «Все мертвы». Алан отвлек меня — ненадолго, и спасибо ему за это. Но…

— Мне сейчас не нужно ничье общество, — повторила я, не оборачиваясь. — Извини.

Я прибавила шагу.

— Да погоди ты! — воскликнул он. Догнав в несколько прыжков, ухватил за рукав, разворачивая. Я зашипела, потянулась к магии — шарахнуть чем-нибудь не убийственным, просто чтобы этот прилипчивый тип отстал.

— Думаешь, я не вижу, что ты сама не понимаешь, на каком свете? — негромко проговорил Алан. — Куда ты пойдешь одна в таком состоянии? До первой осины с веткой поудобней? Или до первого чумного?

До своего замка. А потом вопрос «куда пойти» перестанет быть актуальным.

— Не все ли тебе равно? — усмехнулась я.

— Не все равно. Потому что я еще помню, каково это.

Откуда бы? Его-то все живы. Хотя… война ведь была.

— Твои тоже?..

— Фрей погиб, прикрывая обоз с беженцами от чумных. Остальные живы. Но я не о том. После той дуэли… — Алан вздохнул. — Слушай, не знаю, как ты, а я так и не успел поесть. Давай-ка сядем, заморим червячка, заодно и поговорим.

Я хотела было сказать, что вовсе не голодна, но живот предательски заурчал.

— Я не вернусь на постоялый двор.

— Да и чумные с ним. У меня есть сухари и немного сыра. Будешь?

— Нечем отдаривать.

— Да брось ты, — отмахнулся он.

Алан шагнул с дороги, потянув меня за рукав, уселся, скрестив ноги. Хлопнул ладонью рядом.

— Не дури. Даже идти куда глаза глядят лучше на сытый желудок.

Я, помедлив, опустилась рядом. Алан достал из мешка тряпичный узелок — ткань выглядела белоснежной. Внутри действительно оказались сухари — белые, душистые.

— Вина? — предложил он, вытащив следом флягу.

Я покачала головой. Слишком велик соблазн напиться и ни о чем не думать.

— У меня вода есть.

Свежая, сегодня только набрала из родника. Родников на наших землях было много…

Алан с аппетитом захрустел сухарем, прожевав, сказал.

— Догадаться, что тебе сейчас хреново… извини уж, отвык от галантного обхождения — много ума не надо. Ты — Эйдо, а что с ними случилось, ни для кого не секрет.

— Для меня… — Я глотнула ком в горле, заставила себя вдохнуть и выдохнуть. Нельзя плакать. — Для меня секрет. Про отца мне написали, а как умерли мама и братья… — Голос сорвался, пришлось замолчать. — Если ты знаешь, что… — Да что ж так трудно дышать! — Что на самом деле случилось с моей семьей — расскажи.

— Точно могу сказать только про Эдварда и Мартина. Братья?

Я кивнула. Говорить сил не было.

— Я видел их имена в списках погибших во время обороны столицы.

Что ж, по крайней мере, не в тюрьме и не на плахе — или что там еще могли сотворить победители с теми, кого назвали изменниками?

— Ты там был? В столице?

Алан кивнул.

— Пару раз, значит, чумных он видел, — не удержалась я. — Еле ноги унес, значит.

Не стоило, наверное, открыто уличать его во лжи, следовало бы подождать, пока нестыковок в рассказе накопится побольше, да сделать выводы самой. Или просто уйти, ничто ведь не обязывает меня поддерживать знакомство. Но я никогда не была сильна в интригах, а теперь и вовсе не способна была думать хотя бы на шаг вперед. Не существовало никакого «вперед». Было только бесконечное «сейчас» — и темнота дальше.

— Еле унес, — подтвердил Алан. — А в столице я больше занимался ранеными, чем сражался. Бойцов там и без меня хватало, а вот целителей…

Может, и не врет. Но не это сейчас интересовало меня по-настоящему.

— Ты их видел? Тела?

— Не могу сказать. Я не знал в лицо твоих братьев. Видел только имена в списках. Туда добавляли сведения все, кто мог опознать хоть кого-то из мертвых. В тот день многие погибли… — Его лицо на миг потемнело. — Два моих лучших друга остались там.

Я кивнула. Если он не видел тела, а в списки добавляли имена все, не особо проверяя погибших — может быть, есть еще надежда? Какая-то вероятность ошибки? Могли ведь и перепутать. По слухам, чумные прорвались за ворота в городские кварталы — погибшие исчислялись сотнями. А то и вовсе имел место злой умысел — объявить наследников рода Эйдо мертвыми, и пусть доказывают, кто они на самом деле. Впрочем, в этом нет смысла, мы и так объявлены никем… По большому счету, я и на фамилию сейчас права не имею — ведь она неотделима от титула, а титула нас лишили.

Грудь словно сковал ледяной обруч, мешая дышать.

— А… мама? Ты что-нибудь слышал? В церковной книге была только дата смерти.

Приди письмо на полтора месяца раньше, я бы успела ее увидеть. Может быть, даже смогла бы что-то изменить.

— Что стало с леди — не знаю. По слухам, у нее случился разрыв сердца, когда она узнала о судьбе сыновей.

Я опустила голову. На что я надеялась, собственно? Что в записи вкралась какая-то ошибка? Что случится чудо?

Алан вдруг сгреб меня в объятья, прижал к себе.

— Да проревись ты, — прошептал он мне в макушку. — Нельзя ж так, на тебя же смотреть больно…

От него — точнее, от его дара — пахло липовым цветом и малиной. Как от тех отваров, которые няня давала мне в детстве после того, как я возвращалась домой в мокрых рукавицах, весь день прокатавшись на санках с горы или играя с братьями в снежки. Я прокусила губу — рот наполнился металлическим привкусом крови. Повела плечами, высвобождаясь — Алан держать не стал.

Я криво улыбнулась, отодвигаясь в сторону.

— И что, это вернет мертвых?

— Станет легче.

Я покачала головой.

— Слезы выматывают, но ничего не меняют. — Я проверила это совсем недавно, сидя в кромешной тьме. — Справлюсь. По крайней мере, маму не вышвырнули из собственного дома. И ей не пришлось просить милостыни у родни.

— Как тебе? — поинтересовался Алан.

Я вздернула подбородок.

— Я ни у кого не просила милостыни и не намерена этого делать. Или найду способ себя прокормить, или сдохну с голоду.

Алан вдруг широко улыбнулся.

— Я сказал себе так же шесть лет назад. Как видишь, не сдох. И ты справишься.

Я пожала плечами. Посмотрим. Пока у меня одна цель, будет ли что-то потом — известно лишь богу.

— Да ты ешь, — спохватился он.

Я обнаружила, что до сих пор сжимаю в руке сухарь. Отгрызла кусок, не почувствовав вкуса. Надо есть. Иначе я ослабею. Надо жить.

— Я обещал рассказать о себе. — Алан помолчал, то ли собираясь с мыслями, то ли подбирая слова. — Дурацкая вышла история. Два самовлюбленных сопляка повздорили. Знаешь, как это бывает — зацепились языками на ровном месте, слово за слово… я даже не вспомню сейчас, что именно мы друг другу наговорили. Только дело было на балу, я решил позлить Дилана и начал откровенно ухаживать за его возлюбленной. Ну, ты понимаешь — улыбаться, прижать чуть крепче во время танца, шептать на ушко всякие глупости на грани приличий, чтобы она смеялась и краснела, а он злился…

Я кивнула. Эта игра никогда не меняется.

— Я был совершенно уверен, что Джоан его любит, потому танцами и улыбками на этом балу все и закончится. — Алан вздохнул. — Только оказалось, что Дилан был вовсе в этом не уверен. И после того, как я протанцевал с ней второй подряд танец…

Я покачала головой. Вообще-то это уже было на грани приличий. Два танца подряд допускалось танцевать только с женихом после помолвки или с мужем.

— Знаю, — кивнул он. — Говорю же, дурак был. В общем, Дилан швырнул мне в лицо перчатку. При всех.

И замять дело уже не получилось.

— Сейчас я понимаю, что даже после этого все можно было остановить, — в голосе Алана прозвучала горечь. — Если бы сэр Грей…

Сэр Грей? Друг отца?

–…приехавший обговаривать условия поединка, предложил мне извиниться — а он должен был это сделать как секундант оскорбленной стороны — я бы согласился не раздумывая.

Так вот откуда я знаю эту историю. Сэр Грей, видимо, и рассказал. Может быть, и при нас, детях.

— Я не хотел его убивать. Был уверен, что Дилан поставит щит, потом тоже бросит в меня что-нибудь, я легко отобью, на том все и закончится. Я ведь никогда не был бойцом. Только щит он поставить не успел.