Народ Трибукану. Океанский дневник Шторма

Наташа Корсак

…Я не писатель. Но мне хотелось запомнить эту историю! На счастье, под лапами оказалась печатная машинка. Что только не выбрасывают волны на берег: рыбу, корабельный хлам, бусы ламинарии и вот, пожалуйста — «Ундервуд N 5»! Сначала я писал неряшливо… И вдруг ко мне подошёл человек.

ДОЛИНА НАЧАЛА НАЧАЛ

Когда я вернулся в хижину, огненные саламандры уже свернули свои трепетные хвосты шипящей рулеткой. И пламя в каменной чаше угасло, оставив в её звёздчатых трещинах робкий треск жёлтых искр. Дарио и Палома, укрывшись ворсистыми крыльями белоснежного шелкопряда, устроились на гигантских листьях триасского папоротника-лиловика, и крепко спали. Я обнюхал их, как можно тише, и лёг рядом. Ого, а что это здесь такое мягкое! Чопс-негодник, раф-тяф-тьфу!

— Чопс Литтл! Ты все ещё здесь? — пропыхтел я.

— Не смог оставить Палому… — открыв один глаз, промямлил щенок, — Шторм, можно я тоже у тебя останусь?

— Так ты уже остался. Ну-ка уходи домой. Там твоё место, — сказал я и сделал вид, что сплю самым крепким сном.

— Мы с тобой хоть и дальние, а всё же родственники, а ты рычишь, как старая такса. Гадкий ты, Шторм. Злюка! — обиделся Чопс, но с места не сдвинулся.

— Укушу! — пригрозил я, — А впрочем… Ночуй ночь. А как солнце взойдёт — домой отправляйся. Не стоит тебе во взрослые дела лезть.

— Как солнце взойдет… — повторил Чопс, и повернувшись на другой бок громко засопел.

Как же эти щенки быстро засыпают, подумал я. Едят быстро, бегают быстро, живут быстро эти щенки… У Чопса в Тотмирье был всего-то один человек. Ему, бедняге, мало воспоминаний выпало. Но меньше мыслей — глубже сон! Не так ли?

Мне же в эту ночь было не до «летающих косточек». Я думал о словах Анемоны Бланды. Из хорошего: семейство Ортисов всё-таки можно вернуть в Тотмирье. Из плохого: этот путь станет смертельно опасным… Если того раньше половину из них не сожрёт наша уважаемая Глоточка. А если сожрет, то что? Пока я боролся с мыслями о завтрашнем дне и надеялся, что Ана, Оскар и Мартин всё же перестанут ругаться и подумают о хорошем, Чопс Литтл беззвучно встал и крадучись устремился к выходу. Развязал на двери замковые шнурки, щёлкнул задвижным каблуком и вышел. Неужели домой? Одумался все же! Правильно, нечего привязываться к человеку, которого вскоре придётся отпустить.

Но вдруг что-то заставило и меня подняться, и также беззвучно последовать за щенком. Прослежу-ка, не заблудится ли он среди ночи. Где уж там! Хитрый щен, да миска с лыткой! Вы только поглядите, что он задумал!

Скатившись кубарем с Сонхолма, Чопс Литтл припустил к берегу. Океан дремал. Звёзды припали к хлопчатой макушке тумана и давай высматривать в воде всех, кто так и не решился этой ночью уснуть. Столетняя зелёная черепаха к своему счастью наконец-то подползла под их лучи, и разобрав корзинку с кудрявыми водорослями, принялась вязать купальные костюмы своим внукам. А тех у старушки было штук восемь, а то и десять. О, как же она испугалась, когда обезумивший Чопс Литтл, ворвался в воду, и ухватив зубами длинную ленту лунной дорожки, потянул её на себя. И чем усерднее он тянул, тем скорее луна, подобно громадному мельничному колесу, скрипя и упираясь, поворачивалась против часовой стрелки, всё отдаляя час рассвета. О, рыбы-рогатые! Он перегрыз ленту луны, и проглотил её лёгкие молочные кусочки в один присест. Даже не ойкнул. Я хотел было остановить его, наказать за коварное хулиганство! Укусить, взлохматить пух на его бесстыжем вертлявом заду, но передумал. Если рассвет придёт позднее обычного, значит и у семейства Ортисов будет лишнее время, там над озером Плакко. Значит, я смогу хоть минутку вздремнуть, и придумать, как исполнить волю Анемоны Бланды наилучшим образом.

Только я повернул назад, как услышал:

— Дядя Шторм! Эй, гляди-ка!

Чопс, мерзавец, это он звал меня. Почуял, что я слежу!

— Шторм! Скорее к воде! — протявкал он.

— Не лай, щен! Тише, говорю, тише! — потребовал я, и всё же поспешил к Чопсу.

Он стоял у воды неподвижный, а вот его нос старательно обнюхивал нечто. В темноте я и не сразу сообразил, а это была печатная машинка! Самая настоящая, фабричная, с круглыми чёрными клавишами и букетом океанских водорослей в механизме. Вот так находка.

— Это что за чудовище, Шторм? Оно пахнет железом и… и вот эти головастики (так ему представлялись клавиши), очень странно щёлкают и звенят! Будто хотят заглушить моё сердце!

— А ты их не трогай, механизм-то непростой. Не каждый человек по этим клавишам стучать сможет, — предупредил я. И как можно изысканнее обнюхал печатную машинку. Я видел подобную у своих людей. Проще если я буду говорить «хозяев»? Но вы же уже знаете, что это не совсем так!

Одна машинка жила у англичанина Джо Уайта, тот был учёным-ботаником, исследовал одичавшие розовостеблевые розы. Он очень много писал. Особенно ночью. Другой такой печатный агрегат я запомнил по кабинету Глупыша. Он как-то при мне назвался газетным писакой. Я думал, это ругательство. Оказалось — профессия. Но на этой машинке он не работал. Она досталась ему от прадеда, и поживала как-то совсем безжизненно. Ах, что вы! Иногда он будил её ради игры! Видите ли, Глупыш хранил в лунке клавиш свои сигары. Порой, нажмёт пальцем, не глядя на клавишу, та как даст сигнал своему буквенному механизму, а тот как подбросит в воздух сигару и прямо человеку в пасть (какой уж тот рот, настоящая пас-ти-ща). А тот как зады-ми-ит! Порой сигарой и в меня прилетало. Я отбивал её головой, как Марадонна футбольный мяч, и сигара снова возвращалась в лунку клавиш. Однажды, в сотый раз сочиняя планы на грядущий день, я всё никак не мог придумать, куда же их записать! Паркет и стены были под запретом. Тогда я стащил у нашей сеньоры бумажную стопку. Вставил лист в печатную машинку и попробовал «отбить на ней пару слов». Правая лапа промазала, левая тоже, я разозлился. Сменил лист. И давай по новой. Промах за промахом я научился выписывать слова «гулять» и «обед», расставлять пробелы. Но как-то раз сеньора затеяла ремонт с «большими переменами» и машинку решили сдать в антикварную лавку, где обитали разные ненужности. Я запротестовал! Но наша хозяюшка не слишком-то понимала, почему я лаю и топчусь у дверей! Хвостом-то я не вилял, отнюдь! Глядел исподлобья и фыркал. А что хозяйка? Она попросила юного Оса дать мне кость и немного сыра, подумала, что это я от голода «с ума сошёл». А я ни с какого ума не сходил и был весьма расстроен, что с печатной машинкой случилась такая несправедливость! Помню, как-то Глупыш сказал, словно хозяин антикварной лавки выручил за нашу ветошь приличные деньги. Мне было все равно. Деньги я не любил. Они пахли незнакомыми руками, потом, пылью и кислятиной. Лучше бы люди расплачивались друг с другом сыром… или итальянскими ботинками. И то и другое пахнет отменно! Говяжьи уши! Говяжьи уши тоже подойдут.

Принюхавшись к печатной утопленнице ещё разок, я распознал вкус сигар. Крепких сигар, сладкого парфюма и вышарканную шлейфовую нотку собачьей шерсти.

— Шторм, ты же не скажешь Анемоне Бланде, что я ночь назад перемотал? — поджав уши, спросил Чопс Литтл.

— Не скажу.

— Тогда можно мне вернуться в хижину? Можно? Я бы хотел подремать у ног Паломы. Должно быть её ноги там без меня совсем замёрзли.

Конец ознакомительного фрагмента.