Дорогая моя…

Натиг Расулзаде, 2022

Трагический рассказ любви пожилой пары, о поздней и последней любви, которая прерывается тяжелой болезнью и самоубийством главного героя.

Ну, а если говорить об общем течение жизни, то, конечно, скорее, был доволен, чем недоволен, нечего Бога гневить. Все пока шло неплохо. А когда смутные, тревожные мысли, пришпоренные скукой, подступали к сердцу, брали за горло, можно было выйти из дома, пойти в скверик с памятником писателя посередине, окольцованном пахучими кустами резеды, с редкими торчащими из них провинциальными розами, где в хорошую погоду собирались соратники и соперники по нардам и домино, единоверцы по безделью, утверждавшие, что безделье, вопреки общепринятому мнению, удлиняет жизнь. Опять же — телевизор в ненастные дождливые дни, мир животных, пожирающих друг друга, обедающих друг другом, гораздо более интересный и честный, чем мир людей; книги, сохранившие своих редких приверженцев, странноватых чудаков, казалось напрочь оторванных от современного мира; приятное, почти ежевечернее времяпрепровождение за карточной игрой в интеллигентной компании, заканчивавшейся далеко за полночь и ставшей неотъемлемой частью жизни за долгие годы… Порой выходил на необъятные просторы интернета, просматривал ленту на Фейсбуке, не втягиваясь глубоко и каждый раз убеждаясь, что мир не изменился — число кретинов по прежнему гораздо больше, чем умных, хотя бы просто потому, что умные обычно незаметны и любят молчать. Нет, все неплохо… не так уж плохо… От добра добра не ищут…

Тут Р. Задумался: от какого добра? Эти поговорки, видимо, не находившие другого простофилю, липли к нему десятками, крутились в голове порой часами, как старые мотивы и вытравить их оттуда было делом нелегким, основательно, прочно оседали и обживали вакуум в мозгах. Р. задумался. О чем он думал? Кто его знает, но задумался. Р. Р-р-р-р… Книга выпала из ослабевших рук, стукнула жестким ребром по животу, шмякнулась обложкой на пол. Он разлепил глаза… кажется, задремал. Полежал с открытыми глазами, и вдруг это опять нахлынуло. Жизнь пуста, моя жизнь пуста, — подумал Р. Поежился от мгновенно охватившего все тело, все существо его холода, повернулся на другой бок. Не помогло. Холод крепчал.

От нечего делать и желая хоть что-то изменить в существующем укладе будней (что интересно, с недавних пор все дни его стали выходными, свободными, так сказать воскресеньями, но своей сиамской схожестью напоминали они не праздники, а скорее будни) Р. сбрил бородку и усы, что носил вот уже несколько лет, подстригая аккуратно и любовно ухаживая за сей пожухлой осенней растительностью. Какое — никакое, а было занятие. Сбрил. Теперь его губы готовы к поцелуям. Осталось только найти объект, алкавший лобызать его обновленные уста. Р. терпеливо плыл по течению, боясь решительных действий, непредвиденных случайностей, и только слабо, вяло желал изменить это течение, ничего для этого не предпринимая.

Но случай подстерег его: на шестьдесят третьем году жизни Р. постигло несчастье — он влюбился.

Как я счастлив, — думал он, засыпая, думал он, просыпаясь, — как я счастлив, как долго ждал…

Он врал самому себе — не ждал, просто случилось. В жизни он много любил, много и часто влюблялся. Из многих и многих любовных приключений в его жизни ни одно не заканчивалось удачно, но все они заканчивались предательством, изменой, разрывом, слезами, дикими скандалами, или же напротив — тихим, непостижимым для него исчезновением из его жизни той или иной женщины. Теперь он понимал, что во всех, во всех — хоть и давно перестал страдать юношеским максимализмом и старался ничего не утверждать категорично — но во всех этих неутешительных финалах была его вина, вина его неугомонного характера, его себялюбия, его честолюбия; и был страх перед одиночеством и боязнь, что это одиночество у него отнимут.

Теперь он влюбился. Влюбился по-настоящему, как ему казалось, раз и навсегда, хотя грозное слово «навсегда» постепенно утрачивало свой смысл, учитывая возраст, блекло, как картина на солнце, написанная некачественными красками.

Сейчас он пойдет в парикмахерскую и побреется, хотя он брился утром, как обычно, но теперь семь часов тридцать минут вечера, а в восемь у Р. свидание со своей возлюбленной. Она пока еще не знает, что возлюбленная, да и он не совсем уверен, если пораскинуть мозгами — не совсем уверен, но если пораскинуть сердцем (если только можно так выразиться, но поздно — я уже выразился), он чувствовал всем этим главным органом своего тела — влюблен, хотя ему предстоит всего лишь третий раз увидеть её, и на этот третий раз при встрече он намерен преподнести ей букет цветов и кое-что еще, но это пока секрет.

Она послушно, с терпеливым видом стояла возле подземного перехода с эскалатором, приносящим и уносящим экс-пешеходов, временно превратившихся в стоячих пассажиров; здесь они договорились встретиться. На ней было темно-бордовое платье из известного в городе бутика, очень скромное и дорогое, эксклюзивность которого мог бы заметить только наметанный взгляд. Он был немного разочарован. Ему хотелось, чтобы одета она была в некотором роде вызывающе, ярко, что наверняка молодило бы её, чтобы притягивала взгляды, чтобы мужчины и даже женщины оборачивались ей вслед, тогда он был бы горд, отчасти удовлетворив свое мелкое, мелочное тщеславие. Но она и без того выглядела моложавой в этом платье. Минимум косметики, короткое жемчужное ожерелье высоко у самого горла. Он вдруг поймал себя на том, что, кажется, беспричинно, по идиотски улыбается, подходя к ней с букетиком из трех алых роз. Ярко-красные розы, как помада на её губах, вот кстати пришлось: её туфли, её помада и цветы — это все ярко-красное.

Она, завидев приближавшегося Р. тоже улыбнулась, и улыбка оставалась на её холеном, ухоженном лице, пробудив к жизни две предательские морщинки по краям губ, пока он приближался.

— Добрый вечер, — сказал он, сопровождая слова кивком. — Я не опоздал.

— Да, я пришла чуть раньше, закончила дела, — сказала она, принимая от него букет. — Спасибо, очень красивые.

— Эти ребята из моего села, — сказал он, неопределенно кивая куда-то, предположительно в сторону села. — Продавцы цветов. Там самые лучшие розы.

— Вы же говорили, что городской, — сказала она, хитро прищурившись. — Обманывали?

— Нет, что вы. Я родился в городе, но отец мой родился и до десяти лет жил в селе. Наши корни оттуда. Возьмите меня под руку, — сказал он, коснувшись локтем её руки.

— Мы, кажется, в прошлый раз перешли на «ты», — сказала она не очень уверенно, взяв его под руку. — Или нет?

— Перешли, — подтвердил он. — Но мне хотелось, чтобы мы это сделали снова.

Она улыбнулась.

— Мне нравится, — сказала она.

Он помолчал, ожидая продолжения, оно не последовало. Тогда он спросил.

— Нравится что?

— Как вы разговариваете. Ваша манера.

— Хорошо, — сказал он. — Мне тоже.

— Ну, как, еще раз перейдем на «ты»? Или рано?

— Нет, в самый раз. Ты, ты, ты.

— Как приятно, правда? — сказала она.

— Да, ты права. Мы могли бы и завтра перейти на «ты».

— Мы можем каждый день переходить, — сказала она.

— Посидим в кафе, пока не началась эпидемия? — спросил он, когда они проходили мимо открытой веранды кафе на площади.

— Что? — спросила она, удивленно глянув на него: не ослышалась? Не шутит? — Я не поняла. Пока не началось что?

— Я могу видеть будущее, — признался он просто, насколько просто можно было сказать подобную фразу. — Скоро весь мир охватит эпидемия, появится неизвестный вирус… И на наш богоспасаемый город тоже обрушится. Закроются все рестораны, кафе…

— Не-ет, — протянула она с улыбкой. — Вы шутите? Ты шутишь?

— Да, шучу, — сказал он. — Потому что ничего не могу сделать, чтобы предотвратить. И доказать не могу.

— Любишь черный юмор?

— Нет, — сказал он. — Не люблю… но все будут ходить в черных масках, я это вижу достаточно ясно, и что хуже всего, женщины будут прятать губы, вот, кстати, такие восхитительные, как у тебя…

— А ты узнаешь женщин по губам? — тихо, переливчато рассмеялась она.

— Еще как узнаю, — сказал он, шутливо выпятив грудь и впившись глазами в её губы, — Но вообще-то, у меня есть и хорошая новость: начнется война…

— О-о! Обрадовал… Час от часу не легче…

— И мы победим. Прогоним захватчика со своих земель, освободим Карабах, Шушу, все наши земли, разобьем врага в пух и прах…

— Ты, правда, это видишь? — она готова была уже поверить ему, потому что он говорил вполне серьезно, и не станет же взрослый, пожилой человек шутить такими вещами. — А когда это произойдет?

— Я сроков не вижу, но будет, будут оба события, и плохое и хорошее…

— С тобой страшно разговаривать, — сказала она после долгой паузы, пристально вглядываясь в его лицо.

— Это редко случается со мной, но два эти события я увидел отчетливо.

— Во сне?

— Не совсем… непонятно как… может, и во сне, но не совсем во сне… Это невозможно объяснить, мозги вывихнешь… Ладно, хватит, я редко с кем делюсь этим, чтобы не отправили в психушку, и с твоей стороны предвижу шквал вопросов. Но скажи главное: ты мне поверила?

— Да, — ответила она, не раздумывая.

— Вот это главное, — сказал он, — И потому я теперь хочу сказать тебе кое-что важное… Важное для меня, — уточнил он, — и это лучше сделать сидя за столиком. А заодно выпьем пива. Пиво любишь?

— О-о! — произнесла она, улыбаясь. — Заинтриговал.

— Пивом?

— Нет, тем, что лучше делать сидя за столиком.

— Звучит неплохо, правда? — сказал он.

— Двусмысленно, — сказала она, и словно пожалев о своих словах, спросила, — Я не очень вульгарна?

— Что ты! Мне нравится.

Они пошли к свободному столику на открытой веранде кафе и уселись друг против друга.

— Вот, — сказал он, вытащив из кармана и протягивая ей маленькую коробочку. — Это тебе.

Она взяла коробочку, повертела её в руках.

— Можно открыть? — спросила она.

— Открой, открой, — сказал он.

Торопливо подошел официант, но он отослал его, махнув рукой.

— Попозже, — сказал он официанту.

— О-о! — теперь уже со сдержанно — восторженными нотками в голосе протянула она, разглядывая золотое колечко с мелкими кроваво-красными рубинами в ряд. — Но…

— Нет, нет, — перебил он её.

— Что — нет, нет? — спросила она.

— Никаких возражений, — сказал он. — Только восхищение.

— Ясно, — сказала она, продолжая разглядывать колечко. — Но все же, мне кажется, вроде рановато для таких дорогих подарков.

— Кто это сказал?

— Я. Только что.

— Не могу согласиться, — возразил он. — Потом может быть поздно для дорогих подарков.

— А, вот ты как! Ну ладно, тогда возьму.

И тут она долгим взглядом посмотрела на него, вначале взгляд её был внимательным, почти пронзительным, изучающим, но постепенно потускнел, стал рассеянным, потерял свою конкретную направленность, стал блуждать и наткнулся на официанта, ожидавшего, чтобы его подозвали. Кафе было полупустым и официанты простаивали, болтали друг с другом вполголоса, посмеивались, переступали ногами, как застоявшиеся беговые лошади, соскучившиеся по скачкам.

Подошел официант, видимо, посчитав, что достаточно долго ждал в сторонке и посетители уже готовы сделать заказ.

— Добрый вечер, добро пожаловать, надеюсь, что вам понравится наше уютное заведение, и вы станете у нас постоянными посетителями. Что будете заказывать?

Он, подняв голову, удивленно оглядел молодого официанта в аккуратном белоснежном фартуке на бедрах, и подумал, что бы такое сказать, чтобы не спровоцировать очередной приступ его говорливости. Она, достав зеркальце из сумки, прятала за ним улыбку.

— Пиво, — сказал он полувопросительно, и нельзя было понять, спрашивает, или заказывает.

— У нас пиво на любой вкус. Немецкое, чешское, местное, темное, светлое…

— Ты какое будешь? — обратился он к ней.

— На твое усмотрение, — сказала она.

— На ваше усмотрение, — сказал он официанту.

— Я принесу вам «эфес», вам понравится, — сообщил официант таким тоном, будто готовился сделать подарок этой весьма странной на вид паре: пожилой мужчина, которому, кстати, трудно было дать его годы и зрелая женщина, прекрасно выглядевшая, ухоженная и на вид намного моложе своего спутника, сколько бы ему лет ни было.

— И побыстрей, — сказал мужчина, предупреждая готовое извергнуться красноречие официанта.

— Бегу, — сказал тот и на самом деле убежал и скрылся в кухне, хотя ничего из кухни они не заказывали.

— Если мне не изменяет память, — сказала она, но он тут же её перебил.

— Как это неприятно звучит в твоем возрасте.

— Приятно или неприятно, но я продолжу, — сказала она. — Если мне не изменяет память, ты не сказал мне в прошлый раз, как тебя зовут. А? Или сказал?

— Нет.

— Тогда говори.

— Это так важно?

— Приехали, — она чуть развела руками, давая понять, что вопрос его попросту нелеп. — А сам ты как считаешь? Удобно нам встречаться, не зная друг друга по именам?

— Меня зовут Р. — сказал он.

Некоторое время она осмысливала услышанное.

— Просто Р.? — наконец решилась спросить она.

— Да, — сказал он. — Этого мало?

— Просто одна буква, или я ослышалась?

— Одна буква. Р. Рыба, река, русалка, расизм, реквием…

— Достаточно. Я поняла. А если все-таки расшифровать, или не рекомендуется категорически?..

— Нет, почему же? — сказал он. — Но для этого нужен небольшой экскурс в далекое прошлое. Видишь ли, мой отец был большим поклонником философии Рабиндраната Тагора, и когда я родился имя уже было готово. Экскурс закончен.

— А как тебя звали близкие, когда ты был ребенком? — спросила она.

Вопрос был несколько неожиданным, он немного замешкался.

— Забыл? — она улыбнулась поощрительно.

— Наоборот, — сказал он, — теперь я все чаще вспоминаю свое детство… людей, которых уже давно нет… места, которые изменились до неузнаваемости… Становится грустно, — он глянул на её все еще улыбающееся лицо и тоже улыбнулся в ответ, настолько заразительной была её улыбка. — Это, наверно, признаки старения, да?

— Стареть скучно, — сказала она, — но это единственный способ жить долго.

— Здорово сказано! — сказал он. — Остроумно.

— Еще бы! — сказала она. — Бернард Шоу. Ну, молодой человек, как же звали вас в детстве, минуя столь экзотическое имя?

— Робик, — ответил он.

— Робик, — повторила она. — Неплохо. Ласково. Лучше, чем полное имя. Мне нравится. Можно я тоже так буду?

— Конечно, — сказал он. — Хотя по возрасту мне вряд ли теперь подходит это сокращенное имя, да?

— Нет. Очень подходит, — сказала она. — Подходит к твоей интеллигентного вида в мелкую клеточку кепке, подходит к подобранной в тон ей рубашке с высоким воротником, подходит к седым вискам и красивым крупным рукам пианиста, к пахнущему от тебя дорогому одеколону «Саваж»… Однако, ты прав, лучше я буду называть тебя Р. Кстати, можно узнать, чем ты занимаешься?

— Ты случайно почти угадала, когда перечисляла сейчас. Я джазист… Правда, бывший. Уже давно бросил, теперь у меня другая профессия, значительно больше поднимающая адреналин…

— И какая, можно узнать?

— Узнать можно, но вряд ли это тебя порадует, — сказал он шутливым тоном, слегка улыбнувшись.

— А что?..

Она хотела спросить: «А что такое?», но не успела, подошел официант с пивом и бокалами на подносе, молча поставил бокалы перед ними на стол, открыл бутылку пива, разлил аккуратно, поставил бутылку точно в центр стола и отошел молча, чего от него никто не ожидал.

— Я люблю пить из тонких красивых бокалов, — призналась она. — Для меня это даже важнее, чем сам напиток. А ты, Р.?

Он несколько растерянно взглянул на неё, услышав свое имя в таком необычном звучание и желая еще раз послушать, проверить, как странно это звучит произнесенное ею.

— Р., — повторила она, будто угадав его желание. — Приятно произносить. А слушать?

— Тоже… неплохо, — сказал он.

— Итак, ты меня заинтриговал, — сказала она, подняв бокал и поднося его к губам.

— Погоди! — воскликнул он, осторожно взяв из её рук бокал и опустив его на стол.

— Что такое?

— Минутку, — Он подозвал официанта вручил ему крупную купюру, что-то тихо сказал поднесшего ухо к самому его рту официанту, и уже громче добавил, — Только живо. Одна нога здесь, другая там.

— Любишь интриговать, — сказала она. — С тобой не скучно.

— Пока не пей из этого бокала, — попросил он.

— Ладно, не буду спрашивать, раз ты такой таинственный, — сказала она.

Очень скоро появился официант, запыхавшийся, переводя дыхание и поставил перед ней красивый хрустальный бокал.

— Я его тщательно вымыл после магазина, — заранее сообщил он и отошел.

— О! Я оценила, — сказала она. — Но он для шампанского, а не для пива.

— Возьмем шампанское, — сказал он.

— Ну уж нет, — сказала она. — Сейчас мне хочется пива.

Он налил ей из бутылки в новый бокал, помолчали, выпили пива.

— Итак, чем ты таким занимаешься, что мне может не понравиться? Грабишь ювелирные магазины и даришь женщинам золотые кольца?

— А тебя как называли в детстве, которое было не так давно? — в свою очередь спросил он, стараясь уйти от ответа.

— О-о! — тихо воскликнула она, — кажется, это был комплимент?

— Ну, — сказал он.

— Что — ну? — спросила она, хитро прищурившись, глядя на него, будто собираясь обмануть.

— Как звали?

— Я первая спросила: чем занимаешься? — в тон ему произнесла она. — Не уходи от ответа.

— Ты же отгадала, — сказал он. — Граблю магазины.

— Ладно, скажи серьезно, мне интересно, честно.

— Правда, интересно?

— Конечно. Все-таки не мешает знать, с кем имеешь дело. Особенно, если этот кто-то со второй встречи делает дорогие подарки.

— С третьей, — поправил он.

— Да, с третьей… Но учитывая поспешность и кратковременность первой, эту можно считать второй. Так что, надо знать, кто эта загадочная личность. Вдруг я попаду в неприятную историю, — она тихо рассмеялась.

— Вообще-то, и вторая профессия у меня… — он не договорил, помолчал и продолжил. — А занимаюсь я делом несколько предосудительным, нарушая одну из заповедей.

— Неужели убийца? — ахнула она шутливо.

— Нет, не настолько плохо.

— Говори честно, признавайся, — потребовала она.

— Ладно. Признаюсь честно и только потому, что с самого начала нашего знакомства решил ничего от тебя не скрывать.

— Благородно, — сказала она. — Благородно и многообещающе. А теперь ответ.

— Я — игрок.

— Правда? Как интересно… А где вы играете, если не секрет?

— Ты опять перешла на «вы», или мне показалось? — спросил он.

— Просто уважение мое к вам возросло стократно — у вас такая редкая профессия, — шутливо произнесла она. — Не уходи от ответа.

— Никакого секрета нет. Могу даже повести тебя с собой, никто не будет возражать. Вполне приличная компания, есть даже один известный драматург, близкий друг министра, никаких барыг и воров в законе.

— И ты… что… этим зарабатываешь на жизнь?

— И очень неплохо. А что тебя смущает?

Она помолчала, немного подумала, а потом и вовсе не ответила.

— А основная профессия до того как ты стал игроком у тебя значит была джазист?

Вопрос заставил его задуматься, он, будто не совсем был уверен в том, что говорил минуту назад. Она усмехнулась.

— Забыл? — насмешливо спросила она.

— Нет, просто я сейчас подумал, как это у тебя прозвучало: какая была профессия? Почему была, подумал я, но… кажется, на самом деле я её утратил.

— Можно узнать, что?

— Конечно. Я играл джаз, но это не было профессионально, это я немного приврал, скорее это было хобби. А то, что я любил… и что утратил… это… — он замолчал.

Она немного подождала, потом спросила:

— Что?

— Я писал песни…

— Правда? Популярные?

— Не очень, — признался он, отмахнувшись.

— Ну-ка, напомните какую-нибудь, — попросила она с любопытством.

— Здесь нет пианино, — сказал он.

— А вы напойте…

— О-о-о! — шутливо-возмущенно произнес он.

— Ну, пожалуйста, — попросила она почти умоляюще с каким-то детским любопытством. — Пожалста-пожалста!

Он без дальних слов тихо напел мелодию.

— О! — воскликнула она негромко. — Эту я знаю, она была популярной, песня моей юности, мы, девчонки в школе её часто мурлыкали…

— Так я и выбрал более-менее популярную. Как я хитро поступил, а?..

— Да. А сейчас, значит, вы не пишете песен? Как жаль. А почему?

— Это интервью? Давненько я не давал интервью… А песни… Уже давно, давно, давно иссяк источник… Я примерно так и ожидал, хорошее не может длиться вечно.

Она улыбнулась.

— Ну, теперь мы можем снова перейти на «ты»?

— Да, — сказала она. — Конечно.

Потом они долго молчали, попивая пиво и глядя друг на друга, не испытывая при этом никакой неловкости, как обычно бывает, когда малознакомые еще люди подолгу разглядывают друг друга. Кафе понемногу заполнялось: молодая пара села за соседний столик, неподалеку уселось семейство с девочкой лет семи и со спящим малышом в коляске, компания молодых людей шумно рассаживалась в отдаление.

— Что? — тихо спросила она, заметив его погрустневший взгляд.

— Так. Думаю…

— О чем?

— У Вселенной нет границ, нет начала, нет конца, середины, — он вздохнул. — Это меня нервирует.

Она тихо рассмеялась.

— Понимаю, — сказала она. — Но это не мешает играть в карты?

— Нет, слава Богу. Не то у меня бы вообще ничего не осталось. Я не только в карты умею, еще в нарды, в домино, в общем — во все игры, приносящие выигрыш.

— И как обычно — приносят?

— Что приносят?

— Выигрыш, что же еще?

— Ты не поверишь, но постоянно… Это просто какое-то наваждение… в хорошем смысле… Я постоянно выигрываю. Тьфу-тьфу… — он постучал по столу. — Ты не поверишь. Не так уж много, как хотелось бы, но выигрываю…

— Отчего же. Верю, — сказала она, потеребила свою сумку, посмотрела на него. — Если я закурю, это будет нервировать тебя меньше, чем вселенная без границ?

— Пожалуйста, кури, — сказал он.

Мимо кафе, на открытой веранде которого они сидели, прошла толпа молодых людей в шортах, пересекая площадь; толпа что-то нечленораздельно и вразнобой кричала, так что, ничего нельзя было понять, но расторопный официант принес информацию.

— Какой-то придурок выступил в прессе, что мужчин, носящих шорты надо облить кислотой, вот они и возражают… — сообщил официант. — У вас все в порядке?

— В смысле — есть ли у нас шорты? — спросил Р.

— Нет, за столом, я имею в виду… — улыбнувшись, показав, что оценил шутку, сказал официант.

Когда они прогуливались по центральной улице, многолюдной, по случаю воскресенья, он сказал, обернувшись и поглядев ей в глаза:

— У тебя серые глаза. Серые, да? Не ошибаюсь?

— А часто ошибаешься?

— Не совсем уверен, — он приблизил лицо почти вплотную к её лицу, будто пытаясь разглядеть, и со стороны могло показаться, что хочет поцеловать.

— Ну-ну-ну… — сказала она, хмурясь. — На улице…

Некоторое время они молча прогуливались, и как ни странно, он не встретил ни одного знакомого, коих, как обычно встречал немало, особенно в воскресные дни на улицах города.

— Ты что-то хотел сказать, — произнесла она утвердительно.

— С чего ты взяла?

— А разве нет?

— Хотел, — он помолчал и после паузы проговорил. — Знаешь, был старый фильм, который я давно забыл. Но до сих пор помню его нелепое название: «И это все о нем».

— И что?

— А то, что мы говорили только обо мне и ничего о тебе… Расскажи о себе…

— Но ты же у нас предсказатель, может, и прошлое угадаешь?.. — усмехнулась она.

— Вряд ли, даже пытаться не буду, — сказал он. — Я не Нострадамус.

— Все же попытайся.

— Ты выиграла конкурс красоты «Мисс Вселенная» в одна тыща семьдесят пятом году.

— Если это комплимент, то он дурно пахнет. Мне гораздо меньше лет.

— А сколько?

— Полагаюсь на твою природную проницательность, как ты утверждаешь, — с издевкой в голосе закончила она.

Они уже давно ушли с центральной улицы, не замечая этого, занятые только друг другом, и теперь шли по какому-то закоулку с низенькими одно — двухэтажными домами, с щербатым, грязным тротуаром.

— Где это мы? — спросила она.

Он молча пожал плечами и вдруг, обернувшись к ней, схватил её за плечи и поцеловал в губы долгим, нежным поцелуем. Это было неожиданным для неё, но она, тем не менее, спокойно приняла поцелуй, хоть и не ответила на него. Потом она посмотрела ему в лицо изучающим взглядом.

— Хочешь что-то сказать, дорогая моя? — спросил он.

Она покачала головой, снова взяла его под руку и они пошли дальше по незнакомой улице.

— Дорогая моя… — повторила она его слова.

— Тебе понравилось? — спросил он.

— Да, — призналась она. — Понравилось. Так уж случилось, что давно никто меня так не называл. Всерьез не называл, как ты сейчас, не вскользь, как дежурное обращение… А тебя?

— Ну, кому я могу быть дорог?.. Я был женат, но давно развелся. Есть дочь, взрослая, замужем, живет в Италии, но почти не общаемся, очень редко… Ты ведь это хотела узнать?

— Да, господин ясновидящий, или как тебя точнее величать?..

— Ну, а ты?.. Меня тоже интересует твое прошлое, раз уж ты стала напрашиваться на поцелуи.

— Вот наглец!

— Имя мне известно. Теперь коротко, мадам, биографию, пожалуйста.

— Родилась я в одна тыща… — начала она шутливо.

— На этом и остановимся. Чем занимаешься? Как видишь, я не слишком любопытный, не люблю совать нос в чужие жизни, не то спросил бы на первой же встрече.

— А теперь суешь нос в чужую жизнь? — спросила она, посмотрев внимательно ему в глаза.

— Да, — сказал он. — Это потому, что надеюсь, что эта жизнь не будет для меня чужой, дорогая моя…

Они молча прошлись еще немного.

— Ты понимаешь, почему я так разоткровенничался с тобой с первой встречи? — спросил он, посмотрев ей в лицо без улыбки, в каком-то напряженном ожидание ответа.

Конец ознакомительного фрагмента.