Жажда. Темная вода

Ник Никсон

Вся вода на планете стала темной. Миллиарды вымерли.Немногие выжившие обосновались внутри Садового кольца. Пять общин, пять совершенно разных миров. Одна цель у всех – утолить жажду.Здесь чистая вода стоит дороже золота, а за глоток во фляге можно получить пулю в лоб.Легендарному сталкеру выпадает шанс спасти цивилизацию людей от гибели, но цена слишком высока. Готов ли он поставить на кон жизни ни в чём не повинных людей?

Глава 4

Шепот множества голосов, неразборчивый лепет, в котором угадывались нотки радости и ненависти, насмешек и страданий. Локус слышал голоса, сколько себя помнил. Там, в бункере, шепот доносился издалека — от стен, потолка и земли. Временами пропадал, потом появлялся снова. Отец говорил, что сыну просто кажется, называл голоса фантазией неокрепшего детского ума. Когда становилось совсем невыносимо, отец давал ему лекарства, и тогда шепот исчезал.

Когда Локус выбрался на поверхность, шепот появился вновь. Здесь, среди множества незнакомых ему звуков, нервозных и пугающих, шепот был самым привычным и родным. Он стал громче, преследовал повсюду. Локус уже не мог игнорировать его, не мог заглушить. Шепот въедался в голову, заполнял собой мысли, мучил.

Локус не понимал, что хотят от него неведомые голоса, но готов был выполнить любую их волю, лишь бы они замолчали.

Высокие потолки и мраморные колонны Мида восхищали. Локус видел в своей жизни только металлическую мебель, а здесь она сделана из дерева. Когда — то дерево произрастало в лесу на протяжении многих — многих лет, затем было срублено людьми, вывезено на лесопилку, там из него напилили доски, отправили на мебельную фабрику, а уже оттуда готовая мебель отправилась сюда.

Стоило ли это таких страданий?

Человек, сидевший за этим столом, на этом стуле, хранивший вещи в этом шкафу, не мог и представить, что когда — нибудь мальчик по имени Локус будет прикасаться к его наследию.

К его праху.

Кшшшшммшшш… хмммссс…

— Здравствуйте, я Локус Алмазов.

— Привет.

Высокий худощавый мужчина с черными волосами и смуглой кожей стоял в дверях и с любопытством смотрел на незваного гостя.

— Ты к кому?

— Вы Арарат?

— Для тебя дядя Арарат, — мужчина улыбнулся широкой доброжелательной улыбкой — Ты к моей младшей дочери? Неужто ухажер?

— Я к вам. У меня серьезное дело.

— Хмм, ну что ж. Если настолько серьезное, тогда входи.

Окна квартиры выходили на сад, спрятанный от внешнего мира стеклянной купольной крышей. Вместо живых растений, на постаментах стояли горшки с пластиковыми репликами. Их Локус сразу распознал по отливающим неестественным блеском листьям и цветущим не по сезону плодам.

— Жена и дочки сегодня работают на кухне, так что чаю тебе не предложу. Итак, Локус Алмазов, кто отправил тебя ко мне и зачем?

— Ваша старшая дочь и сын Матусевича каждый день уединяются наверху.

Улыбка на лице Арарата застыла, затем медленно испарилась. Мужчина мотнул головой, как бы приходя в себя.

— Что ты сказал?

— Ваша старшая дочь и сын…

— Я слышал! — обрушился на него Арарат. — Кто тебе рассказал эту ложь?

Мужчина быстрым шагом направился к стулу, на котором висела куртка с торчащей из кармана рацией.

— Сейчас узнаю, чьи это шутки. Это Матусевич придумал так меня позлить? Я это так не оставлю… Мало я ему надавал… Чтобы про мою дочь распускать такое…

— Они любят друг друга и мечтают пожениться.

На этих словах Арарат, склонившийся к рации, замер.

— Она боится вам рассказать, боится, что вы расстроитесь, — продолжал Локус.

Повисло долгое тягучее молчание. Арарат так и стоял, полусогнувшись, сбивчиво дышал.

— Моя Сюзанна и этот… как его… Семен вроде. Не может быть. Она бы так не поступила. Она умная девочка и должна понимать, что он чужой для нас.

— Вы сами говорили: «Старые правила смыло темной водой».

— Я говорил…, — Арарат в ужасе взглянул на Локуса. — Откуда ты знаешь? Кто ты такой?

— В ту ночь шел дождь, залило подвалы. До утра вы выкачивали воду, потом вернулись домой немного отдохнуть. Утром Кобальт попросил срочно заправить машину. Вы встали, но были разбиты…

Локус медленно шел к Арарату. Мужчина пятился от него, выпучив глаза от ужаса.

— Вы наругали дочь за то, что она не убралась в квартире. Сорвались на нее. А потом случайно разбили вазу. Ваша жена очень расстроилась, и вы пообещали склеить ее. Вы знали, что это невозможно, но все равно пообещали.

— Не хотел расстроить ее, — дрожащим голосом сказал Арарат.

— Вы знаете, каково это — по — настоящему любить человека.

У мужчины глаза налились слезами.

— Вы живете отдельно от остальных, потому что вам стыдно. Вы единственный из всех спасли всю свою семью. Поэтому вы никогда не отказываете в помощи другим — так платите судьбе за то, что она сохранила вашу жену и дочерей.

— Хватит. Пожалуйста. Больше ничего не говори.

— Вы торопились. Осколки вазы сложили в коробку из — под обуви.

— Ты ангел? Или дьявол? Ты пришел забрать меня? Только не их. Умоляю.

Арарат вдруг ощутил, что упирается в коробку ногой. Вопросительно указал на нее взглядом. Локус кивнул. Мужчина опустился на колени, стараясь при этом не спускать настороженного взгляда с мальчика. Открыв коробку, разгреб битые осколки и обнаружил на дне бритву.

— Должно быть, впопыхах бросил ее сюда. Не понимаю… Как? Как ты узнал?

— Я не знал.

Локус наблюдал, как мужчина бережно сматывает провод и прижимает бритву к груди, словно живое существо. Его лицо излучало абсолютное умиротворение.

***

— Я прямо так ему и говорю: ну, стреляй, падла. С места не сдвинусь, — рассказывал впопыхах Котел. — А малец этот на посту в штаны наложил, стволом туда — сюда водит, — сталкер имитировал его движения указательным пальцем. — Приказ, говорит, у меня от Великого князя — сталкеров не пропускать. Расстреляю на месте. А я ему: засунь свой приказ в задницу и пропускай. У меня заявка от Кремля на запчасти, говорю, если не доставлю, установки встанут. Что, спрашиваю, будешь пить? Мочу товарища!

— Так и сказал? — Барни нервно усмехнулся. Ему с Фонарем тоже пришлось вернуться с пустыми руками.

Гортранс выставил посты на всех дорогах и аннулировал пропуска машин сталкеров. Тех, кто пытался проехать, угрозами расстрела разворачивали назад.

— Именно так и было, — подтвердил напарник Котла Бизон.

— Ну а он что?

— А что, — продолжил Котел. — зассал. Позвал главного — в мундире такого, важного, сабля какая — то висит на поясе, треуголка на башке, морда наглая. Мушкетер хренов. Тот и говорит, мол, не пущу. Возвращайтесь в стойло свое, или шмальнем по вам — так и говорит. И тут самое главное добавляет, — Котел сделал паузу, подняв палец вверх — За то, что наших положили.

— Вы положили? — воскликнул удивленно Фонарь.

— Да, не мы. Мы с Бизоном вообще не при делах. Я Бате маякнул по рации, тот говорит не спорьте с ними, возвращайтесь, мы и вернулись. Но я того мальца расспросил напоследок, и он шепнул, что якобы сталкеры подстрелили дружинников. И из — за этого весь сыр — бор.

Повисло молчание. Сталкеры оглядели друг друга. За столом присутствовали члены всех двоек, хоть и не в полном составе. Каждый по очереди словом или жестом подтвердил, что ничего не знает об этой удивительной истории. Когда очередь дошла до Кобальта, он, потягивая холодный чай без сахара, пожал плечами.

— Да бред же, никто бы из сталкеров на такое не пошел, — отмахнулся Опер. — Это очередная провокация, чтобы часть нашего рынка отобрать. Надо не реагировать и спокойно работать.

— И как теперь ходить в поле? — воскликнул кто — то из собравшихся. — На машинах не проехать, а на своих двоих много добра не упрешь.

— Правильно Витек сказал. Взять штурмом один пост, положить двух — трех уродов и сразу блокаду снимут, — предложил Котел.

— Давно пора было, — воскликнули за столом.

— Ага, получат на что нарывались, уроды.

Фара взмахнул худощавой рукой, будто лезвием и сказал:

— Ау, блин, бойцы. Их в пять раз больше.

— А у нас стены толще.

— А воду кто нам привозить будет? С собственным желудком воевать собрался? — спросил Опер Котла.

— Найдем водовозку, делов — то.

— А поедешь ты на ней как, если дороги блокированы?

— И что теперь проглотить это предлагаешь? Запереться тут, и позволить им наш кусок хлеба захапать?

— Надо тщательней работать. Давать скидки и тогда все будут брать у нас, и Гортранс отстанет.

Гул криков и препирающихся голосов смещался в голове Кобальта в одну сплошную звуковую кашу. Он думал о том, что сказал ему Витька. Слова племянника вывели его из себя — он едва сдержался, чтобы не убить его. Но были ли те слова лживы? Или он услышал правду, которую так боится принять?

— Проглотим сейчас, и нас вообще стеной обнесут, — сокрушался Котел. — Как прокаженных. И сдохнем от жажды как в блокаду.

— Да, мы не терпилы.

— А, может, кто из нас правда пристрелил тех уродов? — перекроил напряжение Фонарь. — Ну же, сознавайтесь, парни.

— Брехня, — отмахнулся Фара. — Все бы уже знали.

— Зачем им это придумывать? — спросили его несколько человек в голос.

— Провокация это!

Кобальта вызвали по рации, и он вышел из столовой, ни с кем не попрощавшись.

— Надо успокоиться. Батя обо всем договорится, — услышал он голос Опера напоследок.

В фойе третьего этажа Кобальт заметил повара Матусевича увлеченно беседующего с тем самым пацаном, которого привел Фонарь. Имя у него еще странное. Локус. Если пацан до сих пор здесь, значит, Току не удалось найти его родственников. Надо поговорить с Олей, чтобы она его забрала и распределила кому — нибудь в семью. Не будет же пацан и дальше волочить свое существование с Током. Испортит его этот забулдыга. Один плохой пример уже есть.

Батя сидел за столом, сложив перед собой сжатые в кулаки руки. На нем не было лица. Кобальт только однажды видел его с таким отрешенным взглядом. Дело было во времена, когда Гортранс только зарождался. Тогда община представляла собой сборище бывших урок и отбросов, которых Суворов собирал по всей вымершей Москве. Плохо организованные, озлобленные, они работали на расчистке дорог и часто конфликтовали со всеми представителями общин. Один из таких конфликтов едва не перерос в полномасштабную войну. Батя и Суворов встретились, чтобы решить очередной спор, разговор зашел слишком далеко. Батя, будучи в компании всего трех человек на глазах десятка дружинников зарядил Суворову по роже. Возможно, именно вопиющая наглость и смелость командира сталкеров остановила будущего Великого князя отдать приказ пристрелить наглеца на месте. Впоследствии Батя выплатил за это оскорбление солидную компенсацию в монетах, однако Суворов не забыл прилюдный позор и мечтал отомстить.

— Контракта на поставки ГСМ не будет, — Батя обрушил кулаки на стол. Сил у него осталось немного, поэтому удар получился скорее символическим. — Иван Иваныч считает, что таким образом публично выкажет нам свою поддержку в этом конфликте. Я убеждал его, что без контракта, мы скоро останемся без фляги в казне, но у него связаны руки. Гортранс — его главный партнер, он не будет рисковать своими гражданами.

— Они перекрыли все дороги, — сказал Кобальт.

— Мы бы сделали то же самое, — в тоне главы Мида звучали обвинительные нотки в адрес сталкера. — Суворов в бешенстве и жаждет крови.

Кобальт вдруг осознал, что того Бати, который врезал Суворову, который прошел несколько войн и десятки раз оказывался на грани гибели — больше нет. Человек, сидевший напротив, был лишь его бледной тенью. Что с ним случилось?

— Иван Иваныч прагматик до мозга костей. Его можно понять.

Батя с трудом поднялся, прошагал к окну. Солнце бледным пятном просвечивало под густыми облаками. Ветер гнал приятный прохладный воздух по опустевшим улицам города, пропускал его сквозь затянутые паутиной форточки, через открытые настежь проржавевшие двери, через разбитые мародерами окна и покосившиеся от лопухов рамы.

— Будет трибунал, — Батя обернулся к сталкеру и внимательно посмотрел ему в глаза. — Есть свидетель.

— Невозможно, — Кобальт помолчал и спросил. — Кто?

— Какой — то бомж. Говорит, видел, как сталкеры застрелили дружинников на Арбате, а потом увезли тела.

Батя заметил замешательство на лице Кобальта.

— Вас же никто не видел, так ведь?

Кобальт рассказал историю встречи с бомжом в книжном.

— Такое нужно говорить мне сразу! — обрушился Батя. — Ёп вашу мать! Что он видел?

— Только как мы едем к Арбату. Больше ничего.

— Судя по тому, как четко описал тебя, он видел достаточно.

Батя выжидающе смотрел на сталкера, надеясь услышать убедительное опровержение. Кобальту нечего ответить. Бомж действительно видел их и за деньги от Гортранса мог приплести к рассказу все что угодно.

— Ты точно больше ничего не хочешь мне рассказать о том дне? — с недоверием спросил Батя.

— Нет.

— И о деньгах, которые вы забрали?

Кобальт машинально попятился, словно его тараном толкнули в грудь.

— У них при себе было две штуки фляг, — пояснил Батя. — Хочешь сказать, вы их не брали?

— Мы свалили тела в машину и увезли. Если и были деньги, то остались при них.

Батя помолчал и кивнул. На его лице мелькнул лучик облегчения.

— Ладно. Тогда пусть там и останутся. Вернуть мы все равно не можем, а мне эти грязные деньги в казне не нужны.

Глава общины рухнул на кресло, словно сваленное ветром с опоры чучело. Закрыл лицо руками, глубоко вздохнул.

— Трибунал — это не так уж плохо. Будут присутствовать все представители общин, выслушают и нас, и их. Гум и Гарднер тоже недолюбливают Гортранс, так что Суворову будет непросто их убедить. Решение трибунала обязательно для всех, его нельзя будет оспорить — тоже плюс. Может нам и повезет, главное, чтобы все произошедшее оставалось втайне. Следи за Витькой, он слишком импульсивный, юношеский максимализм из него так и прет. Свидетель — это хреново, конечно. Тебя он опознает. Но тебя и так все знают. Надо хорошенько пройтись по каждому пункту, восстановить все по секундам, чтобы комар нос к нашим показаниям не подточил.

— Думаю, ты справишься с этим и без меня.

Кобальт кивнул и спокойным шагом направился к выходу.

— Ты куда? Мы еще не закончили. У нас трибунал скоро, ты что не слушал меня?

Кобальт обернулся.

— Политика — твое дело. Мое — ходить в поле. Я сталкер.

— Если мы проиграем трибунал, тебя вздернут, понимаешь, нет? Труп привяжут к водовозке и будут возить по Садовому, на радость дикарям, пока не сгниешь. Наше положение очень серьезное, сейчас все зависит от решения этого трибунала.

— Уверен, ты выкрутишься.

Кобальт улыбнулся, вышел из кабинета и тихо прикрыл за собой дверь.

***

Витьку с детства манила высота. Будучи совсем молодым, он забирался на крышу Мида, сидел там часами, и никому не было до него дела. Наверху, где уже не летают вымершие птицы, воздух еще пропитан остатками былой жизни. Здесь ощущаешь себя по — настоящему свободным — нет нужды сражаться за воду и за возможность быть кем — то, кем не являешься. Наверное, поэтому никто не поднимается выше десятого этажа — боятся лицезреть самих себя, боятся увидеть правду.

Он вспомнил ехидствующие морды дружинников, вспомнил тварь, летящую вниз, словно небесная кара. Она появилась именно тогда, когда он пожелал этого. Справедливость восторжествовала. Нужно было не прятать тела, а отвезти на Красную площадь и швырнуть на брусчатку под палящее солнце. Чтобы гнилой смрад разносился по округе — в предупреждение остальным. Со сталкерами шутки плохи. Но Кобальт, великий твареборец, струсил — решил спрятаться, залезть поглубже в нору и не высовываться. Как же Витька ошибался в нем. Стало стыдно, что так долго пытался добиться его признания. Не нужно ему больше благословение дяди Димы, пусть проглотит свое вечное занудство и понукание. Решил выгнать его из сталкеров, думал Витька будет на коленях стоять и умолять вернуть его. Не дождется! Он больше не ребенок и сам будет решать, что плохо и что хорошо, куда ходить и с кем общаться. Если сталкеры позволяют обходиться с собой, как с отбросами, то Витька больше не желает быть их частью.

Прохудившиеся стальные перегородки шпиля едва удерживали остроугольную конструкцию высотой в полсотни метров от схлопывания и падения в бездну. Иногда Витька представлял, как шпиль кренится и увлекает его за собой. Скупая на события жизнь пронесется многократно, прежде чем его тленное тело долетит до земли. После никто и не заметит, что Витька пропал, будто его и не было никогда.

Солнце скрылось в закат, темнота сгустилась, похоронив безжизненные каменные склепы на еще одну ночь. После всего, что случилось с этим миром, почему солнце так упорно продолжает возвращаться на небосвод?

На горизонте среди бетонных надгробий появились одинокие огоньки. Урки. Никто не знал, сколько их там осталось. Тысяча. Сотня. Десяток. Этим людям намного хуже, чем Витьке. У него есть гражданство, есть вода, еда и защита. Но почему он чувствует себя хуже, чем загибающийся в подворотне от жажды бомж? Потому что у бомжа нет выбора, а у него есть, и он боится его сделать.

Эли.

Ее прекрасное тело и сладкий фруктовый аромат заставляют сердце колотиться от предвкушения. Чувственные глаза и невинная улыбка требуют защиты и поклонения. Витька готов отдать всего себя ради, того чтобы вновь ощутить прикосновение ее руки, услышать ласковый голос.

Думает ли она о нем сейчас, также как он о ней?

Они живут в Садовом кольце, но по разные стороны таких непохожих миров, словно запертые в цирке звери, которым внушили, что клетки — это и есть благо. Нет! Это не так. Далеко не так.

Он пообещал помочь ее отцу попасть в Кремль. Она поверила ему, поверила чужаку, Витьке — сталкеру. А что он сделал, чтобы исполнить обещание? Сидит на крыше Мида, пялится в черноту, предаваясь мечтам. Она ждет его действий, ждет, что он докажет свою любовь делом.

И что потом?

Они все равно рассядутся по своим клеткам, пока над ними остаются дрессировщики, клоуны, трусы. Свобода, она там, за красными вековыми стенами, где люди живут в достатке и уважении друг к другу. Где Витька и Эли должны жить вместе.

Небо окрасилось в разноцветные тона праздничного фейерверка. Следом с запозданием приплыл по ветру звук приглушенных хлопков. Искрящаяся пена радужных цветов сменилась тускнеющими бликами, и вновь вернулась чернота. По остывшему от дневной жары воздуху катились звуки восторженных голосов и музыкальные раскаты.

Гум.

Место вечного праздника и последний оплот развлечений на любой кошелек. Там ты можешь забыть о проблемах и увидеть мир таким, каким тебе хочется — так гласят наклеенные на машинах Гортранса рекламные плакаты. Тот, кто побывал в Гуме, всегда мечтает вернуться.

Две тысячи фляг — это награда и билет на свободу, это Эли в его объятиях и спокойная жизнь, в которой его будут любить и ценить. Витька не украл деньги, он лишь взял то, что по праву принадлежало ему.

Снизу послышался звук хрустящей бетонной гальки.

— Эй, Витек. Спускайся, я туда не полезу.

Подъем по ступенькам вымотал Тока, его кожа покрылась испариной.

— Уж не знаю, зачем ты меня сюда притащил, но ты мне должен стакан.

— Мне надо в Кремль, — уверенно заявил Витька.

— Опять ты за свое, — Ток разочарованно выдохнул. — Я же сказал — нереально.

— У меня есть деньги.

— Лучше потрать свои пять фляг на что — нибудь полезное.

Витька раскрыл мешок с монетами. Ток настороженно посвятил внутрь фонарем.

— Нихрена се… Ты где столько взял?

— Две штуки. За троих.

Ток, словно загипнотизированный, потянулся к мешку. Витька убрал его.

— Ты слышал, что я сказал?

— Троих? — удивился Ток. — Разговор был про одного. За троих цена будет выше.

— Больше не дам. И мне нужны паспорта.

Ток усмехнулся, взглянул на мешок.

— А ты умеешь торговаться. Настоящий сталкер.

— Соглашаешься или нет?

— Ладно, давай бабло.

— Заплачу твоему человеку сам.

Ток вытер потный лоб, поднял ехидные глаза на Витьку и улыбнулся.

— Ну, пошли.

***

По вечерам Кобальт встречал жену на лестнице между вторым и третьим этажами, потом они прогуливались по пустым коридорам — в квартиру. Сегодняшний вечер отличался от остальных. В Миде было необычайно шумно — из столовой доносилось многоголосое людское гоготание. Наверное, кто — то решил отметить день рождения.

Не дождавшись жену в назначенный час, Кобальт поднялся в школу. Из детей присутствовали только Вероничка, дочь дозорного и работницы столовой, и еще одна девочка, которую Кобальт не узнал.

Ольга выглядела уставшей, но, как всегда, мастерски пряталась за ширмой горящих добродушием глаз. Она никогда не отказывала мидовцам в просьбе задержаться с их детьми подольше, часто забирала ребятишек переночевать домой, где у нее всегда готова детская комната с чистой постелью и сказка на ночь. Сама бы Ольга не справилась с огромным объёмом работы в школе, поэтому у нее в помощниках были девочки подростки, которых она также обучала с малолетства.

В школе имелась библиотека. За годы сталкеры притащили из заброшенных магазинов много книг. Каждый мидовец мог найти себе захватывающее чтиво на несколько томных вечеров. Не было здесь только одной книги, той, что будоражила мысли последние пятнадцать лет. Той, что он потерял в тот злополучный день.

Кобальт крепко обнял жену и долго держал в объятиях. Напряжение в ее теле спало — она обмякла, худые руки сомкнулись на его шее, голова легла на плечо.

— Как приятно, — произнесла она.

Девочки при виде обнимающихся взрослых захихикали.

С Ольгой судьба подарила Кобальту второй шанс, и он вдруг поймал себя на мысли, что не ценил этого, воспринимал как данность. Рядом с ним все эти годы была лучшая женщина на свете, а он слишком мало уделял ей внимания.

— Ты в порядке? — спросила она шепотом.

Он многозначительно кивнул. Она взглянула на девочек и добавила:

— Меня попросили за ними присмотреть.

— Конечно, я подожду.

Ольга дала девчонкам задание нарисовать маму и папу в Мидовском саду. Те с радостью схватили листы с карандашами и принялись за дело.

Ольга и Кобальт удалились в пустующий тамбур библиотеки.

— Расскажи, что случилось, — лицо жены разом стало серьезным.

— Все нормально.

— Она вернулась?

— Кто? — переспросил он.

— Та летучая тварь.

— Нет. Все в порядке.

Она подозрительно прищурила глаза. Когда поняла, что муж говорит правду, выдохнула с облегчением.

— Пообещай, если случится что — то плохое, ты не будешь скрывать от меня. Я очень волнуюсь за детей.

— Обещаю.

Кобальт взял жену за руку, пристально посмотрел ей в глаза. Она задержала дыхание и со стеклянным лицом медленно отступила от него. Он продолжал держать ее за руку.

— Ты странно себя ведёшь. Все же что — то случилось.

— Я думаю, пришло время…, — Кобальт говорил осторожно, словно пробивался через густые заросли, опасаясь в любой момент наткнуться на смертоносную тварь. — Мне кажется, было бы здорово нам… попробовать.

Жена сдавила его ладонь так, что захрустели косточки.

— Ребенок? Ты это серьезно?

Он кивнул.

— Разве ты не этого хотела?

Ольга смотрела на мужа так, будто не верила, что перед ней именно он. Из нее вырвался нервный смешок.

— Все эти годы ты говорил, что это слишком рискованно. «А что, если, мы погибнем… Кто будет его воспитывать?». И теперь, когда мы в реальной опасности, ты решил, что пришло время.

Он попытался ее обнять, но она вытянулась, словно стрела, и Кобальту ничего не оставалось, как отступить.

— Я понял, что мы никогда не будем в безопасности. Но это не значит, что мы должны прекратить жить.

Ее лицо стало строгим, как у рассерженной училки, поймавшей пятиклассника на списывании.

— Тебе не нужно меня ждать сегодня.

— Оль…

— Буду поздно. Помолвка затянется надолго, девочкам не с кем остаться.

— Чья помолвка? — удивился Кобальт.

— Ты не знал? Семен и Сюзанна женятся.

Кобальт не мог поверить в услышанное. Когда он пару дней назад застал их целующимися наверху, они и помыслить не могли о том, чтобы рассказать родителям о своих отношениях. А тут сразу свадьба?

— А как же Арарат и Матусевич? Неужели они дали согласие?

— Ты можешь поверить? — Ольга расцвела в улыбке, позабыв об их разговоре. — Они сегодня прилюдно пожали руки и попросили друг у друга прощения. Вот что делает любовь. Первый за три года брак. Люди соскучились по такому празднику.

Ольга вернулась к девочкам, оставив Кобальта одного в полутьме тамбура библиотеки.

Еще вчера Арарат и Матусевич готовы были убить друг друга, а сегодня забыли прошлые склоки и выдают детей замуж. Как — то это не клеилось в голове. Вдруг вспомнилось, как видел днем Локуса вместе с Матусевичем. Может ли их разговор быть как — то связан с внезапным примирением двух многолетних врагов?

— Ты давно видела своего брата? — спросил он жену, пока та помогала одной из девочек выводить кисточкой цветок в горшке.

— Утром он заходил, чинил лампочку, а что?

— Хочу с ним поговорить. Поищу его в столовой.

Кобальт уже собирался уйти, как вдруг заметил растерянный взгляд жены.

— Разве вы только что с ним не разминулись? — спросила она.

— С кем?

— С Дюшей. Вы же весь день чинили машины в гараже.

— Кто тебе такое сказал?

— Локус.

— Ты его знаешь?

— Дюша привел его утром, рассказал, как он сюда попал, я познакомила его с детьми. А потом он ушёл в гараж, вам помогать.

Кобальт непонимающе огляделся. Какой же он был дурак, доверив мальчика Току. Локус совсем не умственно отсталый, он даже очень умен, хотя бы потому как с легкостью провел Ольгу. Что — то странное здесь происходит.

— Подожди, ты хочешь сказать, ты не был с моим братом в гараже? — спросила она.

— Я вообще его сегодня не видел.

Кобальт схватил рацию, попытался вызвать Тока, тот не отвечал.

— О боже, — заволновалась жена. — Почему он мне солгал? Вдруг с ним что — то случилось?

— Будь здесь, — сказал он. — Если мальчик придет, срочно вызывай меня. Ничего ему не говори.

Кобальт спустился в столовую. В просторном зале собрались почти все жители Мида, кроме совсем маленьких детей и тех, кому выпала очередь заступить в дозор. Даже Батя присутствовал — затесался рядом с будущими молодоженами. На богато украшенных столах, помимо консерв и свежих овощей, стояло невиданное — старые, запылившиеся бутылки вина. Алкоголь в Миде под строжайшим запретом, так как вызывает сильную потерю жидкости организмом и соответственно жажду, но, видимо, для такого случая сделали исключение. Праздник в Миде редкость, а в текущем положении дел, когда Гортранс объявил блокаду, и многие напуганы предстоящей войной, повод для веселья — наилучшая возможность выпустить пар.

Тока и Локуса в столовой нет. Не нашел их Кобальт ни в квартире электрика, ни в электрощитовой в подвале. Куда запропастился Ток и почему не отвечает по рации? И почему Локус солгал Ольге, что будет с ним и Кобальтом в гараже?

Нутро подсказывало, что должно случится что — то плохое. Кобальт пока не понимал что именно, но уже точно знал — это как — то связано с этим странным пацаном. Его нужно немедленно найти.