Жажда. Тёмная душа

Ник Никсон

Вторая книга цикла «Жажда».Закончилась война. В Садовом кольце царят хаос и беззаконие.В Москву прибывают неизвестные гости со странными, на первый взгляд, намерениями. Кто они: спасители или завоеватели? Ясно только одно: жизнь в Кольце никогда уже не будет прежней. Книга содержит нецензурную брань.

Глава 5

— Мой любимый Ротозей.

— Не называй меня так, а то пожалеешь.

— Ты ничего мне не сделаешь… Ты мой мужчина.

— Да… Называй как хочешь. Я принадлежу тебе. Если с тобой что-то случится, я пущу себе пулю в рот.

— Нас не разлучит даже смерть…

Их губы сомкнулись в страстном поцелуе. Ротозей почувствовал на лице прикосновение ее мягких волос, провел носом по бархатистой коже. От Герды исходил приятный цветочный аромат, напомнивший об усеянном сочной растительностью лугу, где маленький Костя любил проводить время в детстве. Часами он валялся на траве под палящим солнцем, разглядывая узоры в облаках: гусей, коров, трактора. На соседнем поле трудился разнорабочим его алкаш-отец. Из всех живых существ, окружавших отца на протяжении его короткой жизни, он любил только своего коня по имени Буцефал. Общего у той дохлой клячи и римского скакуна имелось столько же, сколько у Кости и городских мальчишек, приезжавших в деревню на лето погостить к своим бабушкам. Они были хорошо одеты, катались на велосипедах, у каждого имелся мобильный телефон. Косте похвастаться было нечем. Вместо одежды, он носил тряпье, оставшееся от дяди Семена, младшего брата отца, повесившегося на березе лет десять тому назад. Отец пропивал всю свою крошечную зарплату, так что надеяться на покупку велосипеда или телефона мальчику не приходилось. Из собственности у Кости была только зависть — в ней он купался сполна.

Соседские бабки прозвали его Костёк-вершок — за маленький рост и талант всегда оказываться в гуще неприятностей.

«Это все твоя сука мамаша виновата, бухой тебя рожала — вот ты и вырос тупым», — говорил отец, когда пытался проучить сына за непослушание. Как там было с родами на самом деле, Костя не знал. Мать ушла, когда ему было лет пять. Все детство Костя считал, что батя ее убил, даже пытался искать могилу за домом, но не нашел. Она так никогда и не объявилась.

Маленький Костя быстро понял, что отец ничего ему в жизни не даст, поэтому решил взять судьбу в свои руки. Вскоре у будущего Ротозея было все, о чем можно мечтать мальчишке того времени: дорогие шмотки, мобильники, полные карманы денег. Свои сокровища он отнимал у богатеньких ублюдков, которые всем видом показывали, что выше него. Костя доказал им, что это не так — кулаками и кровью доказал. Накопив достаточно денег, он собирался купить мотороллер, но этой мечте не суждено было сбыться. Очередная крыса настучала на него, а ему как раз стукнуло четырнадцать — так начался его тюремный путь. В колонии для несовершеннолетних он проучил одного зазнавшегося ублюдка, да так, что тот захлебнулся собственной кровью. Срок ему увеличили, и из малолетки он вскоре попал во взрослую колонию. Ублюдков там было ещё больше, но Костян и там доказал, что не из тех, с кем стоит шутить. К двадцати годам за его плечами было два убийства, а на горизонте почти три десятилетия беспросветной тюремной романтики. Мир ненавидел его, и он отвечал ему взаимностью. Катастрофа подарила ему не только свободу, но и новые возможности. Будущий Ротозей решил для себя, что отныне будет получать все, о чем пожелает, и любой, кто встанет у него на пути — пожалеет об этом. И он получил… Выпивка, власть, деньги — все это быстро наскучило. Он осознал, что за всю свою жизнь ни разу не почувствовал настоящего женского тепла, любви и заботы. Понял, что, если только получать и не отдавать, — не сможет насытиться ни водой, ни жратвой, ни чужой кровью. Его разъедала тоска. Пока не появилась она…

— Герда. Девочка моя.

Ротозей увидел перед собой ее мертвое лицо. Зажмурился — не исчезла. Закричал. Стало холодно, рана на боку нестерпимо ныла. Вокруг сгустилась тьма — объемная, мерзкая, мертвая. В голове вспыхнули воспоминания. Черный человек в маске, тварь похожая на льва. Герда… Он убил ее… Нет… Подарившую ему воздух, чтобы дышать. За всю жизнь — единственную, любимую.

Он взревел от переполнившей через край ненависти, которая оказалась сильнее боли и слез, сильнее смерти.

Месть! Месть! Месть…

Провал.

Ротозей открыл глаза и понял, что находится в теплом сухом помещении. Где-то вдалеке журчала вода. Кто-то здесь есть, совсем рядом с ним… В натужном, сиплом дыхании было что-то до невозможности жуткое. Он перепугался настолько сильно, что потерял возможность говорить и дышать. И это существо чувствовало его страх, оно питалось им, наслаждалось каждой новой порцией.

— Не бойся, — произнес голос.

— Не могу, — процедил Ротозей.

— А сейчас?

Внезапно страх ушел. Ротозей вновь ощутил в себе силы жить, и этих сил было так много, что ему захотелось вскочить, вонзить кулаки в стену и долбить, пока не проломится. Он еще раз попытался высмотреть в темноте своего собеседника. Не удалось. Тьма — непроглядная.

— Ты кто?

— Друг, — ответил голос.

— У меня нет друзей.

— Теперь есть.

И тут до него дошло, что он не может пошевелиться — руки и ноги скованы, тело подвешено к стене. В нос ударил запах тухлятины.

— Эй, урод. Отпусти меня!

Бок пронзила острая боль. Внутри словно разгоралось пламя, сжигающее органы.

— Это прекратиться, если ты готов подчиниться.

— Готов! — выпалил он после недолгих попыток противостоять.

Боль ушла. Ротозей отдышался.

На потолке загорелась тусклая красная лампочка, освятив небольшое подвальное помещение без окон. Напротив стоял высокий человек в балахоне, лицо его скрывала чернота, за ним еще двое, рядом, на столе, лежали истерзанные тела нескольких человек. Трупов Ротозей повидал на своем веку немало, но от вида этих даже ему стало не по себе. Промелькнула мысль — если он не будет делать то, что ему говорят, окажется на этом же столе. Мысль была чужеродной, будто кто-то внедрил ее в голову и заставил поверить, что она — его собственная.

Незнакомец снял капюшон, явив на свет изуродованное лицо, покрытое наростами и вмятинами.

— Вы… Каннибалы.

Он понял, что необычного в тех телах на столе — они «приготовлены». Ротозей и сам в детстве вялил мясо в сарае, чтобы сохранялось дольше, только то было говяжье, а это человеческое. Он рассмеялся.

— Поймали… Ха-ха! Ну давайте, кто первый рискнет отрезать от меня кусок? Может быть, ты, урод? Только знай, я тебя, сука, из-под земли достану, в преисподней тебя отыщу и выпотрошу.

— Оставь свою ненависть, она тебе пригодится. У меня к тебе деловое предложение.

— Предложение?

— Нужно, чтобы ты кое-что достал для нас. Принесешь это и получишь столько воды, сколько пожелаешь.

Ротозей осмотрелся, хмыкнул.

— Что-то не вижу в вашей халупе водоустановок. Да и рожей вы не вышли, чтоб вам Кремль наливал.

— Я покажу расположение трубы. Сольешь, сколько захочешь.

— Откуда ты знаешь, где труба?

Каннибал приложил руку Ротозею ко лбу, по всему телу ощущалась вибрация, кровь будто закипела.

— Вода в тебе отзывается на мой зов. Если захочу, твоя кровь закипит и разорвет вены.

Он опустил руку, и вибрация прекратилась.

— Так мы договорились?

— Ты опоздал. Вода мне больше не нужна. Да и проживу я недолго… Так что, если не собираешься меня сожрать, отпусти. Хочу кое-что закончить…

— Ты хочешь мести. За твою Герду.

— Откуда ты знаешь?

— Я знаю о тебе все. И не только о тебе.

— Стрелок в черном. Как его найти?

— Сделаешь работу, и я приведу его к тебе.

— Ты его и пальцем не тронешь! Я сам это сделаю. Скажи, где он!

Откуда в нем столько сил? Еще недавно он лежал в грязи с пулей в животе и понимал, что умрет, а теперь чувствовал себя буйволом, готовым рвать и метать. Сколько прошло времени? Час? День? Месяц? Ротозей опустил взгляд — рана все еще на месте, из нее сочится черная кровь. Почему больше не больно?

Один из каннибалов поднес ему ко рту стакан с водой. Ротозей попил.

— Что я должен сделать?

Главный подошел вплотную, приложил ему руку ко лбу. Перед глазами Ротозея вспыхнул свет, появились быстросменяемые картинки. Движения объектов были рваными, затем картинки стали меняться еще быстрей, и вот он видит перед собой траншеи, дозорные посты, большое здание. Поднимается по лестницам, минует помещения один за другим. Повсюду вздохи, стоны, мольбы, смех. Люди на полу со связанными руками, плачут. В углу — неприметный ящичек. Снова вспышка, и перед глазами возникло уродливое лицо.

— Я был там… или здесь… я видел… Как ты это сделал? — Ротозей прервался, глубоко вздохнул.

— Я забрал твою боль, но могу вернуть в любой момент втрое сильней.

— Я принесу! А ты скажешь, где найти стрелка, чтобы я мог отомстить.

— У тебя мало времени.

***

— Воткнул тебе от столбняка — на всякий случай, — сказал Горский, накладывая Витьке повязку на руку. — Поболит немного, но жить будешь.

— Как он? — спросил Витька, оглянувшись на закрытую ширму.

— Уснул.

— Протяни его еще пару дней, лекарства скоро будут.

— Я не волшебник, а всего лишь лор.

— Пожалуйста.

Горский вздохнул.

— Утром сделаю ему еще дренаж. Поищу на верхних этажах старые аптечки, может, хотя бы ибупрофен остался.

— Спасибо.

Этим вечером вместе с крохотной нормой воды каждый мидовец получил по тюбику супа. Несколько десятков коробок с космической едой Витька привез со склада профессора в Королеве. Суп на вкус напоминал кислую вяжущую жижу, однако главное, что там была вода.

У бака случился скандал. Арарат потребовал выдать своим дочерям больше воды. Антонина Ивановна убеждала его, что всю воду распределила поровну, но разъяренный армянин совершенно обезумел от жажды. Грозился вскрыть бак, кричал о несправедливом отношении к его семье, о заговоре Опера против мидовцев. Угомонили Арарата силами нескольких мужиков, Горский воткнул ему успокоительное и отправил домой спать.

Отужинав в компании Толика и Гриши, Витька отправился к себе. Хотелось пить. Человек привыкает ко всему, но к жажде привыкнуть невозможно. Она врастает в сознание, как раковая опухоль, отравляет мысли, заставляет совершать необдуманные поступки. Каждый борется с ней по-своему: одни читают книги, другие ударяются в работу. Ну а Витька думает об Эли.

Он остановился у окна, вгляделся в ночную гладь безжизненного города. Как бы ему хотелось сейчас обнять ее, прижать к себе и не отпускать. Узнать бы, о чем она думает. Наверняка скучает и надеется, что он придет за ней.

В тонком ореоле свечного света, отраженного от стекла, он увидел самого себя.

— Что бы я ни делал, как бы не старался, у меня ничего не выходит. Я не знаю, как спасти тебя…

Витька стукнул по отражению. Стекло покрылось трещинами, один из треугольных осколков вывалился наружу.

Может, Опер прав, и Витька нарушил приказ только из мести? Однозначного ответа не было. И это пугало. За прошедшие полгода желание вернуть Эли превратилось в навязчивую идею. Витька все чаще терял над собой контроль, шел напролом, закрывая глаза на любые преграды и последствия. По невероятному стечению обстоятельств он раз за разом оставался невредимым, словно вокруг него образовался прозрачный пузырь, защищавший от пуль и проклятий. Дуракам везет, как говорила Тетя Оля, описывая литературных героев, которые с тремя извилинами в голове побеждали злодеев и спасали любимую девушку. Их оружием были любовь и бесстрашие. Но это в сказках. В реальности Витькина страсть и эгоизм приводят только к страданиям других людей. Он знал это, но все равно позволил Ромке пойти с вместе с ним. И теперь напарник при смерти. Из-за своей упертости Витька потерял эту чертову воду, и на грани смерти оказались уже все мидовцы. Может быть пора остановиться, задуматься? Очевидно его жалкие попытки вызволить Эли силой провалились. Если он будет продолжать в том же духе, вокруг не останется ни одной живой души, а Эли так и будет заложницей этого голозадого психа. Они никогда не будут вместе. Агроном может сколько угодно изображать из себя заботливого царька, но, когда перед ним встанет вопрос: вода или Эли, он сделает выбор в пользу собственной шкуры. В новом будущем, когда Мид станет могущественной общиной, Витька с Эли воссоединятся, и кирпичики этого фундамента он обязан уложить идеально.

— С кем говоришь?

Витька обернулся — за спиной никого. Детский голос хохотнул в ладошку.

— Я тебя уши оторву за то, что подслушиваешь.

— Сначала поймай.

Шум доносился из помещения старого туалета. Витька достал из кармана динамо-фонарь, трижды нажал на ручную педаль. В мерцающем свете успел разглядеть сваленные в углу ведра и швабры, на крюках висели одеревеневшие тряпки, напоминавшие в темноте летучих тварей. Он вошел, остановился напротив трех закрытых кабинок.

— Выходи по-хорошему, тогда получишь только чирка под зад.

В ответ молчание. Витька толкнул левую дверь ручкой от швабры. Никого. Кабинка в центре также пустовала. Прежде чем открыть последнюю, он заметил, что дверь едва заметно пошевелилась.

Попался, маленький гадёныш. Ну, я тебя взгрею.

— И долго ты там будешь стоять? — голос звучал из коридора. — Мне скучно тут.

Если пацан снаружи, то кто тогда в кабинке?

Витька медленно толкнул дверь, моргнул фонарем. В световой вспышке просияли два красных глаза. Он среагировал мгновенно: замахнувшись, обрушил деревянную палку на крысиную голову. Промазал. Палка сломалась пополам об унитаз. Оскалив острые зубы, крыса противно запищала и прыгнула на Витьку. Он шарахнулся в сторону. Крыса зацепилась когтями за куртку — повисла на нем, словно белка на коре.

В туалет вбежал Ваня, грозно стуча по полу палкой и угрожающе крича. Крыса отвлеклась на него. Витька скинул с себя куртку, смял в комок, бросил на пол. Ваня нанес рубящий удар сверху — глухой звук дерева о кафель. За мгновение до этого крыса успела выскочить из-под куртки, забежала обратно в кабинку и нырнула в отверстие за унитазом.

Они забили в нору тряпки и заложили сверху кирпичами.

— Здесь больше не вылезет, — Ваня посмотрел на Витьку, посвятил своим фонарем ему на живот.

Аккумуляторный. У сталкеров таких давно нет.

— Укусила?

— Нормально.

— Надо сразу обработать, а то гангрена будет. В слюне крыс маленькие черви водятся, они в животе вырастают с палец и жрут органы. Не успеешь оглянуться, а у тебя уже нет почки или печени…

— Не укусила она меня!

— Эт потому что я вовремя подоспел, — на лице пацана появилась довольная ухмылка. — Хорошо, что мы нору нашли, правда? Крыса ведь могла и на гражданских напасть. Они бы сразу в штаны наложили, не то что мы, сталкеры…

— Ты не сталкер.

— Логово у нее наверняка в подвале, завтра найду и прищучу ее.

— Никуда ты не пойдешь, — отрезал Витька, пытаясь сделать голос строже. — Я скажу Оперу, он отправит мужиков.

— Пфф… Думаешь, я крысу не убью? Я их уже столько убил.

Витька махнул на хвастуна рукой, вышел из туалета в коридор. Ваня каким-то невероятным образом опередил его. Его скорости и бесшумности могла позавидовать любая тварь.

— Ты куда? — спросил пацан.

— Спать. Вставать рано.

— C тобой можно?

— Нельзя. Домой иди.

Ваня скривил лицо в недовольной гримасе.

— Не хочу. Дядя Толя заставляет меня читать всякую фигню по вечерам.

— Не ври.

— Фигню-фигню. И рассказы его про машины скучные.

— Эй, он вообще-то не подписывался, чтобы твоим отчимом быть! — резко ответил Витька. С лица пацана сдуло игривую ухмылку. — Так что будь добр его уважать.

Родной отец Вани Серега до войны работал в Миде слесарем: отвечал за подачу воды по трубопроводам, обслуживал скважинные насосы. Пацан родился здесь на третий год жизни новой общины. Мать его умерла после родов. Отец взвалил воспитание на себя, с утра до ночи таскал пацана с собой по подвалам и чердакам. Даже Витька не знал столько секретных закоулков в Миде, сколько было известно Ване.

Во время штурма Мида Серега охранял группу гражданских, отступавших в укрытие на третий этаж. В одном из коридоров они наткнулись на дружинников. Серега успешно оборонялся, пока не истратил все патроны, а затем, чтобы отвлечь внимание на себя, кинулся на врагов с голыми руками. Гражданским удалось добраться до убежища невредимыми, однако Серега погиб. На памятных мероприятиях его всегда особенно отмечают за героизм и самопожертвование.

— Да я ж ничего не говорю плохого. Дядя Толя, конечно, классный, — Ваня ехидно ухмыльнулся. — Но такой скучный.

Витька дал ему подзатыльник.

— За что?

— За то, что старших не уважаешь, — дал второй. — И прекращай лазить где попало, а то застрянешь в какой-нибудь трубе и помрешь там же. Никто спасать тебя не полезет.

— Не застряну.

Витька направился в сторону квартиры. Ваня потопал за ним.

— Эй, я что сказал? Домой!

— Возьми меня завтра с собой в поле.

— Размечтался. У тебя своя работа есть.

— Ага, машины чинить…, — Ваня вздохнул. — Это ску-у-учно. Дядя Толя ничего мне не разрешает делать, только ключи ему носить.

— Надо с чего-то начинать.

— Я не хочу чинить машины, я хочу быть сталкером. Как Кобальт.

Это имя резануло Витьку по ушам. Он схватил пацана за рукав и затащил в квартиру. Заперев дверь, усадил его на кресло и пригрозил кулаком.

— Еще раз заикнешься о нем, я тебе уши откручу. А если кто другой услышит? Сдаст тебя Оперу, и останешься без нормы.

Ваня нахмурился, сдерживая протест. Терпение лопнуло через пять секунд.

— А почему нельзя о нем говорить?!

— Потому!

— Он же герой! Я знаю все истории о его подвигах: и как он победил огромного червя в метро, и как голыми руками расправился с ордой броненосцев. Никто из сталкеров ему в подметки не годится.

Витька и сам раньше с придыханием пересказывал эти истории — представлял себя на месте дяди, мечтал когда-нибудь стать таким же, как он. Тогда еще не догадывался, что весь этот мифологический героизм Кобальта — обычная туфта, сказки для детишек.

— Эти истории — выдумка.

— Неправда! Это было по-настоящему. Знаешь, что мне кажется? Ты просто ему завидуешь.

— Он виноват в том, что началась война. Из-за него погибли люди. А хочешь знать кто был настоящим героем — твой папа.

Ваня опустил взгляд в пол и произнес себе под нос:

— Никакой он не герой.

— О чем ты?

— Мой папа не герой! Его убили в начале штурма, он даже не успел ни в кого выстрелить. Я нашел его пистолет, там предохранитель не был снят. Вся история со спасением гражданских — выдумка.

Повисло молчание.

— Он погиб, пытаясь защитить тебя. Ты все равно должен им гордиться.

— И я горжусь. Не тем папой, о котором говорят — там герой и все такое, а настоящим, каким он был — добрым, заботливым, смешным. Он меня любил.

— Лучше не говори об этом никому, хорошо?

— Просто ненавижу, когда врут, — Ваня устало улыбнулся. — Можно я у тебя останусь?

Витька вздохнул.

— Только дядю Толю предупреди, он волноваться будет.

Пацан взвизгнул от радости и схватил рацию. Связавшись с отчимом, сказал, что останется ночевать у Витьки. Толик не поверил и попросил Витьку подтвердить.

— Витя на связи. Подтверждаю.

«Надеюсь, он не держит пистолет у твоего виска?» — спросил Толик.

— Ты, как всегда, прав. Спокойной ночи.

«И вам доброй ночи. Конец связи».

— Давай спать, завтра у меня трудный день.

Вано устроился поудобней на диване, поджал ноги и уставился на Витьку.

— История на ночь! Расскажи, как Сёмка погиб.

— Нет.

— Ладно. А куда завтра едешь?

— Да так, нашли запасы соляры тут недалеко. Если удачно продадим, привезем много воды.

На лице Вани промелькнуло разочарование.

— Ты стал как они. Тоже врешь.

— В смысле?

Ваня достал из кармана продолговатый стеклянный сосуд, плотно закрытый крышкой, с прозрачной маслянистой жидкостью внутри. Положил на стол кусочек рафинада, аккуратно вскрыл сосуд и, держа его подальше от лица, накапал несколько капель на кусочек сахара.

— Смотри, что сейчас будет. Это мое любимое.

Сахар пожелтел, задымил и стал быстро чернеть, разбухая в размерах, будто изнутри вылезала крохотная тварь с щупальцами. Когда все закончилось, Ваня взял получившуюся плюшку в руку и протянул Витьке.

— Потрогай, еще теплый. Это уголь. Когда застынет, можно даже рисовать.

Витька покачал головой.

— Да не бойся, это безопасно.

— Правда? — Витька указал взглядом на его забинтованную ладонь.

— А это так, случайно, первые попытки. Теперь у меня все серьезно. В библиотеке взял книжку по химии, изучаю, как правильно проводить реакции. Теперь очень осторожен. Уже смешивал с солью и деревом — очень круто. О, а видел бы то, какая дымовуха получается, если смешать кислоту с марганцовкой…

— Кислоту? Серную Кислоту! Где ты ее взял?

— У Гриши. Бизон привез ему литров пять, он отлил мне чуток — ну, так, для научных целей.

— Он сам тебе налил? — с вызовом спросил Витька.

— Конечно.

Витька взял рацию в руку.

— И если я у него сейчас спрошу, он подтвердит?

Ваня поочередно смотрел то на рацию, то на Витьку.

— Украл? Колись.

— Да не крал я. Так чуть-чуть взял. Ну грамм сто, двести, может… ну, пятьсот. Он и не заметил.

Витька потер виски. Глубоко вздохнул.

— Вернешь ему все, что осталось, до капли, понял? Иначе я тебя Оперу сам сдам.

— Ты просто пугаешь. Ты не палёвка.

Витька встал.

— Все, ты меня достал! Я передумал, чтобы ты оставался на ночь. У меня башка болит и рано вставать, хочу выспаться. Дуй домой.

— Детям нельзя шастать поздно вечером в одиночку. Мало ли крыса какая вылезет…

— Тебе пройти полкоридора, так что не выдумывай.

Ваня встал, сделал несколько шагов к двери, обернулся.

— Я знаю, что вы завтра поедете за кислотой и оборудованием. Вот. Сказал.

— Значит, подслушивал?

Ваня виновато пожал плечами.

— Я не все хорошо расслышал, но суть примерно понял. Я ж не тупой. Опер хочет воду производить. Идея крутая, я только за.

Витька скептично покивал.

— Что бы никому ни слова! Это секретная информация.

Ваня застегнул губы на невидимую молнию.

— Я могила. Возьмешь меня с собой? Я никогда дальше ста метров от Мида не ходил. Больше не хочу сидеть взаперти. Я не буду мешаться, буду помогать. Обещаю.

— Нет.

Конец ознакомительного фрагмента.