Перед вами книга человека, которому есть что сказать. Она написана моряком, потому – о возвращении. Мужчиной, потому – о женщинах. Современником – о людях, среди людей. Человеком, знающим цену каждому часу, прожитому на земле и на море. Значит – вдвойне. Он обладает талантом писать достоверно и зримо, просто и трогательно. Поэтому читатель становится участником событий. Перо автора заряжает энергией, хочется понять и искать тот исток, который питает человеческую душу.
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Берега и волны предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других
Хоспис, ласковые дни
Рассказ
В комнате было темно. За окном капала роса на подоконник. Медленно. Чуть позванивал о стекло одинокий лист. Боб не спал уже третью ночь.
Он стал чувствовать вес своего тела, как перекормленная птица: ему было тяжело. Хотелось повернуться на другой бок, но не хотелось шевелиться. Хотелось вытянуть руку, но не было сил. Такое уже было однажды, когда он втянул себя в трубу торпедного аппарата и ждал выстрела. Окровавленный Эдька должен был нажать «пуск», чтобы выбросить Боба из раздавленной взрывом подводной лодки, а самому остаться в ней навсегда. Выстрел толкнул замёрзшее тело в холодную бездну Балтийского моря, бесконечного и безнадежного для одинокого пловца. Глубина выплюнула его на поверхность, как чужеродную массу. Надо было шевелиться и плыть, шевелиться и плыть. Было темно. Потом начался день. Потом пошёл дождь, он почувствовал его, потому что хотел пить. Потом он почувствовал песок — руками, лицом, телом. Он полз по песку как червь, боясь, что море и волны догонят его. Тело стало тяжелым — море ещё висело на нём тяжестью мокрой одежды и тянуло назад, в разбитое чрево торпедного отсека.
Он стал чувствовать вес своего тела и преодолевать его. Песок был холодным и острым. Берег поднимался вверх. Вода наполняла рыхлый след ползущего червя, упрямого и живого.
Прошло сорок лет. В наследство от морской службы у него неизлечимое заболевание с перспективой похоронного марша. А кто бывает излечим от смертельного укуса жизни? «Чем здоровее и длиннее жизнь, тем серьёзнее будут архангелы, которые придут за тобой!» — пошутил бы, наверное, Эдька, с улыбкой со дна моря. Тогда, на прощанье, поддерживая остатки безвольно раздавленной руки, он даже улыбнулся и просто сказал, что сейчас ему лень подниматься и лезть в аппарат:
— Жить надо там, где ты есть, дружище! — и добавил, — пусть эти слуги ада меня здесь поищут…
Возраст и названия болезней вытолкнули Боба на берег, как пробку из бутылки шампанского — с правом ношения морской формы и с почётом в благодарственной рамочке. «Благодарность морского ведомства — это ещё не эпитафия на могиле», — пробовал он смеяться. Ходить ему было трудно, но его исправно возили по новым местам: больницы, курорты, комнаты, в которых не было фотографий его семьи и жизни. А были ли они?
Теперь это был хоспис со странным названием «Ласковые дни».
Доктор, русский еврей из развалившегося Союза, был чем-то похож на Эдьку, возможно, это объясняло согласие Боба остаться, когда на вопрос утомлённой заботами дочери:
— Папа, ты согласен остаться здесь?
Он ответил словами Эдьки:
— Жить надо там, где ты есть.
Из окна комнаты было видно Северное море, дождливое или зелёное, с полосами пены или водорослей, или длинными рядами мелких бело-барашковых волн. Он не любил смотреть на море и опускал шторы. Широкая полоса прибрежного песка тревожила его, и он не ходил по берегу, боясь замёрзнуть.
Общение с русским доктором началось и закончилось двумя фразами:
— Я всю жизнь был натовским моряком и приближался к вам под балтийским водами, готовый к действию, как торпеда, док.
— Вот мы и сблизились. Дайте мне пощупать ваш пульс. Успокойтесь и нащупайте мой. Видите, когда вы не в подводной лодке, а я — не на прицеле у вас, мы совсем одинаковые. А все остальное — выдумки психов, военных и медицинских. Поверьте мне, офицер!
Терапия, как любил объяснять док, сводится к тому, что любая болезнь, а тем более — хроническая, это боязнь видеть себя не таким красивым, каким бывал ты прежде, белозубым и весёлым. Поэтому, говорил он, пациенты, особенно — женщины, должны избегать фото-фона молодых оболтусов, избегать общения с надменными родственниками — это, по его мнению, поможет не замечать своих физических отклонений, колясок и палочек, трясущихся рук и подбородков и почувствовать себя совершенно комфортно среди равных в ходьбе и зрении. «Суета жизни и громкие крики высасывают из вас соки желаний и покой скромных радостей, господа. Призывы луны и томление ласки — вот верные признаки равновесия и здоровья. Жить надо долго и счастливо», — говорил док.
Боб не очень доверял русским, потому что не понимал их поступков. Он запомнил мальчишку и девочку, которые нашли его на берегу. Русский мальчик что-то сказал ей, и она послушно легла рядом с подводником на холодный песок и стала прижиматься горячим маленьким тельцем. Он поверил её теплу и уснул. Проснулся он в русском госпитале и узнал, что эта девочка спасла его своим дыханием. «А мальчик? — спросил он. — Мальчик подорвался на мине, когда бежал сообщить о подводнике».
Больше он их не видел и не думал о них. Это было похоже на теорию доктора: если не видеть людей на ногах, можно поверить, что ты и родился в коляске. Если не знать русских, их можно пугануть торпедой как вороньё палкой.
С рассветом уходят сны и приходят мысли. Сколько ещё осталось? Доктор говорит: «Пульс у нас одинаков, а это значит, что мы оба больные или оба здоровые. Как вам больше нравится, офицер? Нравиться быть здоровым? Представьте, и мне тоже». И смеётся как Эдька, когда тот брал кружку пива рыжеватой рукой.
Боб уже сторожил хосписа и знает всех. Новички появляются редко. Возможно, причиной тому жёсткое правило доктора — никаких родственников и посторонних. Наверное, это оправдано. Во всяком случае, практика его теорию оправдывает. Первый раз, когда шумные богатые родственники приехали и прорвались к милому старичку из двенадцатого номера, любившему танцевать после ужина блюз со старушкой из пятого, все закончилось её слезами и выносом мебели и вещей покойного. Конечно, всё было сделано тайком от пациентов, но никто из них не спал в ту ужасную ночь.
Второй случай произошёл совсем недавно: команда телерепортеров пыталась устроить шоу-программу типа «кто есть кто?». Доктор вызвал полицию. Старушка из пятого оказалась принцессой, отказавшейся от наследства ради любви, но любовь, увы, не бывает вечной.
Нет реальных причин тревожить тех, кто выбрал себе покой и уединение. Бывают паломники веры, бывают паломники к докторам или знаменитостям, а бывают самодостаточные и скромные в выборе «жить там, где я есть».
Светает. Начинается утренний спектакль, когда бабушки в колясочках, одетые в белое и в шляпках, благосклонно кивают в ответ старичкам с тросточками:
— Доброе утро. Какая чудесная сегодня весна…
— Эта осень, мадам.
— Я же вижу, что это весна… Как хороши, как свежи были розы…
Большинство пациентов говорят на русском. Странно, они — русские немцы, их предки от времен Петра I жили в России, они сберегли язык Гёте и Шиллера в бесконечных лесах русских губерний и волостей, областей и районов, их подозревали и преследовали в периоды войн, как потенциальных шпионов, но когда они — наконец-то! — вернулись на родину предков — они упрямо захотели говорить на русском. Почему?
Боб любил свой немецкий. Знал немного по-русски, ибо всю военную службу готовился воевать с ними. А с кем можно воевать, мечтая о достойном противнике? Французы сдались за одну неделю. Поляки открыли границу в один день. Японцы подобострастно боятся американцев за атомные приветы Хиросиме и Нагасаки. Американцы — вот нация силы. Вырезали коренной народ, как деревья перед большой стройкой. И на двести лет обеспечили себе медали защитников мира и демократии. Вот на чьей стороне надо воевать. Боб любил рассуждать о войне. Особенно, вечером, когда все собирались на веранде и пили чай с вареньем, по-русски. Почему русские так склонны ностальгировать по прошлому веку? Спектакль.
Вечером было хорошо. По телевизору показывали начало войны, где-то на Украине. Далеко. Все приятно заволновались, будто пошёл за окном долгожданный дождь. Дружно вспомнили яркие кадры телерепортажей войны на Фолклендах и «Бурю в пустыне» — грандиозный размах! «История мира — это история войн», — повторил Боб известную фразу, и все посмотрели на него с интересом и ожиданием продолжения. Он повернулся в кресле, чтобы его лучше видели: «Конечно, все знают, что Украина — это часть России. Я был на русском берегу и знаю: русских не понять никогда — они всегда стараются найти слова, чтобы уйти от боя, а это не по правилам «войны и мира». Война — движитель человечества. Война очищает кровь нации!
— Война поднимает со дна всю грязь и подонков, готовых унижать и убивать.
Странная незнакомка была похожа на атакующую птицу с острым клювом и пронзительными глазами. Боб не ожидал нападения и попробовал улыбнуться галантно:
— Кто вы, похожая на птицу? Я вас не знаю.
— Теперь я вас знаю: морской офицер в роли павлина. Нашли, перед кем распушить перья. Мне стыдно за наш флот.
— Простите, не совсем понимаю вас — причём здесь павлины и флот.
— Флот, может быть, и ни при чём, а ваше поклонение войне — как песня жареного павлина.
— Позвольте.
— Не позволю! Что вы знаете о войне? Вы — наблюдатель из перископа! Вы видели, как умирают дети?!
Он вдруг вспомнил мальчишку с девчонкой. Что мог сказать этот мальчик такого, что она легла рядом с незнакомым и чужим, возможно, врагом. Кого она согревала и хотела спасти, будто была уже взрослой для этого. Хорошо, что он сразу уснул, и ничего не случилось, кроме того, что он выжил. А она? Он не знал. Его это не интересовало.
— Простите, мадам. Но война — это всегда жертвы. А побеждает аристократия.
— Война — это ещё и уроки для последующих поколений. Аристократия уже поклонялась ефрейтору. Россия уже не раз освобождала Европу — от Наполеона, от Гитлера. Россия-СССР соединяла две разных Германии. Совсем недавно. Вам хочется отомстить ей за шаг к миру?
— Европа сама способна сохранить мир на своей территории.
— Как в Югославии?
— Вы не оттуда, моя птица мира? — он опять попробовал пошутить.
— Не гадайте.
— Вы с Украины?
— Не угадаете. Я из страны, которую разрушил такой же павлин, как и ваш ефрейтор с усиками. Я — русская немка в десятом поколении и горжусь этим, потому что мои предки ходили на русских эскадрах в Америку защитить признание Соединенных штатов. Вы знаете, что Россия остановила блокаду и ускорила признание США?
— Не знаю такого. Это русские сами придумали.
— Вам нечем гордиться. Вы — прятались под водой, зарывались в песок, теперь — спрятались здесь.
— А вы чем гордитесь?
— Я горжусь, что на поле под Бородино есть могилы с фамилией Миллер. Мой дед был у Врангеля, а его брат — брал Перекоп с красными. Оба — служили родине. Что вы знаете о России? Я — родилась за колючей проволокой, а стала завкафедрой в МГУ. Да, я уехала. Я — беженка в никуда. Зачем я здесь? Почему? Наверно, по той же причине, что и вы: я слишком хотела иметь родину, но испугалась политиков. Вы — такой же, как я, поверьте: возможно — патриот, наверно — глупый. Как извратилась жизнь, когда быть патриотом стало глупо! В этом мы одинаковы. В чем различие? Вы любите войну, потому что её не видели. А я люблю вечер, потому что так долго и радостно жду его целый день. Тихий вечер на веранде, когда пьют чай, смотрят восход луны и поют украинские и русские песни. А теперь там стреляют и мародёрствуют. Любая война — мерзость политиков и разгул подонков.
— Извините меня, господа и дамы. Мадам права: можно восторгаться военным строем, но нельзя расстрелять вечер. — Боб, кажется, был смущён.
— Это есть у кого-то из русских поэтов? — заметил пациент в очках.
— У Маяковского: «Лето и расстрелянный немцами вечер», — уточнила старушка в белом.
— Почему опять немцами?
— Не знаю, — старушка развела руками, беспомощно, — но так у Маяковского!
— Мадам, я должен реабилитироваться. Как мне это сделать? Помогите офицеру в летах. — Боб старался улыбаться, но глаз был прищурен, как на перископе. «Это — хорошая цель», — мелькнула шальная мысль из офицерской молодости.
— Позовите на помощь вашу маму. Она, наверняка, говорила вам что-то на память.
— Она говорила, что каждый взрослый — птенчик на руках матери. А ваша мама, что говорила вам?
— Говорила, что каждый человек, как птица, только не знает, что умеет летать.
Женщина в белом зааплодировала и сказала: «Браво, как замечательно».
— Она была русская или немка? — спросил офицер.
— Она была мама. Я даже не знаю, родная ли? Такая была страна. Вам не понять. Простите.
— Господа! Господа, давайте что-нибудь петь. Родное. Тихое. Вместе.
— Давайте из Гёте! Нет, лучше Лермонтова: «Выхожу один я на доро-огу, предо мной кремнистый путь блестит… Ночь тиха, пустыня внемлет богу, и звезда с звездою говорит-иит…».
Ночь. В окна барабанит дождь. Тело тяжёлое, как мокрый песок. Знобит, и левая нога наполнилась бегающими мурашками — онемела. До рассвета целая ночь. Он вспомнил Птицу и глаза женщины, потерявшей родину. Кто она здесь? Доктор называл себя, весь остальной персонал и всех пациентов — жильцами: «Живём мы здесь, и этим счастливы», — повторял он по утрам, улыбаясь и раскланиваясь. Было нечто домашнее и трогательное в его улыбке. Жильцы называли его «пáпик», меж собой, разумеется.
Боб попытался рассуждать логически, чтобы понять, кто она здесь?
— Она — не цель. Нет. Она… Она — птица, — сказал он вслух. И улыбнулся. Ему стало приятно. Он стал ждать рассвета, и это ожидание, кажется, было самым приятным ожиданием в его жизни. Он слушал шелест листа, залетевшего на подоконник ещё с вечера и зацепившегося там. Он видел скольжение капель по лунной стороне стекла. Он услышал первую птицу, когда она зашевелилась в гнезде на дереве и порхнула над кроной старого дуба. Боб встал и открыл окно. Боже! Какое утро! Как приятно шумит море, ровно и мерно смешав бег мелких волн в один мощный гул, замирающий в дюнах. Он даже услышал, кажется, как шелестит песок, струйками осыпаясь в лунку. Две сосны на далеком взморье были дружны и подвижны, как два обнявшихся путника, и махали руками ветвей. Солнце было за спиной, на востоке, но от этого даль моря только выигрывала полнотой красок и света. Он вспомнил, что такое же светлое яркое море он видел далеко-далеко в детстве, когда проводил домой девочку и возвращался один. Под ногами скрипел песок, а над головою шумели сосны. Где это было? Когда? Далеко-далеко в детстве. Это совсем из другой жизни, Боб. Ты — молодеешь, что ли? Ему стало смешно и весело: «Да чёрт меня подери — как же её звали? Ирен? Марта? Инна!.. Как это хорошо — начать все сначала».
Док шёл ему навстречу и остановился:
— Офицер, вы сегодня улыбаетесь?
— Я теперь всегда улыбаюсь.
— Есть причина?
— Мне приснилась большая птица.
— Позвольте-позвольте. Не Инна ли?
— Ее зовут Инна?
— Так всегда начинается жизнь, Боб, пора! — Он загадочно улыбнулся и громко чихнул вдруг, торопливо прикрываясь носовым платком, извиняясь и кивая из стороны в сторону:
— Доброе утро, жильцы! Доброе утро, мадам Машенька! Какое замечательное утро, господа… Вот и чихнул, кстати. Будьте здоровы…
Она ждала его на веранде.
— Доброе утро.
— Доброе утро.
— Ты смущена?
— Ничуть.
— Ты опять похожа на птицу.
— Я знаю.
— Тебе говорили раньше?
— Мне никто так не говорил, кроме тебя. Ночь стёрла следы прежней жизни, как волна на песке.
— Была трудная жизнь?
— Я не помню сейчас, — она быстро взглянула на него и добавила, как признание, — помню что-то восторженно-юное, когда одноклассник протянул мне засыхающий жёлтый лист и коснулся руки, нечаянно — это касание стало казаться, со временем, важнее и больше, чем вся моя жизнь. Понимаешь?
— Как сегодняшняя ночь?
— Ночь? — она, показалась, подыгрывала ему, — луна была замечательная. До самого рассвета.
— Ты меня взбудоражила вчера. Я вспомнил слово «любовь», о котором давно забыл. А может, я и не знал его?..
— Я где-то читала: «Любовь должна быть исключительной или несчастной».
— Ты — исключительная!
— Я знала, что ты это скажешь. — Ей захотелось его поцеловать, но она только прижалась к нему плечиком и стремительно отстранилась.
— Я всю ночь тебя ждал. Мне трудно произносить это слово, будто орех грызть, — он попробовал улыбнуться, но слово «орех» помешало.
— Ты откровенен, — она улыбнулась.
— Под утро я вспомнил чьи-то строчки из юности: дружба — живёт долго и ровно, в этом ее надёжность.
— Дружба? Смешной! — Она потрепала его по голове. — Пойдём к морю, философ?
— Куда хочешь.
— Хочу к морю, — она рассмеялась с вызовом.
— Пойдём к морю.
— А почему загрустил?
— А я на кого похож? На павлина?
— Сегодня — ты просто мальчишечка. Мой. Тебя зовут Боб? Бобик?
— Бобиком меня называла сестра.
— А птенчиком?
— Птенчиком — мама. И песенку пела, про соню.
— Знаю. Я спою тебе ночью.
— Мама мне и спинку гладила.
— Знаю. Поглажу.
Она протянула руку, и пальцы переплелись клювиками в гнёздышке.
— Ты долго ходил в море?
— Всю жизнь.
— Тонул? Горел? Убегал от акул?
— Один раз тонул. Друг спас, зарядив меня в торпедный аппарат и выпустив на поверхность.
— Я читала, что в таких случаях один — погибает.
— Друг Эдька — он остался моложе меня. Рассмеялся мне вслед, когда я влезал в трубу: «Жить надо здесь! Здесь и сейчас!»
— Прости.
— Это нормально. Эдька не обиделся: он будет рад увидеть нас вместе.
— Это хорошо. А что с голосом? Было что-то другое? Неприятное? Вспомнил?
— Не понятное. Меня спасли двое детей, мальчик и девочка. Он что-то сказал ей, и она легла рядом со мной, прижимаясь и согревая меня дыханием и своим телом. Что он мог ей сказать?
— А ты разве не знаешь?
— Нет. Но догадываюсь.
— Все мы играли в войну. Он сказал, наверное, что она уже взрослая. А она так хотела.
— Подвига?
— Глупый. Каждая женщина с детства мечтает спасти мужчину.
— И спасает?
— И всю жизнь мы спасаем врагов.
— Это всё, что тебе досталось?
— У меня ещё много осталось. — Она рассмеялась и посмотрела на него с девчоночьим вызовом. — Я ещё не летала, как мама мне пела. А ты? Ты — летал?
Он замотал головой, отрицая и улыбаясь виновато:
— Прости. Я был подводником.
— Подводник! Милый ты мой! Совсем маленький. Совсем мой Валетик.
— Какой Валетик?!
— Валет. В картах. А я-то гадала на короля. Потому-то тебя и не видела.
— Ты согласна менять короля на валета?
— Я согласна. Согласна. — Она кокетливо улыбнулась и ткнулась головой ему в плечо. — Согласна-ая-яа! — Рассмеялась.
И он рассмеялся:
— Ты знаешь, мне стало легко с тобой. Ты мне ночью приснилась, как огромная птица.
— Уродливая?
— Нет! Что ты, красивая!
— Красивая — это я. Верю. Сон вещий.
— Ты всегда говоришь смело?
— Нет. Это с тобой. Прорезало девочку говорить громко. — Тсс! — Прижала палец к губам. — Будем говорить тихо.
— Как птицы.
— И целоваться, касаясь клювиками.
— Смеёшься надо мной?
— Смеюсь! Смею и смеюсь! Что ты сделаешь? Что тебе запомнилось в море, как самое главное? Отвечай!
— Самое главное — не бояться взрослеть и уйти, а потому — сразу надо готовить себе замену. Кто-то заменит тебя, а ты станешь…
— Жильцом в хосписе? Валетом на взлёте?
— Кем-нибудь останусь.
— Не грусти. У женщин то же самое получается.
— Что — то же самое?
— Как у моряков. Мы не боимся стареть и готовить замену: из девочек — мам, из мам — бабушек… И всегда — улыбаться, радовать пирогами, вытирать попы и слёзы и гладить платьица-бантики. Мы всегда при параде и рады смене. «Старость меня дома не застанет», — была такая советская песня.
— Ты тоскуешь по той стране?
— Это была не страна — это был строй. Шучу. — И пропела опять весело: «Вместе весело шагать по просторам…»
— Молодец. Лихо ты меня в строй поставила. А я готовился воевать с вами.
— Мог бы меня убить.
— Прости.
— Эх, дедуля! Мальчишечка ты у меня: торпедный аппарат — товсь!
Он вдруг сжал её руку и сказал тихо:
— Не надо торпедный аппарат. Что-то во мне сломалось, — он посмотрел на неё и вдруг добавил, — что-то сломалось во мне, а я — будто рад этому.
Она поняла. Замолчала. Прижалась щекой и заплакала.
— Я теперь каждую минутку беречь буду. Поцелуй меня. Нежно. Не спеши. Я не уйду. Я не могу одна.
— Я знаю. Я тебе помогу. Этот песок — он такой тяжёлый. Я всю жизнь выползаю на него из воды. Давай, присядем. Хочешь, у самой воды. Близко. Хочешь, я умою тебя волной… Помоги мне.
Док смотрел на далёкий пляж. Две сосны паутинками веток. Две коляски как два комарика. Двое сблизились на краю песка. У самого моря. Ласково.
Здесь и сейчас.
Док держал себя за руку, будто слушал далекий пульс.
Приведённый ознакомительный фрагмент книги Берега и волны предоставлен нашим книжным партнёром — компанией ЛитРес.
Купить и скачать полную версию книги в форматах FB2, ePub, MOBI, TXT, HTML, RTF и других