Смутные времена. Книга 1

Николай Захаров, 2019

Как это ни прискорбно осознавать, но вся история России – Смутные времена. Из тьмы веков и до дня нынешнего. Все совпадения имен персонажей с реально жившими и живущими людьми совершенно случайны. Продолжение "Жуликов и авантюристов". Содержит нецензурную брань.

Глава 2

Век девятнадцатый, в отличие от века двадцатого, жил неспешно и обстоятельно. Москва особенно не печалилась, став столицей №2-а в Российской империи и разрастаясь вширь, начинала подрастать и вверх, став уже преимущественно многоэтажной. «Много» — это пока умещалось в двух, трех этажах и когда появлялось очередное здание с большим числом уровней жилых, то патриархальная Москва стряхивала с себя дремоту и отправлялась полюбоваться очередным достижением российских архитекторов. Колокольни и луковки церковные по прежнему господствовали и «сорок-сороков» их звонили, напоминая обывателю о небесном и вечном. Обыватель чесал толстый загривок, или вшивую голову, и шел в ближайшую, чтобы замолить накопившиеся грешки, грехи и грешища. Весной, «огромная деревня» закипала пеной яблоневой и вишневой, осенью осыпалась листьями и отплевывалась, летом от пыли, а зимой от снега.

Но какая-то, присущая только Москве энергетика, выделившая ее в средние века из всех русских городов и сделавшая в свое время столицей, продолжала существовать и, подчиняясь ей, Москва жила совсем не провинциальной жизнью и захолустьем ее назвать язык бы не повернулся ни у кого. Наоборот, на фоне чопорного, чиновничьего и чахоточного Санкт-Петербурга, Москва выглядела выигрышно и привлекательно, для всех в нее попадающих приезжих гостей. Москва, удачно разместившаяся или удачно в свое время через себя проложившая торговые «стежки-дорожки», продолжала оставаться торговым центром для всей Центральной и Южной России.

На севере господствовали Новгород и Санкт-Петербург, подмяв под себя коммерцию и промышленность, но центр, юг и восток России по-прежнему зависели от московских денежных инвестиций. Именно здесь пересекались потоки товарные и денежные, и северные в том числе. Новгород и Санкт-Петербург отнюдь не были автономными экономическими зонами и только недостаток нормальных дорог, объясняли их некоторую обособленность, которую окончательно устранит век 20-ый с его железными дорогами. Но именно в веке 19-ом, с его сезонным бездорожьем, некоторое противостояние между Севером и Центром имело место. Но как ни странно, Москва выглядела в глазах приезжих, по сравнению с Северной Пальмирой, гораздо оживленнее, особенно в устойчивые месяца года, когда оживление это не сдерживалось межсезонными погодными катаклизмами. Стоило просохнуть дорогам, после весенней распутицы или промерзнуть, после осенних хлябей и жизнь в Первопрестольной буквально закипала. Торговая и промышленная. На улицах становилось многолюдно от снующего по делам люда, и всем было невтерпеж, что-то продать или купить.

Москва с ее кривыми улочками не справлялась в это время с потоками транспортными и на них порой появлялись дорожные пробки, которые приходилось ликвидировать тогдашним урядникам самым незамысловатым способом. Сносились хлипкие заборы и под вой домохозяев, обозы перли по приусадебным участкам, гремя полозьями по мерзлой земле и грядкам, спрятавшимся до весны под снегом. Пожар 1812-го решил в некоторой степени эту проблему и в планах реконструкции после пожарной, проезды расширялись и кривулины уличные распрямлялись, к неудовольствию землепользователей, которые никак не могли взять в толк, почему их строение вдруг оказалось хоть и сгоревшее, но прямо посредине дороги новой. Все смещалось, и понять, где чье, было порой невозможно без сутяжничанья, к радости судебных ярыжек и мордобоя, к неудовольствию полицейского начальства.

1808-ой год, в смысле патриархальности и шевеления сезонного, ничем не отличался от годов предыдущих, и конец ноября был хоть и припорошен снежком, но еще не впустил в город всех желающих его срочно посетить или пересечь. Еще не встал лед как следует на реках и купцы только паковали свои товары, прикидывая барыши и сплевывая через левое плечо, чтобы не сглазить. Поэтому Москва пока еще не шумела и не рвалась с постромок, получая по оскаленной лошадиной морде в кривулинах уже слегка припорошенных улиц. Еще неделька, другая и поползут рыбные обозы, мучные, мануфактурные и прочие, оглашая окрестности ржанием лошадей и руганью ямщиков. Погонят скот на продажу и сено для этого скота. Москва на своих окраинах жила вполне деревенской жизнью и многие держали скот, который требовал кормов, но заготовить его уже было самим хозяевам невозможно. Требовалось выезжать все дальше, и доставка заготовленного сена становилась настолько дорога, что дешевле было покупать привозное. Впрочем, сено везли на продажу не столько для коров Московских, сколько для лошадей. Поголовье которых, в отличие от коровьего, не уменьшалось с годами, а напротив даже и увеличивалось. Рос город, росло и поголовье лошадей. Конюшня, в то время, была непременным строением за каждым московским домом и проблема конюшенная стояла так же остро, как в конце 20-го и начале 21-го проблема гаражная. И даже острее. Потому что авто в конце концов можно оставить и под открытым небом, а вот лошадь такого небрежения к себе не терпела. В зимние морозы могла запросто околеть и крыша над головой ей требовалась, хоть самая завалящая в это время года. И само собой город буквально захлебывался нечистотами, которые вывозились золотарями в незначительных количествах за периметр города и вываливался в пригородах, приводя в ярость окрестный люд.

Каких только бунтов не было на Руси и по каким только поводам русский человек не восставал против властей… Был даже «соляной». Был «чумной», даже против пьянства, говорят, был — водочный то есть, а про Пугачевский и вспоминать не стоит — этот всем бунтам бунт, против всего сразу. А вот против золотарей бунтов что-то не было. Хоть и заваливали они окрестности дерьмом качественно изо дня в день. В чем причина? Народ понимающий у нас потому что и просто так за дубины не хватается. Всегда разбирается сначала. И подмосковье понимало, что Москва большая, гадит, как положено по три раза на дню, а это много и Москва речонка, с прочими Неглинками, уже давно не справляются, и уносить не успевают в «море-окиян», который где-то там за лесами пади уже тоже весь дерьмом затянуло. Однако появились уже предприимчивые людишки с проектами городской канализации, предлагавшие рыть для нужд этих деликатных специальные каналы, как в Европе. И даже проекты градоначальству приносили с чертежами и расчетами. Начальство крутило носами и отпихивало от себя эти сомнительные прожекты, стоящие денег немыслимых.

— Бог подаст, падите вон… — привычно гнали прожектеров прочь и правильно делали, потому что не прошло и четырех лет и все равно началась реконструкция почти всего города сразу. Вот тогда и заложили первые чугунные трубы, в первые канализационные траншеи. За дело взялось государство, с размахом, как положено, засучив рукава чиновничьих сюртуков и, Москва вздохнула полной грудью — посвежевший городской воздух. Правда, с тех пор земляные работы как начались, так и не прекращаются по сию пору. Процесс оказался затяжным, прибыльным и увлекательным. А главное — актуальным во все века…

Так что Москва встретила Михаила с Сергеем привычной уже вонью помойной, стаями бродячих собак, грызущихся на этих помойных кучах и золотарями, с черпаками у дощатых сортиров.

— Вот она изнаночная сторона всех цивилизаций, — ворчал Сергей, перепрыгивая через кучу нечистот, которые кто-то сообразительный вывалил ночью под его родное крыльцо. — Поймаю мерзавца и в кучу эту суну рылом, — пообещал привычно злодею «джек-пот» Сергей и долго отскабливал подошвы о металлическую скобу, которую лично забетонировал рядом со ступеньками именно для этой цели. Полоса металла торчала на высоте полуметра и приходилось сгибать ногу в колене, чтобы воспользоваться ею. Но зато она была надежно прикручена к крыльцу на два здоровенных кованых болта и ее не постигла участь пяти предыдущих, которые неизвестные злоумышленники выкопали в первые же ночи после установки. Имелась и нижняя перекладина для мелких членов семьи и Сергей по праву гордился своим творением, которое лично выковал в кузнице у свояков.

— Эту не сопрут, кишка тонка, — самоуверенно заявил он и очень удивился, обнаружив утром дня следующего, после установки чистилки, несколько запилов на прокованном полотне сталюжки. Злоумышленнику не хватило темного времени суток, чтобы лишить хозяев их собственности, легкомысленно оставленной без присмотра и закрепленной на два жалких болта. Пришлось закаливать полотно и теперь тот, кто умудрился бы снять этот шкворень, получил бы не плохой шмат дамасской стали. Сергей внимательно осмотрел изделие кузнечное, которое было его «первым блин-комом» и улыбнулся довольно: — Ну вот, что я говорил? Слабо.

— А что ты говорил? Кому? — Михаил принялся счищать налипшую грязь со снегом о стойки и Сергей, уже поднимающийся по крыльцу, пропустил его вопрос мимо ушей. А потом визг детворы и суета домашняя и вовсе задвинула этот, риторически прозвучавший вопрос, куда-то в такие закоулки подсознания, что, пожалуй, выдернуть его оттуда уже никакой возможности не представлялось. Пустой вопрос и прозвучал в пустоту, никем не замеченный и забытый, а зря. Русский народ он ведь смышлен от природы, ему образование даже претит порой, являясь неким тормозом и сдерживающим фактором на тернистых тропах народного творчества. Не знают, что невозможно и такое вытворяют, что будущие исследователи-археологи только руками разводят. Изделие Сергеево — его гордость и повод для насмешек над воришками-недотепами к следующему утру исчезло вместе с двумя бетонными плямбами кило по сто весом. Кто-то попросту выдернул всю конструкцию из почвы, оставив рваную дырищу в полтора метра глубиной рядом с крыльцом.

Новость эту сообщила семейству молочница и Аннушка привычно перекрестясь, усадила ее чаевничать, отправив старшего сына к братьям в кузницу.

— Димша, сбегай-ка. Скажи, все та же оказия. Пока папенька почивает, пусть спроворят новую. Пади с прошлого разу помнят чего да как. Опять скажи тако же.

Димка накинул тулупчик и выскочил за порог, крикнув на бегу: — Да что я маленький что ль? Сам знаю. Чтоб песок, цемент и чтоб быстро.

— Что за переполох в семействе? — выспавшийся Сергей, появился, сладко потягиваясь из спальни в длиннющем халате и поздоровавшись с Надюшкой-молочницей, девкой на выданье, присел с ней рядом у самовара.

— Дак, все ничего, слава Богу, — подхватилась та, заалев алым маком, и вскочила поспешно на ноги.

— А куда это Димон полетел, как оглашенный? — Сергей зевнул так аппетитно, что все присутствующие невольно заулыбались.

— К братцам послала. Вечерком хочу здесь собрать всех. Давно по-семейному не сиживали, — Аннушка пододвинула поближе к мужу плетеную тарелочку с пирогами. — Кушай, сокол, да вопросы не задавай пустые. Побег и побег. Ты-то надолго ли из командировки?

— Я, на долго. Михаил обещал целых два дня выходных. Во как, — Сергей улыбнулся и подмигнул молочнице. — Ну что, Надюха, когда на свадьбу пригласишь? Женихи чай табунами следом бегают?

— Ну, что вы тако говорите? Барин. Не сватают пока! — пригорюнилась молочница.

— Эвон как? И почему? Девка-то ты видная, работящая, — Сергей даже жевать пирог перестал, взглянув удивленно на Надюшку. А та захлюпала курносым носиком и принялась вытирать платком уголки глаз.

— Что за слезы? Аннушка, в чем дело? Почему сироту обижают?

— Бесприданница она. Вот носы и воротят нынешние кавалеры, — Аннушка погладила по голове пригорюнившуюся молочницу. — Да ты не кручинься. Зачем тебе такой, который из-за рухляди только девицу подыскивает?

— Да где ж других-то взять? — резонно возразила та. — А года-то не убавляются. В девках старых остаться лучше ли?

— В девках плохо, — согласился Сергей. — Так мы тебе подыщем мужа-то, вон хоть братца Аннушкиного младшего.

Прохора Евпатьевича, что-то он загулялся в женихах-то. А, мать?

— Дак я че, — не стала возражать Аннушка. — Непутевый только он у нас. Все парни как парни женатые давно, а этот сидит сиднем дома, и никуда его не выгонишь, — «А че там такого делать, я лучше книжицу у Сергея Лексеича возьму, да почитаю». Все уже перечел пади.

— Да, ну?! — Сергей искренне удивился, так как библиотеку имел для 19-го века довольно солидную книг на пятьсот и сам не мог бы похвастаться, что все прочитал, что там запас. Но кроме литературы века"осьмнадцатого", в библиотеке присутствовала и литература более поздняя, которой, как он думал, здесь вряд ли кто-то станет интересоваться. Кроме различной технической, была и беллетристика бульварная. Детективы и прочая"дешевка", прихваченная в количествах ничтожных, но все же… — И что говорит, прочитав? — спросил он супругу.

— Сказки ему нравятся фантазийные, про повозки самодвижущиеся и пищали скорострельные. За уши не оттащишь непутевого. Какой вот из него муж? — Аннушка пригорюнилась рядом с молочницей, подперев подбородок кулачком, так же как и Надюшка.

— Ничего. Надежда его быстро в чувство приведет, — Сергей встал и прошел в комнату для курения, которую предусмотрел при планировании особнячка, причем на обоих этажах. Курилки были его личной территорией, и появляться здесь кому-либо не рекомендовалось из соображений самых тривиальных. Для целостности организма. По стенам курилок были развешаны различные мишени и дубовые доски, в которые хозяин любил метать всякие режущие и колющие предметы. Такая вот блажь у"барина"и домашние, зная о ней, прежде чем войти, громко стучали в дубовую дверь, прислушиваясь, не свистят ли в воздухе дротики, топоры и ножи.

Пока хозяин перекуривал, швыряя в мишень, что-то с перьями и жалом на концах, братья Силины — Прохор и Егор успели устранить последствия"варварства"и восстановить чистящее приспособление у крыльца в прежнем виде.

— Цепь намотали и парой лошадиной рванули, — вынес вердикт Прохор. — Котора по счету?

— Пята пади, аль шеста? — Егор притоптал взрыхленную землю и присыпал песком и снежком, для пущей убедительности, место работы. — Цемент-то больно хорош у Аннушки. Десять минут и камнем стынет. Надо бы еще пару мешков, ежели опять выдернут, то чем заливать будем? Этих-то полосок у нас тоже вроде как две осталось, — Егор поскреб в затылке. — Может дешевше сторожа с колотухой тут поставить? Да и надоело кажное утро ковыряться в земле. Вот уж Аннушка, не хочет мужа расстраивать, а нам-то каково? Аль самим тут посторожить, да изловить охламонов?

— Это кто ж таков? Озорничает? — Егор старательно поправил вывороченную злодеями доску и досадливо поморщился. — Замены требует, порвал болт полотно-то напрочь, говорил же, что надобно как в прошлые разы без гаек сунуть да загнуть, а ты че?"Крути, давай знай, боле не сунутся". Приметит Сергей-то Лексеич, че сказывать будем? Старался ить, самолично такую кривулину выковал. Ох, как непросто эдак-то криворуко повторять, — вздохнул опять Егор. — Я бы десяток успел сделать нормальных, пока эту повторяю. А пошто мы это делаем, я, хоть убей, не пойму.

— Из уважению. Эх, брат. Чего только для душевного спокойствию родного человека не сделаешь. Аннушка вот понимат, а ты медведь медведем у нас, — Прохор собрал в горсть снег и залепил им проломленную доску.

— Авось не приметит, а когда опять отлучится, мы это поправим ужо как надо. А покараулить… Отчего и нет?

Нынче же тут и останусь за дверьми. Ох, ноги вырву, штаны спущу и погоню шпыней не надобных пинками через весь город.

— Кого пинать собрался, Прохор Евпатьевич? — появившийся вдруг Михаил, обнял братьев за плечи.

— Доброго утра вам, Михайло Петрович, как почивали, как супруга, детки, не хворают ли? — зачастил Егор, отвлекая внимание Михаила от крыльца.

— Слава Богу, вашими молитвами, — Михаил весело рассмеялся. — Зубы заговариваешь, Егор Евпатьевич, но тут тебе бы у свояка поучиться, он мастер, а ты пока профан, извини. Подмастерье, если по-вашему, супротив его умений лапшу вешать на уши.

— Это… Дак оно и понятно. — Согласился Егор. — Мы-то сроду этого не видели, так и откель уметь?

— Что не видели? — не понял Михаил.

— Лапшу энту. Она ить када появилась? Совсем недавно на Москве. Макаронны энти.

— А вон ты про что. Ну да, где ж вам было наловчиться так, как Сергей Алексеевич, но мужики вы способные и через годок другой наверстаете. Я в вас верю.

— Вот спасибо на добром слове, — искренне обрадовались братья Силины.

— В дом не пускают? — поинтересовался Михаил, кивнув в сторону крыльца.

— Без вас нет, — заухмылялись в бороды братья. — Мы к вечеру заглянем, а сейчас нам в кузню пора, поспешаем, Михайло Петрович, не обессудьте, — кузнецы содрали с голов треухи и, отвесив земной поклон, умотали за угол.

Михаил ковырнул снежную заплату на доске, хмыкнул понимающе и поднялся по ступенькам.

— Па-а, ма-а, дядь Миша пришел, — встретил его детский вопль и, налетев, младшие Руковишниковы, растормошили гостя, вытряхивая из верхней одежды. Аннушка засуетилась опять вокруг самовара, а молочница Надюшка, попыталась шмыгнуть мимо, но была поймана, возвращена на место и с пристрастием допрошена обо всех московских новостях за прошедшую неделю.

— Да, что я тако знать могу, Михайло Петрович? Вы, вот у Аннушки поспрошайте, а мы ведь с окраины, че видим? — попробовала отказаться Надюшка, но Михаил ей не оставил выбора.

— Ладно, не прибедняйся. Вон какие глазищи на пол-лица, хоть лики пиши. Мне и не нужно ничего такого знать. Как народ живет, чем? Какие нужды у него повседневные? Мы же купцы, промышленники, а ты наш потенциальный клиент. Чем вот сейчас озабочена более всего? Вот ты, Надюш?

— Дак… Чем? — опять раскраснелась девушка, с которой вот так задушевно и по-родственному давненько никто не разговаривал. Разве что мать давно умершая, но Надюшка тогда совсем маленькой была и помнила смутно, как это бывает, когда о тебе кто-то заботится. Просто так, даром…

— Сыты, здоровы и, Слава Богу, — нашлась она все же что сказать.

— Беззаботно, значит, живете? — Михаил позвякивал ложкой в чашке и прислушивался к стукам в соседнюю стену. — Сергей опять ножи швыряет? — кивнул он в сторону курилки.

— Прямо страсть какая-то у него к этим железкам, — пожаловалась Аннушка. — Поговори с ним, Мишань. Натащил всяких и вот мечет часами. К чему тако умение?

— Всяких — это каких? — заинтересовался Михаил.

— Сначала все кинжалы, да пики швырял, а потом и вовсе кухонные потребовал. Обыкновенные, — поджала губы Аннушка осуждающе. — В доме ножей совсем нет, все там, в стенах торчат. Я как какой надо, так туда бегу.

— Он что и столовые швыряет?

— И эти, — подтвердила Аннушка.

— Они же тупые, с концами круглыми?

— Наточил и мечет, — Аннушка совсем закручинилась.

— Ладно, поговорю, — пообещал Михаил и, взглянув на молочницу, улыбнулся. — Не переживай ты так, Надюш, видишь как некоторым везет на мужей с"тараканами"в голове.

— Он хороший, — возразила та, потупившись. — А ножи кидает, так это пусть. Трезвый зато и не гневливый. Аннушка его любит. Вы уж не очень его браните, — попросила она вдруг.

— Как скажешь, — согласился Михаил. — А ты, во сколько встаешь, чтобы сюда поспеть?

— Заполночь встаю. Сейчас отел ожидаем и коровы стоят не спокойные. Там, при них и ночую.

— А спать когда ложишься? — удивился Михаил режиму рабочему молочницы.

— Днем и после вечерней службы часок другой, — призналась та.

— Так ты в золушках никак? — понял Михаил.

— В приживалках, — вздохнула, кивнув Надюшка. — При тетке пристроилась. А у нее детворы семеро и муж увечный, в прошлом годе в кулачной драке глаза повредили. Сидит и дальше лавки не видит.

— Что же он при таком семействе еще и кулачным боем занимался?

— Известный боец был в Замоскворечье. Силантий Потапович, — подтвердила молочница. — Семейство с кулака-то и кормил. Его завсегда нанимали те концы, что послабей. То за тех, то за этих. А в прошлом годе, поймали его, да оглоблями в ночь темную поучили. Приполз домой под утро, половину зубов выплюнул, и глаз нет теперь, — закончила Надюшка повествование о злоключениях Силантия.

— Сидит на шее, значит, у семейства? — сделал вывод Михаил.

— А что он может? На паперть разве что. Так мы не позволим. Старшие-то уже взрослые совсем ребятишки, ну и по людям пошли. Коров вот трех держим, телята каждый год и лошадей пара есть. Куры, опять же. Огород, какой-никакой. Грех жаловаться, — Надюшка тряхнула упрямо головой. — Другие вона и еще хуже живут. Заплата на заплате и животы подвело. А мы хорошо живем.

— Молоко в город, а сами пади на квасе сидите? — спросил Михаил.

— И что? Пост все одно нынче, так и в самый раз.

— Понятно, — кивнул Михаил. — Личной жизни никакой, с детства в няньках, потом в мамках, а потом в бабках. Ох, ты доля девичья, — пожалел он искренне. — В мастерскую швейную почему не просишься, Надюш?

— В швейной у Екатерины нет мест ужо, который год, — вздохнула девушка. — А в других местах худо. По людям, коль пойдешь, то и пропадешь не за грош, — глубокомысленно изрекла она, и складка первая пролегла резкой линией на ее переносице, делая девичье лицо старше лет на пять.

— А с глазами, что у Силантия Потаповича? Выбили напрочь? — вернулся Михаил к пострадавшему бойцу кулачному.

— Глаза целы, но не видят ничего. Не шевелятся, мертвые, — Надюша покрутила ладонью перед своим лицом, будто показать хотела, что вот так ему делали, а он не реагировал.

— Бывает на нервной почве что-то там, в голове клинит, посттравматический эффект. Нужно бы осмотреть твоего дядьку. Он кем был до того, как ослеп?

— С купцами в обозах за кулачного бойца и сопровождал. — Горазд был кулаками-то махать.

— И где выучился искусству кулачному этому?

— Да кто ж знат? Тятя его — Потап был куда как в этом проворен. Видать от него нахватался, а уж тот от своего тятьки. Наш, мол, кулачный бой самый убийственный, потому как в крови он нашей выкупан и в ней хранится. Чудно так про это слышать, — улыбнулась молочница.

— Да он философ, я вижу, — улыбнулся и Михаил.

— Не-е-е-т что вы, Михайло Петрович, наш он православный, вот те крест, — испугалась Надюшка незнакомого слова и, заступившись на всякий случай за увечного родственника.

— Ты не возражаешь, если я проедусь сегодня с тобой и познакомлюсь с Силантием? Заодно и на глаза его взгляну. Ты же знаешь я немного лекарь, так может, и помогу чем? — спросил Михаил девушку.

— Ой, да вы и не спрашивайте. Только уж не обессудьте за скудное состояние жилища, да и принять вас не сможем как след, — заволновалась Надюшка.

— Да что я вельможа, какой что ли? Или нищетой и бедностью меня удивить можно? Сейчас с Сергеем переговорю, да и отправимся. Встретили мы с ним тут недавно одного вот такого же самородка-кулачника. Одним ударом и Сергея и меня валил. Вот Сергей и мечет все, что можно в стены. Тренируется.

— Зачем? — опешила Аннушка. — С кем это он состязаться собрался, да еще вот эдак, ножами кухонными?

— Кухонные и столовые ножи — это перебор конечно. И состязаться ни с кем Сергей не собирается, просто чего-то сам себе доказать хочет. Вот сейчас и выясним. Надюш, подожди десять минут. Аннушка, вели запрячь лошадей, — Михаил прошел к курилке и врезал кулаком в дверное полотно. В ответ на его удар, с обратной стороны так же в дверь что-то ударилось и, зазвенев, покатилось по полу.

— Прекращай, швырять, — крикнул Михаил. — Вхожу!

— Да, входи. Слышу, — донеслось до него в ответ и дверь распахнулась.

— Чего орешь? У меня все под контролем, — Сергей все в том же халате, с сигаретой дымящейся в руке, махнул рукой. — Заваливай и на щеколду прикрой. Техника безопасности понимаешь.

— Что за упражнения с кухонными ножами? Может, черпаки и сковородки еще освоишь?

— Эти-то чего осваивать? А вот ножи обычные это понимаешь не просто… Боевой, сбалансированный — любой придурок швырнет. А ты попробуй вот такой воткнуть, который случайно под руку подвернулся и для этой цели не предназначен.

— Ну и зачем мне это нужно? — не понял Михаил.

— Кон-е-ешно. У тебя же вон какой резак подвешен. Тут, понимаешь, есть нечто за гранью разума. Вот ты попробуй, брось сперва, но постарайся понять и придумать, как так шваркнуть, чтобы он воткнулся, — Сергей протянул Михаилу столовый нож с рукоятью из березовой бересты.

— А что тут понимать? Он ведь у тебя все ручкой попадает? Значит нужно швырять наоборот.

— Как это?

— Лезвием вперед, — Михаил швырнул нож в дверное полотно, резко без замаха и тот впился в доску со смаком и завибрировал тонким полотном.

— Вот так? Без М.Э? — не поверил Сергей.

— Без.

— Случайность это. Ну-ка, еще разок. И отойди-ка вон в тот угол.

— Может еще зажмуриться? Для чистоты эксперимента, — съязвил, не удержавшись Михаил, но нож взял протянутый Сергеем и в угол отошел. Швырнул, опять почти без замаха и нож опять завибрировал в дверном полотне, свистнув в воздухе.

— Лихо. Если не хитришь, то снимаю шляпу. Я раз пятьдесят кинул и ни разу не воткнул. Все время плашмя прилетает. — Сергей вернулся с ножом и попытался повторить бросок, но нож опять недокрутился или перекрутился, так что в результате ускакал под диванчик и забился там, в пыльный угол.

— Ну и хрен с тобой, — разозлился Сергей. — Валяйся, гад, в пыли. Какая программа у нас на ближайшее время? — повернулся он к Михаилу.

— Отдыхай пока. Я вот сейчас проеду с Надюшей в замоскворечье, хочу познакомиться с ее родственниками. Очень меня ее шурин, или как там называется муж тетки, заинтересовал. Кажется такой же самородок в"Русобое"как и Семенов.

— Да ну?! — встрепенулся Сергей. — Неужели повезло еще одного такого же встретить?

— Пока со слов и увечный он к сожалению. Покалечили мужика, подкараулив ночью. Так что ослеп. А ведь лет-то ему не более сорока. В самом расцвете сил. Сидит сиднем дома, на шее у домочадцев. А прежде кулачным бойцом был первым на Москве. Силантий Потапович.

— Нет, не слыхал. Можно конечно свояков порасспросить. Я с тобой. Взгляну на мужика. Сейчас, один момент, переоденусь, аптечку захвачу и вперед. Второй Семенов, да еще на сто лет раньше — это пропустить я не могу ни в коем разе. Я живо, — Сергей выскочил из курилки и умчался на второй этаж.

Михаил одел полушубок, мохнатую шапку и помог Надюше собраться. Два плетеных лубяных короба с санками, забросили в повозку и разместили там же и хозяйку.

— Показывай куда ехать, мы сзади верхом, — Михаил махнул рукой кучеру. — Давай, погоняй. Ежели что, то Надюша подскажет.