Нюрнберг

Николай Лебедев, 2023

Капитан Игорь Волгин дошел до Берлина. Но долгожданная Победа не стала точкой в его военной судьбе. По воле случая он, владеющий языками и опытом оперативной работы разведчика, оказался в Нюрнберге, где в это время начинался судебный процесс над главарями Третьего рейха. Став членом советской делегации, Волгин получил еще и долгожданную возможность отыскать следы родного брата, пропавшего в этих краях в годы войны. Однако в тот момент, когда первая зацепка в поисках была найдена, в ходе Нюрнбергского процесса случился неожиданный поворот. Сам того не ожидая, капитан снова оказался на огневом рубеже… Международный военный трибунал открылся в Нюрнберге 20 ноября 1945 года, став беспрецедентным событием ХХ века. Впервые на скамье подсудимых оказались главные лица целого государства, обвиняемые в совершении военных преступлений. Человечество совместными усилиями осудило германских нацистов – разжигателей самой страшной трагедии в мире. Приговор этим преступникам стал фактической точкой в истории Второй мировой войны.

4. Пакет

Огромный холл старинного здания, чудом уцелевшего после бомбежек и артобстрелов, был озарен солнцем. Высоченные старинные потолки, по углам отделанные резным деревом, забранные в чуть вылинявшую от времени материю стены, казалось, хранили память об ушедших эпохах. Сводчатые окна с наклеенными бумажными полосками были запылены; полоски не успели отодрать после войны. Из окон внутрь помещения падали огромные лучи света, играя бликами тусклого паркета.

Холл был полон. Повсюду стояли столы, нескончаемые ряды столов, заполненных бумагами и папками; за столами восседали люди в советской военной форме, а вокруг роились просители.

Просителей было очень много: и молодые, и старые. Женщины с аккуратно собранными в прическу волосами, крепкие парни на костылях или без руки, пожилые дамы с ридикюлями. Кто-то плакал, раскладывая бумаги перед клерками, кто-то жестикулировал и быстро говорил на немецком; в сторонке шумно играли дети, и уставшая секретарша пыталась отыскать их родителей.

За одним из столов сидел Волгин. Он был гладко выбрит и аккуратно подстрижен. Можно было сказать, что теперь, без сажи и копоти на лице, он выглядит даже хорошо, если бы не странное выражение потухших глаз.

Волгин внимательно слушал сидящего напротив старичка, напялившего на нос две пары очков и то и дело поддерживавшего соскальзывающие оправы скрюченными от артрита пальцами. У старичка были реденькие волосы, заискивающая улыбка и повадка бухгалтера.

— Это очень хорошо, что вы такой внимательный молодой человек, — говорил старичок, — вы понимаете немецкий, да?

— Я понимаю, — подтвердил Волгин. — И говорю.

— У вас отличный немецкий, вы в школе учили?

— В институте. Я переводчик по профессии.

— Это очень хорошо. Тогда вы должны мне помочь. Обязательно!

— Я пытаюсь, — сказал Волгин.

— Я полезный сотрудник, мне нужна работа.

Волгин тяжело вздохнул:

— Вам уже сообщили: вопросами трудоустройства занимается биржа труда, а здесь военная комендатура…

— Совершенно правильно! — согласился старичок. — Здесь власть! А биржа труда — это тьфу. Сегодня в Берлине все вопросы решаются в военной комендатуре. Если надо, вы мне скажите, к кому я еще тут могу обратиться…

— Ко мне.

— Я и обращаюсь! Напишите бумагу для биржи труда. Напишите, что я важный сотрудник и они не могут от меня отмахнуться. Вы — власть, они вас услышат!..

Волгин схватил перо и стал писать на листе бумаги.

— Вот и правильно, — оживился старичок, — вы им все, как надо, напишите!

— Идемте, — распорядился Волгин.

Широким шагом он пошел по залу, паркет жалобно поскрипывал под его до блеска надраенными сапогами. Старичок припустил следом, сжимая в руках потрепанный портфель.

— Вы все правильно написали?

Волгин заглянул за перегородку, где трещали пулеметными очередями пишущие машинки. Несколько машинисток немедленно уставились на него, в их глазах вспыхнул интерес.

— Надо напечатать, — сказал Волгин, покрутив в воздухе бумагой.

— Сюда, — позвала хорошенькая машинистка и улыбнулась Волгину ярко-красными, в помаде, губами.

Волгин положил перед ней лист.

— Вы опять со мной вчера не поздоровались, товарищ капитан, — сказала машинистка. — И сегодня тоже.

— Добрый день, — невозмутимо ответил Волгин. — Напечатайте, пожалуйста, в двух экземплярах…

— В двух? — со значением переспросила машинистка и посмотрела на собеседника таким взглядом, что ничего не понимающий по-русски старичок-бухгалтер, закашлявшись, опустил глаза.

Пробегавший мимо военный хлопнул Волгина по плечу:

— Вот ты где! Тебя майор вызывает.

Волгин кивнул и обернулся к машинистке:

— Напечатаете и на подпись. — Он стремительно удалился, пока машинистка не успела ничего прибавить.

— Это будет правильная бумага? — отчаянно завопил ему вслед старичок.

— Правильнее некуда! — перекрикивая дробь пишущих машинок, ответил Волгин и исчез за высокой узкой дверью.

— Разрешите, товарищ майор?..

Хозяин кабинета, майор Бабленков, седоватый, но при этом все еще моложавый и крепкий, стоял у огромного окна и глядел на распахнувшийся перед ним город. Невдалеке на обугленном куполе рейхстага реял красный флаг.

Не оборачиваясь, Бабленков помахал рукой — входи! — и глубоко затянулся «Беломором». В воздухе возник и растаял клуб белого дыма.

— Цацкаемся с ними, кашкой их кормим, — раздраженно выпалил Волгин, продолжая думать про старичка-бухгалтера, — а они что у нас натворили?..

Бабленков такому обороту не удивился.

— Они и у себя натворили, — задумчиво проговорил майор. — Ничего. Все поправится. Только время нужно…

— Я уже не верю, — признался Волгин.

— Ну, это ты зря, капитан.

— У меня после всего того, что случилось, веры в человечество не осталось.

Бабленков усмехнулся и долгим внимательным взглядом посмотрел на Волгина.

— У тебя брат есть? — вдруг спросил Бабленков.

Волгин с тревогой взглянул на майора.

— Так точно. В 1942-м пропал без вести…

Майор подошел к столу и, порывшись в бумагах, извлек пухлый пакет.

— Вот. На твою полевую почту пришло. Нам переслали.

Резким движением Волгин разорвал бумагу. Из пакета вывалилась стопка разнокалиберных листков, частью исписанных, частью покрытых размашистыми рисунками.

Он начал перебирать грязные, обшарпанные листки, и его хмурое до этого лицо менялось. Он вчитывался в косые строки, и улыбка сама собой возникала на губах.

— Колька, — сказал Волгин. — Его почерк. Брат!

— Ну вот, — вновь глубоко затянулся Бабленков, — а ты говорил: один, один…

Он взглянул на подчиненного с печальным прищуром, подумав о чем-то своем.

— Это он матери пишет, не мне, — пояснил Волгин. — Смотрите, товарищ майор, сколько писем, а!..

— Главное, что пишет, — произнес майор, — главное, что живой.

Бабленков отвернулся и посмотрел в пространство.

Волгин покрутил в руках пакет. Было понятно, что посылка долго скиталась, пока наконец не оказалась здесь.

Адрес получателя был написан коряво, незнакомым почерком, а в строке «место отправления» указывалось только одно слово.

— Нюрнберг, — прочел вслух Волгин и озадаченно поднял глаза на начальника. — Это же американская зона? Там же американцы сейчас, нет?

Бабленков пожал плечами:

— Там сейчас все. И американцы, и англичане, и французы. Наши тоже есть. Про Международный военный трибунал слыхал?

— Конечно, — подтвердил Волгин. Про этот город на юге Германии сейчас не слышал только глухой. — Но Колька-то что там делает?

— Он тоже переводчик?

— Никак нет.

— А чем занимался до войны?

Волгин помялся.

— Да ничем. Пытался рисовать… Художником вроде хотел стать.

— Ну, если он сейчас в Нюрнберге, то только по делам трибунала, — сказал Бабленков. — Вся гитлеровская верхушка в нюрнбергской тюрьме…

Волгин озадаченно кивнул. Об этом писали в газетах и говорили на всех перекрестках.

После того как в Берлине нашли труп фюрера, стали искать остальных. Тех, кто был виновен в этой страшной войне, тех, кто задумал ее и осуществил.

Геббельса обнаружили еще раньше, чем его бесноватого начальника. Вернее, то, что от него осталось. Министр гитлеровской пропаганды покончил с собой в бункере при рейхсканцелярии, где он отсиживался в последние дни войны вместе с Гитлером; его примеру последовала и супруга Геббельса, Магда. Перед самоубийством они собственноручно умертвили своих шестерых детей; старшей дочери было двенадцать лет, младшей не исполнилось и пяти.

Жестокий палач Гиммлер, рейхсминистр внутренних дел, чье имя наводило ужас на половину Европы, бежал, но был пойман британцами и отравился в заключении в конце мая.

А вот рейхсминистр авиации, рейхсмаршал Третьего рейха Геринг, который считался преемником Гитлера и вторым лицом после фюрера, но в последние дни войны впал в немилость и был объявлен государственным преступником, сдался сам. Он был очень удивлен, что его не удостоили подобающих почестей и отправили под арест.

Начальник Главного управления имперской безопасности СС Кальтенбруннер, один из главных организаторов Холокоста, был схвачен в горном районе близ австрийского городка Альтаусзе. Кальтенбруннер представился врачом, но был опознан бывшей подружкой.

По иронии судьбы еще один гитлеровский приспешник, рейхсляйтер Лей, руководитель Германского трудового фронта, тоже пытался прикинуться врачом. Мертвецки пьяный, он скрывался в хижине в отдаленном лесу в Баварии. Лей настойчиво тряс фальшивыми документами и продолжал твердить заплетающимся языком, что он «доктор Эрнст Дистельмейер».

Нацистских заправил отлавливали по всей Европе.

Потом всех их доставили в Нюрнберг — город, где подымалась нацистская партия, где состоялись первые многолюдные парады со свастикой; город, в котором зародилась и начала свое страшное шествие по миру «коричневая чума» фашизма.

Здесь было решено провести показательный судебный процесс над главными нацистскими преступниками, развязавшими Вторую мировую. Поставить финальную точку там, где все начиналось.

— В Нюрнберг сейчас со всего света съезжаются для обеспечения трибунала, — продолжал Бабленков, разглядывая письма в руках Волгина. — Большой трибунал будет, международный. И это мы на нем настояли. А ведь Черчилль поначалу предлагал просто расстрелять всех пленников без суда и следствия. — Майор усмехнулся и покачал головой. — Американский президент Рузвельт пошел еще дальше — сказал, что всех немцев надо кастрировать, а Германию распахать под картофельное поле.

— Читал, — коротко кивнул Волгин.

— Если твой брат в Нюрнберге, то только по делам трибунала. Там люди требуются для оперативной работы. Вот и у меня приказ откомандировать человека. — Бабленков раздраженно взмахнул бумагой с крупной синей печатью. — Легко сказать: откомандировать. А где мне этих людей взять, у нас каждый человек на счету…

Волгин напрягся, как гончая, учуявшая след:

— А разрешите мне, товарищ майор!

— Чего разрешить? — не понял тот.

— В Нюрнберг.

— С чего это?!

— Так вы же говорите: люди нужны! — Волгин широко улыбнулся, разведя руками. — А у меня языки. И опыт оперативной работы. Я там сгожусь.

Бабленков пристально поглядел на подчиненного. Помолчал.

— И тут сгодишься, — наконец проговорил он. — Какой еще Нюрнберг? Иди, капитан, работай.

Он развернулся и направился в глубину комнаты. Волгин двинулся за ним, покусывая губу. Он понимал, что другого шанса не будет и надо идти ва-банк.

— Я прошу, товарищ майор! Брат! Единственный! Четыре года не виделись!..

Бабленков молчал.

— Товарищ майор, — голос Волгина стал тихим и бесцветным, — вы же знаете: у меня никого… Все погибли. Все. А тут такое… Что бы вы сделали на моем месте? Я думал, все закончилось, жизнь закончилась. Вы же меня этим к жизни вернули, — он потряс кипой листков. — Пойдите навстречу, прошу вас. Мне найти его надо, товарищ майор.

Бабленков крутанулся на каблуках. Нахмурившийся и злой, стараясь не глядеть на Волгина, протопал мимо.

— И не думай, — отрывисто проговорил он и рубанул ладонью воздух, — лучший сотрудник, еще чего!..

— Евгеньич, — взмолился Волгин. — Пожалуйста… Помоги!

Бабленков вновь остановился у окна.

Красное знамя продолжало трепетать над остовом рейхстага.

Повисло молчание.

Наконец майор развернулся и в упор поглядел на Волгина.

— Не отпущу, — решительно заявил Бабленков и раздавил в пепельнице папиросу.

Он уже знал, что отпустит.