Наши забавники. Юмористические рассказы

Николай Лейкин, 1879

Отмечаемые сатириком-классиком конца XIX – начала XX века Николаем Александровичем Лейкиным людские пороки, добродетели и причуды ничуть не изменились со временем, хотя с тех пор и минуло уже более ста лет. Многие типажи, поднимаемые в его творчестве, все так же актуальны сейчас, как и тогда: раздражающая публика в местах культурного досуга, специфическая публика, откликающаяся на объявления, любители давать непрошеные советы, оказывающие назойливое внимание посторонние, ревнивцы, хвастуны и пьяницы. Тут же и животрепещущая тема эпидемий и способов людей справляться не только с заболеваниями, но и с массовой паникой. Кроме созвучных с современными отражаются в текстах и другие темы, за счет интересных бытовых деталей дающие яркое, живое представление об ушедшей эпохе.

В гостях у пристава

Воскресный день был душный, жаркий. Разбогатевший мастеровой, записавшийся в купцы и именующий себя уже фабрикантом, Роман Кирилыч Семижилов, велел «закладать шведку в шарабан», а сам начал надевать себе на шею медаль на анненской ленте.

— Надевай гродафриковое-то платье да сбирайся! — крикнул он жене. — К приставу в гости на дачу поедем.

— Ну вот! Охота к приставу! Будто уж лучше-то места и не нашел. Сиди у него как на иголках, да оглядывайся, чтоб лишнего слова не сказать, — откликнулась жена.

— Дура! Да ведь он тебе кум, ты с ним у городовихи крестила, так чего тебе бояться?

— Мало ли, что у городовихи! У городовихи все это при протопопе происходило, опять же, дьячок был. Ну а там в его собственном доме будем. Что захочет, то с нами и сделает.

— Ах, какие понятия! Что ж он, по-твоему, сечь нас будет у себя-то в гостях, что ли?

— Не сечь, а как ему что поперечишь, он сейчас и крикнет: «Взять их в кутузку!» Я и городового-то своего боюсь. Нет, поезжай один, а я не поеду!

— А я тебе говорю, что поедешь! — топнул ногой муж. — Что это за музыка! Человек в гости к себе зовет при всех своих чувствах, а у нее кутузка на уме! Где ж это видано, чтоб гостей в кутузку сажали!

— Да ведь он пристав.

— Молчи!

Жена заплакала, но все-таки начала одеватьея. Муж был весел, ходил по комнате, напевал себе «Стрелочку» и время от времени любовался в зеркало на свою медаль.

— Надень бриллиантовую браслетку! — снова крикнул он жене. — Можешь ею приставше глаз уколоть. Наверное у нее такой браслетки нет. Пусть почешется.

Перез полчаса быстрая шведка несла их по Каменно-стровскому проспекту. Ехали без разговоров. Роман Кирилыч далеко уже был не так весел, как дома, сдержал лошадь и, едучи шагом, сказал жене:

— Сомнение меня берет: зачем это я приставу понадобился? Ни разу и на именины-то к себе он меня не звал, а тут зовет запросто на дачу, на кофий.

— Ага! Вот видишь, ты и сам боишься! — заметила жена.

— Что ты! Ни в одном глазе! Да нешто он смеет что-нибудь у себя на даче?.. Ну, вся беда, что раскричится, зачем у меня на фабрике непрописанный народ живет, а задерживать человека он не смеет.

Опять пустили лошадь рысью и опять остановили ее.

— Разве купить ему пару дынь в подарок, что ли? — обратился муж к жене. — Вон дыни продают.

— Конечно, купи. Все-таки лучше задобрить, — отвечала жена. — По-настоящему пирог бы следовало, — прибавила она.

— Ну вот! Пирог — это купцу ежели, а приставу самое лучшее — дыню.

Купили пару дынь и начали подъезжать к даче пристава. Роман Кирилыч совсем обробел. Руки у него тряслись. Он ехал не своей рукой и чуть не задел колесом шарабана за встречный экипаж.

— Анна Семеновна, уж ехать ли нам? — спросил он жену.

— Конечно, лучше вернемся назад. Долго ли до греха! Дыни-то можем и сами съесть. Ну что нам пристав?

— Нет, ты этого не говори. Пристав — нужный человек. Я весь в его руках. Ведь фабрика-то моя в его участке. А только бог его знает! Пришел я к нему вчерась в участок поговорить по секрету об одном деле. Переговорили, а он потрепал меня по плечу да с улыбкой эдакой и говорит: «Приезжай, — говорит, — Роман Кирилыч, завтра днем ко мне на дачу на кофий да и куму мою с собой захвати». Это то есть тебя. Одно вот только я не могу разгадать: пронзительная у него улыбка была или радостная?

— Ну да что тут улыбки разбирать! Знаешь что, Роман Кирилыч! Поворачивай лошадь, и поедем обратно домой, — сказала жена.

— А вдруг обидится? Скажет: на поклон не захотел приехать, гордыню в себе возымел. Ведь тогда худо будет, потому по своей фабрике я весь в его руках. — Роман Кирилыч задумался. — Ну, будь что будет! — решил он, махнув рукой. — Поедем!

Подъехали к даче.

— Вот здесь он живет, — проговорил муж, прочитав на воротах надпись дачевладельца и номер, и свернул на двор. — Ну, Господи, благослови! Анна Семеновна, перекрестись.

Муж и жена украдкой перекрестились и осадили лошадь у заднего крыльца. На подъезде участковый солдат-рассыльный вертел мороженое в кадушке.

— Доложите Петру Ермолаичу, господину приставу, что купец Семижилов желает его видеть, — обратился Роман Кирилыч к солдату.

— Купец Семижилов? Пристава? — переспросил тот, оставив вертеть мороженое. — Да он у нас здесь не принимает, пожалуйте в участок. Там и разберут!.. У вас драка, что ли?

— Чудак-человек! Да мы в гости…

— В гости? — протянул солдат и стал обозревать приезжих с ног до головы. — Я доложу, только смотрите, чтобы чего не вышло.

Солдат ушел. Жена и муж смутились.

— Роман Кирилыч, едем лучше домой. Ну как там солдат и не ведь что наговорит! — шепнула жена.

— Я теперь сам думаю, что лучше убираться подобру-поздорову, — отвечал муж, повернул лошадь, стегнул ее вожжами и помчался по двору мимо палисадника.

— Роман Кирилыч! Роман Кирилыч! Куда ты? Я здесь! — кричал между тем пристав, стоя в белом кителе нараспашку у отворенной калитки, и махал руками.

Роман Кирилыч осадил лошадь. Делать было нечего.

— Я, ваше высокоблагородие, хотел только лошадь проехать, — оправдывался он.

— Милости просим войти! Лошадь солдат проехать может, — отвечал приставь и протянул руку. — Кумушке поклон! — добавил он.

Супруги вышли из шарабана.

— Не обидьте уж, ваше высокоблагородие! Мы ваши, а вы наши, — начал муж и подал дыни.

— Зачем обижать гостей? Ну а дыни-то уж напрасно, напрасно…

— Кушайте, ваше высокоблагородие, на радость. Не обессудьте только на малости!

Супруги, робко ступая, вошли в сад. Пристав пригласил садиться, познакомил с женой. Пристав и приставша завели разговор, но гости молчали или отвечали «да» да «нет». Семижилов еще два раза упомянул, что, дескать, «вы наши, а мы ваши». Жена его перебирала бахрому мантильи. Муж и жена сидели как на иголках.

— А у нас вчера в участке преинтересный случай… — начал пристав. — Приводят одного купца для составления протокола о нарушении…

Но тут Семижилов вскочил с места как ужаленный и стал прощаться.

— Куда ж вы? Посидите. Сейчас кофий подадут. У нас сливки отличные, — останавливал пристав, но гость отказался наотрез.

— Нет, пора, ваше высокоблагородие! Нам сегодня еще в четыре места, — говорил он, блуждая взором. — Даже на крестины в одно место взяли… Потом панихида… Прощайте, впредь не обидьте.

Пристав недоумевал и смотрел на него во все глаза. Семижилов уронил стул, сказал: «Пардон-с», пропихнул жену в калитку и, выбежав на двор, стал садиться в шарабан.

— Да что с вами? Не потеряли ли вы чего на дороге? — спросил пристав.

— Нет, ничего-с. Прощенья просим, ваше высокоблагородие! — отвечал Семижилов и стегнул лошадь. — Ну, слава богу, все обошлось благополучно! — сказал он со вздохом, когда они отъехали от дачи пристава, и, взяв вожжи в левую руку, перекрестился правой. — A заметила ты, как он насчет купца-то с составлением протокола ввернул? — обратился он к жене.

— Ну что? Ведь говорила я тебе! — воскликнула та.

Семижилов покачал головой.

— Нет, уж теперь он меня и калачом к себе в гости не заманит! — бормотал он. — Кум, кум, а все-таки пристав, так лучше нашему брату от него подальше!

Бойкая шведка, учащенно перебирая ногами, несла Семижиловых обратно домой.