Мелочи сыска

Николай Леонов

В Москве объявилась необычная воровская шайка. Какие-то залетные парни дерзко грабят квартиры богатых людей, но работают чисто, почти интеллигентно, не оставляя после себя никаких следов. Очередной их жертвой стал известный театральный актер Белинков. Грабители обчистили его квартиру практически полностью, забрав вещей на полмиллиона долларов. И опять никаких следов. Почти никаких. Только лежала на полу сломанная ветка какого-то экзотического растения. Что ж, для знаменитого сыщика Льва Гурова и эта мелочь – улика...

Глава 1

— Бедненький полковник Гуров! — со вздохом сказала Мария. — Представляю, как ему будет нелегко провести целых три часа в относительно культурном обществе! Ни тебе звона наручников, ни крепкого мужского словца, ни мрачных типов с бритыми затылками… После таких впечатлений любой спектакль покажется пресным — тут я совершенно с тобой согласна. Но все-таки учти — сегодня в главной роли занята твоя жена, а это чего-то да значит, верно? И как занята! Даже театральные обозреватели из Парижа и Лондона…

Несмотря на ироничность тона, в словах жены без труда угадывались упрек и досада. Гуров прекрасно понимал, какие чувства должна испытывать одна из лучших актрис страны, видя достаточно сдержанное отношение супруга к своему искусству. Последний спектакль, в котором она играла главную роль, имел бешеный успех не только в Москве — он действительно вызвал резонанс в европейской театральной прессе. И тем не менее Гуров до сих пор не нашел времени посмотреть этот спектакль, хотя с момента премьеры прошло уже два месяца и Мария устала задавать один и тот же вопрос: «Сегодня вечером ты наконец свободен?»

Ни одного свободного вечера Гуров так и не выкроил. Он был занят расследованием дела о тройном убийстве и работал так напряженно, что даже не всякий раз ночевал дома. Теперь дело было закончено и свободное время появилось, но, откровенно говоря, Гурову меньше всего хотелось сейчас в театр — он бы с большим удовольствием предпочел всласть поваляться на диване или выпить пива вместе со своим напарником Стасом Крячко, но понимал, что жена этого не поймет.

— Прости, дорогая, но ты меня, наверное, на так поняла, — смущенно откликнулся он. — Я просто спросил, нельзя ли перенести визит в театр на самое короткое время — скажем, на завтра… Я бы успел лучше подготовиться и настроиться на восприятие твоего шедевра. Признаться, сегодня я немного не в форме — эти мрачные типы с бритыми затылками, о которых ты говорила, меня доконали… Заодно хочу сделать одно маленькое замечание относительно культурного общества. Не хочу показаться брюзгой, но у меня давно складывается ощущение, что в культурной элите происходит что-то неладное. В театральной в том числе. Я и там вижу все больше мрачных типов с криминальными ухватками. А что касается крепкого словца, то, по-моему, сейчас даже студентки-первокурсницы ругаются как матросы. Я понимаю, времена трудные, и щепетильность сейчас не в моде, но…

— Ну это ты просто придираешься, Гуров! — сказала Мария, расчесывавшая перед зеркалом свои густые темные волосы. — Сгущаешь краски! Послушать тебя, так, куда ни кинь, везде филиал твоего любимого преступного мира! А кто же, по-твоему, творит, не дает угаснуть искре духовной жизни, кто ночей не спит, чтобы…

— Ты говоришь сейчас о милиции? — с невинным видом спросил Гуров.

Мария обернулась и запустила в мужа щеткой.

— Ты прекрасно знаешь, что я говорю не о милиции! — негодующе произнесла она.

— Прости, значит, мне показалось, — смиренно ответил Гуров и с поклоном подал жене не попавшую в цель щетку. — Ты сказала «ночей не спит», вот я и подумал…

— Ничего страшного! — отрезала Мария, опять поворачиваясь к зеркалу. — Выспишься во время представления. Большего я от тебя, кстати, не ожидаю и не требую. По крайней мере, тогда я смогу с чистой совестью отвечать недоброжелателям, что муж вовсе не равнодушен к моему творчеству и хотя бы тело его на спектаклях присутствует.

— Да, это будет сильный аргумент! — похвалил Гуров. — Так сказать, наш ответ Чемберлену. Но почему именно сегодня, почему не завтра?

— Все очень просто, — сказала Мария. — Если уж смотреть спектакль, то с участием Белинкова. Сегодня он будет моим партнером, а завтра уже нет. Не знаю, что получится у нас с Томилиным. Если честно, я в него совершенно не верю!

Известный актер Белинков в рекомендациях не нуждался — его красивое мужественное лицо красовалось на афишах и журнальных обложках, постоянно мелькало на телеэкране, он был талантлив, работоспособен и знаменит. Гуров шапочно был с ним даже знаком. Как, впрочем, и с Томилиным. Последний был ему все же симпатичней. Подступавший к пятидесятилетнему рубежу, не слишком ровный, не слишком удачливый, не слишком знаменитый Томилин импонировал Гурову своим философским, с немалой долей иронии, отношением не только к себе, но и вообще к жизни. Для него было обычным делом беззлобно посмеиваться над устойчивыми театральными мифами, над звездной иерархией, над претензиями коллег именоваться жрецами искусства, властителями дум и прочими пышными титулами. «Комедианты мы — и более ничего!» — говорил он, грустно подмигивая, и, похоже, говорил серьезно, несмотря на демонстративную ироничность тона. Может быть, потому и не слишком многого добился — чтобы стать звездой, нужно прежде всего самому поверить в свою исключительность.

— Ну, что касается меня, то я-то как раз предпочел бы Томилина, — заметил Гуров, но, поймав в зеркале разгневанный взгляд жены, тут же добавил: — Разумеется, это очень субъективное мнение. Но куда же завтра денется твой Белинков? Неужели рванет с «чесом» по деревням?

— Послушай, Гуров! — опуская руки, с отчаянием сказала Мария. — Твои замечания меня убивают! Белинков поедет с «чесом»! Упаси тебя бог произнести это в обществе! На самом деле у Белинкова несчастье. У него тяжело болен отец. Требуется операция, которую могут сделать только в Германии. Очень недешевое удовольствие, между прочим. И вот Белинков собрал наконец требуемую сумму и теперь лично везет отца в Гамбург… Да, по-моему, в Гамбург. Так что ни о каком «чесе» речи не идет, как видишь… Ты все время сетуешь, что в обществе намеренно распространяется превратное мнение о сотрудниках милиции, но, между прочим, по отношению к жрецам Мельпомены сам проводишь не очень-то красивую линию.

— Наголову разбит и забираю свои слова обратно, — заявил Гуров. — Все до одного. Все вопросы автоматически снимаются. Сегодня же оживлю ваше представление своим личным присутствием.

— Ну, Гуров, утешил! — насмешливо сказала Мария. — А я уж совсем потеряла всякую надежду. Значит, тогда сделаем так — ты отвозишь меня сейчас в театр, а в семь вечера, напудренный и завитой, являешься сам. Надеюсь, никаких неожиданностей на сегодняшний вечер ты мне не приготовил?

— Неожиданности потому так и называются, — рассудительно заметил Гуров, — что их никто не ожидает. Даже полковник Гуров. Поэтому никаких комментариев на этот счет дать не могу.

Мария погрозила ему пальцем.

— Комментарии меня не волнуют, — сказала она. — А вот честное слово, что неожиданностей сегодня не произойдет, ты мне дашь. Иначе сам знаешь, что будет.

Гуров смущенно почесал затылок.

— Наш разговор приобретает какой-то мистический характер, — заметил он. — Ты заставляешь меня давать совершенно иррациональные обещания, а вдобавок угрожаешь чем-то неведомым, утверждая, будто мне известно, что это будет такое. Но, дорогая, я не пророк и не умею предсказывать будущее!

— В таком случае, я предскажу, — решительно парировала Мария. — Будущее твое будет безрадостным. Если ты не выполнишь моей просьбы, в которой я, кстати, не нахожу абсолютно ничего иррационального… Однако я уже опаздываю! И все потому, что ты втягиваешь меня в бесплодную дискуссию…

— Я домчу тебя в одну минуту, мое сокровище! — добродушно сказал Гуров. — Дискуссии и правда не моя грядка. Я — человек действия, и ты в этом немедленно убедишься!

Минут через пять уверенной рукой он уже вел свой «Пежо» по московским улицам. Солнце клонилось к западу и почти скрылось за силуэтами высотных зданий. Но его лучи то и дело предательски выстреливали из-за какой-нибудь стены или сквозь листву в парках, и этот остывающий, но все еще ослепительный красноватый отблеск заставлял Гурова болезненно жмуриться. Он жалел, что не захватил с собой темных очков.

Мария на шалости солнца не реагировала. Она уже вся ушла в себя, закрылась, и даже что-то незнакомое, почти чужое появилось сейчас в ее чертах. Гурова это, впрочем, нисколько не смущало, а даже, пожалуй, волновало и притягивало еще больше, словно прекрасная женщина в его машине была лишь случайной попутчицей и им обоим еще только предстояло пройти весь сладостный путь взаимного узнавания, надежд и встреч.

Гуров не уставал восхищаться своей женой — тому, как гармонично сочетались в этой удивительной женщине такие исключительные качества, как талант, ум и красота. И еще про себя он всегда удивлялся, почему повезло именно ему, и за какие такие заслуги судьба послала ему счастье на закате дней. Наедине с самим собой Гуров вовсе не стеснялся выражаться высокопарно.

Однако, если бы ему вдруг пришлось озвучить свои мысли, он выразился бы по этому поводу предельно энергично и кратко. «Дуракам счастье!» — сказал бы он. И, пожалуй, был бы не прав — несмотря на возраст, полковник Гуров оставался импозантным мужчиной, а седина на висках только придавала ему особенный шарм. Его высокая фигура, широкие плечи и уверенная осанка до сих пор производили неизгладимое впечатление на прекрасную половину человечества. Самокритика Гурова не имела под собой никаких оснований — вместе с женой они составляли прекрасную пару.

Единственная претензия, которую Мария неизменно высказывала Гурову, была классической — как всякий сыщик, Гуров гораздо больше времени проводил где угодно, но только не дома. Справедливости ради стоит отметить, что и сама Мария Строева при весьма интенсивном графике своей работы — репетиции, спектакли, гастроли — не могла считаться образцовой домоседкой, потому и претензии ее к мужу не отличались особенной агрессивностью. Гурову не на что было жаловаться.

Сегодня же он был почти счастлив — после относительно продолжительного периода некоторой взаимной неудовлетворенности и небольшой пикировки напоследок впереди у них забрезжило что-то очень похожее на семейную гармонию — пробилось, как теплый луч солнца сквозь зелень листвы на бульваре. И хотя жена уже почти не обращала на него внимания, с головой уйдя в переживания по поводу предстоящего спектакля, настроение у Гурова улучшалось с каждой минутой.

Высадив Марию возле театра, он помахал ей вслед и с теплым чувством в душе поехал обратно. Ему еще предстояло подготовиться к выходу — «напудриться», по выражению Марии, но эта часть программы тоже не вызывала у него обычного для мужского пола напряжения. Гуров понимал толк в хорошей одежде и умел выглядеть безукоризненно даже на работе — неважно, сидел ли он при этом в кабинете, обложившись пыльными бумагами, или преследовал в проходном дворе отстреливающегося бандита. По этому поводу сам генерал Орлов не уставал приводить его в пример остальным сотрудникам главка — к вящему неудовольствию полковника Крячко, который делил с Гуровым не только кабинет, но также все заботы и радости, выпадающие на долю оперативного работника.

Сам Крячко, будучи человеком веселым, жизнерадостным и даже отчасти легкомысленным, отдавал предпочтение в одежде сугубо демократическому стилю — старые джинсы и застиранная ковбойка были его обычной униформой. Ничего удивительного, что именно ему чаще всего советовали брать пример с Гурова. Крячко неизменно в ответ на это отшучивался, а в худшую минуту ворчал, но изменений в свой имидж вносить не спешил. Он тоже был старым оперативником и характер имел железный.

Гуров относился ко всему этому с добродушным юмором, полагая, что каждый волен иметь собственный взгляд на вещи, и примером себя не считал. Однако при любых обстоятельствах старался держаться джентльменом, что, собственно, не составляло для него никакого труда — привычка быть в форме давно стала его второй натурой.

Однако, собираясь на спектакль, которым так гордилась жена, он превзошел самого себя — в новом темно-синем костюме и шикарном галстуке Гуров был похож на человека, прямиком направляющегося или на прием во дворец, или, по крайней мере, на собственную свадьбу.

Пожалуй, Гуров именно так и воспринимал сегодняшний вечер — если не как свадьбу, то уж как праздник наверняка. Так он и отправился в театр — в предвкушении чего-то яркого и необычайного, с ожиданием праздника в душе.

Неожиданности начались уже в фойе и продолжились до самого зрительного зала. Опытный глаз Гурова сразу отметил странную нервозность среди театральных служащих — гардеробщиц, продавцов программок, буфетчиц — все они казались рассеянными и возбужденными, а встречаясь друг с другом, сразу принимались шушукаться, нисколько не обращая внимания на зрителей. Да и с театралами тоже было что-то неладно. Многие из тех, кто пришел посмотреть спектакль, выглядели растерянными и разочарованными. Довольно быстро выяснилось, что по каким-то причинам представление задерживается — то ли заболел актер, то ли произошла какая-то накладка, подробностей никто не знал. Однако где-то в толпе уже прозвучала фамилия Белинкова, и заинтригованный Гуров отправился за кулисы.

На правах мужа Марии Строевой он проходил туда без труда, хотя обыкновенно к посторонним относились здесь очень строго. Однако сегодня все выглядело иначе — при желании в святая святых беспрепятственно мог попасть целый взвод. Те, кто отвечал за порядок, тоже шушукались по углам, взволнованно, но совершенно незряче озираясь время от времени по сторонам.

Явно недоумевая, Гуров прошел в гримерку своей жены. Поразительно, но ее там не было. Вместо жены Гуров нашел там комика Вагряжского, в сегодняшнем спектакле не занятого. На сцене актер Вагряжский казался веселым и бодрым человеком, немного неловким, но неизменно энергичным и неунывающим. Грим и искусство портного облагораживали внешность этого любимца публики, и только при ближайшем знакомстве оказывалось, что Вагряжскому уже за пятьдесят, что он нездорово выглядит, что актер неряшлив и отравлен скепсисом.

Сейчас он сидел или скорее полулежал, провалившись по самые плечи в старое пыльное кресло, и курил длинную вонючую сигару. Вокруг головы Вагряжского плавали сизые кольца табачного дыма, а на его морщинистом лице было написано отвращение. Увидев Гурова, он слегка пошевелился, помахал в воздухе сигарой и изобразил на лице что-то отдаленно похожее на улыбку.

— Достойный муж достойной супруги своей! Приветствую тебя в сих чертогах! — напыщенно и скрипуче провозгласил он, и Гуров понял, что Вагряжский немного пьян.

— Здравствуйте, — сказал он суховато. — Вообще-то я как раз супругу и ищу. Не знаете, где она?

— Завидую, господин полковник, завидую черной завистью! — прокряхтел Вагряжский, делая попытки выбраться из кресла. — Вашему невероятному семейному альянсу завидую… Конечно, Мария красавица, кто же спорит, но моя жена тоже была когда-то не из последних. Однако я уже на втором месяце брака искал не супругу, а, извините, обходной маневр… Впрочем, все это уже в прошлом. Ныне я холост, а следовательно, свободен во всех смыслах… А вы здесь, господин полковник, с целью приобщиться к миру прекрасного или же по служебному делу? — закончил он с любопытством.

Гуров тоже, в свою очередь, удивился.

— Гм, чем вызван такой странный вопрос? — поинтересовался он. — Профессия, конечно, откладывает отпечаток, да и однажды я действительно занимался расследованием в этом самом театре, но это вовсе не значит, что я не могу просто прийти посмотреть спектакль, в котором, кстати, занята моя жена.

— А-а… — почему-то разочарованно протянул Вагряжский. — А я-то уж было решил…

— Что вы решили? — подозрительно спросил Гуров. — Что тут у вас вообще, черт возьми, происходит? Такое впечатление, будто вас вот-вот должны выселить из этого здания… Почему задерживается спектакль?

Вагряжский задумчиво посмотрел на Гурова, механически изобразил на лице гримасу комического отчаяния и опять с кряхтением опустился в кресло.

— Так вы действительно ничего не знаете! — с удовлетворением произнес он. — Забавно! Признаться, на язык так и просится банальная шутка о профессионализме нашей милиции, но, с вашего разрешения, я оставлю ее при себе, — вздохнул он. — Чересчур банальна!

— Да уж, сделайте одолжение! — сердито ответил Гуров. — И вообще, какие у вас могут быть ко мне претензии? Я пришел в театр в качестве зрителя, и вы это отлично знаете. У вас тут что — зарезали кого-нибудь?

— Упаси бог! — лениво сказал Вагряжский. — Этого только не хватало. Хотя, конечно, как посмотреть… Можно сказать, что и зарезали — только без ножа. Звезду нашу… Не пугайтесь, Машенька тут ни при чем. Она сейчас вопрос с главным решает, кто заменит Белинкова. Собственно, Томилин здесь, но не вполне в форме — мы тут с ним позволили себе… ну вы понимаете… Кто же мог ожидать такого коварства со стороны Белинкова? Томилин полагал, что раньше завтрашнего вечера на сцену не выйдет, и не поберегся, конечно… Теперь у него из-за этого неприятный разговор с руководством, хотя по-человечески Томилина можно понять — он просто пытался скрасить тревожное ожидание. Если подумать, так вся наша жизнь — это попытка скрасить ожидание неизбежности… Вы согласны?

Вагряжский был явно настроен всласть поговорить. Но у Гурова от его цветистых путаных излияний голова пошла кругом.

— Послушайте, господин Вагряжский! — взмолился он. — Не втягивайте меня в философскую дискуссию о смысле жизни! Скажите толком, что здесь случилось и стоит ли рассчитывать на то, что спектакль все-таки состоится?

— Без-ус-лов-но! — отчеканил комик, многозначительно поднимая вверх сигару. — При любых обстоятельствах шоу должно продолжаться! Как говорится, смейся, паяц… Думаю, совсем уже скоро Томилин придет в надлежащий вид, и толпа получит то, чего жаждет — хлеба и зрелищ. А случилось, господин полковник, не здесь. Случилось у Белинкова дома, на Ленинградском проспекте. Его обчистили.

— Обчистили? — повторил Гуров. — Так вот в чем дело! Вы хотите сказать, что ограбили его квартиру?

— Ну да! — поморщился Вагряжский. — Может быть, слышали — он собирался везти отца в Германию на операцию. Скопил денег… Но ведь вы знаете эту русскую привычку держать капиталы в наличных, а наличные — в коробке из-под обуви! Естественно, к нему пришли.

— Печально, — заметил Гуров. — Надеюсь, сам Белинков не пострадал?

Вагряжский развел руками.

— Помилуйте! — сказал он. — Сам ничего не знаю! Питаюсь слухами. Все, что успел узнать, уже доложил вам. Остальное потом. Да вот, кажется, и сама хозяйка идет… Наверняка ей-то побольше моего известно.

Действительно, в коридоре прозвучали торопливые шаги, стук каблучков — и в гримерку вошла Мария. Гуров с трудом узнал жену. И дело было не только в сценическом платье и гриме. Лицо Марии выглядело усталым и злым. Отрицательные эмоции переполняли ее. Увидев Гурова, которого Мария так неправдоподобно долго уговаривала на посещение театра, она лишь сказала: «А, ты здесь!» — и в раздражении уселась в свободное кресло перед тройным зеркалом.

Вагряжский незаметно для нее изобразил на лице гримасу, которая должна была означать что-то вроде «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» и осторожно спросил:

— Ну что, Машенька, все утряслось?

— Все прахом! — не оборачиваясь, сказала Мария. — Сегодня у нас будет провал. Томилин пьян, у меня нет сил, труппа вся как с цепи сорвалась. Честнее было бы вообще отменить спектакль!

— Чепуха! — авторитетно заявил Вагряжский. — Шоу должно продолжаться при любых обстоятельствах. Толпа ждет! И с чего вы взяли, что будет провал? Вот увидите — сыграете, как богиня! На безумной, так сказать, волне! И на Томилине зря ставите крест. Томилин еще вас сегодня удивит, поверьте моему опыту. А то, что он слегка…

— Да уж, удивит обязательно! — перебила его Мария. — Уже удивил… Ты уже слышал, что случилось? — вдруг обратилась она к мужу.

— Немного, — сказал Гуров и поспешно добавил: — Сразу заявляю — к этой неожиданности я лично не имею ни малейшего отношения. И вообще, сегодня вечером криминал не по моей части. Я сейчас же иду в зал и занимаю свое место…

— А я не желаю, чтобы мой муж смотрел на это убожество! — неожиданно повысила голос Мария. — Я просто настаиваю, чтобы ты пропустил сегодняшний балаган! У меня все валится из рук. Это хуже, чем предстать перед любимым человеком заспанной и с перьями в волосах! Ты не пойдешь в зал, слышишь!

— Гм, а куда же я, в таком случае, пойду? — спросил растерявшийся Гуров. — Несколько глупо два часа наряжаться, чтобы потом съездить до театра и обратно — тебе не кажется?

— Знаешь что? — Мария обратила к нему просительный взгляд. — У тебя же есть возможности… Попроси, чтобы тебя назначили на это дело! Я рассказывала тебе о планах Белинкова. Так вот, у него украли все его деньги, самого чуть не убили — он сейчас на грани помешательства. Это же полный крах для него. А я уверена, ты сумеешь помочь!

— А правда, Гуров, голубчик! — оживился Вагряжский. — Почему бы вам, и в самом деле, не принять участие? Для вас же найти каких-то паршивых грабителей — раз плюнуть! И для вас реклама какая — это же не кто-нибудь, это Белинков! Подумайте!

— Это вы подумайте, что только что сказали, — хмуро отозвался Гуров. — По-вашему, оперативным работникам реклама требуется? У нас все-таки не шоу, господин Вагряжский.

— Ну-у, может быть, я неверно выразился, — пробормотал озадаченный комик. — Я только имел в виду… Одним словом, по моему глубокому убеждению, то, что вы здесь — это перст божий! И вы должны следовать предначертанию.

— Какой перст! — невольно улыбнулся Гуров. — Это вы, пожалуй, хватили лишку! Я здесь всего лишь, как говорится, «волею пославшей мя жены»…

— Это почти одно и то же, — быстро парировал Вагряжский. — Тем более что с ее стороны уже поступила подобная просьба. Или, как это у вас называется — заявление, наверное? А на заявление вы обязаны отреагировать, да-с! — важно закончил он.

— Я уже не могу слушать этот бред! — прижимая пальцы к вискам, с отчаянием сказала Мария. — Прекратите, Николай Евгеньевич, умоляю! Что вы несете? Какое заявление? А, впрочем, так оно и есть. Можешь считать это моим личным заявлением. Уж такую-то мелочь ты для меня можешь сделать?

— Я могу, — осторожно сказал Гуров. — Просто неудобно как-то — там ведь сейчас, наверное, уже вовсю следственные мероприятия проводятся, а тут вдруг я ни с того ни с сего — возьмите, мол, за рубль двадцать — знаменитый полковник Гуров!

— И тем не менее это правда! — упрямо сказала Мария. — Именно знаменитый, именно Гуров! Я понимаю, что в милиции и без тебя люди имеются, но речь ведь идет о жизни и смерти. Если бы ты знал, как Белинков любит своего отца! Если он, не дай бог, умрет… Короче говоря, я просто знаю, что ты найдешь этих гадов быстрее, чем кто-либо другой. А являться ни с того ни с сего тебя никто не заставляет. И, пожалуйста, не делай вид, будто не знаешь, как сделать, чтобы тебя подключили к этому расследованию.

— Довольно-довольно, снимаю все возражения! — воскликнул Гуров, шутливо поднимая вверх руки. — Действительно, что стоит знаменитому Гурову раскрыть какое-то ограбление? Да в два счета! Сейчас же позвоню генералу, обрадую старика…

— Вот и звони, — непреклонно сказала Мария. — Иди и звони. И вы, Николай Евгеньевич, тоже пойдите куда-нибудь — мне наконец надо хоть немного сосредоточиться…

— Удаляюсь, немедленно удаляюсь, божественная Мария Ивановна! — прокряхтел Вагряжский, выбираясь из кресла, как краб из панциря. — Пойду сейчас прямо в буфет. Ты уж не обижайся, но на твою божественную игру сегодня смотреть не хочу — катарсиса опасаюсь. А у меня настроение сегодня иное… лучезарное! Пойдемте, господин полковник, пропустим по маленькой, я угощаю!

— Польщен, — ответил Гуров. — Но вынужден отказаться. У меня тоже, понимаете ли, настроение, но, к сожалению, далеко не лучезарное.

— Понимаю, — смиренно произнес Вагряжский и тихо вышел.

Гуров подошел к жене и, опасаясь испортить грим, осторожно поцеловал ее в висок.

— Я все сделаю, — сказал он негромко. — Можешь не сомневаться. Не думай больше об этом. Я найду этих мерзавцев.

Мария, ничего не ответив, грустно покачала головой и провела ладонью по щеке мужа.

— Так скверно на душе! — призналась она. — Ты не представляешь. Мне казалось, что с Белинковым такого никогда не могло случиться. Его же все обожают!

— Джона Кеннеди тоже все обожали, — сказал Гуров, чтобы хоть что-то сказать. — Потом оказалось, что не все… Так я пойду. Удачи тебе!

Когда он вернулся в фойе, уже прозвучал долгожданный звонок. Истомившаяся публика с нетерпением потянулась в зал. Гуров в стороне от всех с задумчивым видом наблюдал за празднично разодетыми людьми, на самом деле думая о своем. Лишь когда опустело фойе и затих многоголосый шум толпы, он окинул взглядом портреты знаменитых актеров на стенах и подытожил размышления своим любимым афоризмом:

— Ну вот, значит, и попали — на ровном месте, да мордой об асфальт! — и, махнув рукой, направился к выходу.