Бормочущие

Николай Ободников, 2023

Он и она. Оба – писатели. Один – успешный, другой – нет. Кто скажет, чего больше в таком союзе: любви или зависти? Кто знает, что на самом деле подпитывает талант: пляшущие эльфы или невыразимые ужасы с изнанки? И главное: что случится, если один писатель заглянет в голову другому?

1

— Ростик, Ростик мой любимый, как бы я хотела знать, что творится у тебя в голове, — прощебетала Беата. В лучах утреннего солнца, с полупрозрачными куполами халатика, она выглядела богиней одуванчиков.

Богиня выжидательно замерла, и Ростислав вскинул руку ко лбу, изображая обморок. Оба прыснули со смеху. На скатерть попали капельки овсяной каши, но никто не признался в конфузе. Завтрак продолжался.

— Ну правда, Ростик. — Беата не сводила ясных глаз с мужа. — Как это происходит? Как ты пишешь?

Ростислав пожал плечами. Отодвинул тарелку и накрыл салфеткой следы каши. На красной крепированной поверхности салфетки проступило пятнышко… другое… третье.

— Ну, я беру очень длинную стремянку и лезу по ней к печатной машинке. Потом, очутившись на чердаке, достаю мешочек с отсыпанным временем и леплю из него монетки. Эти монетки бросаю в пасть огромной собаке. Когда почасовая дань выплачена… — Он запнулся, заметив стекленеющий взгляд жены. — Беата, ты же знаешь, это сложно обрисовать парой слов.

— А ты попробуй. Попробуй. Ну же, Ростик, дай мне эту чертову лопату, чтобы я могла накопать червей. Сама, понимаешь?

«"Чертову лопату"? А вот это, пожалуй, обидно», — решил Ростислав. Но имел ли право обижаться тот, кто забрался на вершину и там, по кирпичику из слов, сложил прекрасный темный дворец, путь к которому могли отыскать лишь стертые о страницы глаза?

Чтобы не выглядеть жадным лепреконом с писчей бумагой под мышкой — хотя бы у себя в мыслях, — Ростислав попытался еще раз.

— Это похоже на дверь во лбу, или на экране, или в блокноте, которая распахивается и…

— Слышать не хочу про какие-то дурацкие двери, Ростик! — неожиданно выкрикнула Беата. В ее глазах проскользнула голубая искра. Богиня одуванчиков гневалась. — Двери, двери! Кругом — одни только двери! А знаешь, почему мне плевать на двери?

— Почему? — машинально спросил Ростислав, хоть и не планировал ввязываться в подобный разговор. Уже третий за месяц.

— Потому что всё это — чушь собачья! Я знаю, я уверена, что ответ содержится у тебя в голове. Что там, Ростик? Что помогает тебе пугать людей? Почему они рыдают и бегут к аптечке, а, Ростик? Почему я так не могу?

«Потому что ты — никчемный литератор!» — едва не огрызнулся Ростислав. Вместо этого он уронил голову на руки. Овсянка, легкие бутерброды и кофе вялились на солнце. Хотелось к ним присоединиться. Сгодилось бы и укрытие под салфеткой, что в этот момент усердно пятнала себя кашей.

Его третий фэнтезийный роман, «Сумерки фермы Кешт», имевший на страницах ужасов и крови больше, чем в колонках криминальной хроники за иной месяц, вот уже двадцатую неделю скупался в неприличных масштабах. Настолько неприличных, что они вполне могли быть промышленными. Янков, выпускающий редактор Ростислава, даже повадился звонить ему и тяжело дышать в трубку, после чего неизменно хохотал, обзывал его «конфеткой» и отключался.

Дебютной книге Беаты повезло куда меньше. Ее «Каньон лжи» получился чемоданом, на который читательская служба досмотра налепила такие наклейки, как «посредственность», «оправа для гения», «труд пиявки» и другие не менее обидные. Да, он помогал Беате с рукописью, но главного так и не сказал: невозможно никого удивить, если не умеешь удивляться сам. Не смог. Или не сумел. Или натолкнулся на обычный костный чугун.

Ростислав попытался дотянуться до жены и на полпути, где-то над корзинкой с хлебом, понял, что касаний сегодня не будет. Вздохнул.

— Всё получится, Беата. Главное, не опускай руки. Смотри на мир шире, дорогая.

— Ты просто боишься, что я тоже чего-то добьюсь, не так ли, Ростик?

Он опешил, не зная, как это расценивать. Слова смердели как рыбьи потроха.

— Будь моя воля, я бы дал заглянуть в свою голову, Беата! Дал бы, не сомневайся! — Ростислав вскочил, сгреб салфетку с остатками каши и швырнул ее на стол. — Но тебе это не нужно, ведь так? Зависть не ведает насыщения, верно?

Беата вспыхнула от обиды. Она хотела что-то ответить, но сдержалась.

Тем днем они больше не разговаривали.

2

Ближе к полуночи Беата успокоилась. Весь день она пыталась привести в порядок пятую главу нового романа, но пулеметный треск клавиш, доносившийся из кабинета Ростислава, сводил с ума. Она видела, с какой легкостью он пишет, будто птица машет крыльями — виртуозно и непринужденно; на зависть всем, кто ползает. Это злило. Хотя бы потому, что Ростислав эту самую легкость отрицал.

Отрицал он и тот факт, что работает только днем. По словам Ростислава, закрывая глаза, он видел текст, причем не старый, а новый, еще не написанный. Просто слепки будущих страниц. Беата так не могла. Ее сны были отрезком черноты, начинавшейся вечером и обрывавшейся с утренними позывами организма.

Конец ознакомительного фрагмента.