Разбойничья Слуда. Книга 3. Отражение

Николай Омелин

«Отражение» – третья книга романа «Разбойничья Слуда». И снова события в глухой северной деревушке выходят на передний план. Действие романа разворачивается на фоне исторических преобразований в 20-30-е годы.Книга публикуется в авторской орфографии и пунктуации.

© Николай Омелин, 2021

ISBN 978-5-4498-9217-1 (т. 3)

ISBN 978-5-4496-2361-4

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

В качестве иллюстраций в романе использованы фотографии и рисунки автора.

От автора: Любое сходство с реальными людьми, названиями и событиями являются случайными.

Пролог

1921 год

По палубе стоявшего у причала парохода «Соловецкий» то и дело сновали люди. И чем меньше оставалось времени до его отхода, тем быстрее передвигались заключенные, тем суетливее становились действия их охранников. Одни с мешками и ящиками, семеня ногами в драной обутке, торопливо сбегали на берег по пружинящим под их весом деревянным мосткам. Другие, обливаясь потом, катили им навстречу огромные бочки, от которых шел ни с чем несравнимый запах соленой рыбы.

Несколько выделялась от всей этой серо-черной массы заключенных троица солагерников, державшаяся от остальных чуть в стороне. И не только тем, что одежонка на них была чуть поновее, чем у остальных, а ботинки не рваные и не штопанные. Отличались тем, чем они занимались. Вернее то, что носили на борт. С поклажей троица следовали только в одном направлении — на пароход, а обратно спускались чуть не бегом, налегке. Груз был сложен на причале отдельно от всего прочего и нет, нет, да и поблескивал сквозь щели деревянных ящиков в лучах майского солнца.

Церковная утварь, погрузкой которой и занимались эти заключенные, была привезена на берег лишь после того, как накануне округу огласил протяжный гудок подходящего к причалу корабля. Груз хоть и не советский, и как говорил начальник лагеря, «бестолковый» и «антинародный», а все одно требовал учета и аккуратного отношения. А потому собранные за прошедшую зиму с монастырских подвалов храмовые принадлежности, были заблаговременно самым тщательным образом переписаны и упакованы в ящики, мешки и корзины. И теперь, когда потребовались, также бережно перегружались на палубу парохода.

Как правило, с причала на судно ставили два трапа. Один — для выгрузки привезенного на остров груза, другой — для погрузки, того, что предназначалось для доставки на большую землю. Но в этот раз второго трапа на пароходе не оказалось. Как не досчитались согласно накладной и части продовольствия, и нескольких заключенных, вероятно в спешке забытых в распределительном пункте в Архангельске.

Из-за неожиданно теплой для этих мест весны, навигацию в Белом море открыли на две-три недели раньше обычного. И лагерное начальство, планировавшее погрузку первого судна на конец мая и даже начало июня, оказалось к этому не готово. Известие о том, что «Соловецкий» уже стоит у архангельского причала, работников местного ГубЧКа застало врасплох. К тому же в тот же день был звонок из центрального аппарата ВЧК, после которого стало понятно, что Москва в курсе происходящего и заинтересована в развитии лагеря на Соловках. А значит, задержка с погрузкой и доставкой груза и арестованных на Соловки была чревата для руководства архангельского ГубЧКа серьезными последствиями. Стараясь как можно скорее отрапортовать московскому руководству об успешном открытии навигации и отправке первого в нынешнюю навигацию судна, местное руководство заметно спешило с загрузкой парохода. В результате после его убытия на причале в Архангельске помимо всего прочего остался лежать и второй грузовой трап «Соловецкого», а из барака для пересыльных забыли отправить с десяток осужденных.

— Давай, пошевеливайся, мать вашу! — кричал каждому, кто пробегал мимо его, стоявший рядом со сходнями рыжебородый мужчина в фуражке-бескозырке и накинутом поверх бушлата овчинном тулупе.

Нелепый наряд, казалось, ничуть не смущал его владельца, хотя на улице и было под двадцать градусов. Стоять несколько часов на ветру удовольствие для него было не самое приятное, а старое потертое сукно бушлата его совсем не грело. Глядя, как вокруг снуют почти раздетые разгоряченные матросы и грузчики из числа заключенных, мужчина еще больше запахнул на себе полы тулупа. И если бы не затерявшаяся неизвестно где зимняя шапка, наверняка бы одел и ее. Капитанскую фуражку в таких случаях он одевал редко — сдует и тогда не в чем на берег в городе сходить будет. А с бескозыркой все надежнее — ленточки запихнул под бушлат, и стой себе спокойно. Дальше шеи все одно не улетит. Ну, а улетит, не жаль. В каптерке их десятка два разных размеров.

— Не замерз, капитан? — несколько вызывающе спросил подошедший молоденький боцман в расстегнутом бушлате и сдвинутой на затылок бескозырке.

— Ну, ты… цыц, салага! — не оглядываясь на помощника, и не спуская глаз с заключенных, стоявших внизу у трапа рядом с огромным ящиком, проговорил рыжебородый. — С женкой своей будешь в дружков играть и шутки шутить!

Капитан, было, замолчал, но тут же добавил:

— Если женишься.

После чего обернулся, оглядел того с головы до ног и громко скомандовал:

— А ну марш в каюту! Привести себя в порядок и обратиться к капитану корабля как положено!

Дождавшись, когда бритый наголо помощник скроется за дверью кубрика, он снова повернулся к трапу и что есть мочи закричал стоявшей на причале троице:

— Ну, что встали, олухи! Давай тащи ящик наверх! Отходить пора, а они все телятся!

Мужики, решившие было перевести дух, сноровисто подхватили на плечи последний самый большой ящик за выступающие с краев доски, и устремились к трапу. Конечно же, вчетвером такие ящики таскать было сподручнее, но после утреней разнарядки старший охраны все поменял. Ранее назначенных на эти работы четверых заключенных он отправил на выгрузку привезенных строительных материалов, а эту троицу поставил на погрузку церковного имущества.

Сопровождавший их белобрысый охранник только-только раскурил самокрутку и дернулся, было, следом, но тут же остановился. Бросать такой «жирный» окурок было жаль, а курить на судне не разрешалось никому кроме капитана. «Да, куда они денутся, — подумал он и, втянув в себя очередную порцию дыма, уселся на лежавшее неподалеку бревно».

Когда громоздкую поклажу кое-как занесли на борт корабля, от стенки палубной надстройки, отделилась мужская фигура в кожаной куртке. Широкоплечий с легкой сединой брюнет лет сорока или чуть старше проследовал за ними на корму. После того, как те донесли ящик до места и положили на палубу, он указал пальцем на двоих заключенных.

— Ты и ты, задержитесь, — он указал на небольшого роста смуглого мужчину и его высокого почти под два метра ростом напарника. — Вон те ящики двиньте ближе к середине, — брюнет кивнул в сторону левого борта.

Затем, после небольшой паузы, обращаясь к третьему худощавому русоволосому заключенному, добавил:

— А ты, на берег давай.

Голос с характерным прибалтийским акцентом показался одному из тех, на кого указал моложавый чекист, знакомым. Вчера, сразу после прибытия парохода, кто-то остановил его перед входом в барак и сообщил, что завтра они должны быть готовы покинуть остров. Хотя на улице было светло — как-никак белые ночи, лица говорившего он разглядеть не успел. Тот стоял, отвернувшись от заключенного, и сразу после сказанного поспешил удалиться.

И вот, сейчас, когда тот же голос отправил их солагерника на берег, черноволосый лет двадцати пяти-тридцати, коренастый мужчина, больше походивший на цыгана, пристально посмотрел на обладателя приятного баритона. Лицо чекиста ему тоже показалось знакомым. Он явно когда-то его видел. И встречались они не здесь на острове, а раньше. Чернявый сморщился, пытаясь что-то вспомнить, но стоявший перед ним мужчина в кожаной куртке снова заговорил, не дав ему сосредоточиться.

— Слушайте внимательно, — негромко произнес тот все тем же приятным голосом, дождавшись, когда они остались втроем. — Справа по борту шлюпка. Видели?

— Ну, — кивнул тот, что помоложе с необычным шрамом над правым глазом, успев про себя окрестить говорившего «латышом».

— Я сейчас отойду к капитану. С того места, где он стоит, лодку не видно. Когда сниму фуражку, спокойно идите к ней и сразу залазьте под брезент. И сидите там тихо, пока пароход не отчалит. Я потом за вами приду, — добавил латыш, глядя, как отпущенный им грузчик, вместе с другими заключенными, сходит на берег. — Да, и вот еще. В шлюпке в сюртуке провиант на первое время и конверт с письмом от нашей общей знакомой.

Напарник чернявого, высоченный мужик, хотел было спросить о том, когда отходит корабль и долго ли им тут сидеть, но передумал. Он глубоко вздохнул, посмотрел на свою широкие мозолистые руки и, будто не зная, куда их деть, взлохматил седые давно не мытые волосы.

Чекист, какое-то время постоял, словно пытаясь понять, дошло ли до заключенных сказанное, затем отступил в сторону и, скользя ладонью по отполированному сотнями рук поручню ограждения, направился в сторону капитана.

— Митрич, — обратился он, подходя к рыжебородому. — Вроде к концу идет, — чекист кивнул в сторону спускавшихся по трапу заключенных.

— Да, немного осталось, — согласился тот с обладателем черной кожаной тужурки. — И кому нужен весь этот церковный хлам? Зарыли бы тут и дело с концом.

Он хотел еще что-то добавить, но вовремя сообразил, что не стоит говорить подобное в присутствии людей из органов и громко закашлялся.

— Никакого порядка тут у них, — произнес чекист, не обращая внимания на ворчанье капитана. — Заключенные сами по себе. Каких их тут охраняют? Разбрелись по берегу, словно в своем огороде.

— А у них тут и так, как в огороде. Только вместо забора море кругом. Чего их тут пасти…

— А сбежит кто? — перебил его брюнет. — Думаете, море когда-то служило надежной оградой?

— Матросики мои получше здешней охраны. Судно осмотрят перед отходом — мышь не спрячется, — самодовольно произнес капитан. — А с острова куда убежишь. Побегаешь-побегаешь, а жрать захочется, так в лагерь и прибежишь.

— Трудно не согласиться, но такое разгильдяйство недопустимо. Их же по штату тут столько набрано, — проговорил чекист и, сняв фуражку, почесал пятерней коротко стриженую голову.

Они постояли еще какое-то время, глядя на бредущих и скрывающихся за монастырскими воротами заключенных.

— ТЫ чего тут спать собрался? — крикнул капитан оставшемуся в одиночестве на причале охраннику.

Молодой, еще почти мальчишка, нехотя встал, для чего-то поплевал на окурок и щелчком пальца выбросил его в море.

— Так, кабыть, не все еще сошли, — громко отозвался тот. — Кабыть, еще остались на пароходе. Я бдительность проявляю согласно распорядку.

— Экой ты громогласный. Тебе бы вместо горла луженого глаза зоркие! Все уж за воротами скрылись, — загоготал капитан. — Вам не лагерников охранять, а коров пасти. Хотя от таких пастухов и коровы разбредутся, — не унимался он.

— А энти? Ну, которые ящык последний несли…, — глаза белобрысого забегали по палубе.

— Ты с какой деревни будешь, энти? — передразнил тот охранника. — Лагерные ваши уж, поди, все в столовке. А ящык, как ты говоришь, вон, — и, повернувшись, махнул рукой в сторону кормы.

Охранник посмотрел в сторону лагеря, затем быстрым шагом прошелся вдоль корабля, внимательно всматриваясь в опустевшую палубу.

— А ты чего по берегу-то бегаешь? На пароход зайди. Вместе с моей командой все и досмотрите.

Парнишка шагнул было в сторону трапа, но в нерешительности остановился.

— Не. Один не могу. Не положено. Без старшого и комиссии нельзя, — и повернулся в сторону лагеря. — А вон они и идут. Сейчас с ними досмотрим, — обрадовано заключил охранник, увидев вдалеке знакомые силуэты.

Капитан тоже бросил взгляд на приближающуюся процессию и покрутил головой, словно пытаясь кого-то отыскать среди находившихся на палубе моряков. Заметив выходящего из рубки заметно преобразившегося помощника, улыбнулся, обнажив удивительно ровные и белые зубы.

— Боцман, двоих в досмотровую комиссию, остальным готовиться к отходу, — крикнул он приближающемуся помощнику и, слегка понизив голос, спросил у стоявшего рядом чекиста:

— Как насчет соточки под хороший борщец? Через два часа отчаливаем.

— Не окажусь.

И заметив оживление в его глазах, заметил:

— Только, когда комиссия закончит работу.