История русского народа

Николай Полевой, 1833

Даже знатоки русской истории и историков прежде всего помнят и ценят многотомные труды Н. М. Карамзина и С. М. Соловьева. Незаслуженно забыто имя Николая Алексеевича Полевого (1796–1846) – выдающегося историка, писателя и драматурга. А между тем его главный научный труд, «История русского народа», – это ярчайшее явление отечественной культуры. Как было принято тогда в русской историографии, Н. А. Полевой выстраивает книгу по конкретным княжениям и царствованиям, неспешно и задушевно повествуя о великих и скорбных событиях в жизни Отечества.

I. От древнейших времен до разделения России на уделы (до 1055 года)

Глава 1. Скандинавы. Начало русских государств

Скандинавский полуостров был известен древним по слухам недостаточным и неверным. Составляя собою далекую, северную оконечность европейского материка, заслоненный дикой Германией и отделенный морями, он не испытывал власти римлян и, по естественному состоянию своему и положению, не мог обольстить и привлечь варваров, в первые века христианства ринувшихся в Европу из степей Азии, устремившихся на обольстительный Юг, смешавшихся с обитателями Европы и разбивших исполинское создание Древнего мира, Римскую империю. Но в то время, когда из сего разрушенного колосса начали образовываться в Европе новые народы и государства, обитатели Скандинавии явились на свет Европейской Истории. Их появление было ознаменовано важными последствиями, имевшими влияние на всю политическую систему новой Европы; их история соединяется с историей всех новых государств европейских; ими начинается История русского народа.

Скандинавия, простираясь от Полярного северного круга до 56° с. ш., из всей северной, низкой части Европы являет собой отдельную систему гор, простирающихся по обширному пространству полуострова, который примыкает к материку Европы широким перешейком от Северного океана до Ботнического залива. Сие протяжение земли омывается с одной стороны Балтийским морем, с другой Северным, или Немецким, морем и океаном и испещрено озерами и реками. Длинные, излучистые заливы тянутся внутрь земли от морских берегов, утесистых, обложенных песчаными отмелями. Мрачные леса берез и сосен растут вокруг озер и рек. Суровый климат тяготеет над всем Скандинавским полуостровом; природа угрюма и неприветлива. Глубокие снега покрывают там леса и долины зимою; лето бывает короткое. Чем далее к северу, тем более исчезает жизнь природы; люди слабеют умственными и телесными способностями, и там, где льды и снега греют землю большую часть года, живет человек с умом притуплённым, малорослый и бесчувственный. Но в южной и средней части полуострова жители мощны, крепки, суровы, как природа их окружающая; дики, как леса ими обитаемые; неукротимы в страстях своих, как снежные потоки, наводняющие весною их озера и реки, как жаркое, кратковременное лето Скандинавии, в течение которого солнце почти не сходит с небосклона.

Жители Скандинавского полуострова были одного рода с обитателями противолежащих берегов Германии. Вероятно, война и междоусобие загнали толпы их на север, через Ютландский (Датский) полуостров, и заставили отделиться от своих родичей во времена, неведомые истории. В лесах скандинавских расселились потомки германских пришельцев, обрабатывали неблагодарную почву, били зверей на одежды, ловили рыбу для пропитания и гордились волею необузданною. Личная свобода человека там была чувствуема еще сильнее, нежели в Германии. Каждое семейство почитало себя независимым от другого. Храбрейший звероловец принимал начальство, когда одна толпа собиралась на другую: мстить кровью за пролитую кровь, разбоем за отнятие добычи и личное оскорбление. Обида требовала неизменного мщения, кровь крови, по мнению скандинавов. Сечи их были смертельны; с окончанием битвы прекращалась подчиненность: все садились за один стол с вождем; рог, наполненный пивом или медом, переходил из рук в руки; слезы и клики радости смешивались с нестройным песнопением скальда, воспевавшего победу, воспламенявшего на новую битву. Дикая поэзия согревала душу скандинава. Он пел, идя в битву, пел, торжествуя победу, пел, умирая на поле битвы, и поэтическая, облеченная восточными символами и северными тучами религия усиливала врожденную склонность его к независимости и презрению смерти, яркими чертами рисуя для скандинавов будущую жизнь, где павшему в битве обещаны были в награду вечное наслаждение пивом и медом, непрерывные битвы, вечная охота за бессмертными зверями.

Таков был народ, заселявший в древние века Скандинавский полуостров. Окруженный морями, он не мог не знать и, узнав, не полюбить мореплавания. Рыбная ловля должна была издревле приучать скандинавов к морским волнам; недостаток в продовольствии принуждал к набегам на иноплеменников; легкость добычи побуждала к хищничеству. На морях скандинавских так же легко было сделаться морским разбойником, как в степях Аравии бедуином, и в горах Греции клефтом.

Вскоре образовались морские разбои скандинавов. Еще Тацит описывал свионов как народ, столь же страшный своим оружием, сколько и флотом. В легких лодках переплывая через Зундский пролив и Балтийское море, нападали они на иноплеменников, в свою очередь приплывавших с оружием в руках на скандинавский берег: добыча, жены, оружие были наградой победителей.

Дерзость и отвага скандинавов более и более возрастали по мере недостатков в жизни от умножавшегося народонаселения и по мере укоренявшихся обычаев. Независимость личная всегда оставалась первым благом скандинавов; но умножение народа постепенно произвело у них гражданские, политические общества. Они составили множество небольших королевств, делившихся на области. Не признавая власти королей в гражданском быте своем, скандинав шел на звук рога их для защиты и набега. Между тем каждый семьянин был независимым властелином своего добра и своей семьи. Братьям нечего было делить в бедных своих наследиях, и старший брат, оставаясь владетелем отцовского дома, отдавал другому брату только меч и топор. Толпы сих бездомных изгнанников, лишенных всего, собирались вместе, избирали вождя и пускались в набеги. Ничто не останавливало их: буря и крушение лодок не печалили спасшихся от гибели, и по дороге лебедей прилетев в чуждую землю, с бешенством кидались они в битву. «Один на один должно нападать; против двух надобно защищаться; трем не уступать; только от четырех можно бежать». Таков был закон скандинавский. С добычей и богатствами являлись изгнанники домой, возбуждали новые набеги и тяжкие междоусобия; меч был судьбою скандинава: им доставал он все, им и терял.

Все соседи скандинавов с ужасом чувствовали гибельную, свирепую храбрость их. Финны, жители правого берега Ботнического залива, славяне, саксоны и фризы, жители южных берегов Балтийского и Немецкого морей, беспрерывно подвергались их нападениям. Но когда, в течение нескольких веков, морское хищничество и набеги обратились у скандинавов в природу и закон; когда скандинавские короли начали делить землю, как свое наследие, и море, как поле добычи; когда, вместо челноков, явились у скандинавов большие лодки, начальники морских разбоев получили название королей моря, и человек, не отличившийся в морском набеге, считался слабым, а рука красавицы была наградой только куче золота и гибели иноплеменных и соперников, отвага скандинавов перешла все пределы. В начале VI века они явились у берегов Галлии; в 787 году напали на английские берега; в IX веке ужас имени их заставлял трепетать в Англии, Ирландии, Шотландии, Италии, Испании. В церквах французских молились о спасении от набегов скандинавских, как от напрасной смерти. Не дивимся этому, читая описание гибели, протекавшей по следам их всюду: смерть и опустошение предшествовали им и сопровождали их в бедной и в богатой стране. Многие из скандинавских королей беспрерывно были в набегах, жили убийством: битва приводила скандинавов в безумную ярость; они бросались в огонь и в воду, грызли свое оружие и горящие уголья, дрались мечом, дубиной, молотом, поражали врагов и друзей, стены, камни, землю и гордились названием берсеркера, какое давали одержимым таким бешенством храбрости.

События, совершившиеся в начале IX века в Северной Германии, подали новую причину к усилению воинского духа скандинавов. Северную Германию занимал тогда полудикий народ саксонов; он простирался на юг от Ютландии, к Немецкому морю, и еще с III века морем ходил на грабеж в Галлию. Юты и англы, обитатели Ютландского полуострова, ему сопутствовали. С падением Рима Галлия была открыта со всех сторон. Когда сильные германские народы, бургундцы (с 406–413 гг.), визиготфы (с 412–450 гг.) и франки (с 481–500 гг.) основались в Галлии, саксоны покорили себе Британию (в половине V века). Владычество франков в Галлии распространилось и укрепилось; другие народы-завоеватели уступили им. С половины VI века одни франки были обладателями Галлии, и власть их начала останавливать набеги саксонов на сию землю. Явился Карл Великий. Саксоны должны были пасть под силой его грозного оружия. С крестом и мечом Карл пришел в самую землю саксонов; началась кровавая тридцатидвухлетняя борьба, и восемнадцать походов совершено было Карлом. Скандинавы, всегдашние враги и всегдашние спутники саксов, подкрепляли их, принимали участие в их судьбе, и победы Карла, принужденное обращение побежденных в христианскую веру, переселение части их в Галлию, отдача их жилищ другим народам — все это возбудило непримиримую ненависть скандинавов против франков и против христианской веры. Карл при жизни видел начало бедствий, какими должно было обременить страну его оружие скандинавов. «Мы служим свою обедню копьями и начинаем ее до восхождения солнца», — говорили они, истребляя огнем и мечом города и села, сжигая поля, зарезывая священников, грабя имущество обитателей, увлекая в плен жен и девиц. Слабые наследники Карла откупались от скандинавов золотом или робко предавали города и земли свои гибели и опустошению. История Франции, Англии, Шотландии и Ирландии наполнена ужасами скандинавских набегов с IX по XIII век.

Под именем скандинавов мы разумеем здесь обитателей скандинавского полуострова, составляющого ныне Швецию и Норвегию. Но и жители Ютландского полуострова, или датчане, соединялись со скандинавами (так же, как сами скандинавы приставали к германцам и другим народам). Оттого скандинавы не имели одного названия и были означаемы в разных местах разными именами: их называли норманнами (северными людьми) во Франции, датчанами в Англии, аустменами (восточными людьми) в Ирландии, варягами в славянских землях. Наши предки в XII веке называли варяжскими народами всех обитателей Скандинавии, Датского полуострова и Британского острова, различая в них жителей Швеции, Норвегии, Дании и Англии особенными именами.

Взлелеянные на морских волнах, варяги (принимаем это имя для означения скандинавов или норманнов) бесстрашно пускались по льдистым хлябям Ледовитого океана, достигали Белого моря, известного в их описаниях под именем Гандвика; грабили и торговали в Биармии; за 500 лет до Колумба открыли Гренландию и приставали к Северной Америке. Нельзя после сего не предполагать, что гораздо прежде середины IX века по Р. Х. они узнали юго-восточные берега Балтийского моря.

Но в наших летописях находим известие, что в 859 году явились варяги в первый раз на берегах Финского залива и Ладожского озера, обложили данью тамошних обитателей и притеснили их; что через два года были они изгнаны туземцами, и в 862 году призваны ими снова, добровольно.

Известие явно невероятное, даже по излишней его хронологической точности. Предположим сначала общий вывод из истории варягов.

Обыкновенный образ варяжских походов был следующий. По призыву вождя, известного храбростью и опытностью, стекались варяги в назначенное место и определяли поход. Не слава вела их в битвы: варяги не знали ее; недостаток пищи, одежды, жадность добычи, желание иметь рабов, жен были причинами походов. Вождь назначал сторону отплытия: направо, налево, прямо, и варяжские ладьи стремились по указанию вождя. Первый берег, к которому они приставали, был целью, первое, что встречалось, предметом похода. Ограбив берега, варяги пускались по рекам внутрь земли, и грабили приречья, иногда рассыпаясь по сухому пути, но всегда недалеко, всегда сохраняя себе, в случае сопротивления, побег на лодки, оберегаемые частью дружины. Иногда варяги перетаскивали свои лодки по земле в другую реку и в таком случае уплывали обратно в море уже по этой реке.

Корабль викингов. Рисунок конца XIX в.

Побывав несколько раз в каком-нибудь месте и узнав протяжения рек, варяги замечали места, способные для защиты, и, начиная со впадения рек в море, рубили небольшие деревянные городки или крепости, в которых можно было им укрепляться для своего спасения. Сии укрепления распространялись потом внутрь земли, всегда по течению рек, и мало-помалу охватывали целые области, в коих городки делались притонами варягов. Впоследствии многие из них оставались в городках, начинали постоянно жить в сих притонах, покоряли туземцев и основывали небольшие государства. Такие государства становились сборными местами для новых пришельцев, иногда умножавших число старых поселенцев, иногда шедших вперед, и основывавших новые государства. Всякая страна могла казаться варягам лучше дикой, суровой их отчизны, где ожидали их недостаток, бездействие или вражда и междоусобие, когда покоренные в отдаленных землях области, кроме привольной жизни, подчиняли им покорных рабов, коих жизнь и добро зависели от меча и воли победителя. Можем убедиться в верности сего изображения варяжских походов и поселений, сравнив походы и поселения варягов во Франции и Англии: так везде поступали варяги.

Вероятно так поступили они и в земле обитателей юго-восточного берега Балтийского моря. Здесь Рижский и Финский заливы служили им первым пристанищем. По Двине могли варяги идти внутрь земли; по реке Нарове в озеро Чудское; по Неве в озеро Нево, или Ладожское, откуда по Свири выплывали в озеро Онежское, по Вытегре и Ковже в Белоозеро, по Шексне в Волгу. Другой путь варяжский из Ладожского озера описан в наших летописях: Волхов вел ладьи их в озеро Ильмень; отсюда река Ловать показывала путь далее на юг, до Днепра.

Утвердясь на сем вероятном предположении прихода варягов на юго-восточные берега Балтийского моря и узнав дух, характер, образ действий скандинавских пришельцев, мы должны обратиться к другому важному и любопытному предмету. Еще не соображая подробностей повествования наших летописей о появлении варягов, нам должно узнать новую страну, куда явились они.

На самих берегах Балтийского моря варяги нашли обитателей, издревле там поселившихся. Идя далее внутрь земли, они встречали повсюду туземцев. Мы должны узнать сих первобытных жителей нашей отчизны: они означены в наших летописях. Летописи наши передают вам известия о больших и малых народах, обитавших на пространстве от Балтийского до Черного морей, и от Волги до Карпатских гор, в половине IX века, когда варяги вступили в эти земли, предназначенные провидением составить через несколько веков сильное, могущественное государство. Пришельцы и первобытные туземцы были стихиями, из коих оно первоначально образовалось. История должна знать сии стихии так же, как и место действия их.

Место действия являлось обширное: вся восточная часть Европы, от Скандинавского полуострова и Ледовитого моря до Кавказа и Черного моря, ограничиваемая с востока хребтом Уральских гор и Каспийским морем, с запада морем Балтийским и хребтом гор Карпатских. Эти обширные страны известны ныне под именем Европейской России. Находясь под различными климатами: от самого холодного до самого благорастворенного, они представляют вообще несколько плоских возвышенностей и обширных долин: нет снеговых гор Южной Европы, ныне многочисленных озер Скандинавии; ничто не ознаменовано здесь разительными противоположностями природы, только все огромно: реки, горы, степи растянуты на тысячи верст, как будто для того, что сим странам предназначено было показать огромные явления, разительные противоположности мира нравственного, необыкновенное развитие человеческого общества.

Омываемое с севера, запада и юга водами четырех морей сие пространство земель разрезывается в разных направлениях несколькими огромными реками. С самой почти середины его плоская возвышенность земли (которую географы называют Алаунской) стремит к югу три большие собрания вод: реку Волгу, протекающую более 3000 верст и впадающую в Каспийское море; Дон (1000 верст) и Днепр (1500 верст), впадающие в моря Азовское и Черное. Множество рек с Северной покатости того же плоского возвышения течет в Балтийское море и Северный океан. Множество рек пересекает в разных направлениях все пространство к югу, вообще соединяясь или с Волгою, или с Доном, или с Днепром. Не обогащенное ни драгоценными металлами, ни гнездами драгоценных каменьев сие пространство земель, место соединения пределов Азии и Европы, одарено было другими богатствами. Дремучие леса покрывали его, и в них водилось бесчисленное множество зверей: драгоценные кожи их издревле составляли предмет торговли жителей. Реки и моря изобиловали рыбой, составлявшей пропитание народное в тех местах, где почва земли не могла вознаграждать трудов дикого земледельца. Рыба также была предметом торговли, а в недрах земли повсюду крылось железо на мечи и копья. На этом-то пространстве, в лесах, по берегам рек и озер, в IX веке обитало множество разноплеменных народов. Представляем исчисление оных, находящееся в наших летописях.

На берегах Балтийского моря, от Невы до Немана, говорят летописи, жили народы, именовавшиеся: чудь, нарова, корсь, летгола и зимгола. Далее, к югу от чуди, при озере Ильмене жили славяне; на верховьях Волги, Двины и Днепра — кривичи; на реке Полоше, впадающей в Двину, — полочане; между рекою Припятью и Двиною — дреговичи; вниз по Днепру от кривичей, на левой стороне и по реке Соже, — радимичи, по Десне — северяне; на правой стороне Днепра, южнее их — поляне; к западу от полян — древляне. Между древлянами, дреговичами, полочанами и жителями берегов Балтийского моря находились: литва, ятвяги, ливь, голяды; к юго-западу от полян, по реке Бугу, жили бужане. Далее, к югу от полян до Днестра, Дуная и Черного моря простирались степи. К востоку от радимичей, на Оке, жили вятичи. С ними граничила обширная земля хазаров, простиравшаяся от Днепра до Волги и от Оки до Черного моря, заключая в себе и Таврический полуостров, или нынешний Крым. На север от хазар жили опять маленькие народы мещера, мордва и черемисы по Волге; мурома по Оке и Клязьме; меря на озерах Клещине и Ростовском; весь на Белоозере. Земли за озерами Белым и Кубенским называли предки наши: Заозерье и Заволочье. Они знали, что там, далее к северу и востоку, жили народы и сохранили нам имена: заволочской чуди, югры, печоры и перми. Далее сих народов не простирались их сведения, и все смешивалось в баснословных рассказах. «За юграми, — говорят летописцы XII века, — живет народ самояд; за ним же находится путь, непроходимый пропастями, снегом и лесом, который ведет к горам Лукоморья, возвышающимся до небес: там в горах живут люди безвестные, слышен клик, говор; слышно, что жители прорубают гору, и уже прорубили они небольшое отверстие, откуда глядят и просят железа, ножа или секиры, и кто дает им требуемое, тому платят они мехами».

Зная из византийских летописей баснословное известие о делении мира между сынами Ноевыми, предки наши знали, по слуху имена отдаленных стран и народов в Средней и Южной Азии, Европе и Африке; но Восток был мало известен грекам, и предки наши почти не знали его. Вот что сохранилось нам от них из первобытной истории и географии Севера и Востока.

В числе 72 народов, разделившихся при столпотворении Вавилонском (говорят летописи), был народ, называемый славяне. Прошло много лет, и сей народ поселился по Дунаю; часть его расселилась от Дуная до Днестра под именем улучей и тиверцев, сии два народа назывались у греков Великая Скифия, имели города и были многочисленны; были и еще народы славянские: дулебы, жившие по Бугу. Тут напали на них народы, пришедшие из Скифии, то есть хазарии, называемые: булгары, волохи, угры белые и обры, телом великие и умом гордые. Обры начали мучить дулебов, насиловали их жен, впрягали мужей в свои телеги. За гордость истребил Бог обров, и погибель их осталась пословицею народа: погибли, как обры. Но волохи, угры и булгары стеснили, согнали славянские племена с их жилищ при Дунае, и все славянские народы стали переселяться. Одни основались на реке Морав и назвались моравами; другие поселились в другом месте и назвались чехами; третьи — в третьем месте и назвались белые хорваты, сербы, хорутане; славяне, пришедшие на Вислу, назвались ляхи, разделясь на разные роды: полян, лутичей, мазовшан и поморян. Наконец, еще славяне пришли на Днепр и назвались поляне; другие, по лесистой области, древляне; третьи, седшие между Припятью и Двиною, дреговичи; четвертые, по реке Полот, полочане; пятые, около озера Ильменя, назвались своим именем: славяне; поселившиеся по Десне, Семи и Суле приняли название северян; поселившиеся по Бугу назвались бужане, а впоследствии именовались волыняне. Потом было еще позднейшее переселение от ляхов за Днепр: пришли братья Радим и Вятко и поселились: первый на Соже, второй на Оке; потомки первого назвались радимичи, потомки второго — вятичи.

Между тем первобытная славянская земля на Дунае занята была волохами и уграми белыми. У переселившихся с Дуная славян были города, у полян: Киев, построенный князем Кием, у славян ильмерских — Новгород.

«Вот народы славянского происхождения, — прибавляет летописец: — поляне, древляне, новгородцы, полочане, дреговичи, северяне, бужаны. Вот другие, не славянские, народы, хотя они так же, как славяне, происходят от афета: чудь, меря, весь, мурома, черемисы, мордва, пермь, печора, ямь, литва, зимгола, корсь, нарова, ливь».

Удовольствуемся сими недостаточными известиями и не будем требовать от летописцев наших ничего более. Если, замечая недостаток их известий, мы будем разыскивать, откуда же явились волохи, угры белые, болгары, обры? Что значит: от скифов, то есть от хазар? Летописец предложит нам смешанные известия; ограничится иногда библейским повествованием, превратно истолкованным, иногда исторической басней, или просто скажет: пришли от Востока; пришли от стран неведомых. «Были, — повествуют летописцы, — в пустыне Эвритийской, между Востоком и Севером, двенадцать народов от рода Измаила, сына Агари. Сами себя называли они сарины, или сарацины, утверждая, что происходят от Сарры: сие несправедливо, ибо они Агарины потомки. Кроме сих Измаиловых сынов были еще два народа от дочерей Лотовых; сии народы суть хвалисы и булгары; последние жили по реке Волге до моря, хвалисы и ныне (в XII веке) там живут; по их имени и море называется Хвалынское; часть булгаров также ныне живет на Волге, и сею рекою можно плыть к волжским булгарам и хвалисам. Двенадцать племен Измаиловых были разбиты Гедеоном и бежали в пустыню, находящуюся за Волгою к востоку. Там восемь колен встретил Александр Македонский и, видя их, нечистых и поганых, загнал в горы Полунощного Лукоморья, задвинул горами, и только не сдвинулись горы на двенадцать локтей. Тут устроены медные врата и запаяны сунклитом, коего ни железо, ни огонь не берут. В горах живут они, прорубают горы и выйдут при конце мира. Остальные четыре народа племени Измаилова остались, и они-то суть народы, именуемые торкменами, печенегами, торками и половцами. Что касается до угров белых, сей народ начал быть при Ираклии царе, который воевал с Хозроем царем Персидским. Тогда были и обры, ходили войной на царя Ираклия и едва его не полонили».

Скиф из Приднепровья. Антропологическая реконструкция М. М. Герасимова

Вот вполне все исторические и этнографические известия летописей наших о древних событиях и народах тех земель, часть которых, со времени прибытия варягов, получила название Русской земли. Это название распространилось потом, в течение нескольких веков, на обширное, вышеозначенное нами пространство, перешло за пределы его, переменилось в имя России и означает ныне наше отечество, Российское государство.

Известия наших летописцев не удовлетворяют нас, не дают нам ясных понятий. Дополним известия сии систематически расположенным историческим обозрением.

Все повествуемые летописцами дела и события суть темные предания о древних веках; все исчисляемые ими, пришедшие во времени и остававшиеся еще в XII веке народы были — или обломки многочисленных народов, двигавшихся из Азии в Европу и из одной европейской страны в другую, или остатки первобытных племен, увлеченных другими, появлявшимися после них, или новые народы, явившиеся от смешения различных племен и поколений.

Пространство земель, которое мы назвали местом действия скандинавских пришельцев IX века, то, что ныне разумеем мы под названием Европейской России, на западе примыкает к Европе; Скандинавия, Германия, Греция, три великие части Европы, из коих развивался мир Европейских обществ Древнего и Среднего времени, суть страны, примыкающие к нему Европу. С востока прилегает Азия, страна народов древнейшего образования, рассадник, из коего рука провидения пересаждала их в Европу, где суждено было им созревать и давать плод. Черное море находится на самом юге сего пространства: оно как будто разделяет два пути с юга на север: один из Европы, с Эллинского полуострова, между Средиземным и Черным морем, через Дунай; другой из Азии, через Кавказский перешеек, между Каспийским и Черным морем, через Дон. С востока Азия сближается здесь Зауральской и Заволжской равнинами: кроме пути через Кавказский перешеек, сухопутное сообщение Средней Азии с Европой здесь, через твердыни Урала и Волгу.

Юго-Западную Азию составляют Индия, Аравия, Персия и Малая Азия. В этих странах началось образование человека, его понятия гражданские, первоначальные образы гражданского общества: демократический и патриархальный, первые познания религиозные, коими падшее человечество хотело приблизиться к утраченной им истинной вере. В мифических преданиях Востока сохранилась нам память о войнах, борьбе, переворотах народов этих стран. Следствием оных были переселения в Восточную Азию и в Европу. От сего в Азии, из тунгузов и юго-западных народов азийских, образовались монгольские народы; за ними последовало образование турецких племен, занявших остальное пространство, от монголов к Каспийскому морю и к Индийским странам.

В Европу двинулись племена азийские через Кавказкий перешеек и эллинский полуостров. Сии народы известны нам под различными именованиями, как-то: под именем германцев, явно доказывающих, что они суть небольшие части племен, или каст, воинственных, убегавших из Азии. Оттого их разделения на малые общества, их народная вражда между собой, взаимное истребление, чувство личной независимости каждого человека отдельно. Более стройной толпой перешла в Европу другая азийская каста: венеды, со своим религиозным, патриархальным правлением; таково же было переселение пеласгов.

Все эти племена встречали в Европе финских аборигенов, гнали их, или соединяли с собой, и представили наконец следующее расселение в Европе: пеласги заняли эллинский, Италийский, Иберийский полуострова и Галлию. В полукруге, какой составляют сии прибрежные земли, поселились германские племена; они заняли кроме того Ютландский и Скандинавский полуострова. Восточнее германцев, в середине Европы, от Балтийского до Черного морей, расселились племена венедов. Далее к востоку от них раздвинулись племена готские, сродные германским и отделенные от родичей венедами. Финские племена повсюду были смешаны, истреблены или оттеснены на север.

Тогда же двигались народы в Средней Азии, среди жестоких и сильных переворотов. Главные племена их удерживались и доныне сохранились на своих местах, но от столкновений их отражались части народов в север Азии, и сии обломки более всего были от племени саков, или турков, как народов новейших менее оседлых. Так за тунгузскими племенами, далее к северо-востоку, мы встречаем ныне племя саков; другие саки зашли в самый север; третьи устремились в Европу из-за Волги и Урала, и, под именем скифов, расселились по Волге, Дону, Днепру и до самых венедских и готских племен.

Между тем, в течение нескольких веков, племя пеласгов под небом эллады составило народ греческий и расселилось на север Черного моря. Здесь узнало оно о существовании тамошних финских аборигенов, под именем киммериан, и ознакомилось с заменившими сии народы саками, под именем скифов. В Италии, из смешания пеласгов с аборигенами и германцами, образовался народ римский. Греция, Галлия, Британия, Иберия, Малая Азия подверглись его владычеству. Огромное расширение и последовавшее затем внутреннее разделение римлян были причиной новых движений в Европе и Азии. Германцы в Европе и племена турок в Азии первыми напали на Римские области, вдвинулись в оные, и открыли место для действий других народов Средней и Северной Европы и Средней Азии. Один за другим новые народы стали втесняться в Малую Азию, откуда через Кавказ и с Востока Азии через Урал шли в Европу. Тогда наступила эпоха, известная в летописях европейских под именем великого переселения народов, эпоха важная, конец мира древнего, начало средних времен, переход к новому миру гражданских обществ.

Славянин. Антропологическая реконструкция М. М. Герасимова

Видим, что земли от Урала до Кавказа и от Дуная до Балтийского моря были всегда местом перехода народов и смешения племен, одно за другим следовавших.

Так, скифы были покорены, смешаны, истреблены народом, двинувшимся от Урала и известным под несправедливым названием савроматов, или сарматов. Потом готы от берегов Балтийского моря явились на берегах Черного моря, уничтожили сарматов, вступили в Грецию и другие страны Европы, основали царства и преклонились пред ордами гуннов. Отделясь в Средней Азии от монгольского племени, разбитого китайцами, гунны явились в Европу и исчезли в ней под мечами германцев, остальных готов и других народов. Тогда явились народы турецкого племени, ушедшие некогда на север Азии: угры и булгары. Часть их остановилась на Волге; другая пошла на Дунай и там поселилась. В Средней Азии совершался между тем новый переворот. Племена турок усилились, стеснили соседей, и орды народов, побежденных, изгнанных ими, под именем аваров, или обров, устремились в Европу: им покорились дунайские булгары, и другие предшествовавшие народы. Но мощь аваров вскоре разрушилась. С востока напали на них хазары, пришедшие из-за Волги и завоевавшие все земли до Днепра; с другой стороны — булгары дунайские, свергнув иго аваров, распространили свои завоевания, и хотя впоследствии уступили хазарам, но задунайское оседлое поселение их укрепилось и сделалось страшно для Греции.

В немногих словах мы вместили события тысячелетий, дела, бывшие задолго до Р. X., и дела, совершившиеся в течение восьми столетий после Р. X. Мы означили только главнейшие черты великой картины древнего бытия народов. В историческом отношении теперь пояснились для нас предания наших летописцев. Объясним несколько подробностей.

Мы видим, что надобно различать две эпохи переселения народов из Азии в Европу: одну древнейшую, когда из Азии перешли германцы, венеды, пеласги, готы, оттеснили финнов к северу и поселились в Европе. Тогда перенесены были мифы Востока, одинаково видимые в греческой мифологии, германской, скандинавской и славянской. Другая эпоха, великое переселение народов, настала, когда эллинские и италийские племена пеласгов развили первый период полной жизни общественной и привели в движение Европу и часть Азии. Сии перевороты Европы сдвинулись с переворотами, совершавшимися в Средней Азии, где сражались между собой племена монголов и турков. Там сперва одержали верх монголы и рассеяли народы турецкие; потом победили турки и рассеяли монгольские народы. От того и другого оборота дел шли в Европу толпы под предводительством Аттил и Банов.

Эта вторая эпоха переселений отличалась тем, что она не была спокойным, стройным движением народов к отдельной самобытности, но казалась беспокойным движением духа, искавшего только разрушений и гибели старого порядка дел. Гунны и авары шли, завоевывали, побеждали и исчезали в поколениях старобытных.

Кроме сих главных переворотов были перевороты частные. Так, германцы долго сражались с римлянами, овладели Галлией, Италией и основали там царства; так, древле они переселились в Скандинавию и оттуда начали двигаться снова на материк Европы. Так, племена турецкие, зашедшие на север Азии, двинулись в Европу. Так, готы от берегов Балтийского моря шли к Черному морю, рассеялись в Греции, Италии, Германии, Галлии, Испании и основали царства. Обратимся к истории венедских племен: она важна для нас.

Венеды, выйдя из Азии, расселились около берегов Балтийского моря, от эльбы до Немана. Сии народы отличались от германцев своим патриархальным образом правления и особенно своим религиозным образованием и теократической конституцией. Издревле видим у них следы индийского таинственного богослужения, святые места и острова. Они никогда не были народом воинственным, завоевателями других народов. Их увлекало только стремление соседей. Принужденные сопутствовать другим, венеды сражались в рядах своих повелителей, иногда сражались, отделяясь от них, но всегда старались удаляться от места битв и кровопролитий. Их покоряли и водили с собою готы, гунны, авары, греки. Издревле находим разделение венедских племен на венедов собственно, антов и славян. Под сими различными именами венеды встречаются в истории Европы с VI века. Наконец племена сии расторглись: часть сделалась обитателями при Дунае; другая жила на прежних местах, у Балтийского моря; третья перешла далее к востоку, на Двину и Днепр.

Это древнее переселение летописи наши означают поселением славян под именами дулебов, улучей и тиверцев на Днестре и Буге. Имея общий обзор европейской и азиатской истории, может быть, мы лучше наших летописцев определим это переселение, сказав, что к нему должно относиться образование народов литовских или латышских, которые были не что иное, как переселившиеся венеды. Авары истребили днестровских и бужских славян. С падением аваров, когда дунайские булгары сделались независимы, славяне, удаленные от Дуная, являются оседлыми народами в разных местах. С того времени образовались государства славянские под именем: Сербии, Богемии, Моравии, Польши, и снова явились славяне на Днепре и Ильмене.

Здесь делаются ясны неверные и сбивчивые история и этнография наших летописей. Этнографическое обозрение, находящееся в летописях наших, является в стройном порядке.

Мы видели выше исчисление народов по нашим летописям; обозрим его правильно. Все эти народы делятся на четыре части: племена аборигенов, финские; племена пришельцев с запада, венедские; племена пришельцев с севера Азии, которые вообще назовем югорскими; племена пришельцев с востока, турецкие.

Надобно вспомнить, что означая народы полудикие, необразованные, нельзя говорить определительно о местах пребывания их, ибо никакого неприменяемого постоянства не было в их быте. Междоусобие, война, набеги, удобство для жизни, просто прихоть беспрерывно изменяли места пребывания народов. Объясним еще понятие о городах. Древняя образованность греков и римлян представляет нам систему городов. Тогда, собственно, не было деревень: жители, составляя муниципы, только обрабатывали земли между городами и селили на них людей, не имевших права граждан; но гражданин долженствовал жить в городе, окруженном стенами и укрепленном, где обитатели делились на стройные звания и классы. Противную систему рассеянного житья по мелким селениям представляли народы финские, германские, венедские и скандинавские в Средние времена. Их жилища были все разделены, рассеяны; каждое семейство почитало себя свободным тогда только, когда могло окружить жилище свое полем и лесом. Большая образованность и нужда сближали их жилища в безобразные кучи хижин и землянок, и эти-то сближенные кучи жилищ назывались городами, но никакого муниципа, никакого гражданства здесь не было. Каждый жил сам по себе, и только общий храм, общий холм молитвы соединял жителей.

Финские племена составляли народы, называемые летописцами: чудь, нарова, весь, мурома, меря, черемисы, мордва. Они обитали на берегах Балтийского моря, от Немана до Невы, на Белоозере, на озере Клещине или Переяславском, на Волге, и несколько далее к юго-востоку. Доныне племена их живут на сих местах, под именем чухны, черемисов, чуваш, мордвы. Другие названия исчезли; осталась память в живых урочищах: Чудском озере, реке Нарове, городе Весьегонске, городе Муроме. Обведем черту, образуемую народами финскими, и мы увидим в них как будто волну моря, отхлынувшую с юга и застывшую в течение веков. Севернее оной мы находим югорское смешение народов, известное некогда под именами ямь, сумь, лопь, пермь, печора, оставшееся в живых урочищах: области Пермской и реке Печоре, и в существующих народах, под именами пермяков, зырян, лопарей. Здесь, далее к северо-востоку, в народах от племен саков, менее смешанных с финнами и упоминаемых летописцами под именем югры и самояди, сохранившихся в нынешних остяках, вогуличах, самоядах, койбалах, моторах, камачах, известных скандинавам под именем биармийцев, существовали племена, от которых отделились и перешли на Волгу и Дунай булгары и угры. Следуя по течению Волги, мы находим недалеко от нынешней Казани остатки города булгарского. Там обитал в IX веке волжский остаток булгарского народа.

Обращаясь снова к Балтийскому морю, подле финнов, летописец показывает нам народы: литва, зимегола, летгола, ливь, корсь, ятвяги, голяды, впоследствии образовавшие народ литовский. К ним, по мнению нашему, должно присовокупить еще следующие народы: кривичи, дреговичи, полочане. Здесь следы первобытного переселения венедов. Обратим внимание на название Белой Руссии, в противоположность которому, юные племена, позднейшее переселение венедов, уже под именем славян, называлось Червонною, Красною Руссией, отличаясь изменением религии, составлявшей теократизм белой страны их соплеменников. Этимологический разбор именований заставляет нас причислить к древним венедским переселенцам радимичей и вятичей, отделившихся не от славян собственно, о чем говорят и летописцы.

Но к северу, при озере Ильмень, жили переселенцы позднейшие, собственно славяне, сим именем называвшиеся среди чуждых им древних родичей, венедов, и, вероятно, прошедшие к северу от своих собратий, которые под именами северян, полян, древлян, бужан или волынян остались на берегах Десны, Днепра, Семи, Сулы.

Восток и юго-восток от этих последних составляло Хазарское государство. Не знаем, должно ли причислить хазар к народам Северной Азии, подобно уграм и булгарам, или считать их выходцами из Средней Азии, подобно гуннам и аварам? Доказательства в пользу того и другого мнения равносильны; по крайней мере, хазары делаются нам известны с VI века, как данники гуннов, близ Каспийского моря, откуда нападали они на Персию. В VII веке, с разрушением могущества аваров, восстали дунайские булгары, и тогда хазары составили сильный народ, овладели Тавридой, распространились до Днепра, Оки и Каспийского моря, основали на Волге столицу свою, в Ателе или Балангиаре, роднились с византийскими императорами и были им грозны своим могуществом. В XI веке оставалась только тень хазарского владычества. В обширные приволжские и придонские области их вступали из-за Волги родичи угров; черные угры или магьяры. С юго-востока Средней Азии вдвигались одна за другою орды печенегов, или кангаров, и орды половцев, или команов. Эти народы кочевые ходили тогда по степям нынешней Малой России со своими кибитками и стадами; от них беспрестанно отрывались малые толпы. Мы увидим впоследствии торков (может быть, названных так по реке Торцу, при которой жили они несколько времени), берендеев, каракалпаков или черных клобуков, бродников, и другие полудикие, кочующие племена. Они являлись всюду по берегам святого Танаиса или Дона, Днепра, некогда названного Борисфеном, и вообще по степям до Тавриды и Дуная, где на берегах Черного моря в прахе лежали развалины древних греческих городов, уцелевших только в одной Тавриде; там греки, вместе с хазарами и готфами, жили на остатках царства Митридата.

Этим ограничиваем наше вводное повествование в Историю русского народа. Принимая его руководством прошедшего для будущих событий, мы знаем теперь, с кем встретились и встретятся скандинавские пришельцы, идя от Балтийского к Черному морю. Последуем за ними. Но прежде посмотрим западную границу селений литовских и славянских народов и подымем часть таинственной завесы будущего, опустившуюся над Средней Азией.

Мы видели образование Булгарского царства на Дунае. Далее к западу находилось славянское государство Сербия. К северу от нее была полудикая страна, где впоследствии образовалось государство Черных Угров или Магьяров (Венгерское). К северо-западу находились славянские государства: Моравское и Богемское. На севере от них, составляя вместе с будущим государством венгерскую границу областей Днепровских и Бужских, образовалось государство славян, именовавшееся Польским.

До начала XIII века Восток останется для нас сокрытым, как будто бы бездна разделила страны Средней и Северо-Восточной Азии от тех стран, куда Азия столько веков извергала народы, подобно горящей лаве, протекавшей от Волги до Рейна. До XIII века повествование наше будет занимать дряхлеющая империя греческая; государство Дунайских булгаров, западные славяне, соседи днепровских славян; народы, жившие оседло и кочевавшие от Днепра до Волги: хазары, ургы, печенеги, половцы, торки и другие мелкие племена. В XIII веке снова — и надолго — новые выходцы из Средней Азии, последнее извержение страшного вулкана монгольских степей и Тибетских гор, займут наше внимание. Но не будем предупреждать событий. Пусть там, в отдалении, три следующих века зреют причины великих событий и остаются неизвестными нам, как неизвестны были они предкам нашим. Предложив известия наших летописей о прибытии варягов на юго-восточные берега Балтийского моря и показав недостоверность этих известий, предложим теперь полные слова летописей об обосновании варягов на этих берегах и начале русского народа, русских княжеств.

«В лето 6360 начал в Греции царствовать царь Михаил, и началось имя земли Русской». Мы знаем, что при этом царе «приходила Русь на Царьград», — как пишется в греческой летописи; этим начинаем и продолжаем летосчисление.

«С лета 6367 варяги начали приходить из-за моря и брать дань с чуди, славян, мери и кривичей. В лето 6369, эти народы не стали давать им дань, изгнали варягов и начали владеть сами собою; но между ними не было правды, началось междоусобие, и восстал род на род. Тогда сказали они сами себе: поищем князя, который владел бы нами и судил по правилам; пошли за море к Варягам — руси, сказали им: «Земля наша велика и обильна, а наряда в ней нет: идите княжить у нас и владеть нами». По этому зову избрались три брата, Рюрик, Синеус и Трувор, взяли с собою всю русь и пришли к славянам, мери и кривичам. Рюрик срубил город Ладогу и стал в ней княжить; Синеус сел княжить на Белоозеро, а Трувор в Изборске. От этих варягов-руссов земля начала называться Русскою. Через два года скончались Синеус и Трувор; всю власть принял один Рюрик, пришел к озеру Ильмерю и срубил город, назвав его Новый город. Тут сел он княжить, раздавая мужам своим волости и города, и велел им рубить города: одному Полоцк, другому Ростов, третьему Белоозерск; в этих городах пришельцы были варяги, а первые поселенцы в Новгороде славяне, в Полоцке кривичи, в Ростове меря, в Белоозере весь, в Муроме Мурома; всеми ими владел Рюрик».

Восточная Европа в VIII–X вв.

Мы сообщили уже сведения наши вообще о походах и завоеваниях варяжских. После этого в повествовании летописей наших об основании варягов истина событий раскрывается сама собою, при небольшом внимании.

Летописи наши положительно говорят, что пришельцы, покорившие своей власти обитателей берегов Финского залива и окололежащих рек и озер, под именем Русской земли, и впоследствии раздвинувшие пределы этой земли до Черного моря, были варяги, жители Скандинавии. Мы видим известный нам образ действий и походов скандинавских в словах летописи, означающей приход их к ильмерянам, чуди, мери и кривичам; видим, что приход этих завоевателей и дань, ими наложенная, возмутили туземцев: они прекратили свои междоусобия и изгнали варягов. Но мог ли такой народ, каковы были варяги, уступить сопротивлению слабых, несогласованных между собой народов финских и славянских? Не отвергаем существования Рюрика и двух братьев его, хотя оно весьма подозрительно; верим, что эти братья могли быть призваны, что они были князья варяжские и предводили новыми толпами варягов, не теми, которые за два года были изгнаны. Места, где начали княжить эти предводители варягов, были именно такие, которые могли быть местами отправления в дальние походы: Изборск, куда Трувора привело водяное сообщение по Нарове и Чудскому озеру: чудь сделалась ему подвластной; Ладога, где сообщение по Волхову, Ильменю и Ловати делало Рюрика повелителем ильмерян и кривичей; Белоозеро, где Синеус, по Свири, Онежскому озеру, Шексне и Волге был обладателем веси, мери, муромы и других народов до самых хазар. Мы увидим впоследствии, как потянулись ладьи варяжские по Волге; как новые варяги пришли в Полоцк по Двине; как из притона варяжского на Ильмене выплыли челны варягов в Днепр и Черное море. Хронология летописца ничего не доказывает. Мы уже объясняли, каким образом была она составлена. Верным выводом всего будет следующее: гораздо прежде 859 года варяги являлись на берегах Финского залива, налагали дани, встречали сопротивление, были изгоняемы и около 862 года только решительно укрепились в землях чуди, мери, веси и ильмерян, срубив деревянные свои городки, или крепости, подле чудских и славянских селений, на озерах Чудском, Ладожском и Белом. Тогда кончилась независимость окрестных финских и славянских народов. Смерть братьев Рюрика передала в его волю Белоозерский и Чудской городки этих двух князей. Он отправил своих правителей в бывшие места пребывания братьев и сам перешел к Ильмерю, где Новый город, им срубленный, сделался главным местом его пребывания. Сбылось то, что делали варяги в других местах. Новые пришельцы с берегов скандинавских начали собираться в притоны варяжские. Одни селились в Рюриковых городках, другие шли далее. Рюрик стал богатым владельцем, укрепился дружиною, и — здесь положено было начало первого Русского княжества.

Рюрик, Синеус и Трувор принимают послов славянских, призывающих их на княжение

Большая ошибка будет, если мы вообразим себе начало этого нового государства началом гражданского порядка, стройного гражданского общества; если мы по нынешним понятиям нашим составим себе понятие о бытие предков наших за девять столетий. Обозревая Историю русского народа, мы увидим, каким путем вело провидение к величию и славе этот народ, избранный для великих дел и событий; но не будем дорожить тем, что ложно в основании. Дерево, возросшее веками и осенившее столь великую часть мира, будет ли унижено, если ничтожный плод, сгнивший в земле за 1000 лет, был началом его тенистых ветвей и зеленеющих листьев?

Важный вопрос останавливает нас, прежде нежели мы обозрим картину первобытного развития русского народа. Мы должны исследовать, отчего явилось имя Руси, которым названо было государство Рюрика, имя, изменившееся потом в название России.

До Рюрика не было одного имени, которым бы собирательно означаемы были народы, заселявшие полосу земель от Балтийского до Черного моря. Каждый народ, как мы видели, именовался отдельно, и славянские племена не имели общего им имени славян. Народ, от коего пришли Рюрик и его братья, были скандинавы; летописи придают им имя варягов, имя собирательное, каким означают они, как мы уже заметили, всех обитателей Скандинавии, отличая в числе других варяжских народов отдельный народ русь.

Бесполезно было бы опровергать здесь мнение тех, кто не хочет признать в варягах скандинавов. Полагаем этот вопрос решенным. Но и не сомневаясь о скандинавском происхождении пришельцев по Балтийскому морю, мы затрудняемся странным недоумением: ни имени варягов, ни имени руси не находилось в Скандинавии. Мы не знаем во всей Скандинавии страны, где была бы область Варяжская, или Русская.

Заметим прежде всего, что многие народы принимали те имена, которые даны им были другими, прежде их оседлыми или более просвещенными, и иногда собственное имя народа уступало этому, данному другими. Так, скандинавы назывались во Франции норманнами, именем, которым называли их туземцы. Что еще весьма часто производило имена, которыми называли себя дикие толпы народов? Какое-либо отличие, упражнение, занятие. Так начались имена германцев, франков, бургундцев, саксонов.

Спрашиваем, имя варягов было ли отличительным именем дружин Рюрика и его преемников? Нимало: так называли у нас вообще скандинавов. Летописи наши в половине XII века употребляли это имя, когда слово Русь было уже для них самобытным. Обращаемся к источнику наших летописей, Греции, и находим, что варягами называли в Греции всех скандинавов. Там началось имя варягов, которое никогда не принимали на себя наши предки, переняв его от греков только для обозначения северных скандинавских народов.

Каким же именем могли называть себя толпы скандинавских завоевателей, или, говоря точнее, морских разбойников, выступивших на финские берега? Никаким из имен земель или областей, на которые делилась тогда Скандинавия, ибо все эти толпы были смесью народа из разных областей. Они называли себя Русь, именем, не означавшим ни страны, ни народы.

При каждом сборе на войну в Скандинавии, когда набеги скандинавов были уже правильной системой тамошних князей и вождей, на живущих внутри земли налагалась обязанность поставлять пеших воинов, а на живущих по берегам моря гребцов и воинов в лодках: последние именовались руси и роси. Оттого весь Упландский берег, где было одно из главных морских становищ, получил название Рослагена (места сборища руссов). Везде, куда приходили и где селились скандинавы, доныне сохранились имена россов и руссов, то есть места, где существовали древние притоны морских ополчений скандинавов. Финны, на которых скандинавские руссы делали набеги, доныне называют шведов россами. Именем россов и руссов называли их и славянские поколения, как таким именем, которым сами себя называли пришельцы, которое ставили они себе за честь, как имя означавшее их звание: морские воины. Оно, казавшееся именем народа чужеземцу, было именем Рюриковых дружин и осталось именем всех потомков их. Повторяем, что Рюриковы дружины никаким другим именем не могли назвать себя. Так имя Казака сделалось именем народа.

Причиной всех других этимологических и часто затейливых догадок бывали ложные понятия о начале государств и народов. Прежде непременно историки хотели отыскать имя собственное, олицетворить его и от него выводить народ. Прежде думали, что греки должны были иметь прародителя Грека, славяне Славена, тевтоны Тевта, поляки Ляха и датчане Дана; что поколение такого первобытного человека должно было разрождаться, расселяться, строить города, основывать государства и сохранять в имени народном имя своего прародителя. Ныне мы знаем, что имена народов бывали всегда случайные, что маленькие племена разнородных людей, западавших при какой-нибудь речке, составляли первое зерно каждого народа и теряли потом память о своем происхождении. Движение других народов и первобытная каждого из них кочевая жизнь часто сбивали поколения с места, забрасывали их в стороны, заставляли соединяться с другими. Сильнейший организм одного народа поглощал вокруг себя других, как организм человека поглощает пищу, и что таким образом превосходящая сила одного племени сливала все окружавшее его в одно тело, раздвигавшее члены свои веками, и постепенно.

Узнав имена, историю и места народов, образовавших собою народ русский, мы не вполне еще знаем первобытные, основные стихии нашей Отчизны. Здесь мертвый рисунок должны оживить красками, изобразив быт коренных туземцев, и то общество, которое образовали они, соединяясь с пришедшими к ним варягами.

К сожалению, памятники наши недостаточны, и картина быта народов, покоренных варягами, через тысячу лет не может быть достаточно дополнена немногими общими сведениями. Мы должны, однако, довольствоваться тем, что находим в памятниках.

В наше обозрение не войдут финские племена. Отставая далеко от славянских племен телесным сложением, будучи диче, беднее, малочисленнее их, они вскоре были оставлены варягами без внимания. Прозябая неподвижно на местах, ими издревле занимаемых, даже и ныне финны могут ли быть считаться народом, входящим в состав гражданского нашего общества? Нимало: это волчцы и дикие травы, растущие по нивам, заселенным животворными, хлебными растениями. Но тем теснее слились скандинавские пришельцы с латышскими и славянскими племенами, долженствующими обратить на себя полное внимание наше.

Летописи наши кратно описывают права и быт славянских народов, после переселения их на Ильмень и Днепр. Они говорят нам, что из славянских поколений поляне были мирны, кротки, не терпели многоженства и были притесняемы от древлян, живших зверски в лесах, похищавших девиц полянских и евших падаль. Таковы же были, говорят летописцы, нравы радимичей, вятичей, северян и кривичей. Об ильмерянах сохранилось только одно известие, что они знали употребление бань и любили париться. Летописи прибавляют, что радимичи, вятичи и северяне собирались на игрища, где неистовое сладострастие заменяло им законные браки; что многоженство было у них позволено и что они сжигали мертвых на больших кострах, праздновали тризну, собирали кости в сосуды и выставляли их на столбах.

Этим ограничиваются все известия наших летописей. Весьма трудно дополнять эти известия сказками, какие находим в летописях, также позднейшими сведениями и оставшимися обычаями или известиями писателей европейских, знавших славян до переселения их с Дуная, и писателей восточных, описания которых чрезвычайно перепутаны. Извлекаем, однако ж, здесь все, что можно признать достовернейшим.

Тацит описывал венедов, как жителей Германии, народом кочующим, грабящим соседей, грубым, но не столь уже диким и невежественным, как финны, их восточные соседи, вытесненные из прежних жилищ своих венедами. В VI веке западные писатели описывали славян народом уже имевшим постоянные жилища, но живущим грубо, неопрятно, любящим личную независимость, словом, все еще как народ дикий, варварский, имеющий мало нужд и немного потребностей, даже в общественном устройстве и религии. Они поклонялись единому богу, творцу мира и обладателю молнии, но не знали будущей жизни; молились и творили обеты в часы опасности; тогда приносили и жертвы, забывая о Боге своем, когда ничто не угрожало им опасностью.

Славяне, говорят те же писатели, великорослы, сильны, загорелы от солнца, все русые и даже рыжие. Они добродушны и не хитры; гостеприимство почитают священною обязанностью, и сосед обязан мстить за оскорбление, причиненное соседями его пришельцу, просившему гостеприимства.

Скотоводство и земледелие были уже тогда упражнением славян; снятый, обмолоченный хлеб прятали они в ямы. Кончив труд свой, славянин праздно пролеживал остальное время или обделывал свои земледельческие и рыболовные снаряды, также свое оружие: меч, щит. Славяне сражались всегда пешие, худо защищались на открытом поле, выскакивали толпами из засад и всего лучше умели побеждать хитростью. Греки боялись их скрытных нападений, ибо славяне знали средства таиться даже в реках, дыша через длинные трубки и выжидая неприятеля. К числу их оружия принадлежал лук; стрелы намазывали они смертельным ядом. Славянки делили труды, занятия и сами походы со своими мужьями. Греки часто находили на поле битв славянок, убитых подле мужей, которых не хотели они переживать, ибо вдовство считалось у них бесчестием, и потому славянки сжигались на кострах со своими умершими мужьями.

Все сказанное здесь можем почитать сохранявшимся и между переселившимися на Ильмень и Днепр славянами. Арабы, знавшие славян уже под именем руссов в начале XI века, прибавляют нам немногое к этим сведениям. Они говорят о дикости руссов, их поклонении идолам, неопрятности, которая ужасала опрятных мусульман, и с удивлением описывают, каким образом сжигались жены руссов со своими умершими мужьями.

Несмотря на отдаленность того времени, когда племена венедов могли прийти в Европу, во всем этом мы видим следы азиатского, и именно — индийского происхождения славян: обычаи и религия указывают нам на эти следы. С тем вместе и образ правления патриархальный, ведущий к единодержавию, должен был существовать у славян. По всем известиям такое правление точно у славян существовало. Переселенные в нынешнюю Россию, разделенные на несколько маленьких народов, славяне повиновались своим владетелям и не знали феодальной системы германцев и скандинавов. Летописи сохранили даже имена некоторых князей славянских, хотя мы и не можем почитать такие известия достоверными. В затруднительных случаях властитель собирал вече или совет старцев и избранных мужей, которые решали дело.

Не зная подробно первобытных гражданских установлений и законов славянских, мы также не имеем никаких памятников их увеселений, забав, песен, которыми, как говорят нам греки, славяне любили увеселять себя, играя на струнных инструментах. Некоторые из наших народных песен показывают следы древности: в них упоминается о Дунае, изображаются увеселения, игры, обычаи явно древние. Есть следы и религиозных гимнов славянских, песен заклинательных, сохранившихся более у древних славянских переселенцев, латышских племен.

Викинг. Рисунок начала XX в.

Все заставляет нас думать, что славяне были по степени образования нисколько не выше скандинавских пришельцев-победителей. В противоположность скандинавам, храбрым, жадным к богатствам и добыче, жившим войною и набегами, славяне представляли нечто спокойное, кроткое и мирное. Заметим и противоположность гражданскую: славяне и скандинавы равно дорожили необузданной свободой; но первые страшились только чужого ига и повиновались своим князьям; другие не знали никакой власти над собой. Первые не дорожили постоянным местопребыванием и расселялись повсюду; вторые всегда собирались в одно место, любили оседлую жизнь, знали земледелие, привязывающее человека к земле, им обрабатываемой, и скотоводство, заставляющее всего более ценить мирное спокойствие. Две стихии столь разнородные слились в единое гражданское общество: одна, как деятельное начало духа; другая, как тяжелая вещественность. Что из этого произошло?

Скандинавия никогда не была рассадником многочисленных народов, и варяги никогда и нигде не являлись толпами многочисленными. Бесстрашные, готовые на битву и смерть, готовые и к побегу, они приезжали иногда десятками и основывали государства. Сорок человек положили начало Неаполитанским завоеваниям норманнов. Вероятно, что дружина Рюрика и его братьев состояла из немногих; но эти немногие, закаленные в бурях и битвах, были ужасны. Таким образом объясняется образ владычества варягов повсюду.

Являясь и основываясь в небольшом числе, варяги должны были налагать иго тяжкого военного деспотизма на покорявшиеся их власти народы. Каждый варяг долженствовал быть полновластным повелителем туземца и видеть в нем безоружного раба. Но, беспрерывно стремясь к набегам, варяги должны были составлять себе войско из туземцев, и их руки обращать на завоевания. Оттого избранная дружина повелителей должна была постепенно возвышать рабов своих, жаловать их отличием, и только не передавала им своего владычества, исключительно принадлежавшего варягам, которые признавали власть варяга, делавшегося властителем страны, но не получавшего над товарищами безусловного начальства и сохранявшего только прежнее значение повелителя в действии. Здесь видно существенное различие прав варяга и славянина, ему покорного.

Тогда не было ни постоянного сообщения между местами завоеваний, ни населенных стран от одного места до другого: пустыни и леса разделяли селения, заброшенные в дичи лесов, где при реках были расчищены места для кучи бедных хижин, обитаемых туземцами. Варяги строили близ таких селений свои крепости, или городки, где хранили собираемые богатства и могли защищаться от нападений новых пришельцев, или и самих покоренных ими народов, иногда восставших на своих повелителей, которые из городов разъезжали по окрестностям, пускались вдаль и обременяли владычеством покоренную страну.

Признавая власть главного конунга (имя, перемененное в славянских землях на имя князя, встречаемое с древнейших времен у славян), владетели каждого из городков, рассеянных на великом пространстве, принимали также именования князей. Главный князь должен был требовать их совета при сборе на войну и давать им часть приобретенной добычи; договоры заключались от имени великого князя и удельных князей. Вновь приходившие дружины варягов должны были покоряться этим установлениям, и каждое новое завоевание входило, таким образом, в состав этой удельной системы. Сыновья князей делили участки отцов своих, а новые варяги, не участвуя уже в дележе земель, составляли собою род беспоместного дворянства, предводительствовавшего, повелевавшего туземцами, составлявшего вместе с тем избранную дружину каждого князя и опору власти его.

Туземцы, покорные варягам, были рабы. Право жизни и смерти принадлежало князьям, равно как имение туземца, сам он и семейство его. По приказу князя туземцы принимались за оружие и шли в поход, предводимые варягами, но по окончании похода оружие у них отбиралось и хранилось в кладовых князя.

Туземцы платили подать ежегодно, с дома или с семьи. Подать эта состояла в мехах, составлявших богатство жителей; если где находилось золото, оно принималось в подать.

Следствием такого порядка долженствовали быть торговля и появление среднего состояния из туземцев. Меха, собираемые в подать, покупаемы были славянами у варягов или от их имени возимы в пограничные места и к чужеземцам и промениваемы на другие товары, золото и серебро. Так с древних времен началась торговля в Ладоге, на озере Нево, получившем имя Ладожского от этого города, вскоре сделавшегося известным у скандинавов и германцев под именем Альдеигабурга. Хазары и булгары волжские доставляли средства сбывать меха и европейские товары на Восток и обратно получать восточные товары в Северную Европу. Торговая предприимчивость открыла пути в дикую Биармию; вскоре руссы узнали путь и в самый Царьград. Богатство торгующих рабов приобретало им уважение от варягов, презиравших мирные занятия и все добывавших мечом. Купечествующий славянин, приезжая с товаром в чужую землю, пользовался именем и неприкосновенностью гостя и чрез то приобретал уважение и у себя дома. Гражданские должности начали отдаваться славянам, и людины (liude, leute) стали отделяться от рабов.

Имя гостя и купца сделалось, таким образом, почетным, а право купить себе невольника вскоре отделило понятие о рабе (холоп) от понятия о свободном человеке (людине). Варяг был воин князя, и продавал ему свою услугу за деньги или уступку власти, мог носить меч, жить где хотел и делать, что ему угодно; но славянин, латыш и финн были собственно рабами, ибо не участвовали в княжеской власти. Заплатив, однако, определенную подать, они владели условно своим имуществом и богатством и, откупаясь от притеснения повелителей, пользовались собственно такою же свободой, как и варяги, властвуя над своими рабами, приобретенными за деньги.

Малочисленность варягов, неравенство прав между первыми варяжскими пришельцами и новыми выходцами из Скандинавии (ибо первые были оседлыми властителями, другие беспоместными воинами) и распространение гражданских прав между славянами сливали таким образом мало-помалу оба народа в одно политическое тело. Но эти успехи общества были медленны, и через 200 лет после Рюрика существовало еще различие даже славянских поколений между собой, не только славян и варягов.

Будучи рассеяны в малом числе, принуждены обращаться и жить со славянами, имея грубые и нетвердые понятия обо всем, кроме понятия о свободе и корысти, варяги, скорее всего, утратили свои народные отличительные черты: религию, язык и обычаи. Мы почти не видим следов скандинавской религии в немногих преданиях о мифологии первобытных руссов и думаем, что варяги приняли религию покоренных ими славян, не находя в ней большого различия: Перун заменил им Одина, и власть Волоса, бога скотов и пажитей, легко могла быть понята варягами среди славянских народов, знавших земледелие и скотоводство. Понятия о духах, живущих в глуши лесов, и духах, блюстителях жилищ, были свойственны скандинавам наравне со славянами. Разность скандинавского языка могла также исчезнуть среди славян, как и религиозные идеи скандинавов, или, лучше сказать, язык победителей должен быть слиться с языком покоренных славян. Но следы разности оставались долго и дошли до нас в названиях урочищ и городов, из которых многие носили вместе славянское и варяжское имя. Язык славян, от коего видим ныне столь много отраслей, вероятно, был сохранен славянскими племенами, удалившимися в нынешнюю Россию, не в первобытной полноте его, какую находим, соотнося памятники и следы первобытности его в разных отраслях. Вероятно также, что язык славянских поколений, завоеванных руссами, уже разнился с языками их германских собратий. Полагаем, что множество двойных слов в русском языке, особенно на выражение одного предмета, введено было варягами, в то время принимавшими формы языка славянского.

При дикости и грубости нравов народа покоренного и при безграничной власти покорившего законы, будучи неписаными законами, но обычаями, долженствовали быть просты, малосложны и грубы. Кровь за кровь, вира князю за всякое преступление, окуп, или выдача головой, составляли все уголовные законы, и все они удивительным образом служили к уравнению прав между варягами и славянами: мечу варяга славянин противопоставлял золото, и наказывая смертью дерзость варяга, откупался вирою князю, усиливая через то власть его и возвышая себя. Всего более давала средства защиты покоренным народам вира, платимая от целых вервей, или селений, и особенно дикая, или платимая в сроки. Здесь ясно стремление варяжских князей ограничить силу своих сопутников. Гражданские законы были также немногочисленны. Возвращение похищенного и вира князю; дележ наследства по равной части, взятие на князя, при известных условиях: вот почти все, чем ограничивались гражданские законы народа, которому обычаи были законом. Не зная письмен, славяне сохраняли договоры между собой и память событий мешками и знаками.

Таково было первоначальное образование государств варяжеских между славянскими народами. После громких, великолепных и подробных описаний, какие доныне предаваемы были нам, под именем исторических сведений о начале Русского государства, картина, здесь начертанная, может показаться бледной и недостаточной, но она верна и справедлива. Чувство любви к Отечеству, уважение к славе предков, ложно смешиваемое с желанием славы и счастия отечеству в настоящее время, не должны вводить в заблуждение историка. Векам прошедшим предоставим странное честолюбие видеть граждан в варварах славянского поколения и героев в хищниках варяжских, но мы, гордясь славой настоящего, будем справедливы и уверимся, что только представляя себе события в настоящем их виде, можем видеть верный ход их, открывать причины и понимать следствия.

Мы видели Рюрика обладателем нескольких городов русских, рассеянных по жилищам славянских и финских поколений, в коих жили наместники его, — следственно, повелителем туземных народов, сделавшихся данниками и рабами варягов. Летописи передают нам известие, что Рюрик властвовал таким образом 15 лет в Новгороде и скончался не прежде 879 года. До нас не дошло никаких известий о делах его, и тем достовернее кажутся известия летописцев наших, ибо, не зная событий, они не хотели выдумывать их и рассказывать сказки о делах небывалых. Впрочем, молчание летописей объясняется образом правления, который принужден был ввести Рюрик, правления, основанного на скандинавских понятиях о слабой власти великого или главного князя над другими князьями, еще более крепкими в уделах своих отдаленностью городов, в которых они княжили. Можем полагать, что между варягами были междоусобия; что рабы их восставали на своих повелителей и что власть варягов вскоре ослабела в диких, пустынных областях Белоозера, ибо внимание варягов соединилось в главном месте обладания их — Новгороде. В то же время южные привольные страны манили к себе жадность завоевателей. Узнав лучше положение земель, где сделались они оседлыми жителями, варяги вскоре могли узнать, что водяное сообщение может привести их на юг к любимому поприщу их действий — морю, новому и неизвестному, за которым найдут они землю богатую, обильную всеми благами. Варяги могли слышать о Греции и прежде, в Галлии и Германии, могли слышать и от бывавших в ней соотечественников своих; но в землях Новгородских и Полоцких, вероятно, услышали они подробнее и о золотых стенах обширного Царьграда, и о слабости его обитателей. Впрочем, варягам ли было разбирать слабость или силу врага? Немедленно по основании Рюрика в Новгороде летописи повествуют о походе варягов на юг. Но эти варяги были не Рюриковой дружины; два новых варяга делаются нам известными: Аскольд и Дир.

Рюрик мог видеть в удалении этих двух знаменитых варягов, с дружиной их, удаление двух опасных врагов. Можем полагать, что Аскольд и Дир, два вождя, пустившиеся на юг, возбуждали ненависть дружин, преданных Рюрику. Через 200 лет лишь предание говорило, что они не были ни князья, ни рода княжеского, ни даже бояре, а только соплеменники Рюрика. Греция была предметом похода Аскольда и Дира: они не покоряли себе народов на пути, и только когда ладьи их, перетащенные по сухому пути в Днепр, плыли по сей обширной реке, Аскольд и Дир, может быть, собрав более местных сведений, решили остановиться и основать поселение, в котором можно бы было им собрать силы и приготовиться к дальнейшему походу. Три года, по крайней мере, оставались они в избранном ими месте, на Днепре, пока решились идти далее.

Местом, избранным Аскольдом и Диром, был Киев. Здесь, по преданиям полян, обитателей окрестных земель, княжили некогда знаменитые славянские князья, ходившие в Царьград, коих имена сохранялись еще в наименованиях урочищ. Тогда варяги узнали новый народ, грозный уже не только именем и древней свирепостью и силой. Киевские поляне платили дань хазарам. Было поверье у полян, что власть хазар должна вскоре разрушиться. Варяги обратили дань себе, и, кажется, не встретили сопротивления со стороны хазар. Уже со всех сторон, как мы заметили выше, напирали тогда на хазар новые, дикие племена. Хакан Хазарский трепетал в волжской столице своей и сам отмежевал границу свою Доном, где зодчие, призванные им из Греции, построили город Саркел, или Белую Вежу, для защиты от сильных соседей.

Наконец, первоначальное, смелое предположение варягов, обосновавшихся в Киеве, приведено было в исполнение. Двести челноков, собранных Аскольдом и Диром, были готовы и поплыли по Днепру. Здесь преодолели они затруднения, представляемые днепровскими порогами. Днепровский лиман вывел их на обширное, новое море. Они обращались к западу плыли мимо булгарских областей, и вскоре увидели перед собой греческие земли.

Греция представляла в эту эпоху замечательное явление. Уже давно была забыта греками слава римлян. Рим и язык римский были чужды грекам, хотя императоры Царьграда все еще гордились происхождением от Августа Цезаря и именовались римлянами. Дикие племена варваров расторгли уже древнюю империю римлян, и тщетно меч Велизария распространил на малое время владычество Юстиниана в Италии и Африке. Уже в Италии было новое, сильное царство, новая Церковь, новый первосвященник христианства; Азия, Африка отторгнуты были мечом последователей Корана, два раза приходивших под самые стены Царьграда, за толщею которых едва удержались робкие повелители Греции. Варвары, с которыми тщетно восемь веков боролись римляне и греки, уже обосновались тогда повсюду в Европе; священные границы римских областей давно исчезли, и земли Греции до самого Царьграда были увлажнены кровью варваров и греков. Настало время событий дотоле небывалых, время политики особенной. Римляне обводили свою империю неприступной границей; напротив, византийцы отдали свои обширные области варварам, чтобы укрепиться в остальных, куда переселяли они также множество варваров, приучая их к выгодам гражданской жизни и на них основывая средства защиты. Греческое войско составлено было из союзных наемников: готов, славян, франков, сражавшихся наряду с греческими воинами. Просвещение и образованность греков были в совершенном упадке: поэзия, красноречие, философия заменены были тяжелой схоластикой и теологическими спорами. Но ум и политика греков все еще далеко превосходили простодушную свирепость и дикую силу варваров. Греки имели явное преимущество над всеми варварами. Они истощали все усилия, коими хитрый ум слабого европейца торжествует над грубой, тяжелой силой дикаря. Вооружая варваров на варваров, ссоря их, посевая между ними междоусобия, употребляя их самих на защиту, уступая в необходимости, губя в торжестве, преимуществуя в военном устройстве и обладая тайной греческого огня, ужасавшего варваров, казавшегося им небесными молниями, употребляя самое влияние христианской религии в свою пользу, Греция, при всем унижении своем, в IX веке была еще государством сильным в глазах соседей, превосходивших их в просвещении и богатым, ибо торговля и промышленность были в руках греков. Золото лилось в казнохранилища греческого императора; блеск и пышность окружали его, и великолепный, обширный Царьград с его мраморными зданиями, золотыми, муссийными стенами, многолюдством и обширностью казался городом первым во вселенной, славился за чудо во всех землях. Посланники ко двору Царьградскому, в виду коих император был поднимаем к самому потолку здания на хитроустроенном золотом троне своем, при раболепии царедворцев, при рыкании золотых львов, видели в нем нечто великое, могущественное.

Но этот великолепный повелитель двадцати девяти Фим, или областей, действительных и мнимых (ибо греческая гордость удерживала в императорском титуле области давно потерянные), был раб низких страстей, губивших остатки римского величия, страшился первого маяка, возвещавшего ему движение варварского племени, и, при всех хитростях, трепетал блеска мечей собственных подданных, не только чужеземцев. Уже более 200 лет ни один добродетельный, великий государь не входил на престол Царьградский. Девятнадцать царствований, начиная от кончины Ираклия, представляют или ничтожных владык, или суеверов, занятых ересями церковными, или — чудовищ, приводящих в омерзение свою память. Царствование императора Михаила (с 842 года) напомнило грекам неистовства Юстинианов, Гелиогабалов и Неронов. Предаваясь распутству, бегая по городу с шутами, одетыми в священнические ризы; приказав даже сломать вестовые башни, уведомлявшие о движениях варваров, Михаил с ужасом услышал о появлении врага, до того времени неслыханного.

Греки знали булгар, аваров, дунайских славян, аравитян; но имя руссов в первый раз поразило их слух. С ужасом услышали они, что руссы приплыли с севера, в челноках, по морю: явление новое и неслыханное, ибо греки ожидали врагов или сухим путем от Дуная или из Азии. В Царьграде говорили, что руссы суть скифы, жители горы Тавра, и ужасались, слыша, что они опустошили уже острова Мраморного моря: Плаший, Ятр, Теревинф, откуда бывший там в ссылке патриарх Игнатий едва успел спастись бегством. Бесчеловечная жестокость руссов и жадность к грабежу показывают нам и цель и образ похода их. Михаила не было в то время в Царьграде: ему вздумалось воевать в Азии. Эпарх Царьградский поспешно отправил к нему весть, и державный воитель, прискакав к Царьградскому проливу, увидел зарева в окрестностях столицы. Русские лодки покрывали пролив, и Михаил едва мог пробраться в Царьград. Судя по прежним опытам, греки могли предполагать, что видимые им варвары суть только предшественники врагов многочисленных; думали, что так же, как за первыми отрядами готов, аваров, аравитян, за руссами идут тысячи судов; думали, что Царьград будет осажден, и — народ, унылый, трепещущий за свою участь, ужаснул Михаила: тиран всегда бывает малодушен и бессердечен! Забыв свое кощунство над религией, он шёл в торжественном ходе, какой решился сделать патриарх Фотий в церковь Влахернской Богоматери. Там целую ночь со слезами молились император, патриарх и народ, ожидая чуда к спасению. Между тем совершенная тишина предвещала бурю, и ужасная буря восстала; легкие ладьи руссов были разбиты, потоплены; все гибло. Аскольд и Дир спаслись, но, вероятно, остатки их спутников были столь малочисленны, что они помышляли только о возвращении в Киев, а не о продолжении грабежей. Греки думали видеть чудо в крушении русских лодок, и летописцы греческие приписывали сие чудо ризе Богоматери, хранившейся во Влахернской церкви. Патриарх Фотий торжественно вынес святую ризу, говорят они, погрузил в море, буря зашумела по волнам и погубила ладьи безбожных руссов.

Следствия этого похода были важны. Аскольд и Дир возвратились в Киев и не предпринимали более походов в Грецию: это кажется несогласно с характером варягов, но рассматривая события, мы находим причины. Вероятно, дружины Аскольда и Дира были весьма невелики, и те погибли под Царьградом; новые дружины скандинавских выходцев должны были идти через владения северных руссов, где неприязнь и умысел на гибель южного русского владения уже таились, и месть явная была удерживаема, может быть, только старостью Рюрика. Слабость сил Аскольда и Дира открываем в том, что летописи не говорят нам ни о каких новых предприятиях этих двух отважных варягов: окрестные, ближайшие к Киеву народы оставались независимыми до самой смерти Аскольда и Дира (в 882 г.). Между тем в Греции дела приняли совсем новый оборот. Безумный, развратный Михаил был зарезан одним из вельмож своих и любимцев, Василием Македоняниным, в 867 году. Василий вступил на престол и благоразумно, деятельно царствовал девятнадцать лет. Не будучи государем воинственным, он умел держать в страхе варваров, ладить с ними и ссорить их. Руссы приходили к Царьграду не для побед, не думали завоевывать Грецию: они хотели добыч и золота. Василий предложил им то и другое; завел с Киевом сношения дружеские; умел возвысить в глазах их свои союзные дружины варягов; хорошо узнал новых врагов Греции, и вскоре находим киевских руссов на службе у греческих императоров, осыпавших пришельцев из Киева почестями и золотом. Множество воинов из Руси устремилось служить в Грецию, где, стоя с секирами окрест императорского престола, они гордились своим званием, ходили в торжественных поездах перед императором и пели похвалы ему на скандинавском языке. Славяне, рабы варягов, могли дорожить тем более щедростью Василия, что его самого почитали славянином. Можем полагать, что варягов награждали даже почетными знаками, цепями, медалями, на которых были славянские надписи: находка одной из таких медалей в наше время, в Чернигове, украшенной славянской надписью и, вероятно, занесенной на Русь варягом, выходцем из Греции, оправдывает это предположение.

Служение варягов в Греции вело к торговле. Меха, невольники, медь и воск были товарами, которые стали возить в Грецию гости русские, вывозя оттуда золотые и шелковые ткани, золото и серебро. Вероятно, греческая торговля была монополией варяжских князей и дружин, ибо гости, отправлявшиеся в Грецию, должны были иметь особенные серебряные печати (знаки). Она была прибыльна руссам. Собирая от диких славян дань и получая драгоценные меха и невольников за дешевую цену, руссы меняли их в Царьграде, преодолевая затруднения далекого пути, днепровские пороги и опасное плавание около берегов Черного моря. Более знакомясь с Грецией, руссы видели опасность нападения на Царьград, при малочисленности сил своих, видели, что сами греки не думают нападать на них, и хотя знали хитрость, обманчивость греков и даже ввели в пословицу греческую лесть, царьградское золото ручалось им, что и с хитрым греком можно ужиться дружески.

Новое, важное событие служило к сближению греков и руссов. Еще при Михаиле (вероятно, в последнее время его царствования) явилось в Царьграде посольство от одного из западных славянских государей, моравского князя; он просил проповедника христианской веры, и греки стремились исполнить прошение моравов. Патриарх Царьградский радовался умножению своей паствы и тому, что нечаянный случай дает ему торжество над ненавистным соперником, патриархом или Папою Римским, ибо тогда уже более 50 лет прошло, как Латинская церковь отделилась от Греческой. В распоряжениях Царьградского двора и патриарха, по случаю посольства моравского князя, видим политику мудрую, и по действиям узнаем умного, ученого Фотия и благоразумного Василия, бывшего любимцем и соправителем Михаила. Они решились избрать проповедника, знающего славянский язык и который мог бы изъяснять славянам Священное писание на их природном языке, переводя оное с греческого. Таким образом, святое учение могло скорее проникнуть в умы и сердца, нежели проповедь римских миссионеров, являвшихся с непонятным для славян латинским языком. Окрест Селуня, родины Василия, жило множество славян сербского поколения, и жители Селуня хорошо знали язык сих поселенцев. Монахи Кирилл и брат его Мефодий, уроженцы Селуня, мужи ученые и мудрые, отправлены были в Моравию. Еще в Царьграде начали они перевод Евангелия и увидели необходимость, для выражения звуков славянского языка, прибавить к греческой азбуке несколько букв, упростив начертания других. Событие важное, ибо здесь начало славянской азбуки и церковнославянского языка, который, будучи в основании древним сербским, для выражения великих таинств и велелепия библейского языка преображен был по греческим формам. Разумеется, что такой язык не мог быть совершенно понятен всем славянам, говорившим уже отдельными наречиями, но он был для них вразумителен, и книги Св. писания приводили в восторг славян, были приняты и в Булгарии, где жители, потеряв уже свой первобытный язык, говорили испорченным славянским наречием. Там, с 867 года, решительно была введена христианская вера; царь булгарский, вельможи и народ приняли святое крещение и отличались благочестием, усердием и старанием просветиться знаниями греков.

Такие счастливые успехи внушили грекам мысль укоротить и необузданную свирепость руссов христианской верой. Может быть, спутники Аскольда и Дира первыми наставлены были в истинах христианской веры, которые могли быть им переданы на церковнославянском языке, изобретенном Кириллом и Мефодием. Сей язык мог быть им понятен тем более, что, вероятно, не одни варяги, знакомые уже впрочем со славянским языком, но и рабы их, славянского поколения, были в числе воинов Аскольда и Дира. Со времени похода киевских руссов в Грецию, то есть с 866 года, можем достоверно полагать первое начало христианской веры в русских землях. Она не могла распространяться быстро; но число христиан в Киеве умножалось беспрерывно, так что через семьдесят лет в Киеве была уже церковь Св. Илии-пророка. В самом наименовании сего святого храма, видим те средства, кои действовали, между прочим, на убеждение скандинавских язычников принять закон христианский: они не могли постигать вполне высоких таинств христианской веры, но не затруднились принять ее догматы. Понятие об Одине, перенесенное ими к Перуну, понятие о Волосе, боге скотоводства и пажитей, заимствованное ими от славян, варяги перенесли к понятиям о громоносном пророке Илие и святом Власии, который доныне почитается у нас в простонародии покровителем скотоводства. Не можем сказать решительно: имели ли киевские христиане книги Священного писания, переведенные Кириллом и Мефодием, но вероятность сего находим большую; в непродолжительном времени руссы заключали уже договоры с греками на славянском языке. Все ведет к тому предположению, что познание христианской веры ввело у киевлян употребление славянских письмен и оказало новое благодеяние этим полудиким народам. Греки понимали важность события; крещение нескольких руссов было поводом грамоты патриарха Царьградского, которою торжественно возвещено всем епископам обращение руссов, как дело великое и знаменитое, и патриарх не замедлил вписать Русь в число епископств своей паствы.

Русская Митрополия считалась 61-ю по Уставу императора Льва (886–911) (Шлецер, т. III, 99 и след.).

Успехи просвещения и образованности развиваются тихо; но соображая все, можем видеть причины миролюбия киевского княжения варягов. На север не проникал еще ни один луч с юга. Там, в первобытной скандинавской дикости, отделенные от Киевского княжества варварскими племенами славян, скапливались, более киевских грозные, силы варягов. Аскольд и Дир, вероятно, не хотели признавать над собою власти князя новгородского, хотя находим предания, что торговля производилась в Грецию через Киев и из Новгорода. Новгородские руссы готовили месть руссам Киева, и вскоре месть эта разразилась в набеге и убийстве.

Рюрик скончался в 879 году, как мы упомянули выше; здесь новый период владычества варягов в славянских землях.

Глава 2. Завоевание Киева новгородскими руссами

Рюрик оставил малолетнего сына Игоря и передал княжество свое Олегу, товарищу, может быть, родственнику своему. Не можем согласиться с теми, кто видит в Олеге только опекуна Игорева и временного правителя государства. С большей основательностью можем полагать, что Олег принял вполне наследие Рюрика и был до самой смерти своей князем самовластным.

По делам своим он является истинным варягом: дикий, необузданный никакими препятствиями, смелый до безрассудства. Все изменилось, когда Олег принял княжение. Через три года он оставил Новгород, и — навсегда. Он спешил завладеть киевским княжением руссов и, вероятно, хотел испытать счастья в походе по морю, которое называлось уже Русским, по имени грозных выходцев из Скандинавии, в первый раз огласивших берега Греции неслыханным дотоле именем руссов. Более двух лет прошло, однако ж, пока ладьи Олеговы явились под Киевом. В это время Олег, вероятно, сбирал толпы варягов из-за моря, соединял новгородцев, кривичей, чудские народы и постепенно овладел Смоленском и Любечем.

Но он не их искал, двигался далее и наконец явился под Киевом. Достопамятное овладение сим местом оставило столь сильное впечатление в памяти современников, что они передали его нам подробно.

Аскольд и Дир не могли не знать о распространении новгородских собратий своих до Смоленска и Любеча; но, кажется, они не ожидали скорой гибели, приготовляемой им Олегом. Может быть, Олег льстил им дружбою, иначе нельзя изъяснить миролюбивого легковерия опытных, испытанных бурями и битвами киевских князей. Множество ладей Олеговых шло по Днепру; он остановил их, приплыл под Киев с немногими, скрыл воинов в ладьях и послал к Аскольду и Диру известить, что приплыл гость, идущий в Грецию послом от князя Олега и княжича Игоря и желает видеться с ними, своими родичами. Аскольд и Дир спешили на свидание; тогда открылась измена. Воины Олеговы выбежали из ладей, и перед Аскольдом и Диром явился сам грозный Олег: он нес на руках своих младенца Игоря. «Вы не князья и не рода княжеского! — воскликнул он. — Князь и вот сын Рюрика!» Сии слова гремели определением смертным. Аскольд и Дир были зарезаны и воины Олеговы понесли тела их в Киев. Летописи сохранили память о месте погребения первых властителей Киева. Аскольд похоронен был на горе, где впоследствии стояли вежи угров и киевлянин Ольма имел дом, воздвигнув церковь, во имя Чудотворца Николая, на самой могиле Аскольда; подле Дировой могилы построена была, по введении христианской веры, церковь Св. Ирины.

Олег вошел в Киев, торжествуя убийство как победу. Дружины сопровождали его, и киевляне признали власть Олега. Новейшие историки называют пятном Олеговой славы кровавый поступок его с Аскольдом и Диром, видя в нем измену и хищение. Современники не так смотрели на действия Олега, и нам нельзя судить по нашему образу мыслей о делах человека, жившего за девять столетий, иначе думавшего, бывшего в обстоятельствах нам неизвестных. Варяг, искавший добычи с мечом в руках и переплывавший моря для грабежа и разорения земель чуждых, не может быть обвиняем как гражданин устроенного общества. Не будем представлять себе Олега тем, чем он не был: героем по нашему образу мыслей. Отвага, смелость, храбрость, жадность к покорению народов, не для блага и счастия их, но для добычи, для власти: таковы были свойства и дела варяжских завоевателей. В сем случае всякие средства казались им позволительными. Олег, убийца храбрых киевских владетелей, виновнее ли грабителя невинных обитателей Греции? Если удача извиняла средства для современников, то характер Олега не пятнается смертью Аскольда и Дира.

Олег хорошо знал выгоды, заставившие его идти на юг и перенесть место пребывания своего из болот и лесов новгородских на Днепре под благорастворенное небо юга, отколе волны обширного Днепра вели его в Грецию. В Киеве учредил Олег главный городок русских княжений.

Здесь видим первое отделение Новгорода от непосредственной власти русских князей. Удаление Олега отнимало средства сбирать на Севере дань по своей воле. Дикие пустыни и леса отделили Киев от Новгорода, еще более от Изборска и Белоозера, главных мест Рюриковых владений. Тогда установлена была ежегодная дань, которую обязан был вносить Новгород. Летописи называют Олега владетелем полян и других трех народов, покоренных им уже из Киева, и в то же время говорят, что Олег только установил дани славянам, кривичам и мери: ясное различие. Мы знаем уже, что под именем славян разумел летописец новгородских жителей; летописи прибавляют, что Новгороду определено было платить варягам для поддержания мира 300 гривен серебра ежегодно. Не можем изъяснить сей дани иначе, как только тем, что новгородцы получили тогда первые основания своей независимости, заключили договор и обязались платить Олегу 300 гривен за себя, Чудские, Белоозерские и Изборские области, над которыми получили особенную власть, без посредства Олеговых наместников. Увидим впоследствии, что Олег не взял окладов в Греции на Новгород, Белоозерск и Изборск. Находим в числе городов окладных Ростов, бывший в земле мери, но здесь могло быть новое сообщение, уже из Киева; впрочем, Ростов мог и не войти в союз Новгородский, заключавший в себя другие Рюриковы владения. Олегу остались подвластными князья варяжские, бывшие в Полоцке; но и сей город впоследствии находим под властью варяжского князя совершенно отдельного.

Прибытие князя Олега в Киев

Следовательно, все действия Олеговы ограничились Киевом и его окрестностями. Русский Север предан был особой судьбе. По обеим сторонам Днепра обитали славянские племена, не признававшие власти руссов. Олег, еще до прихода в Киев, покорил уже кривичей и отчасти северян. На другой год после смерти Аскольда и Дира видим Олега в походе на древлян, самый дикий и, вероятно, сильнейший других народ. Пятьдесят лет спустя после похода на них Олега древляне все еще восставали против киевских владетелей и после совершенного своего покорения составили одно из значительных удельных княжеств. Покорение древлян могло убедить других в силе Олега; он вступил в дремучие древлянские леса; война была жестокая; измученные древляне согласились наконец платить Олегу дань драгоценными куньими шкурами. Но они управлялись сами собою и имели своих славянских князей.

В два следующих года Олег посылал за требованием дани к остальным северянам. Они были данники хазаров. Олег объявил им, что он враг хазарам, и удовольствовался данью легкою. Летописи называют сие дело Олега победою над северянами; кажется, побеждать было некого, и варяги не любили легкой дани с побежденных. На следующий год радимичи, жители берегов Сожи, добровольно согласились платить Олегу то, что платили хазарам: по шлягу. Безмолвно слышали о делах его хазары.

Здесь прерывается повествование летописцев, и до 906 года мы не видим никаких действий Олега. Что делал он в эти одиннадцать лет? Что удерживало его от похода в Грецию?

Летописи говорят только о войне Олега с суличами, славянским племенем, обитателями берегов Сулы, относя к тому же времени построение городов: вероятно, Чернигова (в земле северян) и Переяславля, в 60 верстах от Киева, на реке Трубеже. В 903 году, Олег избрал супругу Игорю, Ольгу, из Пскова: событие замечательное по доблестям этой знаменитой женщины. Игорь считался княжичем и оставался под властью Олега.

Но события весьма важные могли отвлекать внимание и меч Олега в те годы. Мы говорили уже о движении орд азийских от Каспийского моря и Дона. Половцы, или команы, теснили хазаров и двигали перед собою печенегов (кангаров или касахов). Постепенно печенежские вежи шли в нынешнюю Малороссию, отнимая владения у хазаров и тесня перед собою народы турецкого происхождения, выступившие сюда с берегов северной Волги. Последние принуждены были удаляться к Кавказу и к Днепру, и вскоре один из них, угры или магьяры, народ многочисленный, пошел далее на запад. Гонимые другими, угры стали на время в пределах владений южных руссов, и вежи их в 896 году явились под Киевом. Появление народа сильного, дикого могло подвергнуть опасности киевского князя, и пребывание угров под Киевом сохранилось до поздних времен в названии места, где стояли вежи их, проименованного с того времени Угорским. Не знаем, как мог удержаться Олег в своих городках и дружески ли расстался он с уграми. Но они вскоре оставили киевскую область и устремились на берега Дуная. Угры были основателями государства Венгерского. Их переход на берега Дуная объясняется последствиями и походом Олеговым в Грецию. Здесь душой всех действий были греки. Они видели в уграх новое средство поражать других неприятелей и звали их на Дунай: оставив днепровские берега, угры шли на запад и остановились между Булгарией, Богемией и Польшей.

Когда эта туча, грозившая Олегу, рассеялась, для него настало время событий важнейших. Через немного лет после прошествия угров мимо Киева Олег готов был к походу под Царьград. Необходимо здесь обозреть события Греческой Истории с 866 года.

Император Василий скончался в 886 году. Из четырех сыновей его старший, Константин, умер еще при жизни отца. Младший, Стефан, отказался от почестей Двора для монастырской кельи и был впоследствии Царьградским патриархом. Два средних сына, Лев и Александр, вместе возведены были на престол. Александр напомнил Царьграду злодейства и безумие Михаила своими делами; Лев один управлял государством. Современники наименовали Льва философом, потому что он был воспитан ученым патриархом Фотием, любил схоластику, богословские споры, астрологию и написал даже книгу предсказаний. Унизив себя незаконным браком, проводя жизнь в кругу низких льстецов, Лев не ознаменовал своего царствования ни мужеством, ни мудростью. Опасный, деятельный враг восстал в то время в Булгарии: Симеон, наследник царя Богориса, побежденного Василием. Булгары, уже издавне христиане, были в тесных сношениях с греками. Симеон воспитывался в Афинах, учился аристотелевой логике и читал Демосфена в подлиннике. Назначенный к жизни монастырской, он наперекор судьбе вступил на булгарский престол, любил просвещение и желал побед. Сорок лет царствования его были ознаменованы силой булгарского царства, которое пало с его смертью и утратило свою знаменитость. Симеон привел на память грекам ужасную смерть императора Никифора, погибшего в странах булгарских. Греки радовались, успев выставить против него орды угров, явившиеся тогда с берегов Днепра; но Симеон, разбитый в одном сражении, рассеял угров в другой битве, опустошил Сербию и, на берегах Ахелоя разбив греческие войска, заставил трепетать Царьград.

В это время и Олег мог быть побужден Симеоном к войне против греков; по крайней мере, мог надеяться на успех, поддерживаемый булгарской силой. Так два отважных врага стали грозить Царьграду с суши и с моря: Симеон и Олег.

Счастливый поход Олега под Царьград был прославлен современниками. Они передали его нам в поэтическом изображении. Поэмы скальдов, может быть, сопровождавших Олега к Царьграду, явно внесены в наши летописи: они показывают нам понятия и образ мыслей тогдашних руссов.

Летописи говорят о сборах Олега, как о сборах нового Агамемнона. Им надо было исчислить его воинов, и они повторяют имена народов, которые не были подвластны Олегу и даже тех, которые не могли быть подвластны: варягов, славян, чудь, кривичей, мерю, древлян, радимичей, полян, северян, вятичей, хорватов, дулебов, тиверцев; 2000 тысячи кораблей, говорят они, шло по Днепру, и в каждом было по 40 человек. Кроме 80 000 воинов морских шло берегом конное войско. Олег подступил под Царьград и опустошил окрестности. Гавань царьградская замкнута была цепью. Олег вытащил корабли свои на берег, сделал под них колеса, распустил паруса, и ветер покатил корабли его по сухому пути.

Ужасая греков, он наделал бумажных, позолоченных змеев, коней, людей и пустил их по воздуху. Испуганные греки просили мира, и выслали съестных припасов и вина: все это было отравлено; Олег увидел ухищрения и отверг подарки. Тогда греки говорили, что это не русский князь Олег, но св. Димитрий Селунский послан от Бога, выслали просить помилования и согласились на тяжкую дань: по 12 гривен на человека (следовательно, за один флот заплатили 960 000 гривен, не считая данного на сухопутное войско); кроме того, дали оклады на города, где княжили подвластные Олегу русские князья. Тогда отправились с обеих сторон послы, был утвержден мир клятвами, и Олег повесил свой щит на вратах Царьграда. Возвращаясь с торжеством, он велел на русские корабли поставить паруса из шелковых тканей, на славянские корабли паруса полотняные; но ветер разодрал те и другие, и славяне сказали, что им лучше приняться за прежние холстинные. В Киеве, видя возвращение Олега, богатства, им привезенные, золото, паволоки, овощи, вина, всякие узорочья, празднуя победу, дивясь мудрости Олега, народ называл его: Вещий Олег.

Оставим вымыслы поэзии, и удовольствуемся вероятной истиной. Взор наблюдателя может отыскивать темные следы ее в самих сказках.

Олегов поход остался преимущественно в памяти потомков, может быть, потому — заметим это отношение — что это был первый набег северных руссов и единственный удачный поход руссов на Царьград. Аскольд и Дир возвратились, побежденные бурей; Игорь — побежденный греческим огнем; поход Святослава начат был совсем в других обстоятельствах и был уже не морской скандинавский поход, но сухопутный и несчастный набег на Булгарию. Походы Владимира и Ярослава совершенно отделяются от первоначальных русских набегов. Тогда все же изменилось. От этого древний поход Олега, счастливый и смелый, воспламенял воображение руссов.

Но точно ли совершил Олег этот поход? Сомнение весьма основательное, ибо греческие летописи ничего не говорят об этом. Здесь нужно заметить, что История Византийская сначала и до половины IX века весьма неполна, и потому что в дошедших до нас византийских памянитниках не находим похода Олегова, мы не имеем права отвергать сказание летописца, который не мог выдумывать происшествия, совершившегося только за сто лет до него, и рассказ его тем достовернее, что летописец передает нам его со всеми сказочными прибавками. Мы не можем отвергать достоверности договора Олегова, заключенного в 914 году. Этот первый письменный памятник нашей истории мог быть заключен только вследствие ужаса, наведенного на греков; а что же другое, кроме меча варягов, могло возбудить этот ужас?

Но число флота Олегова и исчисление народов с ним бывших явно выдуманы и увеличены. Не корабли большие, но лодки мог провести Олег чрез Днепровские пороги, и Константин Порфирородный сказывает нам подробно, как составлялся флот киевских руссов. Кривичи, суличи и другие славяне рубили деревья, выдалбливали из них челны и сплавляли их весной в Киев, где руссы приделывали к ним весла и уключины из старых лодок. В апреле месяце можно было плыть Днепром. Проехав с трудом три днепровских порога, руссы тащили свои лодки по сухому берегу, мимо Неясытского порога. На острове Св. Григория руссы приносили жертву за благополучный переезд, гадали по своим стрелам и, держась северо-западного, а от Дуная западного берега Черного моря, приплывали в Мезимврию, а оттуда в Царьград. Олег не мог пробраться с огромными кораблями по Днепру; следовательно, подобно Аскольду и Диру, он шел в ладьях. Число: 2000, увеличено вдесятеро против Аскольда и Дира; увидим впоследствии, что Игорь пойдет на Грецию с 10 000 лодок: эти десятки подозрительны.

Исчисление народов, бывших с Олегом, неверно. С ним могли быть только пришельцы варяги, киевские руссы, древляне, радимичи, северяне, кривичи полоцкие и, может быть, ростовская меря: видим, что Олег требовал окладов только на Киев, Чернигов, Переяславль, Полоцк, Любеч (и Ростов; впрочем, посланников от Олега было пятеро). Мы упомянули уже об отделении Новгородской области, положившей начало своей республиканской свободе. Там был свой мир действий.

Сухопутных войск Олег не мог иметь с собой: где могли пройти его дружины? Не чрез Булгарию, по крайней мере, а другого пути нет. И где притом мог собрать войско многочисленное обладатель киевского и других четырех или пяти городков и стольких же небольших народов?

Таким образом Олег, может быть, с двумя сотнями лодок явился под Царьград. И не думая о завоевании города — повторим слова летописи: творил, что обыкновенно ратники творят. Так, обыкновенным казался летописателю ужасный образ тогдашней войны, среди кровавых событий XII века, половецких набегов и междоусобий, следовавших после каждой победы. Олеговы руссы убивали, мучили, рубили, расстреливали людей, жгли здания и дома. Император Лев, написавший книгу о военной тактике, не смел выступить против неприятелей, только перегородил столичную гавань цепью, некогда спасшую Царьград от аравитян, и выслал послов договариваться с Олегом. Олег потребовал окупа, по 12 гривен на ладью, и особую дань на пять или на шесть городов, ему подвластных. Греки согласились; Олеговы послы Карл, Фарлоф, Веремид, Рулав и Стемид объявили дальнейшие условия: Олег заключает мир и отступает от Царьграда, соглашается возобновить прежнюю дружбу и торговлю; но уславливается в том, что послы, которых будет он присылать в Грецию, могут брать посольского сколько им угодно. Напротив, «гости, или торговцы, имеют право требовать месячины, но не более как на шесть месяцев». Кроме того, руссы хотели, чтобы каждому руссу дозволялось в Царьграде свободное употребление бань, необходимой потребности их, и чтобы при возвращении в Русь греки давали, если будут надобны руссам, якоря, паруса, снасти и запас в дорогу. Условия народов полудиких, на которые греки согласились, включив со своей стороны разные предосторожности от руссов, своевольных и не привыкших к гражданскому порядку!

Олег прибивает щит на врата Константинополя

«Руссы, пришедшие не послами, и не для торговли, не имеют права требовать ни посольского, ни месячины». Это условие понятно, когда мы вспомним, что варяги приходили служить в Грецию и что многие скандинавы, искатели приключений, бродили тогда из страны в страну. Вероятно, тогда же положено было, чтобы послы русские приносили с собой золотые печати, а гости — серебряные (условие греков с булгарами), ибо без этого нельзя было отличить ни тех, ни других от бродячих варягов. «Руссы не должны приставать прямо к Царьграду, они должны останавливаться за городской стеной, в селении Св. Маманта, и князь руссов строго запретит им всякое насилие и буйство. По приходу руссов греческие чиновники переписывают их и выдают месячину, сперва киевлянам, потом черниговцам и переяславцам, если пришельцы окажутся гости. Руссам позволяется входить в город в известные ворота, под присмотром особого пристава, не более 50 человек вдруг и без оружия. При соблюдении всех этих условий руссам позволяется торговать сколько угодно и без всякой пошлины».

Как ярко отражается здесь X век, нравы, обычаи руссов и политика греков! Рассмотрите договор Олега и вы поймете тогдашнее состояние и Киева, и Царьграда.

Олег благополучно и с добычей возвратился в Киев. Он провел остальные шесть лет своей старости в тишине; по крайней мере, не находим никаких известий о войнах и набегах его. Договор, вероятно, словесный, заключенный под Царьградом, был утвержден клятвами со всех сторон: греки клялись Евангелием; Олег и воины его Перуном, Волосом и — оружием своим. Но прошло несколько лет, и время могло показать опущенные подробности. Греки хотели утвердить письменно договор свой. Послы Олеговы явились тогда в Царьград.

Сей допамятный договор, первый, драгоценный письменный памятник Русской Истории, сохранился для потомства и вполне вписан в наши летописи. Он составлен был на славянском языке, известном грекам, имевшим письмена для выражения слов, и, вероятно, входившим в общее употребление между варягами.

Мы находим прежних послов Олеговых: Карла, Фарлафа, Веремида, Рулава, Стемида и, кроме того, семь человек, называвшихся (если только некоторые из их семи имен не должно почитать прилагательными) Гуды, Руальд, Карн, Фрелав, Руар, Актутруан, Лидульфост. Договор написан был киноварью, в двух списках, от имени Олега, который назван великим князем, от имени светлых князей, под рукою его сущих, и бояр; со стороны греков от имени царей Льва, Александра и Константина (Порфирородного, который в детских летах был коронован отцом своим, Львом, и двадцать лет составлял тень властителя, будучи под опекой сначала матери, потом дяди, наконец дерзкого хищника Романа). После взаимных обещаний следуют условия:

1. Всякая вина доказывается свидетельствами; в противном случае ответчик дает присягу по своей вере; за ложную присягу следует наказание.

2. Убийство наказывается смертью убийцы, или убийца платит законную плату; но жена его не лишается своей части имения. Бежавший убийца остается под судом и по сыске отвечает жизнью или имением.

3. За ударение мечом или чем-либо другим виноватый платит пять литр серебра по закону русскому. В случае неимущества он должен отдать сколько может, все, даже платье свое, а в остальном, недостающем, приводится к присяге, клянясь, что ему нечем заплатить и что никто платить за него не хочет.

4. Вор, пойманный в воровстве и сопротивляющийся, может быть убит без ответа, и хозяин берет украденное им. Если вор добровольно даст себя поймать, он должен возвратить втрое больше украденного.

5. Захвативший чужое под видом обыска платит втрое.

6. Руссы, увидев ладью греческую, ветром изверженную на чужую землю, должны проводить ее в Грецию и в случае бури и других препятствий помочь греческим гребцам; но если это случится близ земли русской, руссы обязаны довести ее к себе, продать товар, и когда пойдут торговать или посольством в Грецию, обязаны отдать там все вырученное. За убийство бывших на ладье и за кражу с нее отвечают руссы, как выше сказано.

7. Пленник, проданный в рабство, возвращается взаимно, с отдачей купившему его того, что тот заплатил, или по известной цене невольников, 20 золотых номисмов или солидов. Захваченный на войне грек или русс возвращается в свою сторону со взносом этой же цены. Но пришедшие охотою служить царю греческому имеют волю остаться в Греции без всякой платы руссам.

8. Раб украденный, убежавший или по принуждению проданный, если подтвердит жалобу русса, своего хозяина, возвращается. Если гость русский утратит каким-либо из вышеозначенных образов раба своего и принесет жалобу, то может искать и взять своего раба. Недопустивший до обыска считается виноватым.

9. Кто из служащих в Греции руссов умрет, не распорядившись имением, и ближних его в Греции не будет, то имение его отсылается к дальним родственникам в Русь. При сделанном завещании исполнят, как распоряжено в нем, и если бы распоряжение передавало во владение чье-либо и то имение, которое находится в Руси, оное должно быть доставлено.

10. Преступники убежавшие возвращаются взаимно.

Этот договор показывает нам часть законов, существовавших в Руси, и служит пояснением грубых, немногосложных прав того времени. Кровь за кровь, или плата за убийство; плата в случае побоев; право наследства и распоряжения собственностью; законы о воровстве и обыске; присяга в случае недостатка свидетельств; возвращение втрое больше похищенного составляют всю сущность законоположений. Замечательны: цена невольников; позволение служить в Греции; условие возвращать беглых преступников и выгоды, какие имели руссы при договоре против греков.

Олег скончался в 911 году, княжив 33 года. Если он был спутник Рюрика, то он скончался в преклонной старости. Память его была драгоценна руссам, видевшим в нем истинного князя, смелого, храброго, предприимчивого. Поход его в Грецию украшен был поэзией вымысла народного, и самая смерть представлена в сказке, основанной на таинственном предсказании. Современники во всем видели оправдание имени Вещего и долго помнили Олегову могилу на горе Щековице.

Совсем не таков, кажется, был в их глазах сын Рюрика, наследовавший княжение Киевское. Он не имел никакой власти при Олеге, не участвовал в походе Царьградском, оставаясь в Киеве, и даже не был упомянут в Олеговом договоре с греками. Игорь принял правление в летах опытности, но никогда не был муж опыта, составлявшего в древние времена мудрость человека. Олег умел воодушевлять, соединять народы, ему подвластные; Игорь, слабый, сидевший в Киеве, не водил сам дружин своих на брань. Еще одно обстоятельство замечаем в темных сказаниях летописей.

Человек слабый попадает под власть других, сильнее его характером; властитель слабый всего скорее повинуется воле вельмож своих и женщин. Игоря окружали варяги, мужественные, сильные властью; мы знаем Ольгу, супругу его, и предполагаем, что могла она делать при жизни Игоря. Нам еще является варяг замечательный: Свенельд, полководец Игоревых войск, сильный властью, какую приобрел он над Игорем, ставший потом воспитателем, спутником Святослава и несчастной причиной братоубийства между детьми его.

Двадцать девять лет княжения Игорева, при управлении дел Ольгой и Свенельдом, произвели важные перемены в образе управления и в порядке дел. Крепкая рука Олега держала под властью его дружину и вождей. Рука Игоря не была столь сильна, и Свенельд является властителем дружин воинских. Но, имея сильную мощь над воинством, он не мог удержать гражданского могущества Ольги. Находим еще новые лица при Игоре: племянников его, Улеба и Якуна. Не знаем, где они княжили, ибо, вероятно, что они были князьями особых уделов. Таким образом, варяжская аристократия, отчасти задушенная Олегом, ожила при Игоре, и Свенельд не мог не уступать ей. Власть Ольги была столь важна, что имя ее вносилось в договоры киевского князя с чужеземными народами, может быть, и потому, что она владела особенным княжеством и могла требовать участия в данях, собираемых киевским князем с народов, ему подвластных. Не это ли произвело особенный удел и супруге племянника Игорева, Улеба?

Другое обстоятельство ведет к новой догадке. Ум Ольги мог постигнуть величие христианской веры, мог понять и важность ее в гражданском быту общества, как учения, смягчающего нравы. Не можем предположить, чтобы Ольга вдруг убеждена была к торжественному Святому крещению, какое совершила она через 10 лет после смерти Игоря. Вероятно, что постепенно узнавала она истины христианского учения и не могла решиться на торжественное обращение при жизни супруга. Она опасалась, может быть, утратить важное влияние свое на дела государственные, если бы оставила господствующую религию, которую держали князья и дружины их, и если бы взяла сторону такой религии, которая, проповедуя смирение и кроткие добродетели, решительно противоположна была вере и мнениям воителей скандинавского происхождения, чьи отцы за сто лет разбойничали на морях и были ужасными христианству. Увидим впоследствии, что отвечал Олег, сын ее, через двадцать лет: он стыдился быть осмеянным дружиной, униженным в глазах ее, сделавшись христианином. Но Ольга оказывала втайне покровительство киевским христианам, в числе которых были многие варяги, презиравшие мнение товарищей. Христиане так усилились в Киеве, что отправляли уже публичное богослужение и построили церковь Св. Илии, о которой упомянуто было выше; им позволялось свободно следовать своим религиозным мнениям и, в случае присяги, совершать клятву по христианскому закону. Может быть, Ольга имела также и политические причины покровительствовать христианам, ибо в них могла видеть сильную опору своей власти.

Смерть Олега. Олег, по предсказанию волхвов, умирает от ужаления змеи, гнездящейся в черепе любимого его коня

При самом начале Игорева княжения два славянских поколения, не скоро уступившие Олегу, но потом в течение тридцати лет ставшие покорными мечу его, дикие древляне и суличи, отреклись платить дань. Игорь сам пошел на древлян и принудил их платить дань снова; но Свенельд был с ним в походе; здесь оказалась сила его, ибо Игорь оставил себе и дружине только прежнюю Олегову дань и дал Свенельду право собирать с древлян дань особенную, чем оскорбились другие дружины. Свенельд отправился после этого в страну суличей; война с ними продолжалась три года; более всего останавливала Свенельда осада Пересечена, города суличей, но сила решила спор; утомленные суличи согласились на платеж дани, и эта дань отдана была Свенельду.

Великий князь киевский Игорь Рюрикович Старый. Титулярник. XVII в.

В это время узнаем отдельные походы руссов по Волге. Спросив позволение хазарского хакана, руссы пускались в лодках, выплывали в Каспийское море, грабили и разоряли берега Ирака, Табаристана, Азербайджана; возвращаясь, давали часть добычи хазарам и увозили к себе остальное. Преувеличенные рассказы восточных писателей и поэтов показывают нам успехи и неудачи руссов на Каспийском море. Кто были эти руссы? Жители Ростова или новгородцы?

Двадцать девять лет Игорева княжения свершилось, но, кроме усмирения древлян и суличей, ничем не ознаменовал он себя в глазах современников. Сношения с Грецией продолжались: руссы служили в греческом войске, и даже иногда ладьи их увеличивали собой греческий флот. Но с умножением торговых и военных сношений умножались и беспорядки. Своевольные руссы не хотели уважать договора, требовали лишнего и не исполняли условий. Может быть, и расстроенное, смешенное положение Греции давало им больше смелости. После смерти императора Льва, брат его Александр принял правление, но немного более года царствовал и умер от распутства. Малолетний Константин, сын Льва объявлен был единодержавцем, под опекою своей матери Зои и семи избранных вельмож. Вскоре двое вельмож, Лев Фока, полководец сухопутных войск, и Роман Лакапин, начальник флота и тайный любовник императрицы Зои, оспорили власть всех других опекунов. Мы видели уже подвиги Симеона, героя булгарского. Он продолжал сражаться с греками, теряя и выигрывая битвы, отражая венгров и другие народы, возбуждаемые на него греками. Случайное торжество над Симеоном дало средства Роману победить соперников; оставя неприятелей, он спешил от берегов Дуная к Царьграду и объявлен был единственным опекуном юного Константина. Но честолюбивый Роман еще не был доволен. Мать императора схватили, заперли в монастырь и постригли. Роман, обвенчав Константина с дочерью своей Еленой, не хотел его лишить ни жизни, ни престола, но короновался сам и возвел на престол трех сынов своих: Христофора, Стефана и Константина. Греки с удивлением видели пять императоров вместе и законного императора последним из них. Любя учение, Константин писал книги о правлении государством, а Роман правил делами, доказывая неумение свое. Симеон явился под Царьградом, предписал мир, взял золота, получил титул императора — предмет честолюбивых своих желаний — и удалился с победой. Роман умолял его о мире как грозного царя, и говорил с ним, обернув голову ризой Богоматери, которую взял из Влахернской церкви. Он боялся меча Симеонова, не надеясь на стальной шлем, бывший у него на голове сверх чудесной ризы.

Все это могло возбуждать дикое своевольство руссов. Являлось множество причин к раздорам. Греки не соглашались продавать им самых драгоценных тканей, не желая варваров сравнять с собою великолепием одежды. Руссы оставались зимовать в Греции и требовали месячины, другие назывались послами и требовали подарков. Грекам казалась слишком великой и сама цена невольников, приводимых в Грецию. Наказание преступивших условия, по разности законов, затрудняло с обоих сторон: руссы казнили у себя греков и не давали удовлетворения. Сношения руссов с обитателями Тавриды открыли новые несогласия. Там обитали хазары, готы и греки. Может быть, сражаясь с другими, руссы нападали и на греков; кроме того, оставались они зимовать в устье Днепра и грабили херсонцев, отправлявшихся в эти места на рыбную ловлю. Статьи обо всем этом находим включенными в договор, какой принуждены были заключить руссы после войны с греками, и можем полагать, что ссоры, по-видимому, останавливавшие торговлю и сношения, были начаты руссами.

Игорь не мог идти по следам Аскольда и Олега; но люди, окружавшие Игоря, были еще те же, с которыми Олег ходил под Царьград; новая война льстила их непобедимой склонности: ходить в дань и приобретать золото железом. За всем тем поход Игоря совершен в последнее время его княжения. Не новые ли соседи останавливали до того времени руссов?

Эти соседи были орды печенегов. Они выдвинулись наконец к берегам Черного моря, заселили приморье, закочевали все земли от Дона до Дуная; вытеснили угров в нынешнюю Венгрию, воевали с булгарами и греками, нанимались в походы и, окружив днепровское устье, раздвинувшись до самых порогов Днепра, препятствовали плаванию руссов, которые должны были сражаться с ними, идя в Грецию и возвращаясь оттуда. Кочуя в своих кибитках, зная только скотоводство и грабеж, печенеги казались варварами руссам, но вместе с тем были и опасными врагами, ибо, с отвагой обитателей азийской степи переплывая на своих легких конях и кожах через реки, они побеждали неприятелей столько же боем, сколько и бегством. Летописи говорят, что еще в 914 году были печенеги под Киевом. Кажется, что с ними дело кончилось тогда миром, но с тех пор печенеги беспрерывно являются то врагами, то союзниками руссов и всегда опасными и гибельными, в войне и в мире.

В 941 году Игорь собрал наконец свои дружины и повел ладьи руссов в Царьград. Этот поход, событие совершенно достоверное, описан греческими, западными и даже восточными писателями. Мы имеем возможность поверить сказаниям наших летописцев.

Летописцы наши сознаются в Игоревой неудаче, но рассказывают поход его, изменяя события. Вот что можно почесть истиной: Игорь собрал варягов-пришлецов и киевскую дружину. Он принял в союзники и печенегов, так что все войско его составляло 10 000 человек. Приплыв в своих ладьях к Босфорскому проливу, воины его принялись за грабеж и разорение окрестностей Царьграда. Император Роман, предуведомленный булгарами, не знал, что делать и от страха не спал несколько ночей, ибо греческий флот находился тогда в походе и войск поблизости не было. Наконец успели вооружить несколько старых кораблей, и протовестиарий Феофан, устроив на них машины для мешания греческого огня, вышел против руссов. Руссы надеялись на победу и хотели взять греков живых; но совершенное безветрие дало Феофану средства распорядить метание огня. Огненные потоки полились на руссов; ладьи их горели, тонули; ужаснувшиеся руссы думали, что небесные молнии пожигают их, бросались в воду и погибали, спешили на берег и попадались в руки греков. Часть русских ладей бежала к азиатскому берегу; руссы вышли на Пафлагонское приморье и начали опустошать окрестные страны, мстя убийством и пожарами. Но греческие полководцы уже собрали войско; Феофан явился опять с текучим своим огнем, и — погибель руссов была на этот раз неизбежна. Немногие ладьи их спаслись и бежали в Киев. Множество пленных приведено было в Царьград; повелитель Царьграда хотел над ними показать свое мужество: их всех казнили по велению Романа.

Летописцы наши говорят, что с Игорем было под Царьградом 10 000 ладей и что, прибежав в Киев, Игорь не думал унывать от неудачи, но снова собрал бесчисленное множество кораблей, покрыл ими море, нанял печенегов и устроил сильное сухопутное воинство. Испуганный Роман прислал просить у него мира и соглашался дать ему дань больше Олеговой. Игорь собрал свою дружину, думал и просил совета. «Чего же нам боле? — отвечали ему. — Без битвы золото, серебро и паволоки? Кто знает, чья еще будет победа? И кто советен с морем? Мы не по земле ходим к Царьграду, но по бездне моря». Тогда Игорь согласился на мир, взял дань и пришел в Киев.

Вся эта сказка оказывается невероятною. На следующий год Игорь отправил своих послов в Царьград и заключил с греками новый договор. Этот любопытный памятник вполне сохранился в наших летописях.

Договор был заключен со стороны греков от имени императоров Романа, Стефана и Константина (Христофор уже скончался). Со стороны руссов, от имени самого Игоря, Святослава — сына Игорева, княгини Ольги, племянников Игоревых, Улеба и Якуна, Сфандры, жены Улебова, многих русских князей, поименно; кроме того названо 23 посла от купцов и бирюч русский.

Подтверждая условия Олега о житье руссов за стенами Царьграда, в селении Св. Маманта, и впуске в Царьград по 50 человек, в известные ворота, с приставом, руссы дают волю приставу решать все споры. Кроме подтверждения прежней статьи о плате за нанесенную рану, руссы во всем ограничили себя.

Определено: посылать гостей и послов с грамотами от русского князя. Пришедших без грамоты греки имеют право задержать, а при сопротивлении умертвить. Руссы обязываются не покупать тканей дороже 50 золотых монет и не зимовать ни в Греции, ни в устье Днепра; за украденную вещь положено платить только вдвое, а не втрое; за невольников, приведенных руссами, получать не по 20 златых, но по разбору: за юношу и девицу добрую 10, среднего человека 8, старика и дитя 5 золотых; напротив, руссы платят грекам без разбора за всякого 10 золотых, или цену, объявленную хозяином под присягой. Преступников греческих руссы не должны наказывать, но обязаны отсылать в Грецию для суда и казни. Кроме того, руссы обязались не воевать в Херсонской стороне, не мешать рыболовству херсонцев в Днепровском устье и не пускать дунайских булгаров воевать в Херсонской стране; наконец, по требованию греческого императора давать вспомогательное войско.

Князь Игорь и тяжкая кончина его

Так не договариваются люди, которые могли еще устрашать неприятеля. Договор утвержден был клятвами: варяги-христиане клялись местью Бога, судом и погибелью в этот век и в будущий; варяги-язычники: не иметь помощи от бога Перуна, не ущититься щитами своими, быть посеченными мечами своими, погибнуть от стрел и оружия своего и быть рабами в этот век и в будущий.

Греческие послы явились в Киев и требовали присяги. Игорь, князья, бояре и дружина вышли на холм, где стоял истукан Перун, положили на землю свои щиты, обнаженные мечи, кольца, золото и произнесли клятву, держа хартию договора: «Кто преступит написанное в этой хартии, да будет умерщвлен своим оружием и проклят от Перуна; обещаю хранить любовь правую, да не разрушится она, пока солнце сияет и мир стоит, в этот век и в будущий». Варяги-христиане присягали в церкви Св. Илии. Игорь одарил греческих послов мехами, невольниками и воском.

Итак, поход руссов принес им только стыд и поражение. Он решительно уничтожил морские набеги руссов, увидевших, что всегда встретят они непреодолимые препятствия в покушениях на Царьград. Дружина Игорева была нага и боса, по выражению летописцев. Она жаловалась и с негодованием указывала на дружину Свенельда, богатую и хорошо вооруженную; требовала, чтобы Игорь шел в дань. Престарелый князь отправился к древлянам, покорным, но, может быть, богатым более других. Дань обыкновенная была уже взята от них с излишком. Игорь требовал новой дани; дружина Игорева грабила, кроме того. Древляне платили, терпели. Но едва оставил Игорь землю древлян, как ему показалось все им собранное недостаточным. Он отпустил войско, решась походить еще по земле древлянской. Приведенные в отчаяние древляне выслали к нему послов, говоря: «Зачем опять идешь к нам? Ты взял уже дань». Игорь думал, что древлянская область не Царьград, и поздно увидел ошибку. Древляне напали на него, убили его спутников; несчастный Игорь привязан был к двум согнутым деревьям и разорван. Высокий холм около Коростеня, древлянского города, означил могилу его.

Известие о смерти Игоря не испугало Киева. Отчаяние древлян не могло иметь важных последствий; им готовилось мщение ужасное. Но прежде всего устроилось правление. Свенельд не хотел или не мог быть князем, ни даже опекуном Святослава, бывшего еще юношей, но имевшего неоспоримое право на Киевское княжество. Власть его мудрой матери была так велика, что Свенельд уступил ей, может быть, и потому, что Ольга умела предупредить всякое начинание злодейства и что при ее правлении не могли вступаться в дела другие варяжские князья. Варяг Асмунд назначен был дядькой Святослава; Свенельд повелевал воинскими дружинами; Ольга правила княжеством.

Она не хотела бесполезных завоеваний. Тридцать лет правления Игорева ослабили связь между русскими владениями. Вероятно, что тогда усилились удельные князья, смирявшие скандинавскую свою гордость и требования при Олеге, мужественном и отважном. Обстоятельства изменились. Уже восемьдесят с лишним лет прошло с того времени, как варяги поселились в Новгороде, и более шестидесяти со времени основания их в Киеве. Было уже поколение руссов, не пришельцев из-за моря, но туземцев, варягов и славян: оба народа уже смешались; образовывалось если не Отечество, то, по крайней мере, родина. Толпы варягов, приходивших из-за моря в Новгород и Киев, остававшихся тут или проходивших далее, в Царьград, уже казались чужеземцами руссам. Нравы смягчались с изменениями различия народов, и руссы киевские отвыкали постепенно от образа мыслей, нравов, обычаев, поверий варяжских. Приходы новых варягов становились беспрестанно менее, ибо и в самой родине их, Скандинавии, постепенно учреждались тогда государства, стремившиеся к самобытности и гражданскому порядку. Русь представляла уже не дикую страну, но области, защищенные оружием, и хотя грубыми, но твердыми общественными постановлениями. Такое состояние Русской земли, останавливая предприятия варягов, представляло этих странствователей в глазах руссов бродягами; неудачи покушений на Царьград и поселения печенегов на Днепре, отнявшие средства к морским набегам, ясно показывали руссам, что жизнь варяжская уже не годится для них. На западе от них образовались также гражданские общества, грозившие им не слабым сопротивлением диких небольших племен, но замыслами нападений сильных, требовавших теснейшей связи народной, большей крепости общественных сил. Ольга видела, понимала все это, и десять лет ее опекунства ознаменованы были подвигами, едва замеченными в летописях, не ознаменованными ни кровопролитием, ни нападениями на чужие земли, но важными и великими, ибо, когда Святослав вступил в управление руссами, он нашел совсем другое расположение общественных связей и дел против существовавшего при отце его.

Великая княгиня Ольга. Фреска Архангельского собора Московского Кремля

Предание, украсившее вымыслами поэзии брани и победы первобытных руссов, превратило в басню мщение Ольги древлянам. Из всего рассказа летописей можем извлечь только одно: древляне своим отчаянным сопротивлением заставили Ольгу мстить им ужасным образом. Олег и Игорь завоевали древлянскую землю, брали дань, но оставляли ей отдельную самобытность. Древляне имели своих князей. Ольга покорила древлян и сделала землю их Киевской областью, учредила свой суд и расправу (свои уставы и уроки). Древлянский князь погиб, и таким образом область древлян сделалась важным подкреплением силы Киевского княжества.

Сношения с Грецией ознакомили руссов с верой, законами и государственными постановлениями Греции. Здесь руссы хорошо узнали новый, неизвестный им дотоле образ правления, льстивший честолюбию владетеля и гражданам дававший более уверенности в благоденствии, нежели феодальная, военная система варягов. Власть, соединенная в особе одного государя, у коего все жители послушных ему областей подданные, а не участники в правлении, не разрушители его гражданского и военного могущества, возвышала славян, уничтожала аристократию варягов и уравнивала дружины княжеские с другими гражданами. Взаимная польза вела, следовательно, к одной цели и властителя, и народ. Здесь начало нового образа правления на Руси, и Ольга успешно предприняла и продолжала его. Ей хотелось укрепить Киев и северные области Руси союзом более прочным. Мы заметили уже отделение Новгорода при Олеге, и потом, в течение шестидесяти лет, не видели никакого близкого отношения Новгорода к Киеву, кроме условной дани. В эти шестьдесят лет Новгород положил начало республиканской форме своего правления и своему посадничеству, между тем как киевские князья покоряли окрестности Киева. Наконец, между Киевом и Новгородом было столь мало гражданских отношений, что новгородцы почти не считали себя подвластными Киеву. Ольга видела опасность такого положения дел, расторгавшего владения руссов, и, подкрепляемая сильной дружиной, могла предложить Новгороду покорность более значительную. По усмирении древлян Ольга мирно отправилась в Новгород. Летописи говорят, что она установила погосты, оброки и дани по рекам Мсте и Луге. Устав Ярослава, через пятьдесят лет после Ольги составленный, поясняет это сказание. Находим, что вся новгородская область разделена была на восемь областей, занимая пространство от Онеги до Чудского озера и от Ладоги до Волги. В числе этих областей поименованы: Лужская и Яжелбицкая. Следовательно, Ольга, не мешая уставам Новгорода, определила только яснее области, и права и обязанности новгородских граждан к Киеву, бывая сама в Изборской, или Псковской, и в Новгородской областях, таким образом соединяя теснее Киев, Древлянскую область и Новгород. Но она не увеличила дани новгородской. Полоцкое владение тогда отделялось совершенно от Киева; Чернигов и область суличей были крепки Киеву; Вышгород считался собственным поместьем Ольги. Ничего не знаем о Ростове и Муроме; но, кажется, и эти отдаленные городки принадлежали Киевскому княжеству. Новая система правления проникла, следственно, повсюду, скрепляя части в единое целое.

Предание не сохранило нам других уставов и учреждений Ольги, стремившихся к укреплению сил русского княжества и единодержавию. Нам неизвестны дела ее до 955 года. Святослав стал уже юношей мужественным и крепким, и Ольга, передавая сыну дружины, предводимые опытным Свенельдом, вероятно, уступала ему постепенно и всю княжескую власть, сама приближаясь к летам преклонным и желая успокоения в старости.

Тогда решилась она исполнить намерение, издавна таившееся в душе ее: принять торжественно христианский закон. Хотела ли Ольга путешествием своим в Царьград придать более важности своему обращению и действовать чрез то на умы подданных, полагая, что тогда впечатление сильнее проникнет в сердца язычников, или греки хотели придать более значения своему влиянию на Русь, хотели видеть мать русского князя в чертогах императора и в самом обращении ее сыскать новое средство для своей политики? Не знаем, но, вероятно, то и другое было причиной путешествия Ольги; последнее, впрочем, более правдоподобно. Ольга могла знать характер Святослава: гордый, непреклонный, суровый, и тщетно было ей надеяться укротить нрав сына великолепием, величием обряда. Напротив, в летописях германских находим известие о посольстве Ольги к императору Отгону с требованием священника и можем видеть, что политические виды папы и Царьградского патриарха устремлялись тогда внимательно на Русь и деятельно сражались между собой. Оттон отправил духовную особу в Киев, но поздно: Ольга была уже тогда в Царьграде, где ласковый прием двора показывает нам, что греки искали дружеского расположения Ольги.

Цареградский патриарх благословляет кн. Ольгу на возвратный путь в Киев

Константин Порфирородный царствовал уже с сыном своим; он сам описал нам прием Ольги в Царьграде. Роскошный Феофилакт, сын Романа, гордый, сластолюбивый вельможа (который имел в конюшнях своих 2000 лошадей и кормил их миндалем и шафраном), был тогда патриархом и совершал обряд крещения. Император был крестным отцом. С благоговением принимая Святое крещение, Ольга получила имя Елены, может быть, надеясь быть тем же для руссов, чем была царица Елена для Византии: благовестницей святой веры. Надежды ее не сбылись.

Кажется, что по прибытии Ольги в Царьград вышли некоторые недоразумения и споры в обрядах, и она принуждена была несколько времени оставаться в царьградской гавани, оскорбляясь поступками греков. Варяжская кровь еще не застывала в ее жилах. Обряды царьградского двора огорчали Ольгу, но они казались важнее всех политических отношений грекам, как, обыкновенно, кажутся они важны, когда истинная сила и величие престола падают. Впрочем, император принял Ольгу дружески и чествовал ее как княгиню Руси. Сопровождаемая русскими послами, русскими купцами и вельможами греческими, она торжественно посетила императора, беседовала с ним, была проведена от него к императрице, обедала с императорским семейством, но сидела за столом с придворными; свита ее и все руссы должны были кланяться до земли, и сама Ольга поклонилась императору. Подарки, поднесенные ей и руссам, были ничтожны. На другой день состоялся обед у императрицы, и Ольга сидела с нею и невесткою императора, супругой Романа, соправителя престола, за одним столом. Можем думать, что она требовала этой почести, оскорбленная тем, что прежде заставили ее сидеть в ряду с подданными греческого императора. Летописи наши прибавляют рассказы к путешествию Ольги в Царьград, говорят, что император влюбился в нее, хотел на ней жениться и что Ольга умела перехитрить (переклюкать) его. «Владыко! — говорила Ольга, благословляемая патриархом при возвращении в Киев. — Сын мой и люди мои — поклонники идолов: моли, да соблюдет меня Бог от всякого зла!» Она возвратилась в Киев и отвечала на требование греков, напоминавших ей обещание прислать подарки и войско в помощь грекам: «Пусть царь ваш постоит у меня столько же на Почайне (речка в Киеве), сколько я стояла в Царьградской гавани; тогда пришлю обещанное».

Глава 3. Руссы-завоеватели. Борьба с Грецией. Соединение русских княжеств при Владимире

С тех пор старость и благочестивые занятия отвлекали Ольгу от управления русским княжеством. Святослав, надежда руссов, возмужал и был любим дружиною, сравнивавшей его с легким леопардом. Он не препятствовал престарелой матери своей принять закон христианский, не препятствовал никому следовать ее примеру, но сам не внимал ее советам и увещаниям. «Предать ли мне себя на посмешище дружине моей?» — говорил он с досадою, когда мать вещала ему об истинах христианской веры. Напрасно Ольга, зная народ, говорила, что все последуют его примеру. Ей надо было умолкнуть, поручить воле Бога спасение сына и только молиться за него и Русь, еще дикую и не православную. Приученный к оружию Свенельдом и руководимый этим вождем воинских дружин, Святослав хотел действовать и не мог терпеть праздного мира. Он был воин уже русского рода: не знал моря и первый начал воевать на земле. Дед его покорил только Новгород, отец — окрестные места около Киева; Святослав хотел большего. Воспитанный сурово, он не возил с собой съестных припасов, котлов и шатров: спал на войлоке, подложа седло под голову, пек на углях конину или мясо убитого им зверя и ел в кругу своих воинов, следовавших примеру князя. «Иду на вас!» — посылал он сказать в ту страну, куда шел с войском, не боясь приготовлений неприятеля. Греки, узнавшие его на Дунае, говорят, что он был среднего роста; голубые глаза, плоский нос показывали в нем потомка варягов, а толстая шея, широкие плечи и стройный стан — крепость его и силу. Голова была у него обрита, и только впереди оставлен был один локон волос; борода также была обрита; густые, длинные, висячие усы покрывали верхнюю губу; вид его был мрачен и дик; таковы были и жизнь и дела его.

На берегах Оки, в лесах, и ныне еще мрачных и дремучих, обитало поколение славян, производившее себя от праотца Вятка, будто бы передавшего имя свое потомкам, называвшимся вятичами. Радимичи почитались их родичами, но легко согласились платить Олегу дань, которую прежде давали хазарам. Вятичи признавали себя данниками хазаров, но не покорялись руссам, как радимичи. Святослав внес оружие на землю вятичей. Они поддались силе его оружия, но еще не признали власти Киева. Тогда Святослав начал гораздо важнейший поход: он вступил и землю самих хазаров. Олег уже не страшился этой падающей державы и объявлял себя врагом хазаров. Он покорял уже славянские народы, платившие дань хазарам. Теперь, когда печенеги заняли хазарские области на юге, греки теснили хазаров в Тавриде, а половцы на Волге, Святослав напал на их донские волости. Сам хазарский хакан выступил против него; но битва жестокая и упорная была выиграна руссами; город хазарский Саркел, или Белая вежа, был взят, разорен и разрушен навсегда. Тень хазарского государства оставалась некоторое время на Волге и в Тавриде. Вскоре увидим совершенное падение таврических хазаров; волжские исчезли, не замеченные историей. Святослав шел далее к Кавказу, разбил орды яссов и касогов и завоевал Тмутаракань, полуостров, где в древности была греческая Таматарха, а впоследствии удельное княжение внука Святославова и, в течение 150 лет, русское владение. Место это могло казаться важным, доставляя руссам средства брать дань с окружных народов без перехода через земли печенегов, занимавших северные берега Азовского и Черного морей, и в то же время ставя Тавриду в опасность от нападения руссов с двух сторон. Святославов обратный поход ознаменован был совершенным покорением вятичей.

Мирно и крепко было между тем киевское владение: данники раболепно покорялись киевлянам, и Святослав мог отважиться на другие предприятия. Вероятно, что и сам поход его на хазаров был следствием сношения с греками. Печенеги служили грекам всегдашним орудием против других народов, подкупаемые греческим золотом. Греки видели и в Святославе такое же орудие.

Константин Порфирородный уже скончался. Воцарился сын его, Роман, ускоривший, как все полагали, смерть отца своего отравою. Прекрасный собой, он был государем ничтожным, и яд, данный ему супругою его Феофанией, женщиной низкого рода, возведенною на престол только за ее красоту, прекратил дни Романа. Два малолетних сына, Василий и Константин, и две дочери, Анна и Феофания, были плодом неблагословенного брака его с Феофанией. Оба сына Романа облечены были в багряницу императорскую; Феофания объявлена их опекуншей. Но она видела невозможность поддержать бремя правления и отдала руку и престол счастливому завоевателю Крита, полководцу Никифору Фоке. Скупой, суровый, нелюбимый двором, народом и скоро опостылевший развратной Феофании, Никифор царствовал шесть лет и, видя слабость, падение Халифатства Сарацинского, устремлял все свое внимание на обратное завоевание греческих владений в Азии. Булгаров уговаривал он защищать Грецию с севера и препятствовать вторжению венгров в греческие владения. Симеона, царя булгарского, уже не было; сын его, Петр, царствовал в Булгарии. Слабый и нерешительный, он колебался, и Никифор, разгневанный несогласием, решился наказать его. В Киев отправился патриций Калокир предложить Святославу поход на Булгарию, вручив ему много золота и обещая еще более при успехе. Святослав решился немедленно начать предполагаемый набег, собрал свои дружины и явился на Дунай. Булгары не могли противиться и бежали от руссов, которые с диким криком, закрываясь щитами, поражали их длинными копьями. Разбитое воинство булгаров заперлось в Доростоле, булгарской столице; опустошение разлилось по Булгарии; царь Петр умер в горести и отчаянии. Легкое завоевание Булгарии, казалось, упрочивало эту землю Святославу. Тайные козни терзали между тем византийский двор. Против императора Никифора таились заговоры. Калокир, посланник его, уже друг Святослава, обещал отдать всю Булгарию руссам, если Святослав пособит ему овладеть греческим престолом. Победителю хазар и булгар казалось возможным такое предприятие. Он основался в дунайском Переяславце (древнем Марцианополе) и не слушал послов Никифора, требовавшего, чтобы руссы выступили из Булгарии. Печенеги помогали Святославу; он собирался уже идти на Царьград и вдруг получил известие из Киева, что толпы печенегов едва не овладели этим городом. Вероятно, что нападением печенегов греки хотели отвлечь Святослава, не имея еще средств начать с ним войну. Тогда Антиохия была взята сарацинами, и дела греков в Азии приняли оборот неблагоприятный. Никифор спешил помириться с новым булгарским царем Борисом, укрепил дружбу брачными союзами греческих царевичей с булгарскими царевнами и готовился помогать булгарам, послав греческое войско.

Князь Святослав ведет дружину в Адрианополь в 970 г. Гравюра XIX в.

Известие из Киева заставило Святослава покинуть на время Булгарию. Дружины его остались в Переяславце и Доростоле. Сам Святослав спешил в Киев.

Нападение печенегов было уже отражено хитростью воеводы Претича. Сказав, что малый отряд, им предводительствуемый, составляет передовое войско Святослава, идущего с Дуная, Претич устрашил печенегов грозою имени своего князя, поменялся оружием с печенежским начальником, в знак дружбы, и заключил мир. Святослав прискакал в Киев, обнял престарелую мать и детей своих и слышал справедливые упреки Ольги и киевлян. «Ты ищешь чужой земли, отказавшись от своей (чужые земли ищеши, своей ся охабив): едва не взяли печенеги и мать и детей твоих. Без твоей обороны печенеги придут опять: или не жаль тебе старости матери и юности детей?» Так говорила ему Ольга. Святослав обратил оружие на печенегов, разбил их и помирился с ними: мир на мече казался ему надежным, ибо тогда сила боялась только силы.

Но Киев не люб был Святославу: житье в роскошной, цветущей Булгарии, надежда владеть Дунайской землею, мысль — быть победителем Царьграда, и еще более: возвести оружием своим нового царя на колеблющийся цареградский престол, обольщали его. Не внимая советам матери и дружин, он хотел поселиться в Дунайском Переяславце. «Там хочу жить я, — говорил Святослав, — там среда земли моей, ибо там вся благая сходятся: от греков везут паволоки, злато, вина и овощи; от чехов и венгров серебро и коней; из Руси шлют меха, воск, медь и невольников». Ольга, уже дряхлая и больная, молила сына не оставлять ее при последнем издыхании. «Похорони меня и тогда иди куда хочешь», — говорила она и через три дня скончалась, исповедуя закон христианский. Она заказала не творить над могилою ее тризны и была похоронена христианским священником. Жена мудрая, утренняя звезда пред солнцем и заря пред светом, как говорит летописец. Российская церковь причла ее к лику святых, но потомство не оценило ее гражданских подвигов и не умело подражать ей.

Варяжской аристократии и уделов не было уже в Руси нигде, кроме Полоцка. Было только княжество Святослава в Киеве, заключавшее в себе Чернигов, Переяславль, Смоленск и другие города окрест Киева, в бывших землях полян, северян, радимичей, кривичей, суличей и древлян. Новгород, прежние местопребывания братьев Рюриковых: Изборск и Белоозеро, и другие города на Севере составляли Новгородскую область, которую Ольга, может быть, не могла, а Святослав не думал покорить совершенному владычеству Киева. Имея двух юных сынов и решаясь навсегда оставить днепровские берега, быть тем же для Киева, чем был для Новгорода Олег, Святослав решился разделить русское княжество. Старший сын Святослава, Ярополк, получил Киевскую область; младший, Олег, Древлянскую область. От кого из них зависели земли суличей, радимичей, северян и вятичей или Святослав оставил детей правителями только двух небольших областей, назначив в другие простых наместников, не знаем, но Святослав считал Русь своим владением, это мы знаем из слов его. У Святослава был еще сын Владимир от Малуши, ключницы Ольгиной, дочери любечанина Малха. Добрыня, брат Малуши, советовал новгородцам просить Владимира к себе на княжение. Добрыня был посадником Новгорода впоследствии, и мы понимаем причину, побудившую новгородцев просить себе князя. Принимая сына Святослава, Новгород мог тем более утвердить свои права и, платя условленную дань, считаясь владением киевского князя, имея наместником сына его, быть безопасным от произвольной дани и посещений своенравного киевского властителя и его дружин, тяжких благосостоянию жителей.

Права новгородцев были одинаковы так, что когда послы новгородские явились в Киев, Святослав отвечал им: «Едва ли кто пойдет к вам». В самом деле, Ярополк и Олег отреклись. «Если вы нейдете, то мы сыщем себе другого князя», — сказали новгородцы и просили дать им Владимира. «Вот по вас князь!» — отвечал Святослав, и юный Владимир, с Добрыней, отправился в Новгород. Как дитя, рожденное от рабыни, Владимир без стыда мог быть ограничен в своей власти: гордость Ярополка и Олега не терпела его.

Тогда Святослав спешил исполнить свое намерение: кончить завоевание Булгарии и идти к Царьграду, чего друг его, честолюбивый Калокир, ожидал нетерпеливо. Греки, может быть, думали, что Святослав уже не воротится на Дунай, и ободренные этой надеждой булгары осмелились напасть на оставшихся там руссов; кажется, что они завладели снова даже Переяславцем. Возвращение Святослава в Булгарию изменило обстоятельства и сделало положение дел опасным для греков. Печенеги и венгры не шли в союз с ними и усилили своими ордами войско Святослава. Стремительным нападением рассеял он слабое сопротивление булгаров; снова Переяславец и сам юный царь булгарский Борис были в его руках. Мечты Калокира могли осуществиться, ибо греческая империя находилась в великом замешательстве. Развратная Феофания сама ввела убийц в императорские чертоги; Никифор пал под мечами убийц-рабов и товарища своего Иоанна Цимисхия. Аравитяне грозили Греции с Востока; голод свирепствовал в Царьграде; духовенство восстало на Иоанна, требуя возвращения прав, отнятых у церкви Никифором. Сами небесные знамения приводили греков в робость, и мы не удивляемся, что присутствие грозного Святослава и толпы разноплеменных варваров на Дунае ужаснули греков. Митрополит Иоанн, изъявляя горесть о смерти Никифора, в эпитафии ему говорил: «Восстань, государь! На нас стремится русская рать». Другие сравнивали Святослава с Ахиллесом, выводя из Арриана, что Ахиллес был также скиф, из окрестностей Меотийского моря, изгнанный впоследствии в Фессалию. «У него также были голубые глаза и русые волосы; он носил такой же плащ, также был безумно отважен, горд и вспыльчив; и Святославу, так же как Ахиллесу, можно приписать стих Омира: «Тебе всегда приятны споры, раздоры и битвы». Смешивая мифы древних эллинов со Св. Писанием, греки находили в имени руссов ужасающее предзнаменование, говорили о храбрости, силе и безумной отваге руссов, читая в книге пророка Иезекииля ужасное предвещание: «Се аз навожу на тя Гога и Магога, Князя Росс».

Опасения греков в самом деле могли быть не напрасны. Но император Иоанн был мужественный человек, у которого в малом теле таилась великая душа. Убийством проложив себе путь к престолу, он загладил злодейство силой ума и меча, ибо ум у него был соединен с необыкновенной телесной крепостью и деятельностью. Он обвинил в убийстве Никифора одного из своих участников и дал его на растерзание народу, удалил Феофанию, отдал духовенству все отнятые его права и был венчан на царство при всеобщей радости. Иоанн оставил малолетних Константина и Романа соправителями и сочетался браком с теткою их, дочерью Константина Порфирородного. Собранные отовсюду припасы привезены были в Грецию на собственные огромные сокровища Иоанна; вельможи царьградские осыпаны были от него милостями и наградами; все ожило в деятельной надежде. Тогда из Азии получили отрадные вести: аравитяне были разбиты; Иоанн спешил спасать Грецию от руссов. Он готовил флот, собирал войско, но между тем хотел еще испытать мира. Греческие послы явились к Святославу, благодарили, что он исполнил договор с Никифором, наказал Булгарию, и сказали, что греки готовы заплатить ему обещанное по договору, но за то он должен оставить Булгарию немедленно. «Выкупите ее, — отвечал Святослав, — заплатите мне за каждый город, за каждого пленника или переселяйтесь в Азию: нам не ужиться на одной земле». Греческие послы желали знать количество требуемого откупа; Святослав потребовал безмерные суммы. Иоанн прислал к нему еще раз послов. «Бог был свидетелем договоров и мира между нашими предками, и, как христиане, мы не хотим разрывать мира, — говорили снова греческие послы. — Идите в свою землю друзьями; иначе не мы, а вы будете виною разрыва, и мы принудим вас уступить, ибо надеемся на помощь Бога. Вспомни, Святослав, участь Игоря: он приходил со множеством ладей к Царьграду и едва ли с десятью возвратился домой; вспомни смерть его. Тебе не возвратиться в Русь, если император наш и воинство римское выступят против тебя». Святослав не потерпел столь гордых речей. «Скажите вашему императору, — отвечал с гневом князь руссов, — что он напрасно хочет трудиться: зачем ему приходить сюда? Мы скоро поставим вежи свои перед Царьградом и покажем ему, что мы не наемные работники греков, но воины. Напрасно считает он нас женщинами и пугает как детей».

Война смертельная была решена. Святослав не знал еще, что в Иоанне найдет он достойного противника. Руссы, булгары, венгры, печенеги выступили из Булгарии, начали грабить и разорять Фракию и явились даже пред Адрианополем; но вскоре Вард, греческий полководец, напал на них, развлек силы их и успел прогнать за Гемус. В ужасе бежали они до самого Дуная, оставив горные проходы Гемуса незанятыми.

Тогда, раннею весною, Иоанн выступил с воинством и, обрадованный свободным проходом в горах, спешил провести своих воинов через теснины Гемуса. Он сам шел впереди со своим полком бессмертных, за ним следовали остальные войска. Тихо перебравшись через горы, Иоанн спешил к Переяславцу. Корабли его, начиненные греческим огнем, уже плыли к Дунаю. Нечаянное нападение греческих войск не испугало Свенельда, начальствовавшего в Переяславце. Греческая конница смяла руссов и принудила их закрыться в городе. Святослав был тогда в Доростоле, и Калокир поскакал к нему с известием. В самую Страстную пятницу Иоанн осадил Переяславец; жестокое сопротивление руссов не помогло им. Греки овладели городом; царь Борис взят был в плен с женою и с детьми. Руссы и союзники их заперлись в царском дворце, сражались и отвергали помилование. Тогда греки зажгли дворец; руссы выступили из него и, окруженные отовсюду, почти все легли на месте; немногие спаслись со Свенельдом и принесли к Святославу весть о потере Переяславца. Он не уныл от первой неудачи, собрал дружины руссов, союзников и ждал приближения греков. Между тем Иоанн объявил свободу, мир и союз Борису. Булгары оставляли Святослава и сдали грекам Плискуву, Динею и другие города. Святослав счел этот поступок изменой, казнил за то триста знатных булгаров и ждал Иоанна в Доростоле.

23 апреля Иоанн пришел к этому городу и едва успел устроить свое воинство, как воины Святославовы, сомкнув щиты и копья, устремились на ряды греков. Целый день кипела битва; несколько раз (двенадцать, по словам греков) счастье переменялось. К вечеру сам Иоанн кинулся с конницей, воскликнув: «Докажем свою доблесть!» Руссы были сбиты, отступили и заперлись в городе. Греки укрепили рвом стан свой и начали осаду Доростола.

Не будем описывать трехмесячной борьбы Святослава с героем греческим. Святослав повелевал дикими, разнородными толпами, и сами руссы, сильные и отважные, не могли выдерживать битв правильных и стройных. Против него было войско, правильно устроенное, ободряемое примером мужественного государя — отличного воина, снабженное оружием и запасами, подкрепленное флотом, пресекшим всякое средство осажденным доставать припасы. Голод, недостатки усиливались в городе. Один из главных полководцев Святослава пал в битве; Икмор, первый богатырь русский, был убит, но Святослав не уступал. В бурную ночь успел он запасти Доростол съестными припасами, отбивал приступы, выходил в поле, иногда побеждал, но ряды воинов его редели. Греки сказывают, что руссы выходили еще из города по ночам, сжигали тела своих воинов, закалывали в жертву им пленных и топили в Дунае петухов и младенцев. Думая, что воин, умерший в плену, будет рабом победителя в будущей жизни, русс убивал сам себя, не сдаваясь в плен, если не было уже возможности спастись.

Все средства спасения наконец истощились; оставалось одно: смерть. Святослав созвал воинов на совет. Положение было отчаянное, и мнения различны. Все решили, наконец, что надобно мириться и просить у греков свободного пропуска в Русь. Глубоко вдохнув, Святослав ответствовал: «Итак, погибнет честь русского оружия, без пролития крови доныне покорявшего области, легко побеждавшего соседей. Нет! Помня храбрость предков наших, веря, что мы до сих пор были непобедимы, сразимся еще раз: победа или смерть». Так передают греки речь Святослава; не ее ли передал нам летописец наш короче и выразительнее: «Уже нам некуда деться! Волею или неволею противостанем, не посрамим земли Русской, но ляжем здесь костьми: мертвые не стыдятся, а побег не спасение, но только стыд принесет нам; станем крепко. Я пойду перед вами: если глава моя ляжет, спасайтесь!» «Где твоя глава ляжет, — воскликнули воины, — там и мы наши головы положим!»

Есть известия, что Иоанн предлагал Святославу единоборство и что Святослав отвечал: «Лучше греческого царя знаю, что мне делать. Есть много средств умереть: пусть выбирает какое угодно». Повествование сомнительно: положение Святослава скорее могло его заставить искать средства к спасению в единоборстве, а не победительного императора греческого, и притом такие битвы более известны были скандинавам, нежели грекам.

Июля 24-го вспыхнула последняя битва. Она была ужасна. При заходе солнца руссы вышли из города и яростно устремились на неприятелей. Анемас, греческий силач, пробился до самого Святослава, ударил его копьем и сшиб с ног, но дружина русская окружила Анемаса, и он пал, пронзенный копьями. Сражение усилилось; греки бежали, руссы преследовали их; сам Иоанн бросился в пыл битвы и не берег себя. Тогда вдруг разнесся слух между греческими воинами, что благочестивые люди видят перед воинством всадника на белом коне, что он поражает и гонит руссов. «Святой Феодор Стратилат за нас!» — кричали греки и бросились в битву с новой бодростью. Поднялся вихрь; полил дождь в лицо руссам; греки видели явную помощь небес; сам Святослав, истощенный, раненый, бежал в город, горел гневом, стыдом, не спал всю ночь, а на другой день послал просить мира. Иоанн ждал только этого предложения, согласился немедленно и отправил запасы хлеба к осажденным. Свенельд договаривался с Иоанном; Феофил Синкель, посланный к Святославу, написал договор на хартии и приложил печати.

Этот договор сохранен в наших летописях: он краток, таков, какого победитель может требовать от побежденных. Все гордые мечты Святослава погибли. Перуном и Волосом клялся он «никогда не помышлять о нападении на греков и на все подвластное им: Херсонскую область и булгарскую землю; не идти на них ни со своим войском, ни с наемным, не подговаривать других к нападению и, напротив, быть врагом всякого врага греков».

Ничего не было сказано о торговле, условиях, посольствах: так не договаривались и разбитые под Царьградом руссы. Может быть, что Святослав, заключая мир, клянясь быть желтым, как золото, при нарушении договора, клялся в то же время сам себе мстить грекам, желал только спасения; может быть, в шуме военной тревоги некогда было и договариваться подробно: прежние подробные договоры заключались особыми послами, в мирное время. Но император греческий шел на мир, отпускал Святослава. Чего же еще могла стоить грекам победа решительная, если они соглашались выпустить из рук свирепого князя русского? Впрочем, греки могли надеяться, что начатое коварство решить силой: мир с греками ссорил Святослава с союзниками его. Печенеги брались погубить Святослава. Кроме того, мир прислонил тишину Булгарии и Греции в то время, когда Иоанну надобно было спешить в Сирию и Палестину, надобно было усмирять мятежи, возникшие в Греции без него.

Святослав желал видеть своего противника и победителя. Иоанн, в позлащенном вооружении, окруженный всадниками, одетыми в блестящие доспехи, выехал на берег Дуная. По реке плыла простая лодка, наряду с другими гребцами сидел человек в белой, ничем от других не отличной одежде и работал веслами: это был Святослав. Сидя на скамье своей, он глядел некоторое время на Иоанна, сказал несколько слов о мире и поплыл обратно.

Иоанн с торжеством возвратился в Грецию и в блестящем триумфе въехал в Царьград, держа в руках венцы и скипетры. На торжественной колеснице везли икону Богоматери, взятую им из Булгарии; короны и багряницы гордого Симеона Булгарского украшали эту колесницу; жалкий внук Симеона, царь Борис, шел за ней. Он лишен был потом царского венца и остался патрицием при дворе греческом, откуда бежал после смерти Иоанн. Булгария обращена была в греческую область; Доростол, столицу Булгарскую, переименовали Феодорополем (в честь Св. Феодора Стратилата, коего имя и явление спасло греков в крайности битвы), и — слава Булгарии погибла с тех пор невозвратно. Напрасно отважный Комитополь хотел восстановить булгарское царство; тщетно еще около четырех веков сохранялось имя Булгарии, пока с дочерью Сусмана в гареме Амуртовом погибла и сама тень самобытности булгарской. Все успехи булгаров в течение следующих четырех веков были мгновенные и случайные.

Заключив мир, отдав пленных, Святослав поплыл на родину в своих ладьях, с малою дружиною. Кажется, что Святославу тяжко было возвращаться в Киев. Печенеги засели уже в Днепровских порогах и ждали его; Свенельд советовал ему идти берегом; Святослав не слушал Свенельда и остался зимовать в Белобережье, на устье Днепра. Зимою недостаток припасов дошел до того, что конь продавался по полугривне. Терпеливо снося все труды и бедствия, весной Святослав поплыл к Киеву; тогда печенеги напали на него, и Святослав пал в битве… Свенельд пробился с остальною дружиною и дошел благополучно в Киев.

Так погиб Святослав, явление своего века и народа столь же блестящее, как Александр и Пирр, Густав Адольф и Карл XII, удивляющие метеоры, ярким, но бесполезным светом озарившие мир, им современный! Летописи говорят, что Куря, хан печенежский, снял с головы Святослава череп, оковал в серебро, пил из него, и написал на нем: «Чужого ища, свое потерял». Можем не верить подлинности печенежской апофегмы, но она была кстати Святославу.

Кончина Святослава

Мы видели его самовластно управлявшего и располагавшего русскими владениями. Кроме Полоцка и севера Руси, где были особые отделы правления, кажется, что при Святославе уже решительно не было удельных светлых князей. Он один ходил на хазар и булгар, отдавал сыновьям области, самовластно хотел переселяться в Булгарию и заключал договор с греками, не упоминая русских князей. Но единодержавие, это единственное спасительное средство образовать полудикий народ, сам ли Святослав умел его присвоить себе? Напротив: десять лет правления Ольги укрепили киевское княжество, а десять лет княжения Святослава только разрушали союз народов необразованных и вещественно все еще сильных в сравнении с киевскими дружинами. Увидим, как ненадежно было отдаленное покорение вятичей; сами радимичи восставали против Киева. Походы беспрерывные, шум оружия были милее гражданской деятельности Святославу. Современники любили его, хотели оправдывать все его неудачи и даже пристрастно передали нам повествование о походе его в Булгарию, изображая его победителем греков, Ахиллесом, презирающим дары и с радостью схватившим оружие, от Цимисхия присланное. Поэзия не забудет Святослава.

Юный, слабый душой Ярополк, князь Киева, узнал о смерти отца своего и не думал о правах на другие русские княжества. Свенельд — престарелый воевода отца и деда его, управлял имениями князя. Олег, брат Ярополка, княжил в Древлянской области; Владимир был в Новгороде. Пять лет прошло до события, имевшего важные последствия.

Лют, юный сын Свенельда, заехал с охотой своей в княжество Древлянское. Олег, князь древлянский, встретился с ним; началась ссора: Лют был убит. Свенельд запылал мщением. «Возьми область брата своего», — говорил он Ярополку. Через два года дружины Ярополка двинулись в Древлянскую область; Олег выступил из Вручая города, где княжил; началась битва; древляне одолели, и Олег побежал со своими дружинами. К воротам города вел мост; беглецы теснились, падали в ров. Ярополк вошел во Вручай и объявил Древлянское княжество своей областью. Стали искать Олега: его видели упавшего в ров с моста; полдня вытаскивали из рва трупы; несчастный сын Святослава был найден наконец, мертвый, изувеченный, и положен на ковер. Ярополк пришел к трупу его и заплакал: «Смотри: этого ли ты хотел!» — сказал он Свенельду. Олега похоронили подле Вручая.

Владимир слышал в Новгороде о гибели Олега. Или не имел он права принуждать новгородцев, имевших свои уставы, идти на войну по воле князя, или новгородцы не хотели идти с ним. Владимир оставил Новгород, бежал за Балтийское море и через два года возвратился с толпами варягов. Наемные воины со всех сторон Скандинавии собрались к нему и сделали Владимира страшным. Он нашел уже в Новгороде Ярополковых наемников и с насмешкою отослал их в Киев: «Скажите брату моему, что я иду на него; пусть готовится», — говорил он и спешил нанести новую обиду Ярополку.

Ярополк имел уже супругу — красавицу, греческую монахиню. Святослав захватил ее в Булгарии и подарил Ярополку. Но Ярополк искал другой супруги и сватался за дочь князя полоцкого, Рогволода. Мы упомянули уже об отделении сего княжества от системы руссов южных и северных.

Полоцк был в числе областей, где сели Рюриковы сопутники, наместники, как говорят летописи, думая, что все товарищи варяжского князя были подвластны ему: мы объяснили уже власть и отношения этих князей к главному их повелителю, следовательно, не удивимся, что при удалении Олега на юг, отделении от Новгорода и слабости Игоря, князья полоцкие решительно отпали от власти великих князей русских. Но летописи говорят об отдельном пришествии Рогволода в Полоцк из-за моря, вместе с варягом Туром, основавшимся в Турове. Может быть, Рогволод наследовал княжение после прежних полоцких князей. История западной от Киева стороны и новгородских областей сливается с историей русской только со времен Владимира.

В то же время, когда Ярополк сватался за дочь полоцкого князя (ее звали Рогнедой), явились и Владимировы послы. «Не хочу разуть сына рабы!» — отвечала Рогнеда. Упрек за рождение от рабыни должен был усилить гнев Владимира, униженного предпочтением брата, уже врага его. Варяги выступили из города; с ними были союзники: новгородская дружина. Они явились к Полоцку, когда готовился свадебный поезд в Киев. Полоцк был осажден, взят, Рогволод и два сына его убиты, и близ трупов отца и братьев Рогнеда сделалась наложницею Владимира. Не верим другим, еще более ужасным подробностям сего события; но память о несчастной Рогнеде, названной Гориславой, долго хранилась в потомстве. Через 200 лет рассказывали на Руси, как Горислава хотела мстить Владимиру, и сими ужасными событиями объясняли ненависть полоцких князей к киевским. Мы не находим уже имени Свенельда, виновника несчастных междоусобиц. Новый вельможа, Блуд, владел доверенностью Ярополка, слабого, робкого в опасности. Не смея выступить против Владимира, окопавшегося в стане между Дорогожичем и Капичем близ Киева, Ярополк заговорил в Киеве с Блудом. Киевляне хотели защищать князя. Но измена всегда гнездится подле малодушного властителя. Блуд сговоился с Владимиром и готовил погибель Ярополку. «Если убью моего брата, ты будешь мне отцом, — говорил Владимир. — Не я начал бить братьев, я страшился собственной гибели и только защищаю себя». Умев сделать Ярополку подозрительной верность киевлян, Блуд уговорил его бежать в Родню. Там окружили его дружины Владимира, который занял Киев, покорившийся ему после бегства Ярополка. Голод свирепствовал в Родне до такой степени, что память о нем осталась пословицей. Тогда Блуд начал уговаривать Ярополка мириться с Владимиром, изъявить ему покорность, удовольствоваться тем, что даст Владимир. Легковерие Ярополка было столь велико, что он, провожаемый Блудом, решился ехать в Киев. Напрасно другой приближенный Ярополка, Варяжко, говорил ему, что он идет на смерть, советовал лучше бежать к печенегам и нанять их. Ярополк не слушал Варяжки, явился в Киев и доверчиво шел в терем, где Владимир с дружиной своею ожидал его. Едва Ярополк переступил через порог, как Блуд затворил двери, не впустил спутников его, и два варяга подняли Ярополка на мечи. На глазах Владимира пал брат и оставил его полным владыкой Руси. Красавица-монахиня, жена Ярополка, уже беременная, сделалась наложницей Владимира. Современники, во всем видевшие таинственность судеб, приписали сему поступку гораздо больше важности, чем убийство брата. «Плод, зачатый во грехе, принес плоды горькие», — говорили они, видя, как сын Ярополка свершал кровавую месть судеб над сыновьями Владимира.

Братоубийство совершилось; Киев повиновался Владимиру; оставалось наградить помощников. Наемные варяги требовали золота, но Владимир, хитрый и осторожный, проводил их обещаниями, пока собрал силы противиться, и варяги просили наконец только позволения идти в Грецию и наняться там на службу греческому императору. Оставив добрых и смышленых, он отпустил всех других, но просил греческого императора рассеять их и не пускать в Русь, как людей буйных. Добрыня получил снова посадничество новгородское и ознаменовал торжество свое воздвижением Перунова истукана на берегу Волхова.

Дела Владимира не казались ужасными руссам. Роскошный, великолепный, ласковый с народом, любимый дружиною, он спешил устроить безопасность Киева, угрожаемую отовсюду: печенеги разоряли области киевские; вятичи отрекались от дани; даже радимичи, мирно жившие до этого, не повиновались. Так слабы еще были связи русского государства, так ободрили всех смерть Святослава и междоусобия в Киеве! По два года ходили дружины Владимира на вятичей и принудили их к прежней дани. Воевода Волчий хвост легко усмирил радимичей; рать с печенегами была во все время княжения Владимира. Оградив себя от набегов их, Владимир хотел утвердить безопасность Древлянской области. На запад от нее обитали дикие ятвяги: он покорил их, и обратил оружие на обитателей червенской области, граничившей на юге с Древлянскою областью. Там были уже города Перемышль, Червень, и впоследствии образовалось сильное княжество Галицкое. Такими успехами снова укрепилась разрушавшаяся мощь Киева. Вскоре Владимиру повиновались Киев и области: Полоцкая, Ростовская, Древлянская, Волынская и Тмутараканская. Новгород признавал себя городом, зависящим от Киева, и платил дань.

Желая вернее отвратить опасность нечаянных владений печенежских, Владимир вывел переселенцев из других областей, расселил их по Десне, Остеру, Трубежу, Суле, Стугне и основал несколько новых городков при селениях. Защищая таким образом Киев, в самих переселениях жителей Владимир мог иметь в виду смешение родов, все еще диких и раздельных.

Заметим самое важное обстоятельство в делах Владимира. Он первый начал решительно отходить от скандинавских обычаев, и понимаешь, что он властитель не малочисленных варягов, но смешанных с ними многочисленных славянских племен. Рюрик, Олег, Игорь и Святослав — все, кроме Ольги, действовали как будто пришельцы; только мыслили о сборе дани, о набегах и походах. Владимир понял, что туземцы должны составить его истинную силу и могущество. Удалив дружины пришлых варягов, он окружил себя руссами и славянами. Двое сыновей его названы были славянскими именами. Славянский язык, бывший уже в общем употреблении и превозмогавший язык варяжских пришельцев, совершенно возобладал над Русью и всеми подвластными ей племенами. Варяжская аристократия не существовала, но следы ее оставались в независимости воинских дружин и силе полководцев, еще напоминая феодализм варягов; Владимир вполне заменил его азиатской монархией, сходной с основными нравами славян. Дружина воинская и бояре Владимира стали не товарищи, но решительно подданные его. Различие между славянином и руссом исчезло; остались только свободные люди и рабы их. Воля князя возводила в чиновные звания. Многочисленное семейство Владимира давало ему способы ставить начальниками главных мест Руси своих сыновей. Тогда явились не уделы, но области, правимые детьми одного самовластного государя. Если первая супруга Владимира была Рогнеда, от которой родились Изяслав, Мстислав, Ярослав и Всеволод, а вторая — греческая монахиня, мать Святополка, то, когда в 990 году сыновья Владимира отправились в назначенные ими области, самому старшему из них было не более девяти лет; такое дитя не могло быть правителем, но Владимиру надобно было имя его сына, пресекавшее все покушения к прежней системе уделов. Так образовалась совершенно новая, Восточная система правления.

Поклонение Перуну

Еще важное дело замечаем в действиях Владимира. У славян владетель был и священником своего народа; Владимир сделался первосвященником киевлян. Рюрик, Олег, Игорь и Святослав кланялись Перуну и Волосу; Владимир сделал более: он сам воздвиг истуканы Перуна, Хорса, Дажбога, Стрибога, Семарглы и Мокаша в Киеве. Истукан Перуна был деревянный, с серебряной головой и золотыми усами. Кровавые жертвы приносимы были по повелению Владимира перед идолами, и после покорения ятвягов совершена была даже необыкновенная жертва: решились заклать пред богами девицу или юношу; бросили жребий на жителей Киева, и он пал от юного варяга, христианина. Его исторгли из объятий старика и убили во славу Перуна.

Так Владимир овладел сердцами народа и умел остаться навсегда даже в поверье народном. Прежние князья перешли к потомству в исторических сказаниях; Владимир пережил себя в народной памяти, как Альфред и Артур у англичан, Карл Великий у французов, Канут у датчан. Угощая дружины и народ, он выкатывал для них по триста вар меду, честил в тереме своем бояр, гридней и дружину трапезою еженедельно, расставлял столы и брашны для киевлян. «Серебром и золотом не найти мне дружины, а дружиною найду я серебро и золото», — сказал Владимир, слыша, как однажды гости его подпили и говорили, что стыдно им есть деревянными, а не серебряными ложками: немедленно выковали для них серебряные ложки. Думаем, что на пиршествах Владимира раздавались и песни славянских бардов, коих отголоски долетели до позднейшего потомства, ибо хотя песнопения, дошедшие до нас, где говорят нам о пирах, гульбе, богатырях Владимира, явно сочинены в позднейшие времена, но основание их, видимо, принадлежит древнему веку. «Сказка сладка, а песня быль», — основное поверье русских. Гусляры славянские, которых видели греки в VI столетии, велись долго между славянами, и следы Баянов, которые, как изображает поэзия русская — словно по золотой цепи, идя в одну сторону, заводят песни, идя в другую, говорят сказку, — остались доныне в быту нашем. Словом, Владимиром началось самобытное государство, в ряду других государств, тогда уже окружавших Русь. Не будучи искателем чуждых земель, Владимир крепил мечом свою землю; расточал собираемые богатства в народе, а не копил их в своей казне, не обогащал им только воинской дружины своей, отделявшей князей от остального народа.

Простив ему кровавое вступление на княжество, подданные прощали веселому, разгульному князю порок, снедавший его не менее властолюбия: сладострастие. Кроме Рогнеды и гречанки, нам известны еще три супруги его: богемка, мать Вышеслава; другая супруга, мать Святослава и Судислава, и уроженка Булгарии, мать Бориса и Глеба. В Вышгороде гарем Владимира состоял из 300 наложниц, в Белгороде также из 300 и в Берестове из 200. Недовольный тем Владимир не дорожил ни узами супружества, ни невинностью, отнимал жен, увозил дев — был женолюбец, как Соломон, по словам летописей.

Конец ознакомительного фрагмента.