Взаперти

Николай Свечин, 2021

Конец 1911 года. Столыпин убит, в МВД появился новый министр Макаров. Он сразу невзлюбил статского советника Лыкова. Макаров – строгий законник, а сыщик часто переступает законы в интересах дела. Тут еще Лыков ввязался не в свое дело, хочет открыть глаза правительству на английские происки по удушению майкопских нефтяных полей. Во время ареста банды Мохова статский советник изрядно помял главаря. Макаров сделал ему жесткий выговор. А через несколько дней сыщик вызвал Мохова на допрос, после которого тот умер в тюрьме. Сокамерники в один голос утверждают, что Лыков сильно избил уголовного и тот умер от побоев… И не успел сыщик опомниться, как сам оказался за решеткой. Лишенный чинов, орденов и дворянства за то, чего не совершал. Друзья спешно стараются вызволить бывшего статского советника. А между тем в тюрьме много желающих свести с ним счеты…

Глава 5

Накануне процесса

Чегодаев-Татарский слепил обвинительный акт за десять дней. Своего рода рекорд для российской законности! Прокурор тут же его подписал и направил министру внутренних дел на согласование. Макаров переслал бумагу для визирования директору Департамента полиции.

Зуев вызвал Лыкова, показал ему акт и посмотрел затравленно. Сыщик кивнул:

— Конечно, визируй.

— А ты?

— А ты? — ответил той же монетой статский советник тайному. — Я-то не пропаду, капиталы выручат. Нил Петрович, думай о себе. Если не дашь сейчас согласие предать меня суду, Макаров все равно своего добьется. Он уже решил. А ты вместо Сената вылетишь в отставку без усиленной пенсии.

Зуев не заставил себя уговаривать. Он поставил свой автограф и пробурчал:

— Извини меня, Алеша.

— Не кайся, все правильно сделал, — хлопнул начальника по плечу подчиненный и вышел из кабинета.

Согласно пункту 476 Устава, Лыков мог потребовать от следователя законченное им предварительное производство. Он, естественно, воспользовался своим правом. Получив огромный конверт с бумагами, сыщик начал внимательно их читать. И узнал о себе много нового. Коллежский советник свалил в одну большую кучу все прежние грехи сыщика, сделав вывод, что тот патологически жесток и убил Мохова умышленно. С обдуманным заранее намерением. Мстил за товарища, будучи к тому же раздражен из-за выговора, полученного от министра. Деяния чиновника подпадают под статью 1484 часть первая и подлежат наказанию в виде лишения всех прав состояния и ссылки в каторжные работы на срок от восьми до десяти лет. К акту прилагался список свидетелей, которых обвинение желало вызвать в судебное заседание. Там были все пять сокамерников умершего и три надзирателя.

Лыков тщательно изучил следственное дело и обратил внимание на протокол допроса выводного надзирателя^[46] Фуршатова. Допрос почему-то был принят следователем под присягой. Так делалось лишь в случае, если свидетель собрался в дальний путь и возвращение его может замедлиться. То есть он не сумеет потом явиться на суд и подтвердить свои показания. В пояснении указывалось, что Фуршатов тотчас после допроса отбывает в дальние местности по личной надобности. А именно увольняется от службы и вступает в права наследования спичечной фабрикой в Мезени. Разве в этом ссылочном городишке есть фабричное производство? Странно… Сыщик стал читать показания выводного и поразился. Тот заявил, что Мохов после общения с Лыковым едва передвигал ноги и то и дело просил отдыха. Лицо его было багровым, подследственный держался за грудь. И за живот тоже держался. Был испуган и подавлен. Он, Фуршатов, спросил арестанта, не нужен ли доктор и нет ли у него каких жалоб. А Вовка ответил: пожалуюсь — только хуже будет. И смолчал, а к утру умер.

Тут Алексей Николаевич наконец понял, что против него составлен целый заговор. И это не просто месть двух бандитов, а нечто большее. Если выводной надзиратель предварительной тюрьмы дает заведомо ложные показания, а потом спешно уезжает к Белому морю… Ведь в обычной ситуации он ни за что не принял бы полуживого арестанта в тюрьму. Сразу написал бы рапорт! Взяв избитого человека, надзиратель тем самым берет на себя ответственность за него. Какой разумный стражник так поступит? А Фуршатов взял. И рапорт по команде подал лишь утром, когда Мохов был уже мертв. Явная ложь, а судейские ее принимают…

Кто-то заплатил Фуршатову за вранье, и хорошо заплатил, если он оставил службу в столице и спешно исчез. Скорее всего, ни в какое наследство ни в какой Мезени он не вступал. А сорвал куш и перебрался в глухомань, пересидеть годик. Купил табачную лавку где-нибудь в Уржуме и затаился. Но ведь приобрести лавку стоит недешево. Кто даст такие деньги за голову заурядного чиновника? А те семьдесят пять рублей, что нашли при обыске у Трунтаева? Если сунули ему, значит, не обошли и других свидетелей. А непосредственные убийцы, Кайзеров и Дрига, по таксе должны стоить еще дороже. М-да… Человек, решивший вычеркнуть сыщика из жизни, средств не жалел. Кто же этот богатый недоброжелатель?

Притом не одни лишь деньги решали дело. Неизвестный враг знал о стычке Лыкова с министром. О том, что Лыков признал в Вовке убийцу своего товарища. Далее каким-то чудесным образом он свел в одной камере двух давних недругов сыщика и свежеиспеченного подследственного Мохова. Заплатил ребятам за то, чтобы они забили до смерти своего же фартового. Сунул трем другим свидетелям и научил, какие надо дать показания. Подкупил выводного и убедил его бросить службу и скрыться из города. Так не бывает! И тем не менее со статским советником все произошло именно так.

Протоколы допроса двух других надзирателей были в пользу сыщика, но изобиловали словами «вроде бы» и «не очень твердо помню».

Между тем дело о нанесении смертельных увечий подследственному Мохову перешло к прокурору Судебной палаты, а тот поручил его своему товарищу, коллежскому советнику Устарговскому. Рьяный чиновник проявил выдающееся усердие и закончил обвинительный акт за два дня. Переписав слово в слово материалы предварительного следствия. Видать, торопился к Рождеству.

Колесо Фемиды покатилось дальше, причем с нарастающей скоростью. Прокурор представил Судебной палате письменное предложение о возбуждении судебного следствия. Один из ее членов сделал палате доклад по собранным материалам. Затем прокурор объяснил собственный взгляд на дело, доложил свои выводы и вышел вон. В его отсутствие члены палаты обсудили услышанное, затратив на все полчаса. Признав предварительное следствие достаточно полным и проведенным без нарушений существенных форм и обрядов судопроизводства, Петербургская судебная палата постановила окончательное определение: предать статского советника Лыкова суду.

Вечером следующего дня на квартиру сыщика пришел рассыльный и вручил ему под роспись обвинительный акт. К нему прилагалось извещение Судебной палаты. Там было написано, что в течение недели обвиняемый должен сообщить суду, кого он выбрал себе в присяжные поверенные, и дать список свидетелей защиты.

Алексей Николаевич выпил очередную бутылку коньяка, погоревал, а утром вызвал к себе на квартиру адвоката Сандрыгайло. Его рекомендовали юрисконсульты МВД.

Пришел авантажный мужчина лет сорока, богато одетый, с бриллиантовыми запонками и булавкой в галстуке.

— Добрый день, господин Лыков! — протянул он хозяину руку. — Много о вас слышал. Клиентов мне поставили — человек десять. И все серьезных, не какую-нибудь шантрапу. Хе-хе… Меня звать Август Мефодьевич.

— Теперь вот сам стал вашим клиентом, — вздохнул сыщик. — Тяжело, знаете ли. Поговорим?

— Поговорим. Я хочу сразу предложить вам заболеть.

— Как это заболеть? Зачем?

Сандрыгайло пояснил:

— Прикинуться больным, конечно же. Чтобы потянуть время.

— Но что это мне даст? — недоумевал сыщик.

— А вот смотрите. Хворать можно долго, месяцы, если не годы. Все это время судить вас нельзя, им придется ждать. А там, глядишь, все как-то само собой рассосется.

— Ничего не рассосется, — рассердился Алексей Николаевич. — Они не отстанут. Жить на ниточке, под лупой? Не желаю.

И протянул гостю бумаги:

— Вот обвинительный акт.

Адвокат нацепил на нос золотые очки, взял бумаги, начал их читать и сразу сделался торжественно-серьезен. Дошел до конца, перечитал еще раз и со вздохом вернул Лыкову:

— Однако! Идет по верхнему пределу.

— И о чем это говорит?

— Максимальное наказание по предъявляемому вам обвинению — десять лет каторжных работ. Ну, суд учтет ваши прошлые заслуги и скостит годика два. Получите восемь. На это Устарговский согласится, он специально задрал максимум, чтобы можно было чуть-чуть съехать вниз. Обычная его тактика.

— Если мы договоримся, что вы предложите в качестве средств защиты?

— Давайте сначала договоримся, — по-деловому ответил Сандрыгайло. — Мое предложение такое. В случае, если суд удовлетворит требование прокурора, я не получаю ничего. Кроме, разумеется, моральной пощечины. Если срок уменьшат до семи-восьми лет каторжных работ, я получаю от вас сто рублей и другую пощечину. А если мне удастся снизить наказание до трех с половиной лет исправительных арестантских отделений, вы платите мне три тысячи. Ну как?

— Полностью избавить меня от кутузки вы считаете делом невозможным?

Адвокат с трудом удержал смешок.

— Алексей Николаевич! Не стройте иллюзий. Ваше положение очень сложное. Два министра спустили собак. Видите, как гонит контора? Такая спешка неслучайна.

— Это я понимаю.

— Тогда поймите и другое. Избавить вас от каторги — вот главная задача. Она очень трудна, но хотя бы решаема. Потом, надежда сохраняется и после вынесения приговора. Вы лично известны государю, можете нажать рычаги — и он вас помилует.

— Для этого я должен обратиться к нему с соответствующей просьбой, — напомнил присяжному поверенному сыщик. — Я же не намерен этого делать.

— Почему?

— Потому что в таком случае я признаю свою вину. Но вины нет, понимаете? Я не убивал Мохова!

По глазам гостя хозяин понял, что тот ему не верит. Как же тогда он будет его защищать? Как все они — за деньги? Придется терпеть…

— Вернемся к нашему договору, — заговорил Сандрыгайло. — Мои условия вас устраивают?

— Да.

— Вам все понятно? Мы изложим детали в соглашении, если желаете. Это не совсем законно, но если требуются гарантии на случай моей возможной нечистоплотности…

— Не требуются, — отрезал Лыков. — Полагаю, мы поверим друг другу на слово. Нужен аванс, чтобы вы начали готовиться к процессу?

— Нет. Фактически я уже начал. Итак, первый вопрос: кого из свидетелей может вызвать защита?

— Я уже думал об этом, Август Мефодьевич. Один из надзирателей, некто Фуршатов, сказал заведомую ложь и уехал из города…

— Как уехал? Кто его отпустил до суда?

— Следователь отпустил, а показания взял под присягой, согласно статье четыреста сорок второй Устава уголовного судопроизводства. Фуршатов уволился от службы и якобы поехал в Мезень вступать в права наследования.

— Вы сказали, он вас оболгал? — вцепился адвокат.

— Да, самым бессовестным образом.

— Но его слова совпадают со словами тех пяти арестантов, верно?

— Верно. Тут заговор, сильный против меня заговор.

Сандрыгайло не обратил на эти слова никакого внимания и констатировал:

— Это здорово подкрепляет позиции обвинения.

— Я понимаю. Но как раскрыть ложь?

— Буду думать. На чьи показания в вашу пользу я могу опереться?

— Во-первых, есть другие надзиратели той смены, когда я допрашивал Мохова. Они сообщили, что Вовка вернулся в камеру на своих ногах, не стонал, не жаловался и не имел никаких внешних признаков побоев.

— Уже хорошо! — ободрился присяжный поверенный. — Вот на таких косвенных деталях и строится обычно защита. Моя задача — посеять сомнения в умах сословных представителей. Судьи будут смотреть в бумаги и верить прокурору. А представители смотрят на вас и слушают адвоката.

— По вашему опыту, Август Мефодьевич, они совсем несамостоятельны в процессе? Даже представители дворянства?

— Увы, Алексей Николаевич. Если бы ваше дело рассматривалось судом присяжных, шансы на мягкий приговор были бы больше. Присяжные судят исходя из своего житейского опыта, и многие уже поднаторели, чувствуют себя на процессе как дома. Но ваш случай — преступление должности, такие рассматривает коронно-сословный суд. Состав его будет следующий: старший председатель или председатель одного из департаментов Петербургской судебной палаты и три члена уголовного департамента. Получается, всего четверо профессиональных судей. Их дополнят трое сословных представителей: губернский предводитель дворянства, городской голова (от мещан) и один из волостных старшин Санкт-Петербургского уезда (этот будет от крестьянства). Скорее всего, первые двое, как большие шишки, сами в суд не придут, а направят своих заместителей. Хорошо бы таковых заранее узнать и обработать их в вашу пользу. А самостоятельность этих временных судей весьма условная. Как правило, они смотрят в рот председателю.

— Выходит, полностью оправдать меня такой состав суда не сможет?

Сандрыгайло поморщился:

— Чем скорее вы забудете про оправдательный приговор, тем будет лучше для вас.

— Но…

— Слушайте меня внимательно, Алексей Николаевич. Вы обвиняетесь по статье триста сорок шестой Уложения о наказаниях уголовных и исправительных. Там говорится: «За причинение чиновником, или иным лицом, состоящим в службе государственной или общественной, при отправлении должности своей, кому-либо с намерением и без явной необходимости, ран или увечья, виновный подвергается высшей мере наказания за сии преступления, определенные в статьях…» Ну и так далее. То есть обвиняетесь в служебном преступлении. Наказание берется из статьи тысяча четыреста восемьдесят четвертой, а там ничего хорошего. Ибо от нанесенного увечья последовала смерть. В соответствии с первой частью этой статьи прокурор требует для вас десять лет каторжных работ, поскольку считает ваши действия умыслом. Я же намерен переквалифицировать обвинение на вторую часть указанной статьи и добиться для вас наказания в три с половиной года исправительного дома. Как совершенные без умысла.

— Я это понимаю, мы так и рассуждали с моим помощником.

— Идем далее, Алексей Николаевич. Суд вынесет в отношении вас решение, которое является окончательным. В апелляционном порядке обжаловать его нельзя, только кассировать в Сенат. Так что… Все решится сразу и навсегда.

— Но я сам могу опротестовать решение?

— Можете. Жалуйтесь на незаконное осуждение или на тяжесть назначенного наказания. Для этого и существует Сенат. Однако и прокурор со своей стороны может кассировать решение суда, в случае несправедливо мягкого, по его мнению, наказания. И что придет в сенаторские головы, можно лишь гадать. Не было бы хуже!

Лыков задумался. Действительно, не усугубить бы свою участь. И вместо Литовского замка оказаться в Забайкалье…

Он отлучился в комнаты, попросить Ольгу подать им чаю с ромом. После чего вернулся и продолжил разговор:

— Август Мефодьевич, мои клиенты, как вы изволили недавно выразиться, люди серьезные. После общения с прокурором на них, как правило, надевали кандалы. Исправительный дом я знаю много хуже. Я бывал там, конечно. Но в другом качестве: допросы проводил, очные ставки… Скажите, пожалуйста, что меня там ждет? Как устроено наше законодательство?

Адвокат приосанился:

— Охотно. Исправительные работы второй степени^[47], уж как пить дать… Примите эту мысль прямо сейчас, Алексей Николаевич, и смиритесь с ней. Еще очень повезет, если соскочим мы с вами с каторги! Так вот, что дальше. Увы, над вашей головой сломают шпагу в кордегардии Окружного суда. И отвезут в Литовский замок. Так что готовьте чемоданчик с нужными вещами. Бритву не надо, ее отнимут, а вот зубной порошок, носовые платки, лекарства, гигиенические средства… не знаю, там, подусники, фабриолин, туалетную бумагу — это все берите. Что забудете, супруга на другой день принесет.

На этих словах открылась дверь, и вошла Ольга Дмитриевна с подносом. Она поставила его перед гостем и сказала проникновенным голосом:

— Конечно принесу. Но вы уж, Август Мефодьевич, постарайтесь. А мы не останемся в долгу.

Лыков недовольно двинул бровью. Оконишникова быстро расставила чай, ром, сахар и закуски, после чего поспешила удалиться.

— Итак, поехали дальше. — Присяжный поверенный отхлебнул рому и улыбнулся довольно: — Хорош!…По закону отбывать наказание вы должны в своей губернии, стало быть — в Литовском замке. Если там мест не окажется, закон дозволяет посылать арестантов в исправительные отделения близлежащих губерний. Но для бывшего статского советника, думаю, место найдут.

Лыков поежился от слова «бывший» и тоже приложился к рому.

— Три с половиной года вам сидеть не придется, если будете вести себя примерно, — как ни в чем не бывало продолжил Сандрыгайло. — По приходу вас сперва запишут в разряд испытуемых, так же как это полагается на каторге. И быть вам в этом статусе ровно два года. Затем попадете в разряд исправляющихся. Для этого надо отличиться добрым поведением, исполнением обязанностей веры и прилежанием к труду. А в разряде исправляющихся десять месяцев заключения идут за год. Уже хорошо!

— Прилежание к труду… Я должен буду пеньку расплетать на веревочки?

— Нет, конечно. С вашими капиталами вы легко наймете арестанта, который будет трудиться и за себя и за вас. Дело в том, Алексей Николаевич, что переводят в льготный разряд лишь тех, кто занят работами. В этом суть арестантских отделений, вы же знаете. Труд там обязанность. Если кого по состоянию здоровья освобождают от работ, то он не может претендовать на перевод в другой разряд. И тогда десять месяцев за двенадцать не пойдут.

Адвокат улыбнулся так радужно, словно речь шла о пребывании в санатории.

— Но и это еще не все! — Август Мефодьевич даже потер ладони. — Мы сможем по истечении определенного времени вести разговор о досрочном освобождении. Главное — не конфликтовать с тюремным начальством. А там ваши друзья на воле — при моей помощи, конечно, — все оформят и подадут как надо.

— Досрочное освобождение когда делается возможным? — спросил сыщик, берясь за карандаш.

— По истечении трех четвертей срока. С учетом того, что последние полтора года у вас пойдет десять месяцев за год, реально вам придется сидеть… сейчас посчитаю… два года и пять месяцев. На год с месяцем меньше, чем приговорит суд. Ловко?

Алексей Николаевич записал и продолжил расспросы:

— А что ждет меня после выхода на волю? Я сделаюсь мещанином, ведь так?

— Ну, можете записаться в крестьянство. Семейственные права и права на прежнюю собственность у вас останутся, только имение перейдет в опекунское управление…

— Имения у меня нет, оно принадлежит сыновьям, — пояснил Лыков.

— Ну, тем лучше. Так вот. После того как выйдете на волю, вас поместят под надзор местной полиции сроком на четыре года. Поселитесь, где хотите, по собственному выбору. Вы будете не вправе изменять место жительства и удаляться от него без особого, в каждом случае, дозволения полиции. Есть и другие ограничения.

— Да, что-то я помню… Мне нельзя будет жить в столицах?

— Не только в столицах запретят вам жить, но и во всех местностях столичных губерний. Также и в губернских городах и их уездах. В любом местечке, отстоящем от губернского города ближе чем на двадцать пять верст, вас тоже не пропишут.

— А в Варнавине можно? — с надеждой уточнил сыщик.

— Который в Вятской губернии? Там можно, он от Вятки далеко.

— Еще что мне запретят?

Сандрыгайло наморщил лоб, вспоминая.

— Э-э… Вступать в государственную или общественную службу. Записываться в гильдии или получать какое бы то ни было свидетельство на торговлю. Быть избираемым в третейский суд. Так-так, что там дальше? А! Выступать свидетелем при договорах и других актах, давать по гражданским делам свидетельство под присягой. Без присяги тоже нельзя! Кроме тех случаев, когда суд сочтет необходимым потребовать ваши показания. Еще вы не можете быть чьим-либо опекуном, попечителем или поверенным.

Алексей Николаевич обдумывал услышанное и крутил головой. Потом сказал:

— Быть опекуном — ладно, не очень и хотелось. Еще меньше я собирался заниматься торговлей. Но что насчет сыщика Лыкова? Теперь, значит, никогда его больше не будет?

— Никогда, — веско объявил адвокат. — Запрет на государственную службу пожизненный.

Вечером Алексей Николаевич ввалился без телефона к Таубе. Барон неожиданно получил очередное наследство, продал свой домик на Выборгской стороне и купил взамен другой — поменьше, зато в престижной Адмиралтейской части. Домик был о двух этажах, из восьми комнат и стоял в конце Галерной улицы. Единственный ребенок четы Таубе, дочь Татьяна, весной вышла замуж за поручика Преображенского полка Демут-Малиновского. Молодые заняли второй этаж, а барон с баронессой поселились на первом. По вечерам они ходили гулять в Демидов сад, играли в лото и мечтали о внуках. Генерал пописывал мемуары, но без вдохновения. Самое интересное рассказывать было нельзя — преждевременно…

Увидев гостя, хозяин не удивился и не обрадовался. Молча вынул бутылку коньяка и две серебряные стопки начала прошлого века. Закуски не предложил.

Мужчины махнули по полчижика, и Лыков сказал жалостливо:

— Присяжный поверенный сейчас заявил, что меня точно посадят. Могут даже в каторгу.

— Так тебе и надо. Заслужил репутацию человека, который сам себе закон. Теперь она тебя топит.

— Но я же лишь тех, кого следовало…

— Присяжным объяснишь. Если дадут сказать.

— Их не будет, а будут сословные представители.

Барон тоже расстроился:

— Эти много хуже. Что судьи решат, то они и подпишут.

Он налил еще по рюмке и сказал:

— Я говорил о тебе с военным министром. Тот сегодня вечером докладывает государю, обещал осторожно прощупать… Напомнить Его Величеству о твоих прежних заслугах.

— Как ты не понимаешь, — осерчал сыщик, выпивая вторую стопку, — что это равно наказанию ни за что? Если царь помилует меня, значит, я виноват. Меня пощадили, но — виноват. А я невиновен!

— Успокойся, Леша. Речь пойдет не о помиловании. Государь может просто отменить это судебное преследование без последствий. Раз — и нету. И тогда вопрос, виновен или нет, отпадет сам собой. Государю виднее.

Алексей Николаевич подумал и мотнул головой:

— Хорошо бы так. Но она не позволит. Она ничего не забыла, германская грымза.

В результате статский советник в очередной раз напился, и Таубе лично отвез его домой на извозчике.

Они оба никогда не узнали, что в тот же вечер между государем и государыней произошел важный разговор. За чаем он спросил:

— Аликс, ты помнишь Лыкова?

Александра Федоровна молча кивнула. Супруг продолжил:

— Час назад мне докладывал Сухомлинов. Когда он закончил про дела по министерству, вдруг заговорил об этом человеке. Оказалось, Лыков убил арестанта на допросе. Точнее говоря, избил так сильно, что тот ночью умер в камере.

Государыня отодвинула от себя чашку и теперь смотрела на государя с большим вниманием. Тот отхлебнул из своей, потрогал ус, но вопроса не дождался и заговорил снова:

— Лыкова ждет суд, и его могут приговорить к каторжным работам. Статский советник, со Станиславской лентой… Будет скандально. Владимир Александрович считает, что это подрывает престиж власти. И кроме того, учитывая его прошлые заслуги, следует без лишнего шума прекратить судебное против него преследование. Хватит-де нам Курлова. Вот я и думаю… как быть?

Императрица заговорила наконец, но о другом:

— А почему военный министр просит за чиновника из другого ведомства? Пусть решает Макаров.

— Владимир Александрович объяснил мне это. Макаров настроен по отношению к своему чиновнику особых поручений недоброжелательно. И судит о нем… предвзято. А с военными Лыков провел много секретных операций, особенно против шпионажа. У него — я этого не знал — есть даже Анна второй степени с мечами! Дал еще папа за опасную экспедицию в Дагестан двадцать пять лет назад. Это меня тронуло. Папа лично знал и ценил простого полицейского чиновника в малых чинах… Значит, было за что. И потом, вспомни, Лыков охранял нас на коронации и еще в Нижнем Новгороде, на выставке. Мы доверяли ему свои жизни.

— Может быть, когда-то он был и хорош, — сухо ответила государыня. — Был конь, да изъездился, так в поговорке? Странно, что ты заговорил о Лыкове именно сегодня. Я получила письмо от сестры, она пишет следующее. В Московской пересыльной тюрьме есть арестант по фамилии Кораблев. Он сделал заявление, что икона Казанской Божией Матери на самом деле не была сожжена в печи этим негодяем Чайкиным. Он лишь наговорил на себя, чтобы сбить полицию со следа. Образ цел и находится в руках старообрядцев. Вот, я сейчас зачитаю…

Александра Федоровна вынула из крохотного ридикюля листок голубой бумаги:

— Ага, здесь… «Икона находится в селении Кимры Тверской губернии, у богатой начетчицы Кочетковой. За двадцать тысяч рублей можно ее выкупить. В деле есть еще торговцы братья Девятовы, они хоть и православные, но доподлинно знают, где образ. Надо сговориться с Кораблевым. Настоятель пересыльной тюрьмы отец Николай Смирнов сам видел икону и держал ее в руках. Его возили с завязанными глазами, чтобы показать. Сейчас вопросом занимается Джунковский^[48]. Он порядочный человек, но скептик; с таким настроем Бог не даст ему отыскать чудотворный образ, как не дал Лыкову». Слышишь? Элла тоже помянула твоего чиновника особых поручений. Который не выполнил самое важное поручение в своей жизни. Оттого лишь, что не сильно старался^[49]. А ты сейчас хочешь освободить его от заслуженного наказания? У нас, стало быть, уже можно убивать на допросе?

Государь торопливо ответил:

— Нет, конечно. Налей мне еще чаю, пожалуйста…

Суд над Лыковым был назначен на 3 января 1912 года. Все Рождество сыщик ходил в Казанский собор, утром и вечером, и молился. Просил Бога смирить его, помочь вынести неизбежное унижение, не пасть духом. Иногда он клал букетик на могилу Кутузова, разглядывал ключи взятых иностранных городов, представлял себя гусаром, как в детстве. От этого становилось легче, статский советник возвращался домой и вместо коньяка согревался чаем. К Новому году он успокоился, точнее, смирился. Что ж, тюрьма, значит, тюрьма. Ведь он был там уже, почти тридцать лет назад. Когда «демоном» прошел этапами от Петербурга до Нерчинска. А тут исправительный дом. Выделят ему как бывшему полицейскому местечко у окна, с видом на Мойку. Ольга будет ходить так часто, как только дозволяется правилами. И Алексей Николаевич начнет отсчитывать дни и недели. Надеяться на друзей, которые не должны допустить превращения его в мещанина города Варнавина. Беречь спину, внимательно разглядывать каждого встреченного в коридоре арестанта. И тянуться перед надзирателями.

Последнее обстоятельство особенно угнетало Лыкова. Статский советник! Лента через плечо, множество других орденов. И вдруг — в отряд испытуемых, с обязательным привлечением к работам. Он разузнал, чем именно в Литовском замке занимают сидельцев. Выбор получился приличный. Два года назад там создали обмундировальную мастерскую для войск Петербургского военного округа. Целый этаж отдали под нее в производственном корпусе. Имелось два отдела: сапожный и собственно обмундировальный. Последний, в свою очередь, разделялся на портняжную, бельевую и шапочную мастерские. Может, научат разжалованного сыщика кроить солдатские подштанники? Будет чем заняться на свободе с таким ремеслом. Или податься в сапожники? В исправительном отделении наловчились выдавать по триста пар сапог в день. Работают на немецких машинах «Менус». Производят чернение и жировку кожи! Есть еще какая-то декатировальня^[50]

Конец ознакомительного фрагмента.

Примечания

46

Выводной надзиратель выводит арестантов из камер в отхожее место, в баню, на прогулку и на допрос. Принимает счетом от отделенного (коридорного, постового) надзирателя.

47

Исправительные работы второй степени — от 3 до 3,5 года.

48

Джунковский В. Ф. — московский губернатор.

49

См. книгу «По остывшим следам».

50

Декатировальная машина — устройство для обработки ткани водяным паром или горячей водой для предотвращения ее усадки в готовых изделиях.