Тифлис 1904

Николай Свечин, 2017

Полиция давно подозревала, что где-то на окраине империи существует особое преступное предприятие, помогающее бандитам отмывать меченые деньги и ценные бумаги. «Большая постирочная» – так называли его сыщики. Как только у Департамента полиции появилась ниточка, ведущая в Тифлис, Лыков выехал на Кавказ проводить дознание… На месте выяснилось, что услугами Тифлисского казначейства по отмывке краденых денег пользовались мошенники, бандиты и террористы со всей страны. Расследование столичного гостя пришлось не по нраву главарям «постирочной». Едва Лыков приступил к дознанию, как один за другим начали погибать важные свидетели. Кто-то явно уводил сыщика с верного пути… и вел прямиком к смерти.

Глава 5

Первая жертва

Утром, бреясь, Лыков заметил, что его нательный крест потемнел. Не сразу он сообразил, что эта патина выступила после посещения им серных бань. Пришлось отчищать золото зубным порошком.

Из-за этого коллежский советник прибыл в полицейское управление с опозданием. Двухэтажный дом красного кирпича с характерным тифлисским балконом стоял на углу Слепцовской и Анастасьевской улиц. Ковалев уже уехал, питерца встретил его помощник. Коллежский асессор Шмыткин по виду был из казаков: борода пегая, взгляд хитрый. Ну, в полиции бесхитростным делать нечего… Шмыткин вызвал поручика Абазадзе.

Явился молодой стройный офицер с Владимирским крестом на груди. Крест был с мечами. Командированный спросил:

— Как вам удалось получить такую награду? Война с Японией едва началась. Или за поход в Китай?

— Это за другое, — охотно пояснил поручик. Он говорил по-русски почти без акцента, что редкость в Грузии. — Я еще в полку служил, в Сто сорок пятом Новочеркасском императора Александра Третьего. Под столицей, в Медвежьем стане есть пороховой погреб номер одиннадцать Петербургского окружного склада огнестрельных припасов…

— Знаю его, — кивнул сыщик. — Двадцать тысяч пудов пороха там хранят.

— Вот эти двадцать тысяч пудов едва не взлетели на воздух! Загорелся лес поблизости, пламя подступило к складу. Наша рота стояла на карауле, я был помощником начальника.

— Неужели спасли склад от взрыва?

— Все удрали, кто был поблизости. А караульный начальник… ну, не было его, одним словом. Пришлось мне вести роту на борьбу с огнем. Чуть-чуть мы там не подорвались. Но спасли порох, и свои жизни заодно. Государю было угодно наградить меня.

Алексей Николаевич представил себе, как это выглядело. Пламя надвигается на склад, вот-вот все взорвется к чертям. Старшие офицеры драпанули. А этот парень не побежал. Собрал роту и бросился в огонь. Молодец.

Коллежский советник описал поручику их задачу: надо арестовать штабс-капитана Кавказского стрелкового артиллерийского дивизиона, что стоит в Гомборах; сделать обыск в его квартире; и доставить его в Тифлис в штаб округа. Все просто, обычная полицейская рутина.

Задача Абазадзе не понравилась. Понятно, что арест товарища-офицера не мог прийтись ему по душе. Но Лыков сразу рассказал о подозрениях в отношении Багдасарова и о том, что предстоит быть предельно вежливыми и не унижать подозреваемого. Они сели в фаэтон и отправились в путь.

Когда выехали из города, Алексей Николаевич спросил:

— Арчил Константинович, а почему вы ушли из полка?

— По семейным обстоятельствам. Матушка заболела, а сестра уехала с мужем в Уссурийский край, — объяснил поручик. — Я холостой, мне проще.

Помолчал и добавил с грустью:

— Матушка умерла два месяца назад. Не выходили ее доктора.

— Сочувствую вам. А почему не вернулись в полк?

— Здесь оказалось интересно, — рассмеялся загрустивший было парень. — А потом, я вроде как пошел по стопам отца. Он у меня был хевистав. Знаете, кто это?

— Да, — кивнул питерец. — В Кутаисской губернии так называют деревенских сыщиков, которых нанимает сельское общество бороться с ворами.

— Точно. Отец хорошо ловил эту сволочь. Смелый был, никого не боялся. Его застрелили — подло, в спину.

— Значит, вы круглый сирота?

— Увы, Алексей Николаевич. Но грустить некогда. У нас тут идет война, самая настоящая.

— С кем? — удивился коллежский советник.

— С абреками. Их что-то много развелось, приходится убавлять. Вот три недели назад я схватился с бандой Тухо, главного закатальского головореза. Их шестеро было, а нас трое. Едва справились.

— Но одолели, судя по всему? — улыбнулся сыщик.

— Тухо в пропасть улетел. Мы с ним на кинжалах бились. Двоих еще прикончили, остальные сдались. А у нас один убит, и мне плечо продырявили. Но быстро зажило.

Питерец был поражен. На Кавказе храбростью никого не удивишь. Лыков сам был человек бывалый и не робкого десятка. Но этот молодой офицер говорил о своих подвигах как о чем-то обыденном. Гвардейский трынчик распустил бы хвост, но Арчил искренне полагал, что не сделал ничего выдающегося.

— Полицмейстер рассказал, что вы и вчера кого-то задерживали, — припомнил сыщик. — Гратиашвили его фамилия.

Парень усмехнулся:

— Ну не то чтобы задерживал… Крови на нем много. Пришибить его да, хотел. Мамдзагли!^[16] Жаль, не получилось. Сбежал Пидо, успел в последний момент. Как будто его кто-то предупредил.

Они некоторое время ехали в безмолвии, глядя по сторонам. Но поручик, видимо, не мог долго молчать:

— Вот третьего дня объявился в Сигнахском уезде брат Тухо, тоже абрек. Зовут Динда-Пето. Он хоть и младший, а сволочь похлеще старшего. Заправлял в Бакинской губернии, попался, бежал из тюрьмы. Скрывался два года в Персии, где тоже отличился в дурном смысле. И вот приехал, чтобы найти меня.

— Найти вас?

— Да. Мы с ним теперь кровники, он поклялся отомстить.

— Откуда вы знаете?

— В горах такие вести расходятся быстро, — ответил Абазадзе.

— И… вы не боитесь?

— Нет. Грузину не пристало трусить. Вот схватимся, тогда и поймем, кто чего стоит. Если Динда так хорош, как о нем говорят, то будет интересно. С храбрецом биться — большая честь!

— Зная абреков, легко предположить, что он постарается подстрелить вас из-за угла, украдкой, как убили вашего батюшку, — возразил сыщик. — А не в открытом бою.

— Может быть и такое, — согласился поручик. — Что ж, кисмет! Это значит: от судьбы не уйдешь. А бояться — недостойно мужчины.

Он ехал, беззаботно улыбаясь, и говорил, не выбирая слов. Было видно, что человек не рисуется. Лыков знавал немало храбрецов, но этот был особенный. В бой хорошо с ним идти, надежно, подумал сыщик.

Фаэтон между тем катил и катил. Гомборы находятся на Кахетинском шоссе, соединяющем Тифлис с Телави. Движение было бойкое: в оба конца ползли арбы с грузами, военные фуры, частные дрожки и линейки с дачниками. Урочище славилось хорошим климатом, и тифлисцы уже начали, не дожидаясь жары, перебираться за город. Дорога шла вдоль живописного русла Иоры. Полицейские проехали Мухровань. Слева тянулись бесконечные леса, над ними возвышалась коническая вершина Вераны. Скоро перевал, а оттуда до селения рукой подать, сообщил Абазадзе. Он снял фуражку, взъерошил волосы и напевал тихонько: «Как увижу балкон белый, сердце бьется еле-еле…»

Вдруг поручик осекся на полуслове. Лыков удивленно оглянулся на него: лицо парня сделалось белее мела.

— Что с вами?

— Вы, Алексей Николаевич, главное, ничего не делайте, просто стойте.

— Да что случилось?

— Может, тогда они вас не убьют.

Когда до коллежского советника дошел смысл последних слов, он лихорадочно полез в карман. Но вынуть револьвер не успел: Абазадзе схватил его за руку и не отпускал.

— Прошу вас, не надо! Постарайтесь спасти хотя бы себя.

Алексей Николаевич легко мог вырвать руку, но не сделал этого. В тот момент он сам не понял почему. Осознал лишь потом. Но тогда замешкался, а когда повернул голову, коляску уже окружили конники. Девять человек взяли полицейских в кольцо и навели на них винтовки.

Вперед выехал туземец с крашеной бородой, весь обвешанный оружием.

— Ну, собака, узнал меня? Узнал свою смерть?

— Да, я тебя узнал, Динда-Пето.

Поручик встал в фаэтоне во весь рост. Голос его не дрогнул; он смотрел на абрека с вызовом.

Несколько разбойников полезли в экипаж, грубо обыскали седоков. У Лыкова забрали револьвер, часы, бумажник и полицейский билет. Сопротивляться было бесполезно.

— Кто это с тобой? Тоже полицейский?

— Он ни при чем в нашей распре, отпусти его.

Абрек взъярился:

— Ты еще будешь мне указывать?! Ты, мертвец!

Ему подали документы сыщика, и он прочитал вслух по слогам:

— Де-пар-та-мент по-ли-ции. Шайтан, я так и подумал.

Коллежский советник лихорадочно соображал. Дело плохо: они окружены и обезоружены, бандиты держат их на прицеле. Дорога, только что оживленная, вдруг опустела. Повозки, завидев издалека, что делается, разворачивались и улепетывали. Помощи ждать было неоткуда.

Тут Абазадзе заговорил, так же спокойно, без дрожи в голосе:

— Динда-Пето, если ты мужчина, то дерись, как мужчина. Я убил твоего брата в честном бою. Верни мне шашку, и мы сразимся. Пусть твои товарищи рассудят наш поединок.

Разбойники одобрительно загудели: храбрая речь поручика понравилась им. Но главарь без предупреждения нажал на курок. Раздался выстрел, пуля угодила Абазадзе прямо в сердце. Он свалился из фаэтона на дорогу. Ахнув, сыщик бросился ему на помощь. Посадил, прислонил к колесу. Кровь хлестала из раны фонтаном, заливая мундир и шаровары. Посмотрев питерцу в глаза, умирающий успел сказать:

— Только ничего не делайте… себя спасайте…

В глазах у Лыкова потемнело. Он распрямился над мертвым, сжал кулаки. Кочи^[17] смотрел на него с седла, играясь дымящимся маузером.

— Что, хочешь за ним следом? Гляди у меня. Кто такой, зачем ехал?

Скулы у сыщика свело, ноги едва держали. Кажись, отбегался… Кто же оставит свидетеля убийства полицейского в живых? Но вдруг Динда-Пето сказал:

— Передай там, что это сделал я. Казнил кровника, как обещал. Передашь?

Сыщик кивнул, не в силах вымолвить хоть слово.

— Язык проглотил, нечистое животное?

— Пе… передам.

— Еще раз попадешься — шкуру спущу!

Абрек скомандовал что-то по-татарски, и его люди сбились в отряд. Мигом распрягли полицейских лошадей, оседлали их, а своих сповоженных взяли за уздечки. Сыщик смотрел на них и ждал выстрела в упор. Между тем Динда-Пето гикнул, после чего шайка скрылась в ближайшем лесу. Все произошло в считаные секунды. Только что Лыков стоял под дулами винтовок и молился — и вот уже никого нет. Лежит мертвый поручик, причитает перепуганный кучер, высоко в небе поют птицы. Жизнь продолжается. И он, Лыков, тоже живой, ни царапины на нем. Вот только как теперь объяснить людям, почему он цел и невредим, а его спутник умер? И питерец ничего не сделал, чтобы помочь товарищу.

Потом сознание сыщика отключилось. Напряжения последних минут, когда жизнь висела на волоске и зависела от каприза дикого горца, нельзя было дальше переносить. Лыков опустился на землю и, словно во сне, затянул старую солдатскую песню:

— По фронту наш полковник

Отважный проскакал.

«Ребята, не робейте», —

Он ласково сказал.

Кавказские вершины,

Увижу ли вас вновь?

Вы, горные долины,

Кладбища удальцов.

Сколько он так бубнил, Лыков не знал. Но потом сознание вернулось. И он увидел себя сидящим на пыльной дороге: он пялился на конус Вераны и пел… Вокруг стояли люди, много людей, и смотрели на него. Крестьяне в синих чухах^[18], какие-то разряженные господа, солдатик с артиллерийскими погонами… В душе Лыкова вспыхнула надежда: а вдруг ему померещилось, вдруг это просто затмение? Однако стоило ему повернуть голову, как он увидел у своих ног труп поручика Абазадзе. Кровь уже застыла, лицо, недавно такое красивое и мужественное, потемнело.

Дальше началось трудное возвращение в Тифлис. Экипаж привязали к арбе, погрузили в него тело офицера. Рядом сел коллежский советник; возница перебрался к крестьянам. И скорбный поезд тронулся. Они едва плелись и оказались возле полицейского управления только под вечер. Но там уже знали про нападение. Губернатор Свечин и помощник полицмейстера Шмыткин выбежали к подъезду, на руках внесли убитого в общую комнату и положили на диван. Явились все свободные от дежурства и окружили покойного. Было тихо, никто не мог вымолвить ни слова… Потом Свечин подошел к питерцу, неожиданно обнял его и с чувством сказал:

— Слава богу, хоть вы живы! Абрек оставил вас, чтобы передать сообщение?

— Да. Не думал…

— С жизнью уже простились?

— Именно так.

— Вы, Алексей Николаевич, не интересовали Динда-Пето. Он мстил кровнику, а вы лицо постороннее. Мог убить за то, что полицейский, но решил использовать как почтальона. Да… Вот так мы здесь и служим.

Лыков крепко взял полковника за руку и сказал, глядя в упор:

— Иван Николаевич. Я ведь даже не попытался сопротивляться. Пальцем о палец не ударил, не заступился за мальчишку. Как так? Георгиевский кавалер…

— Но…

— Хотел достать наган, так Абазадзе схватил меня за руку и держал.

— Вот! — обрадовался Свечин. — Что вы могли поделать?

— И мог, и должен был! — ожесточенно выкрикнул сыщик, не обращая уже внимания на то, что подумают окружающие. — Сражаться — вот что я должен был делать! Но тогда лежал бы сейчас рядом с поручиком. И это, понимаете, это меня остановило. Я испугался за свою жизнь. И позволил убить мальчишку безнаказанно.

— Ваше геройство ничего бы не изменило, только погубило бы еще и вас.

— Хоть умер бы с честью.

— И что потом? Мертвый есть мертвый. Нет, живите. Помните об Арчиле, однако живите. Богу виднее, сколько отмерено вам на этом свете. Пока живой, вы можете сделать немало хорошего. Вот и делайте. А мусолить свою слабость… Думаете, я не трусил? Да нет такого человека, который никогда бы не отступал.

— Абазадзе держался храбро.

— Он вовсе не мальчишка, а офицер. Сознательно сделал выбор.

— Он-то сделал, а я?

Свечин осторожно высвободил руку и ответил:

— А вы теперь живите с этим. Понимаю, трудно. Но куда деваться? И поверьте, все мы рады, что хоть вы уцелели. Никто вас не осудит, разве какой дурак. Никто!

— Он, умирая, сказал то же самое, — вспомнил Лыков. — «Себя спасайте».

Тут сыщик сообразил, что это звучит как оправдание, и смутился. Но Свечин сам взял его за плечо, тряхнул и произнес:

— Видите, Арчил думал так же. Подвиг тоже должен знать время и место. Бессмысленная смерть — это не храбрость, а глупость.

Алексей Николаевич понимал, что его уговаривают, но все равно стало чуть легче. И тут пришло решение, определившее дальнейшие поступки сыщика.

— Господа, мне надо с вами поговорить!

Свечин и Шмыткин послушно двинулись за ним. В кабинете полицмейстера Лыков обратился к его помощнику:

— Мне нужны винтовка с патронами и лошадь.

— Кузьма Степанович, не вздумай! — тут же вскинулся губернатор.

— А и не вздумаю, я себе не враг, — ответил Шмыткин. — Командированного убьют, а грех на мне будет.

— Господа, вы не поняли. Я все равно это сделаю. С вами или без вас.

— Возьмите казаков, тогда я помогу, — предложил Иван Николаевич.

— Чтобы поставить на кон и их жизни? Нет, увольте.

— Алексей Николаевич, прошу вас взять себя в руки, — рассудительно начал коллежский асессор. — Ну, случилось так. С кем не бывает? Месть, что вы задумали, добром не кончится. Застрелят и вас, без всякой пользы. Что вы сделаете? Динда-Пето в горах как у себя дома. Полиция и конная стража столько времени уже не могут его поймать. Тут вдруг полковник из Петербурга приехал и поймал… Разве так бывает?

— Я бывший пластун, турецких языков взял без счету.

— Это когда было? Двадцать пять лет назад?

Лыков повернулся к губернатору:

— А вы? Тоже не захотите меня понять?

Тот машинально сел, озираясь. Нашел возле себя пепельницу, вынул пачку папирос и закурил. На это у полковника ушло минуты две. Потом он сказал:

— Поехали к Чачибая.

Свечин и Лыков отправились на угол Ермоловской и Конюшенной, в казарму конвоя главноначальствующего. Там в богато обставленной служебной квартире они нашли ротмистра.

Тот, как оказалось, тоже знал о происшествии на шоссе. Он обхватил питерца длинными сильными руками, словно они были давние товарищи, и сказал с сильным акцентом:

— Хорошо, хоть ты остался живой!

Сговорились они, что ли, подумал с раздражением сыщик. Ему казалось, что тифлисцы над ним издеваются. Но начальник конвоя выглядел искренне взволнованным. С кавказской непосредственностью он перешел с коллежским советником на «ты»:

— Мы, когда услышали, испугались за тебя. Арчил грузин, он знал, что делает, когда резал брата того абрека. А ты? Приехал по службе, обычаев не знаешь. Прости, что говорю… как это по-вашему? Фамильярно? Но у нас на Кавказе так.

— Арзакан Георгиевич, Лыков просит винтовку, — обратился к ротмистру губернатор.

Тот без раздумий кивнул:

— Дадим. Я понимаю, он решил мстить. Все дадим, вай, нельзя отказывать джигиту в таком деле!

— Винтовку, пятьдесят патронов, коня, — начал загибать пальцы сыщик. — Еще горскую одежду, самую простую, ношеную. Я заплачу.

— Зачем сказал «заплачу»! — рассердился Чачибая. — Все так получишь, ни абаса не возьмем.

— Еще мне нужны сведения, где скрывается Динда-Пето.

— Это не ко мне, — развел руками ротмистр.

— Трембель все знает, пусть скажет, — встрял полковник.

— А если он не захочет? — расстроился питерец.

— Я попрошу — сразу захочет, — уверенно заявил начальник конвоя. — Эту душонку беру на себя. — И тут же, без перехода, обратился к Лыкову: — Только возьми моих джигитов. Шестерых могу дать, больше не могу.

— Он собирается один, — пояснил Свечин.

Эмоциональный ротмистр накинулся на питерца:

— Вай, зачем один? Что ты там сделаешь один? Гор не знаешь, обычаев не знаешь.

— Арзакан, я скажу, а ты прими, — оборвал его Лыков. — Во-первых, спасибо за помощь. Никогда не забуду. А во-вторых, я пойду один. И это не обсуждается.

— Но почему, слушай?

— Хватит смерти Арчила Константиновича. Не стану я рисковать жизнями других людей.

— Но они на службе, им полагается рисковать.

— Тут личные счеты. Если хочешь — моя амбиция. Почему кто-то должен из-за нее подставлять голову?

Чачибая подумал и ответил:

— Это я могу понять. Но один! Бесполезно и глупо. Сколько у абрека людей?

— Там было восемь, он девятый.

— Ты же не сможешь перебить их всех в одиночку!

— Начну с кочи, а там посмотрим. Они еще не поняли, с кем связались.

Чачибая со Свечиным переглянулись и одинаково покачали головами.

— Ай, плохо… Что мы скажем Плеве, когда ты пропадешь в горах?

— Вячеслав Константинович меня знает, он поймет. Если вы боитесь взыскания, то напрасно.

— Мы не взыскания боимся, Алексей Николаевич, — возразил губернатор. — Что оно, когда речь идет о жизни и смерти?.. Нам с Арзаканом Георгиевичем совестно отпускать вас одного. Извините, на верную погибель!

— Шайку ловят уже давно, — напомнил Лыков. — И без толку. Приду я с казаками или конвойными джигитами. Как поступит Динда-Пето? Опять укроется в Персии.

— Скорее всего.

— То-то и оно. А один я шуму не наделаю, пролезу незаметно. Что-то да разузнаю. Логово вычислю. Тогда сразу приду к вам за помощью.

Последний аргумент убедил тифлисцев. Сыщик простился с полковником Свечиным и пошел в арсенал. Но на пороге остановился:

— Иван Николаевич, совсем забыл. А что Багдасаров?

— Куда он денется! — отмахнулся полковник. — Я телеграфировал начальнику дивизиона. За штабс-капитаном присмотрят. Возьмем его сами, не тратьте на это время.

В арсенале конвоя питерец выбрал себе винчестер с магазином на семнадцать патронов — излюбленное оружие, хорошо ему знакомое. Еще взял простой, но надежный кинжал и наган-самовзвод. Позаимствовал также патроны и молодую кобылу по кличке Лала. Горский костюм Лыков решил купить утром на Армянском базаре.

Спал он плохо: снился поручик Абазадзе, который просил его беречь себя. Едва встал с больной головой, как в дверь постучали. Вошел Скиба.

— Алексей Николаевич! Я узнал, что вчера случилось. Как вы?

— Хуже некуда, Максим Вячеславович. Стыдно…

— За что стыдно? За то, что живы остались?

— Конечно. Застрелили парня на моих глазах, а я стоял по стойке «смирно» и помалкивал.

— А кому было бы лучше, если бы убили еще и вас?

— Пустые слова, Максим Вячеславович. Вы же понимаете мои чувства.

Скиба осекся. Подумал, наверное: а что чувствовал бы я на его месте?

— Хорошо, не будем об этом. Хочу вот что предложить: переселяйтесь ко мне. Комната свободная есть. Маша будет о вас заботиться. Семейный уют и все такое.

— Спасибо, но я завтра уезжаю.

— Куда? В Петербург?

— Нет, по делам в уезд. Когда вернусь, навещу.

Они спустились в ресторан, выпили чаю. Скиба пытался отвлечь питерца от дурных мыслей, но это плохо ему удавалось. Лыков уже планировал свою, как он ее назвал про себя, карательную экспедицию. При этом думал: действительно ли он готов мстить? Вот так, любой ценой, невзирая на опасность? Притом за смерть поручика, с которым едва успел познакомиться. А что будет с Варенькой, если его убьют в горах? Принцесса Шурочка укатила в Париж и сейчас в положении; в конце лета должна родить. Сыщик может так и не узнать, кто у него появился, внук или внучка. Один в горах — это почти верная погибель. И все ради амбиции? Но он вчера столько накудахтал, что сейчас сдавать назад было уже поздно. Особенно неловко становилось за фразу «они еще не поняли, с кем связались».

Скиба ушел. Алексей Николаевич простился с ним рассеянно: он размышлял. Краснобай! Когда убивали поручика, стоял и смотрел. Мог же вырвать руку с наганом. Мог. Три-четыре секунды у него было, и за них сейчас особенно стыдно. Когда понял, что на дороге засада, и полез за револьвером, а парень перехватил и держал — вот тот самый роковой момент. Он, Лыков, георгиевский кавалер и бывалый человек, струсил. Понял, что если вырвет руку, тогда придется стрелять и умереть вместе с Абазадзе. И упустил эти секунды, сознательно дождался, когда уже будет поздно. Сделал вид, что не сообразил… Нет, так дальше не пойдет. Надо смыть позор. Стыдно перед тифлисцами, но еще больше перед самим собой. Значит, надо идти в горы. И пусть он так и не узнает, кто у него родился, но хоть умрет с честью. Если же сейчас отступит, проглотит унижение, то как потом жить?

Разобравшись в своих чувствах, Алексей Николаевич успокоился. Решение принято, и оно правильное. Он начал действовать. Пересек Эриванскую площадь и оказался на Армянском базаре.

Если Татарский Майдан после обеда пустеет, то Армянский базар шумит с утра до вечера. Здесь можно купить все. На пяти улицах есть любые предметы, которые могут потребоваться человеку, — от золотых изделий до подштанников. Лавки представляют собой три стены, открытые наружу. На столах или прямо на земле разложены товары. В бакалах^[19] предлагают раннюю черешню и сушеные фрукты, в пурнях^[20] — лепешки и лаваш; на синей бумаге красуются горки табака; рядом хурда-мурда^[21], где вперемешку с жалким барахлом попадаются настоящие древности. Шампанское из Цинандали продается бочками! Серебряники выставляют украшения с прекрасной бирюзой так называемого «старого завоза» — ее почти не осталось, и предметы стоят дорого. По соседству бахмачи^[22] шьют сапоги прямо по ноге заказчика. Портные на швейных машинках строят платье на туземный вкус. Женщин на рынке почти нет, только иногда пройдет грузинка под вуалью. Поэтому заказчики без смущения раздеваются прямо на улице и примеряют обновки. Тут же торгуются посуда с русских фабрик, контрабандные специи, мануфактура и — из-под полы — боеприпасы. За полтысячи можно купить и винтовку. Толкотня неимоверная, и такое же дикое смешение рас. Рыхлый армянин, татарин с красной бородой^[23], стройный перетянутый грузин и перс в аршинной смушковой шапке — все кричат и спорят о цене, отчаянно жестикулируя. То и дело слышны крики «хабарда!»^[24]. Муша — переносчик тяжестей — тащит на спине огромный тюк, а следом семенит покупатель. Жуликоватый кинто с подносом на голове предлагает рыбу и яйца. Его теснит на своей бочке тулухчи^[25]. Настоящий Восток…

Коллежский советник приобрел полный набор горской одежды: черкеску, бешмет, суконные шаровары, наборный пояс, мягкие ноговицы, вязаные чулки, башлык и бурку. Еще взял походное снаряжение: переметные сумы, котелок, чехол для винтовки, чай, сахар, консервы, спички, галеты. Нанял мушу и велел отнести все это в гостиницу. Пора было идти на совещание к Трембелю.

В приемной сыщика ждал полицмейстер Ковалев. Он, как и остальные вчера, первым делом заявил:

— Слава богу, что вы уцелели!

— Будет вам, Георгий Самойлович, — не сдержался питерец. — Что я за ценность такая?!

— Ну как же… — растерялся Ковалев.

Тут распахнулась дверь кабинета, и вышел Трембель.

— Хоть вы живы, Алексей Николаевич, — бухнул он с порога. — Очень рад! Плеве за вас голову бы мне отвернул.

— Позвольте перейти к сути дела? — тактично спросил сыщик.

— Да-да, конечно. Заходите.

Чиновники расселись, и статский советник тут же сообщил новость:

— Только что пришла телеграмма из Гомбор. Штабс-капитан Багдасаров убит.

— Убит?! — опешил Лыков. — Как, кем?

— У себя дома, в собственной постели. Вместе с женой и трехлетним сыном.

— Звери какие… — пробормотал полицмейстер. — Не пожалели малютку. Но чьих рук дело? Удалось установить?

— Пропал денщик штабс-капитана рядовой Плотников. А также ценности и деньги. Замок не взломан.

— Он один орудовал? — не поверил Ковалев. — Что дал осмотр места происшествия?

— В Гомборах только полицейский урядник, не очень опытный. Он сообщил, что улик никаких. Подозревает Плотникова. Денщика ищут, пока не нашли.

— А не может быть так, что заметают следы? — подал мысль Алексей Николаевич. — Я выехал его арестовывать, агенты «большой постирочной» каким-то образом узнали об этом и убрали Багдасарова.

Трембель строго посмотрел на сыщика поверх очков:

— Каким-то образом узнали?.. Вы на что намекаете — что у нас тут измена?

— Да по-другому было, — категорично заявил полицмейстер. — Мы же сообщались с командованием дивизиона? Вот оттуда и утекло. Лейба-телеграфисты^[26] выдали, они за деньги мать-отца продадут.

— А ведь точно… — пораженный догадкой, вице-директор ударил кулаком по столу.

— Либо Плотникова подкупили, — подхватил сыщик. — Либо он тут вообще ни при чем.

— То есть? — не понял полицмейстер.

— Семью Багдасарова вырезали агенты «постирочной», а свалили на денщика. Прикончили беднягу, труп спрятали в горах. Инсценировали ограбление.

— Допускаю и такое, — скривился Карл Федорович. — Но о чем это говорит? О том, Алексей Николаевич, что ваша единственная ниточка оборвана. Как теперь искать то преступное сообщество, кое вы именуете «большой постирочной»?

— Теперь никак, — опять же категорично изрек Ковалев.

Питерец молчал. Да и что тут скажешь? Ниточка и впрямь была одна. У мертвого не спросишь.

— Что думаете делать, Алексей Николаевич? — сочувственно спросил Трембель. — Может, вам вернуться в Петербург? Мы возьмем эту историю на особый контроль. Чуть что узнаем — сразу сообщим. Агентуру мобилизуем, всю полицию на местах. Рано или поздно они попадутся.

— Сначала я отыщу Динда-Пето, — ответил Лыков. — А там будем решать.

Трембель нахмурился. Он буквально сверлил питерца взглядом.

— Я слышал о вашем намерении и отношусь к нему крайне отрицательно. Вынужден телеграфировать вашему начальству. Поймите, если с вами что-то случится, мы тут все ответим. Погоны полетят! А губернатор с начальником конвоя вчера позволили себе лишнее. Прошу вас передумать и не создавать нам дополнительных проблем. И без того голова кругом идет.

— Никакие погоны никуда не полетят, Карл Федорович, — отрезал сыщик. — Вы ни в коей мере не отвечаете за мою безопасность. Мне поручено министром вести дознание. Вот я и буду его вести — так, как считаю нужным.

— Не понял, — вскинулся начальник особого отдела. — Какая связь между убийством поручика Абазадзе, бандитом Динда-Пето и вашим дознанием? Вы что, думаете, это звенья одной цепи?

— Нет, я так не думаю, — терпеливо ответил Лыков. — Там, на дороге, абрек поджидал именно поручика. Обо мне он ничего не знал, пока не прочитал полицейский билет. Видимо, те же лейба-телеграфисты выдали несчастного Абазадзе. И вы правы, я готовлю вульгарную месть. Но это мое право, Карл Федорович. Мое! Вы там не стояли под дулами винтовок, и на вас не лежит вина за смерть молодого человека.

— И на вас не лежит! Что вы тогда могли сделать?! — в один голос вскричали тифлисцы.

— Мог, но не сделал, — твердо ответил сыщик. — Но сделаю теперь. Дайте мне все, что у вас есть на Динда-Пето. Где его искать? Имеются у негодяя сообщники или укрыватели?

Статский советник, неодобрительно качая головой, полез в стол. Достал папку, извлек из нее единственный листок.

— Ничего у меня нет, Алексей Николаевич. Почти ничего. Динда-Пето… Настоящее имя — Елизбар Чолоков. Уроженец селения Белоканы Закатальского округа.

— Так он джарский лезгин? — вскричал Лыков.

— Именно.

Джарские лезгины, населявшие Закатальский округ, имели на Кавказе самую дурную репутацию.

— Так, с корнями ясно, — констатировал Лыков. — Но где Динда-Пето может находиться сейчас? Есть сведения?

— Есть, — неожиданно обрадовал его статский советник. — По агентурным данным, абрек укрывается в селении Бочорма Тионетского уезда. А именно в доме крестьянина Фолат Гаджи Солтан-оглы, известного притонодержателя и местного разбойника.

— Почему же власти допускают Фолата жить спокойно у себя дома, если он известный разбойник?

— А у нас в горах каждый второй — разбойник. Прикажете всех переарестовать?

— Ну хоть самых наглых.

— Тюрем не хватит, и полиции тоже, — желчно парировал Трембель.

— Хорошо, я понял. Поеду и проверю, правду ли сообщил ваш агент. Спасибо за наводку.

На этом совещание закончилось. Лыков ушел, а полицмейстер остался. Когда Ковалев явился к себе в управление, оказалось, что питерец там его дожидается.

— Что-то еще, Алексей Николаевич?

— Так, пара вопросов, Георгий Самойлович. Скажите, что от вас потребовал Карл Федорович?

Полицмейстер смутился:

— Хм… Он просил держать в секрете.

— Трембель хотел, чтобы вы за мной проследили. Так?

— Так.

— Не надо этого делать, Георгий Самойлович. И не получится у вас, и вообще ни к чему.

— Но как же я не исполню приказ начальства?

— Скажете, что упустили из виду. Горы, то да се… Лучше покажите мне сейчас по карте, как добраться до этой Бочормы.

Два коллежских советника попросили чаю и сели за подробную карту губернии. В Грузии, как и в любой горной стране, мало дорог. Вот и в Тионети вел единственный тракт от Кахетинского шоссе. Других вариантов попасть туда не было.

— Ну, пожелайте мне удачи, — сказал на прощание Лыков. — Я сегодня съезжаю из гостиницы и ночую на квартире у Скибы. Это мой приятель, вместе служили в Петербурге.

— Я знаю.

— Завтра утром выступаю в Тионети. Не поминайте лихом, ежели что.

— С богом!

Полицмейстер крепко пожал сыщику руку. Видно было, что он мало верит в успех карательной экспедиции, но боится высказывать свои мысли вслух.

Ближе к вечеру Лыков переехал на Третью Водосточную улицу, вместе с кобылой. Лалу поставили во дворе, там нашлось пустое стойло. Алексей Николаевич посекретничал с хозяином квартиры. И когда стемнело, Максим Вячеславович вышел прогуляться — один, без гостя. Обогнул дом и быстро вернулся.

— Ну что? — налетел на него питерец.

— Один стоит на углу с Террасным переулком. Второй караулит на Крайнем подъеме.

— Значит, обходным маневром можно?

— Вроде бы да.

— Ну, Пресвятая Богородица, выручай!

Коллежский советник, одетый в горский костюм, спустился по черной лестнице во двор. Нагрузил на кобылу переметные сумы, вскочил в седло. Скиба тихо открыл заднюю калитку и вывел всадника в переулок. Там было темно и пусто. Стараясь не шуметь, Лыков двинулся в ночь. Он объехал своих караульщиков и долго пробирался на Бебутовскую улицу. Потом спустился по ней к Татарскому Майдану, безлюдному в это время. Справа над ним нависали скалы Сололаки, на фоне неба едва угадывались башни Нари-калы. Улицы ночного Тифлиса были плохо освещены, но сейчас это играло на руку сыщику.

Он не решился пересечь Куру по Метехскому мосту — слишком людное место. Спустился ниже, к Мнацакановскому, и уже по нему попал на левый берег. Собачья деревня встретила одинокого всадника такой темнотой, что хоть глаз выколи. Сообразно названию, из-за каждого забора доносился заливистый лай. Лыков пришпорил кобылу. Несколько раз он сбивался с пути, плутая по темным проулкам. Спросить дорогу было не у кого, а те, кто попадался, смахивали на бандитов. Свистки паровозов подсказали направление, и в конце концов сыщик увидел справа казармы Драгунского Нижегородского полка. Здесь они проезжали тогда с Абазадзе… Отсюда лежал прямой путь через Гомборы в Кахетию.

На выезде из города, миновав казачью заставу, Алексей Николаевич оглянулся. Позади переливался огнями Тифлис. Впереди были темнота и возможная погибель. Лыков вынул винтовку из чехла и повесил за спину. Потом сжал шенкеля:

— Вперед, Лала!

Примечания

16

Мамдзагли! — Собачий сын! (груз.)

17

Кочи — главарь шайки татарских разбойников.

18

Чуха — черкеска.

19

Бакал — фруктовая лавка

20

Пурня — пекарня.

21

Хурда-мурда — старье.

22

Бахмач — сапожник.

23

Мусульмане красили бороду хной для моложавого вида.

24

Хабарда! — Посторонись!

25

Тулухчи — водовоз.

26

Лейба-телеграфисты — ироничное прозвище солдат-евреев, которых особенно много было в военно-телеграфных парках.