Одиночество шамана

Николай Семченко, 2014

«Одиночество шамана» автор первоначально хотел назвать так: «Лярва». Это отнюдь не ругательное слово; оно обозначает мифологическое существо, которое, по поверьям, «присасывается» к человеку и живёт за его счёт как паразит. «Одиночество шамана» – этнографический роман приключений. Но его можно назвать и городским романом, и романом о любви, и мистическим триллером. Всё это есть в произведении. Оно написано на документальной основе: информацию о своих «шаманских» путешествиях, жизни в симбиозе с аоми (традиционно аоми считается духом-покровителем) и многом другом предоставил автору 35-летний житель г. Хабаровска. Автор также изучал самостоятельно культуру, обычаи и представления о мире народа нани, живущего на берегах великой дальневосточной реки Амур (нанайцы называют себя именно так). У романа есть продолжение «Путешествие за собственной тенью, или Золотая баба». Это, если можно так выразиться, «этнографо-мистический триллер».

5

Сергей Васильевич Уфименко считал, что на месте нынешнего центрального городского парка некогда находилось нанайское стойбище, о котором смутно упоминается в некоторых дореволюционных источниках. Оно располагалась на откосе берега, в обрывах террас. Люди жили тут в серома — землянках, хурбу — полуземлянках-полузасыпнушках, были и хагдуны — домишки, которые строились из плетеных камышовых фашин, жердей, тальника — остов обмазывались глиной, перемешанной с травой или шерстью. Главной конструкцией такого дома являлся накан — своего рода отопительная система, напоминавшая лежанку: люди на ней спали, сидели, ели, работали. Сергей Васильевич восторгался этим хитроумным изобретением аборигенов: накан обогревал всё жилище и, главное, можно обходиться без фундамента, а пол под ногами всегда был теплым.

Там, где сейчас высится памятник графу Николаю Николаевичу Муравьеву-Амурскому, скорее всего, стояли идолы. Местность для них вполне подходящая: высокий утес, более-менее ровная площадка, с которой открывается вид на Амур, и, ах, какие божественно сильные ветра дуют с реки — значит, приносят духам запахи рыбы и водорослей, прибрежных зарослей и просмоленных солнцем камней.

Утёс, по мнению Сергея Васильевича, был идеальным местом и для костра тревоги. В стародавние времена аборигены зажигали его, чтобы предупредить соседей о нашествии врагов: клубы дыма поднимались высоко в небо, их было видно за много десятков километров — сородичи бросали свои хурбу¹⁹, уводили женщин, детей и стариков в тайгу, молодые воины готовились к битве, а специально обученные смотрящие, в свою очередь, зажигали костер тревоги. Так, по цепочке — от костра к костру, — амурские сидельцы оповещали друг друга о грозящей беде.

Возможно, многие краеведы и не стали бы спорить с Сергеем Васильевичем, тем более что возразить что-либо против тех же костров тревоги им было нечего? Пойди-ка, проверь теперь эту гипотезу. Но их почему-то возмущало утверждение этого оригинала о том, что нанайское стойбище в районе Амурского утёса было не простым: здесь, по мнению Уфименко, жили сильные шаманы, которым были ведомы тайны пустот — теперь на них стоит город.

Эти пустоты образуют под землей гигантские многокилометровые галереи, которые доходили до особого священного места, именуемого Сакачи-Алян. Даже не все аборигены знали о подземных ходах — это был секрет, тщательно оберегаемый посвященными. Духи, живущие в каменных тоннелях, запрещали им рассказывать людям о своём мире. Впрочем, это было не в интересах шаманов. Сородичи уважали и боялись их за умение входить в контакт с подземными жителями, которые были подобны богам: насылали болезни, вызывали наводнения и засухи, приносили счастье или беду, отбирали души; от них зависела удача охотника и рыбака, они могли сделать женщину бесплодной или забрать силу у мужчины; они, смеясь, вершили судьбы, и для них, казалось, не было ничего невозможного.

Духи знали тайну мира, наполненного разнородными и разнообразными вещами, резко отличными друг от друга. И они знали, почему ничто не вечно, всё преходяще, гибель одного дает жизнь другому, зачастую непохожему и даже противоположному. Этот вечный круговорот возможен только потому, что есть некая первооснова, дающая форму, свойства и качества всему сущему, но при этом она — ничто, и у неё нет определенной формы, она — вода и пламень, воздух и свет, вечная и неуничтожимая. Духи были сотворены из этого волшебного вещества, и потому их нельзя было видеть. Когда они хотели этого сами, то являлись людям в образе драконов, крылатых тигров или мерзких страшилищ, а также обычных зверей, птиц и рыб.

Однако эти существа не были такими всемогущими, какими хотели казаться своим слабым и беззащитным соседям-людям. Слишком они вознеслись в своей гордыне! Кто-то всё же был сильнее их, и он решил обновить мир: сжечь его и создать заново. На небе зажглось три солнца: одно — обычное, к которому все привыкли, два других пылали нестерпимым жаром. Вода в реках вскипела, и рыба в них сварилась. Загорелась тайга, и едкий, удушливый дым накрыл всю землю от края до края. Животные погибли в огне, и не стало слышно пения птиц. Даже камни плавились под тремя солнцами. А что уж говорить о людях? Они все померли, остался в живых лишь богатырь Хадо и две женщины. Говорят, что это были его сестры.

В низовьях Амура была земля нивхов. Оттуда прилетела испуганная птица и рассказала сестрам:

«Эта земля вся изломалась, сгорела вся.

Люди погибли. Море только было.

Море все кипело. Тюлени и рыба умерли.

Людей нет, рыбы нет.

Потом из моря гора родилась.

Потом из моря земля родилась.

Под кочкой две синицы жили».

И будто бы эти синицы загорелись желанием убить два лишних солнца, но нет у них ни крепкого лука, ни метких копий. Синицы пытались стрелять по светилам из своих маленьких луков, но их стрелы — что укус комара, а копья так и вовсе сгорают в палящих лучах, не долетая до неприятелей. Пусть мэрген поможет синицам!

Хадо взял лук и выстрелил из него по самому яростному солнцу. Стрела попала в светило и оно — о, чудо! — свалилось с неба. Мэрген пустил стрелу в другое солнце — и тоже убил его. А сёстры, пока камни на берегу Амура оставались мягкими от огня, кончиками пальцев выдавили на них изображения тех духов, на которых рассердилось высшее существо. Пусть все знают, из-за кого чуть не погибла земля! Нарисовали они и личины добрых духов, людей и зверей. Пусть сохранятся в памяти вслед идущих! Но они не знали, что сеоны укрылись под землей, и некоторые из них всё же уцелели.

Сергей Васильевич рассказал эту легенду Эдуарду Игоревичу Шелковому, музейному этнографу. Тот, вздохнув, жалостливо посмотрел на него как на тяжело больного и пожал плечами:

— Вы смешали в одно целое нанайскую легенду о богатыре Хадо и нивхский миф о синицах. Хорошо, конечно, что вы постарались осмыслить космогонические представления древних народов. Как говорится, нет стены китайской между мифами. В них, возможно, запечатлены величайшие катаклизмы прошлого. Но всё это — наивные соображения древних, к которым навряд ли стоит относиться серьёзно.

— Сказка — ложь, да в ней намёк, — не сдавался Сергей Васильевич. — В мифах и легендах отражаются конкретные реалии. Для древнего человека иные формы жизни были явью, понимаете? Возможно, это некие энергетические формы, которые тысячелетиями соседствуют с нами!

— Повторяю: я занимаюсь серьёзной наукой, а не фантастикой, — мягко улыбнулся этнограф и нетерпеливо посмотрел на часы. — Мой вам совет: изложите гипотезу на бумаге, обоснуйте её. Возможно, мы сможем помочь вам опубликовать её. Всё-таки она достаточно оригинальная.

— Напишу! — с жаром воскликнул Сергей Васильевич. — Конечно же, напишу! Но меня волнует другое: под городом существует тоннель, в нем — иная жизнь, и давно пора организовать экспедицию по изучению этого феномена!

— Но я-то тут при чём? — Эдуард Игоревич пожал плечами. — У этнографа, видите ли, немножко другие задачи.

— У нас одна общая задача — найти истину! — Сергей Васильевич в волнении вскочил со стула.

— А что сказал Понтий Пилат Христу насчёт истины? — этнограф ласково посмотрел на Уфименко, сжал ладонь и снова разжал её. — Вот что он сказал. И Христос не возразил ему.

— Истина — рядом, — Сергей Васильевич продолжал метаться по кабинету. — И мы обязаны её отыскать! Всего-то и надо: подписать это обращение к властям. В нём говорится о необходимости подробных, комплексных обследований пустот.

— Я не подписант, — жестко отрезал Эдуард Игоревич. — Но помогу вам, чем смогу. Консультацией, советом. А всякие воззвания и обращения, увольте, не подписываю. Нет у меня такой привычки.

Он встал, давая понять, что разговор окончен. Сергей Васильевич, не обращая внимания на его протянутую руку, схватил со стола свои бумаги, запихал их в папку и кинулся вон. Эдуард Игоревич с облегчением вздохнул и потянул руку к телефонной трубке. Но не успел он её взять, как дверь распахнулась настежь, и в неё снова влетел Сергей Васильевич. Он подскочил к столу и выпалил:

— Вы некромант! И наука ваша — покойница!

Эдуард Игоревич, обомлев, молча взирал на раскрасневшегося Уфименко.

— Понавешали на стенках всякие рисуночки, орнаменты, висулечки-смехуюлечки, — он выразительным жестом показал в сторону коридора. — И гордитесь, что их вам предоставили мастерицы из национальных сёл! Носительницы, так сказать, древней культуры. Ха-ха-ха! Носят-то они её носят, но понимают ли, что именно носят? В ваших экспозициях сплошные мудуры — и в орнаментах, и в вышивках, и в кружевах, ах-ах! Как экзотично! Как колоритно! — он дурашливо закатил глаза, изображая восторг. — Да и вы хоть немного напряглись, чтобы выпытать у аборигенов, чем мудур отличается от пуймура, а? Кстати, изображений пуймурсэл в ваших экспозициях не так уж и много…

— Сергей Васильевич, успокойтесь, — робко предложил Эдуард Игоревич. — Конечно, знаем. Мудур — это солнечный дракон, а пуймур — водяной.

— О, боже! — вскричал Уфименко. — Стереотипы, сплошные стереотипы! Больше слушайте этих тёмных старух — и никогда истина вам не откроется. Мудур — это летающий дракон, божество, приносящее удачу. А вот пуймурсэл — не настоящий дракон, он, скорее, похож на червя с пастью крокодила. Но мастерицы рисуют его как дракона, потому что знают: так красивее, и важным ученым такое изображение больше понравится…

— Ну, что вы? — тактично кашлянул Эдуард Игоревич. — Никто их не заставляет. Рисуют, как сами хотят. Кроме того, у нас записаны легенды о пуймуре. По ним получается, что это мифическое существо может бегать, плавать и летать.

— А у вас нет записи легенды о шамане Исааки? — не унимался Сергей Васильевич. — В ней пуймур — тесть шамана. Более того, он сам способен превращаться в человека. Как это вам нравится?

— Да никак, — пожал плечами Эдуард Игоревич. — Народная фантазия!

— Вот-вот! — невинное замечание этнографа вдохновило Сергея Васильевича. — Думать вы не хотите! Пуймур — это дух, который может принимать любое обличье. Мудур себе этого не позволяет: он всегда дракон, величественный, вызывающий уважение и восхищение. Он не будет нисходить до простого запугивания людей, он выше этого и, если хотите, благороднее. А пуймур — это, возможно, сеон, пытающийся подделаться под дракона. Одни люди видят его в образе гигантского сома, другие — червя, третьи — крокодила. Не правда ли, несколько размытая фигура?

— Возможно, — кивнул Эдуард Игоревич, снова начавший терять терпение.

— А раз возможно, то послушайте дальше, — Сергей Васильевич перегнулся через стол и почти зашептал на ухо этнографу. — Это реальное существо. Тсс! Мне почему-то кажется, что оно может быть рядом…

Зрачки его глаз вспыхнули огнём, безумным взором он обвёл помещение и прислушался. Эдуард Игоревич невольно отпрянул от собеседника. Но тот, усмехнувшись, как ни в чём не бывало, продолжал:

— Понимаю, что похож на умалишенного. Всякий шорох принимаю уже за явление духа. Где-то мышь, наверно, пробежала. Музейная мышь, а-ха-ха! — он коротко хохотнул. — Пуймур — это такое же реальное создание, как и мы с вами, дорогой Эдуард Игоревич.

— Ну уж, — промямлил этнограф. — Хотелось бы верить…

— Хрусталики его глаз считались суу — амулетом, всю жизнь приносящие удачу тому, кто ими обладает, — зашептал Сергей Васильевич. — Суу я трогал собственными руками, — он протянул ладони и повертел ими, — вот эти пальцы трогали волшебные суу! В Даерге один старик мне их показывал. И рыбак он отменный, и охотился всегда замечательно, и до самой старости сохранил потенцию, — Уфименко крякнул, — о его мужской силе легенды ходили! Жаль, помер он недавно, а сын не знает, куда его суу девались: весь дом перевернули — не нашли.

— Когда найдут, тогда и поговорим, — нахмурился Эдуард Игоревич и снова выразительно посмотрел на часы. — От меня-то вы что хотите?

— А хочу я, чтобы вы поняли: пуймур — это, в отличие от мудура, реальное существо, — устало сказал Сергей Васильевич. — Возможно, пуймурсэл как раз и обитают в тех лабиринтах под городом. Но в обычном состоянии они, возможно, не имеют плоти, скорее это особая энергетическая форма жизни, — глаза его блеснули, и Эдуард Игоревич с испугом подумал, что имеет дело с сумасшедшим. Мало ли чего от него можно ждать! И потому, стараясь быть деликатным, снова вежливо попросил:

— Сергей Васильевич, дорогой, я сейчас не готов продолжить этот разговор. Просто у меня важная встреча назначена. Давайте созвонимся, позовём других исследователей, подключим Географическое общество — может, и проведём экспедицию.

— Вы от меня отделываетесь только обещаниями, — буркнул Сергей Васильевич, но всё-таки по его тону было понятно, что он немного успокоился. — Мне ничего не остаётся другого, как в очередной раз поверить вам и ждать.

— Да-да, — радостно закивал Эдуард Игоревич. — Надеюсь, что всё у нас получится. Мне с вами всегда интересно.

На сей раз они распрощались вполне миролюбиво и даже пожали друг другу руки. Но через несколько секунд дверь опять скрипнула, в узком проёме показалась голова Сергея Васильевича.

— Кстати, — чуть слышно шепнул он. — Недавно я познакомился с одним человеком. Случайно. У него особая энергетика. Кажется, он сам об этом даже не подозревает. Потрясающе! Но он может выходить в другую реальность. Туда, где обитает пуймурсэл.

Эдуард Игоревич, уже было вздохнувший с облегчением, что избавился от назойливого посетителя, сердито буркнул:

— Ну и что?

— Тсс! — Сергей Васильевич приложил палец к губам и подмигнул. — Он — проводник, но пока о том не знает. Но — тсс! — никому о том ни слова.

Дверь снова захлопнулась. С опаской поглядывая на неё, Эдуард Игоревич снял телефонную трубку и набрал номер. Оказалось, что ошибся. Снова набрал. Опять ошибка. Такое с ним бывало редко.

Чертыхаясь, Эдуард Игоревич открыл телефонный справочник, нашел нужный номер и, приставив к нему палец, старательно повторил набор.

— Сумасшедший! — сказал он.

— Что? — откликнулся голос на том конце телефонного провода.

— Извините, это я не вам, — смутился Эдуард Игоревич и почувствовал, как меж лопатками струйкой скользул холодный пот. Всё-таки он звонил важному человеку — начальнику управления культуры, который курировал музей.

А «сумасшедший» в это время бодро выскочил из музея, метеором пронёсся по короткой тенистой улочке, которая упиралась в Соборную площадь — тут он затормозил и, придав себе степенности, важно засеменил по брусчатке.

Сергей Васильевич сосредоточенно глядел себе под ноги, отмечая каждую новую трещинку и вмятину. Когда его что-то особенно впечатляло, он доставал из кармана измятую пухлую тетрадь, листал её, находил нужную страницу и сравнивал давнишний чертеж этого фрагмента площади с тем, что наблюдал сейчас. Если отличия имелись, то в руках Сергея Васильевича невесть откуда мгновенно появлялись рулетка, циркуль и карандаш. Ловко орудуя ими, он делал измерения и зарисовывал трещинки с вмятинками в тетрадку.

Так, шажок за шажком, он и двигался по площади, не обращая никакого внимания на гуляющих тут людей. Иногда какой-нибудь прохожий любопытствовал, что это он такое делает. Сергей Васильевич обычно цыкал и досадливо отмахивался:

— Вам не понять!

Правда, на этот раз он был поделикатнее. Длинновязому пареньку даже улыбнулся, ухватив его за локоть, спросил:

— Ты в каком классе учишься?

— Ну, в десятом, — ответил тот. — А что?

— А то! — Сергей Васильевич поднял указательный палец вверх. — О множественности миров уже должен иметь представление. Наш мир — не единственный. И не только во Вселенной, но и на Земле. Понял?

— Не-а, — крутнул головой паренёк.

— Там, под нами, — Сергей Васильевич выразительно притопнул ногой, — целый мир. А мы, остолопы, взираем в небо и ждём оттуда гостей. Их надо ждать из-под земли!

Паренёк усмехнулся, осторожно высвободил свой локоть из руки Сергея Васильевича и покачал головой:

— Ну, вы, дедуля, даёте! Ещё скажите, что Земля стоит на трёх китах, а небо держит на своих плечах Атлант.

Сергей Васильевич, и прежде выслушивавший саркастические замечания в свой адрес, пропустил иронию мимо ушей и лишь вздохнул:

— Гуляй дальше, молодой человек. И ни о чём не задумывайся. Думать, знаешь ли, иногда вредно. Потому что здравомыслящие люди могут принять тебя за сумасшедшего. А это неприятно. Будь как все — так проще жить. Гуляй!

Он не любил людей, которые мыслили стереотипно. Обнаружив это, Сергей Васильевич не просто терял к ним всякий интерес — они переставали для него существовать: он смотрел сквозь них, будто перед ним было пустое место. Паренёк принялся что-то говорить в своё оправдание, но господин Уфименко досадливо отмахнулся от него как от комара и снова вперил сосредоточенный взгляд себе под ноги.

— Там что-то есть, — бормотал он. — Чу! Какое-то движение… Неужели это слышу только я? О, как бы я хотел сейчас попасть туда — под площадью определенно кто-то есть. Почему мне никто не верит?

Из-под брусчатки в самом деле доносились глухие звуки. Но если бы Сергей Васильевич огляделся, то их причину обнаружил бы немедленно: неподалёку был канализационный люк, возле которого в позе роденовского мыслителя восседал крупный мужик. Крепкой ладонью он сжимал трос, опущенный под землю. На спине его синей униформы красовалась надпись «Сантехремонт». Другой сантехник что-то делал в канализации, время от времени выдавая наверх краткие непечатные выражения. Его напарник, не меняя позы, внимал им довольно равнодушно, время от времени повторяя одну и ту же фразу «Да уж!» При этом он лениво попыхивал папиросой, повисшей в углу губ.

Примечания

19

хурбу — жилище аборигенов