Цифры нации

Николай Старинщиков, 2020

Конец нынешнего века. Государство на грани банкротства. Вместо жен и мужей – электронные дяди и тети легкого поведения. Общество деградирует. Хакер Кошкин живет с электронной Марией, он купил ее в одном из магазинов. Данная ситуация не устраивает его мать. Она мечтает о внуках, просит сына избавиться от «железяки». Но та не лыком шита, она заявляет, что любит Кошкина и подчинится только ему.

Глава 4

Полиглот

Как и было обещано, в двенадцатом часу ночи Кошкина, Катеньку и ее отца доставили на машине к тому же месту, откуда перед этим забрали, то есть к дому. Кошкин отворил дверь подъезда. Внутри было довольно просторно. С потолка второго этажа на длинном стержне свисала массивная люстра, а вдоль стены поднимались каменные ступени, огороженные перилами.

Поднявшись по ступеням, они остановились на площадке. Дверь квартиры оказалась приоткрытой, и было слышно, как Машка с кем-то говорит.

Кошкин распахнул перед гостями дверь. Проходите, не стесняйтесь. Пропустив их, вошел сам. Машка стояла в конце прихожей. Кошкин подошел к ней и вырвал из рук телефон.

— Опять за старое? А то, что дверь нараспашку, так это же нам невдомек…

— Это Софья Степановна! — огрызнулась Машка и посмотрела в сторону гостей. — Опять приходила, дверью стучала — вот и осталось открыто. Я не обязана закрывать за всеми.

Кошкин наклонился к ее уху и назидательно произнес:

— Она не все, она моя мама… — И к гостям: — Располагайтесь, пожалуйста, чувствуйте себя как дома. Можете принять душ…

Он показал рукой вдоль коридора. Гости едва шевелились. Кошкин подошел к ним, забрал у них тощие рюкзаки, положил на скамью в прихожей.

— В душ, непременно в душ, — сказал он, отворяя дверцы встроенного шкафа. — Вот тапочки, чистые… А вам, Катенька, вот тут можно посмотреть… Тут мамины вещи. Вам подойдет…

Машка тем временем стояла на прежнем месте, сверля глазами пространство.

— Что-то не понял я, — удивился Кошкин. — Бунт на корабле? Итальянская забастовка?

— Ничуть, — ответила та, едва шевеля губами. — Должна же я знать, кого ты к себе привел.

— Ступай на кухню! — велел Кошкин, повысив голос.

Однако Машка не сдвинулась с места.

Гости направились в душ. Машка пошла за ними следом своей изысканной, но не ко времени, походкой, крутя бедрами. Проводив их до конца коридора, вернулась и застыла возле хозяина. Этим ее действия ограничились: она не хотела ничего понимать, холодно смотрела в сторону ванных комнат и тяжело дышала.

— Что с тобой, у тебя вирус? — удивился Кошкин.

Машка многозначительно закатила глаза к потолку и промолчала. Потом отправилась в спальню, легла в постель и, закрывшись с головой одеялом, беззвучно заплакала. Такова была последняя, улучшенная версия данного андроида.

Кошкин отправился к себе в кабинет, вынул из стола пульт управления и хотел было нажать красную кнопку, но передумал: после отключений Машка отказывалась с ним разговаривать. Капризной оказалась подобная разработка, и тут Владимир вдруг вспомнил — ведь звонила же Машка кому-то в его отсутствие! Причем его голосом! А это могла быть подстава: тот, кто говорил с Машкой, считал, что говорит с Кошкиным. У Машки был собственный встроенный блок связи. Она могла выйти на связь с кем угодно. Он нажал кнопку на пульте, посмотрел исходящие звонки. Оказалось, Мария в его отсутствие звонила Софье Степановне.

Телефон в его кармане вдруг дернулся: звонила матушка. Кошкин нажал кнопку, и зазвенел материн голос:

— Ты что же, сынок, отключаешься? Наговорил кучу гадостей — и в кусты?!

Кошкин молчал.

— Ответь немедленно матери! Ты слышишь меня?!

— Слышу…

— Тогда объяснись… У меня в голове не укладывается…

— Это не я звонил, мама, — сказал Кошкин и стал объяснять ситуацию. По его словам выходило, что временами андроиды в состоянии говорить голосами хозяев, что это не основание, чтобы карать служанку. Однако подобное пояснение лишь подхлестнуло Софью Степановну.

— Ты не представляешь, чем это чревато! — закричала она снова. — За твоей спиной плетутся интриги, а ты в неведении! Допустим, выйдешь ты в город, а тебя повяжут опять… Говорила, гони прохиндейку. Одному лучше, раз так повелось. Встал утречком, позавтракал, поработал, — наставляла родительница. — Потом прогулялся. Глядишь, оно и пройдет.

— Не повяжут… — сказал Кошкин. — Она помогает мне снять напряжение…

— Наговорила мне гадостей — тазиком не накрыть! — продолжала мать. — Так что вот так… Сейчас поздно, но завтра я разберусь на месте, кто из нас рогатее — она или я…

— Хорошо, — согласился Кошкин, отключил трубку и бросился в столовую накрывать на стол. Открыл холодильник, достал бутылку ирландского виски, поставил на стол. Затем, присоединив к виски бутылку особой московской водки, достал копченого лосося, нарезанного ломтями. Потом взял с полки кастрюлю, налил в нее воды из-под крана и, поставив на плиту, нажал клавишу.

В коридоре послышался шорох, и в кухню вошла Машка — тише воды, ниже травы. Паинька, а не робот-служанка.

— Будешь куражиться — отключу насовсем, — предупредил Кошкин. — Я тебя так отключу, что никакая программа не поможет. Ты слышишь меня?

Служанка кивнула.

— А теперь отправляйся в спальню, сядь и сиди там в кресле. И чтоб я тебя не слышал до утра. И запомни: ты всего лишь служанка. Ты не жена мне…

Машка сделала книксен и, развернувшись, ушла в спальню.

Шум воды в ванных комнатах тем временем прекратился. Катенька с Федором Ильичом вышли в коридор, присели в кресла возле журнального столика. Девушка была в халате Софьи Степановны. Федор Ильич сидел в спортивных брюках от Кошкина.

— Вода жесткая, — сказала Катенька, трогая пальцами мокрую голову и глядя в настенное зеркало.

— Да нет вроде… — Федор Ильич утирал полотенцем бороду.

Кошкин подошел к ним и пригласил в столовую.

— Раз уж так вышло… — Катенька отвернулась от зеркала, — нам бы еще постираться, Владимир…

— No problems! Стиралка в вашем распоряжении, — улыбнулся тот.

Катенька тоже улыбнулась и заговорила на английском, из чего до Кошкина дошел лишь вопрос, говорит ли он по-английски. Остальное осталось за кадром.

— Вообще-то я говорю на немецком. И то со словарем… Теперь это не так важно — любой андроид сойдет за переводчика.

— Она такая, — подтвердил Федор Ильич. — Она у нас полиглот. По радио научилась…

Кошкин потоптался на месте. Как ни крути, языкознание прошло стороной от него.

— У меня там вода кипит, — вспомнил он. — Как вы насчет пельменей?

— Это можно… — Федор Ильич посмотрел в сторону дочери. — Вещички бы только определить.

— Это мы сейчас, — оживился Кошкин. — Дайте их мне.

Забрав у гостя сверток, он ринулся в боковую комнату.

— Я сама! — Катенька вскочила и кинулась за ним, словно чего-то вдруг испугавшись. В тесной комнатке они едва не столкнулись. Девушка выхватила из рук Кошкина сверток и, снова сказав: «Я сама», тихонько толкнула плечом помощника к выходу.

Определившись со стиркой, они втроем сели к столу. Катенька, несмотря на уговоры, виски либо водку пить отказалась.

— На ночь глядя, извините, не пью…

— Она не будет, — подтвердил отец. — А я выпью… За знакомство…

Выпив и слегка закусив, они снова разговорились. Федор Ильич от выпитого расслабился и стал рассказывать про то, как с женой оказался в безлюдном лесу, как не на что было жить…

Катенька больше молчала и лишь иногда поправляла отцовский рассказ.

— Это по первости, — продолжал Федор Ильич. — А потом мы освоились. У нас достаточно средств — вплоть до связи и телевидения. Короче, был такой узел в лесу, в гористой местности… Я сам его строил, когда служил… Потом эти пришли… Безмозглые… И началась канитель. Представь, мне говорят, что меня нет, что никто мне теперь не обязан…

— Это точно, — усмехнулась Катенька. Как в песне: «Пятьсот километров тайга — живут там лишь дикие звери…»

— Действительно…

Федор Ильич с жалостью посмотрел в ее сторону.

— Прости меня, доченька. Прости, если сможешь.

— Папа…

— Это я затащил тебя в лес.

— Папа! — воскликнула Катенька. — Я родилась там! Никто меня не затаскивал!

— И то верно. Прости…

Кошкин потянулся к бутылке виски, однако Федор Ильич прикрыл свою стопку ладонью.

— На этом спасибо, Владимир, — сказал он, — нам добираться с утра.

Пельмени были съедены. Оставалось одно — спать. Поднявшись из-за стола, Кошкин повел гостей к месту ночевки. Дверь его спальни была открыта. Машка сидела в кресле, склонив голову набок.

— Ступай на кухню, приберись, — велел Кошкин, однако та даже не шевельнулась. — Ну, погоди у меня, — угрожающе произнес Кошкин, закрывая дверь. — Я с тобой еще разберусь. — И к Кате: — Надо менять настройку, а у меня руки не доходят.

Втроем они вошли в спальню Софьи Степановны и столпились возле просторной кровати. В ней могли разместиться как минимум трое, но Катенька воспротивилась.

— Я на полу лягу, — сказала она, мрачнея лицом.

— Могу предложить матрас. Надувной. Туристический, — вспомнил Кошкин.

— Вот и хорошо, несите его сюда, Володя, — обрадовалась Катя.

Так и сделали. Принесенный Кошкиным матрас быстренько развернули и надули компрессором. Катя, не сказав ни слова, тотчас легла на него и махнула рукой на прощание. Оставалось накрыть ее одеялом и выключить свет.

«Вот и хорошо, — решил Кошкин, оставляя гостей одних. — Как бы то ни было, но спать в одной кровати с отцом — как-то не по-людски…»

Утром Кошкин проснулся от громкого стука в дверь. Это мог быть кто угодно, в том числе милиция, для которой раннее утро — самое время для вышибания косяков. Уж больно ретивый у них оказался начальник. Возможно, эта банда взломала дверь в подъезде. Иначе и быть не могло. Но сигнализация на подъездной двери при этом молчала.

Грохот меж тем прекратился. В спальне было прохладно и пасмурно, за окнами отчетливо бились крупные капли дождя. Машка сидела в кресле в той же позе. Грохот в дверь, выходит, нисколько ее не смутил. Владимир посмотрел на часы, висевшие на стене: стрелки показывали ровно пять. Он поднялся, сунул ноги в тапочки и, надев халат, вышел в прихожую.

В мониторе, установленном на двери, виднелась пустая площадка и лестница. Там не было никого.

«Вот и ладненько, — подумал Кошкин, удивляясь пустоте за дверью. — Значит, это всего лишь приснилось…»

Он развернулся, собираясь сначала зайти в туалет, а потом уж продолжить сон. Но в этот момент грохот прошил его с головы до пят, так что ударило в копчик и заломило в корнях волос: неприступная дверь форменным образом грохотала.

Кошкин обернулся, страшась увидеть за дверью кого угодно, однако вновь обнаружил зловещую пустоту. Боже, неужели подкралось то самое, от чего нет спасения? В голове у Владимира шумело, в то время как гости, а также и Машенька, возможно, ничего не слышали. Значит, это в голове! Только бы гости не заметили возле двери. Надо лечь и успокоиться.

Дверь тем временем грохотала. Шум был до того настоящий, что с потолка сыпалась, оседая, тонкая пыль. Кошкин оглянулся и увидел в коридоре Катеньку с Федором Ильичом. Дочь выглядывала из-за двери, отец стоял в коридоре, расставив ноги.

Увидев их, Кошкин совсем растерялся, словно был источником шума:

— Все хорошо. Ложитесь, пожалуйста…

— Но там стучат, — сказала Катенька. — Такой грохот, Володя…

Стук прекратился, настала тишина, прерываемая непонятным сопением из-за двери. Потом в замке заскрежетало. Кто-то вставил снаружи ключ и пытался открыть дверь, однако замочная защелка не давала этого сделать.

— Ну, ты за все ответишь, — донеслось из-за двери. Это был голос Софьи Степановны.

Кошкин не поверил собственным ушам:

— Это ты, мама?!

— Кто же еще-то! — донеслось из-за двери.

— Я не вижу тебя! Сейчас открою…

Едва он щелкнул запором, как в прихожую влетела Софья Степановна — мокрая от дождя.

Кошкин остолбенел:

— Мама! Но только не так, как в прошлый раз…

Софья Степановна, блестя глазами и отдуваясь, послушно кивнула, отстранила сына с пути и пошла в его спальню.

— Ну, погоди у меня, — говорила она, понизив голос. — Сейчас мы узнаем, кто из нас сука…

Машка сидела на старом месте и даже бровью не повела.

— Ты у меня получишь сейчас, — шипела Софья Степановна. — Ты у меня ответишь… — и принялась возить Машку за волосы из стороны в сторону. Выдрав из головы клок волос, она вцепилась в лицо и стала царапать.

Машка, вцепившись ей в запястья, визжала дурным голосом. Софья Степановна между тем упражнялась:

— Прошмандовка несчастная!

— Сама такая!

— Вот тебе, сучка безродная! Вот тебе, подлая!

Кошкин прыгал рядом:

— Мама, как вам не стыдно!

— Сама блядь! — отбивалась Машка.

— Мой муж плавал на судне! — продолжала Софья Степановна. — Он моряк!

— Ой, как романтично…

— Ты никто, железка! С вещами — на выход!

Софья Степановна дернула Машку из кресла и уронила на пол, норовя поддеть ногой, но ей не дали — сын поймал за локти и держал, прижав к стене.

Машка вскочила и бросилась к выходу.

— Вы ответите по закону! — крикнула она. — По закону о защите прав интеллекта! — и хлопнула дверью. Причем так, что с потолка упал кусок старинной лепнины.

— Лети! Жалуйся!.. А мы посмотрим, как у тебя получится! — кричала Софья Степановна. Отдуваясь, села в кресло, в котором до этого сидела Машка. Только тут до нее дошло, что в квартире посторонние люди.

— Опаньки! — удивилась она. — У нас гости, а я не знала…

В глазах у нее еще прыгала злость, а руки дрожали. Она вынула из кофточки платок и стала им утираться. Переведя дух, произнесла бодрым голосом:

— Прошу извинить… Это не входило в мои планы…

Она бросила взгляд на Катеньку и, заметив на ней свой халат, понимающе улыбнулась. В ее отсутствие сынок, вероятно, опять залетел во что-то.

— Легла, а спать не могу. Стоит в голове его голос и все тут. — Она ткнула рукой в сторону Кошкина. — Он же мне как сказал вчера — жизни нет без нее…

— Я объяснял! — встрепенулся Кошкин. — Я не виноват!

— Ага, не виноват… Привел домой, и он же не виноват! Кто взял к себе эту Машку?! Может быть, я?!

Кошкин промолчал. Понятное дело, купил на распродаже под Новый год, отчего теперь одни проблемы. Софья Степановна поднялась из кресла, подошла к окну. На улице шел мелкий дождь.

— Вот скажи ты мне, Вовка! — Софья Степановна развернулась. — Ты почему сразу мне не открыл?! Почему я должна долбить двери?

— Так пусто же там… — Кошкин обернулся к Кате. — Вот, не дадут соврать.

— Действительно, — подтвердила та. — За дверью не было никого…

— Ага, пусто… — усмехнулась Софья Степановна, — зато почему-то стучало, гремело…

— Мы сами поражены, — подал голос Федор Ильич.

— А вы кто такой? — глядя в упор, спросила Софья Степановна. — Что-то я не припомню вас.

— Мы ненадолго… Мы уйдем сейчас…

— Какие мы гордые. Слова нельзя сказать…

Софья Степановна поджала губы. Ей давно было за пятьдесят. Она была на пенсии, имела кучу свободного времени и считала, что имеет полное право на свободу высказываний. Она вышла в коридор и поймала за руку Федора Ильича.

— Какой вы поспешный, ей-богу, — сказала она грудным голосом. — Ну, куда вы пойдете, ей-богу, под дождь… — Она повела его по коридору, воркуя: — Представьте, лежу я в постели, а этот звонит и говорит, что я ему не нужна… Мать! И вдруг не нужна… Потом до меня дошло, что это меня развели. Как лоха!

Она встретилась взглядом с Катенькой. Та стояла у входа в спальню и молча смотрела. Софья Степановна ничего не сказала ей, лишь махнула рукой приветственно и отвернулась.

— Боже, как время летит! — громко вздыхала она ближе к обеду, когда они собрались за столом. — Вроде недавно в первый класс ходили. Поневоле вспомнишь, как бабушка моя говорила: «Семьдесят скоро, а я не жила совершенно…»

— Да, да, — сказал Федор Ильич. — Полностью с вами согласен… Я тоже вроде не жил, потому что какая это жизнь… А тут и вовсе под раздачу попал…

— И ладно, — рассуждала Софья Степановна. — Если вас наказали ни за что — радуйтесь: вы ни в чем не виноваты.

Кошкин и Катенька больше молчали, отвечая либо «да», либо «нет», и то невпопад.

Софья Степановна успела приготовить щи из курятины и теперь разливала их по тарелкам. Затем, подняв палец и как бы говоря: «О тебе-то как раз я забыла!», подошла к холодильнику, открыла верхнюю дверцу и вынула оттуда бутылку ирландского виски.

— Что ж ей стоять-то здесь, одинокой, — улыбнулась она. — Иди к нам, мы составим тебе компанию, дорогая… — И к Кошкину: — Из чего это пьют? Надеюсь, не из горлышка?

— Пьют из чего? — Кошкин замялся. — А я и не в курсе…

— Можно я скажу? — Катенька улыбнулась. — Вопреки устоявшейся моде на низкие стаканы с толстым дном, настоящий виски лучше употреблять из бокалов-тюльпанов на короткой ножке. Именно в таком бокале раскрывается аромат напитка. Связано это с оптимальным поверхностным натяжением жидкости, а это способствует высвобождению летучих веществ — эфирных масел и тому подобное. Впрочем, если вы предпочитаете коктейли… — она посмотрела в тарелку со щами, — форма бокала не имеет значения… Ведь чистого аромата почувствовать не удастся…

— Надо же… — удивилась Софья Степановна, глядя на бутылку, — а я не знала до сих пор… Виски и щи, выходит, не вяжутся.

— Я вообще-то филолог, переводчик… — Катенька застенчиво улыбнулась. — Однако если взять за основу русский менталитет, — продолжила она, — то щи очень даже подходят и к водке, и к виски…

— Слава тебе господи! — обрадовался Федор Ильич.

Мать подала бутылку сыну, достала из шкафа стаканчики с толстым дном и поставила на стол.

— Извините, других не имеем, — сказала она и вновь с любопытством посмотрела на Катеньку.

Кошкин распечатал бутылку, разлил по стаканам.

— За что пьем? — Софья Степановна взяла стакан, посмотрела в глаза Федору Ильичу. — Пьем, значит, мы за знакомство… За то, чтоб мы были, есть и, надеюсь, будем… За тебя, Федор Ильич… За тебя, Катенька… За то, чтобы больше никто не вставал у нас на пути…

Она знала, о чем говорила. Господин Татьяноха и к ней как-то раз приставал — типа, от кого у нее сын появился. Она, правда, не растерялась и ляпнула наглецу, что появился, мол, сынок от того, от кого надо. Остальное — не твое собачье дело!

Гости подняли стаканы. Звякнуло стекло. Крякнул Федор Ильич. Софья Степановна, выпив, покраснела, поставила стакан и пробежала глазами по столу.

— Самое лучшее — щи, — напомнил Федор Ильич. — Честное слово. Иначе так и будет щипать в желудке…

Покончив со щами, а заодно и с бутылкой виски, они поднялись из-за стола. Федор Ильич бросился помогать Софье Степановне, убирая посуду и продолжая историю:

— Так и остались мы с дочкой одни…

Кошкин с Катенькой пришли на веранду и стали смотреть на пустынную улицу. Дождь кончился, ветер трепал деревья, кустарник, громадная река белела от бурунов. Катенька приоткрыла створку окна, и ветер ворвался к ним.

— Осторожней. Продует на сквозняке.

— Это ничего по сравнению с вечным…

Катенька откинулась от окна и вдруг заговорила на немецком языке. Это были какие-то стихи.

— Выходит, ты можешь переводить? — спросил Кошкин.

— Не стихи. Я не поэтесса. Мне бы чего попроще. Латинский текст, например… Впрочем, кому это надо теперь — меня не берут на работу даже в какой-нибудь магазин. Повсюду одни андроиды… Кстати, чуть не забыла, как получилось, что Софья Степановна стучала в дверь, но ее не было видно?

— Сам не пойму. — Владимир прикрыл створку окна. — Скорее всего, кто-то вмешался в программу… Надо срочно посмотреть…

Они ушли с веранды в кабинет. Кошкин подсел к монитору и принялся щелкать клавиатурой, бормоча про то, как трудно работать с примитивными ресурсами. Они существуют, но их вроде как нет.

— Вот, пожалуйста! — оживился он. — Как же я мог не заметить?

Переживать было о чем. Кто-то без разрешения забрался в компьютер и вывел из строя систему видео. Впрочем, его разработки остались на месте, и это радовало.

— Что-то серьезное? — спросила Катя.

— Это больше, чем проникнуть в квартиру, — ответил Кошкин. — Это как покушение на чью-то жизнь…

Он замолчал, просматривая документы. Вот письмо, пришедшее в начале июня. А вот кассовый чек о перечислении авансовых платежей… Данной суммы хватило, чтобы жить безбедно в течение лета. Заказчик о себе никак не заявил, оставаясь в анонимном статусе. Это могла быть провокация, сулившая тюремные нары на долгий срок, однако предложение было настолько заманчивым, что отказаться от него было непросто — оно не посягало на авторские права или безопасность государства…

— Как ты работаешь? — спросила Катенька.

— Как и все. На условиях удаленности… В данном случае решаю задачу с двумя неизвестными, но не могу перевести один документ. Электронный переводчик несет какую-то чушь, хотя раньше я за ним такого не замечал… Клиента интересует местонахождение двух субъектов — центрального банка и искусственного интеллекта. А также то, какую роль играет искусственный интеллект в государственной жизни.

— Но это же очевидно. Искусственный интеллект заменил человека.

— А банк?

— Мне кажется, это одно и то же…

Кошкин оторвался от монитора и пристально посмотрел Кате в глаза:

— Интересно. Как я сам не додумался…

Катя взглянула в монитор и продолжила:

— Это вопрос философский… Он затрагивает государство и право, а права человека — в первую очередь. «Пусть мертвеца не хоронят и не сжигают в городе. Пусть женщины щек не царапают и по умершим не причитают…»

— Откуда это? — удивился Кошкин.

— «Если отец трижды продаст сына, то пусть сын будет свободен — от власти отца…»

— Не помню… Это из Гамлета?

— Из «Двенадцати таблиц» Древнего Рима… В автономии тоже законы… «Об интеллекте», «О толерантности»… Если вам плюнули в лицо — утритесь: на большее вы не имеете права… Не так ли?

Кошкин согласно кивнул. Действительно, по-другому не скажешь.

— Согласно закону, — продолжила Катя, — андроид наделяется правами человека, хотя его никто не рожал. Вместо свидетельства о рождении у него паспорт производителя, имеющий признаки гражданского паспорта. В связи с этим встает вопрос: почему андроид не может голосовать?

— До этого пока не додумались, — заметил Кошкин.

— И это только начало. За этими законами большое будущее…

Она не успела закончить мысль, поскольку из прихожей донесся дверной сигнал. Кошкин бросился в коридор. Катенька — следом. Возле двери стояли Федор Ильич с Софьей Степановной и смотрели в дверной монитор.

На площадке за дверью стояла Машка — в окружении людей в черной униформе. Но ладно бы только это: позади них, вытянув шею, стоял Татьяноха.

— Вы не имеете права! — кричала Софья Степановна.

— Вы сами не имеете! — донимал Татьяноха. — У нас протокол, основанный на решении Ассамблеи…