Прости мне мои капризы

Николай Чепурных, 2021

Два главных героя: Мужчина и Женщина…Судьбой им уготована долгая разлука. Но через шестнадцать лет Андрей встречает Ирину – ночью, на безлюдной улице, в далеком городе – не зная, что это она. Отношения между героями развиваются по нарастающей, так, как нарастает, усиливаясь, ливень во время грозы, – обретая новые оттенки, нюансы и очертания…

ГЛАВА 2

Итак, времени было что-то около одиннадцати часов…

Выйдя за околицу, оставив позади себя последний — крайний — дом, мы не надолго, будто в сомнении: а не повернуть ли, пока не поздно, для собственного же блага, обратно? — остановились.

Постояли.

Молча.

Не проронив ни звука.

Словно испытывая друг друга на прочность.

Не повернули.

Храбро отправились в таинственное, волнующее путешествие.

Сначала шли проторенными — через поле, затем по лугу — тропками, которые, скорее, угадывались чутьем, памятью (это я о себе — Ирина ничего не могла помнить, потому что была здесь впервые…), нежели напряженно высматривались слабым нашим зрением, на некоторых, нечетко видимых участках, подсвечиваемыми фонариками, предусмотрительно взятыми нами из дому.

С большой осторожностью, на четвереньках (не забудем — дело было ночью!), я впереди — стиснув зубы и шумно, через нос, дыша, Ирина — с непрерывным комариным писком, за мной, — переползли по узкому, деревянному настилу через глубокий, около трех, или четырех метров шириной, овраг, почти доверху (во всяком случае, так мне показалось…) наполненный мутноватой болотной водой. Толстые доски, скрепленные между собой железными скобами, гвоздями и проволокой, подпертые снизу, посередине, не очень надежным, тоже деревянным, упором, под тяжестью наших тел, прогибались, пошатывались, и была опасность, как тому бычку, на них не удержаться. Тем более, что, кроме фонарика, который был у меня в левой руке, — правой рукой я держал еще переносной кассетный магнитофон. Я купил его (плюс несколько кассет) за пару дней до отпуска. Привез домой. И, следуя новомодной молодежной традиции, иногда брал с собой, чтобы, гуляя с Ириной, перемежать долгие наши разговоры — музыкой и песнями популярных отечественных и зарубежных исполнителей.

— Я чу… уть не упи… и… са… лась!

Оказавшись на другой стороне рва и, точно с усилием, встав на ноги, — с трепетом в голосе, произнесла путешественница.

Как будто сквозь зубы, втягивая в себя ртом воздух, и с шумом выдыхая его, — Ирина огляделась. Затем она наклонилась. Прикоснулась вспотевшими ладонями к голым своим коленям (сведенным, словно судорогой, вместе…), больно соприкоснувшимся с твердой, как камень, поверхностью досок (она была в красном, с крупными белыми горошинами, платье…) и легонько погладила. После этого, повернувшись ко рву лицом, с не прошедшей еще боязнью, девушка посмотрела в черный, непроницаемый его зев, из которого доносились какие-то булькающие и хлюпающие звуки. Невольно сделала шаг назад.

(Ощущение было такое, что вот-вот из черного этого зева покажется какое-нибудь таинственное, страшное существо и грозно спросит, кто мы такие есть и что нам здесь нужно?).

— Не лучше ли нам, в таком случае, вернуться? — попробовал я «прогнуть» прежнюю свою линию, сам переживший несколько неприятных минут.

(Только сейчас мне пришла в голову умная мысль — о том, что можно было пойти другим маршрутом. Тогда нам не пришлось бы ползать по этим, не очень надежным доскам. И дорога там более ровная. Правда, тогда она удлинилась бы на целый километр и заняла бы больше времени…).

Ирина немного подумала и сказала:

— А еще такие рвы будут?

— Нет.

— Значит, не лучше! Нельзя останавливаться на полпути! Тем более, что самое трудное уже позади. Да и потом: сейчас я не смогу переползти обратно. Ноги дрожат…

— Если дрожат, то не надо!

И мы пошли вперед.

Крепко держась за руки и вслушиваясь в непривычные для слуха ночные звуки, шорохи, всякий непонятный шум, отчего в ту, или иную секунду у меня сжималось сердце (наверное, то же происходило и с Ириной…), — мы преодолели полукилометровый участок березовой рощи, высаженной жителями села спустя год после окончания войны. В этих красивых местах едва ли не с самого начала страшного бедствия и до осени 1943-го проходили жестокие сражения. И — я уже говорил об этом Ирине — здесь по сей день можно невзначай наткнуться на какой-нибудь невзорвавшийся с той тяжкой поры боеприпас. К опасной находке, ни при каких обстоятельствах, нельзя прикасаться, а следует как можно скорее сообщить в милицию. К сожалению, так поступают не все жители. Некоторые (и школьного возраста, и поболе пожившие на свете…), на свой страх и риск, не только трогают взрывоопасный предмет, но даже берутся за его «разминирование», как правило, с тяжелыми для здоровья последствиями — оторванные пальцы рук, выбитые глаза, а в худшем случае — человек может погибнуть.

Внезапно налетевший порыв ветра — отвлек меня от невольных мыслей о войне.

От сильного этого порыва — зашумели густыми шапками листьев деревья.

Зашелестела трава.

Следом раздался — как будто жалобный крик, наверное, разбуженной и чем-то встревоженной птицы.

С десяток раз тихо и робко, словно пугаясь собственного голоса, прокуковала кукушка.

Как только кукушка начала вести отсчет чьей-то жизни, — Ирина замедлила движение.

В следующую минуты мы — остановились.

Вслушались в издаваемые пернатой вещуньей — приглушенные звуки.

Девушка еще крепче сжала мою руку и, после того, как кукушка умолкла, — взволнованно прошептала:

— Это она не нам!

— Кукушка?

— Угу…

(Интонационно у Ирины получилось смешно, как у невидимки-кукушки: ку-ку!).

— Конечно, нет! Судя по звуку, она далеко и не видит нас. Только это не она, а о н.

— Самец?

— Да!

— Я этого не знала.

Мы еще немного подождали: не заговорит ли кукушка снова? Если заговорит, то можно загадать: какая впереди ожидает жизнь — долгая, или короткая? Правда, я никогда этого не делал — чтобы не было лишних мыслей…

Кукушка молчала.

Пошумев листвой, утихомирились белоствольные красавицы — березы.

Наконец, мы вышли к реке…

Здесь Вежа текла спокойно. Неторопливо. С каким-то величавым своим речным достоинством. Негромкое, мелодичное ее журчание можно было сравнить с умиротворяющим мурлыканьем сытой и довольной кошки, которой чешут за ухом. Весь же ее многокилометровый, пролегающий через обширные поля, луга и леса, некоторые деревни и села путь, был отмечен частыми и причудливыми изгибами, напоминающими извивы ползущей в траве змеи. Неискушенного путешественника эти изгибы запросто могли ввести в заблуждение, увлечь в непроходимые дебри, глухомань, из которой трудно потом выбраться назад…

В том месте, где речка предстала нашим глазам, ее глубина была небольшой — взрослому человеку (среднего роста мужчине), как иногда образно у нас говорят: «по это самое», а если «этого самого» повыше, то — по пояс. Зато ширина была значительно больше, чем в других местах. Здесь, начиная с ранней весны, когда вышедшая из берегов, разлившаяся на сотни метров, в одну и другую сторону, река возвращалась в свое русло, и заканчивая поздней осенью, — сельские пастухи перегоняли на противоположный берег, для кормежки (и затем обратно) стада коров — с колхозных и частных подворий, да мужики перевозили на скрипучих деревянных телегах душистые копны сена — на той стороне, куда значительно реже заглядывали жители села (из-за опасения заблудиться…), трава была выше, гуще, сочнее.

Добравшись до реки (обычно дорога в одну сторону, по короткому пути, занимала продолжительность школьного урока, или чуть меньше, если идти быстрым шагом и, разумеется, днем, сейчас же она обошлась нам в «урок с хвостиком»…), — остановились в нескольких метрах от водной глади.

Отдышались.

Осмотрелись.

Десятки раз, только в светлое время суток, начиная с детских лет, я бывал в этих удивительных, сказочных местах! В летнюю пору, далеко углубляясь — то вниз по течению реки, то вверх (идти приходилось по два-три часа кряду в один конец…), тяжело, порой, продирался через густые заросли кустарников, высокой, хлещущей по лицу травы, лавируя между то и дело попадавшимися на пути муравьиными холмиками, — испытывая ни с чем не сравнимую радость первооткрывателя и восторг — от окружавшей меня красоты.

С поступлением в училище, я гораздо реже стал здесь бывать: несколько раз наведался во время прошлогоднего, летнего приезда домой (в зимний период, на каникулах, я пришел сюда лишь однажды, с большим трудом пробравшись по пушистому, рыхлому снегу на лыжах…) и, вот, теперь. Правда, с каждым приходом — более острым, тонким и более значимым для меня становилось восприятие всего того, что я видел вокруг. Слышал. Чувствовал…

Мысли о прошлом взволновали меня до такой степени, что, дав волю чувствам, я забылся и больно сжал руку Ирины.

Негромко ойкнув, она высвободила ее.

— Ты чего? — спросила Ирина меня.

— Извини, просто кое-что вспомнил…

— Что-то плохое?

— Хорошее! Детство… Замечательное свое детство! То, что у тебя сейчас…

— То, что у меня сейчас, — называется по-другому, — подумав, возразила Ирина.

— Да, конечно! Подростковый возраст. Тоже — прекрасная пора. Прекрасная… Хотя, мне кажется, — многие вещи в нашей жизни условны. В какой-то газете я прочитал рассказ об одной женщине — простой женщине, работающей врачом. Когда умерла ее бабушка, которую она очень любила, эта женщина, с грустью, сказала так: все, детство закончилось. То есть ее детство закончилось…

— Ну, и что? Все когда-то заканчивается.

— А то, что женщина была замужем и у нее уже был ребенок — мальчик семи лет.

Эту мою реплику Ирина оставила без внимания.

Подсвечивая потускневшим фонариком себе под ноги, — она приблизилась к кромке воды. Наведя на нее луч света, нарисовала небольшой круг, потом треугольник с квадратом, а затем несколько коротких штрихов, которыми словно зачеркнула только что изображенные фигуры.

После этого, подобрав низ длинного своего платья, — Ирина присела на корточки.

Опустила в реку ладонь.

— Надо же, вода теплая! Хорошо, наверное, прогрелась под солнышком за день.

Девушка выключила фонарик.

— Это потому, что здесь речка шире, мельче, чем в других местах, и течение медленное. Да и воздух по ночам сейчас — не холодный. Если хочешь, в следующий раз сходим на озеро. Там вода еще теплее — почти как парное молоко. К тому же, идти не так далеко, и дорога хорошая, нахоженная — без всяких канав и рвов.

— На озере я уже была.

— Когда?

— Как приехала сюда — на следующий день.

— Откуда про озеро узнала?

— От сестры.

— Аньки?

— От нее. Я, вообще-то, не хотела идти. То есть хотела, но не так скоро. Да мелюзга эта — прицепилась, как колючка лопуха к одежде: пойдем, да пойдем! Она, видите ли, с прошлого года мечтала там побывать, но почему-то до сих пор не побывала.

— Ну, и хорошо, что сходили. Там так здорово! Только… какая же Анька мелюзга? Девка видная, симпатичная.

— Угу! И видная, и симпатичная. Это оттого, что внешне она кажется взрослее своих лет. Растет не по дням, а по часам — как на дрожжах. Ростом уже меня догнала. Да и всем прочим… У них, точнее, у нас — порода такая, а по возрасту на два года меня младше. Почти… очень шустрая… Пришлось пойти. Да еще и удочку с собой прихватили — одну на двоих. Так что после купания — я еще и рыбу ловила — на червя. Но не там, где все купаются, а в другом, тихом месте.

— Велик ли оказался улов?

— Не-а, не велик! Всего-то пять карасиков и поймала — таких маленьких, меньше моей ладони. Опыта рыбной ловли у меня пока еще нет. Правда, Аня говорит: рыбки маленькие потому, что не успевают вырасти. А вырасти они не успевают оттого, что их всех вылавливают.

— Верно говорит. Несознательный у нас, в этом плане, народ — не может ждать… Что же ты с ними сделала? Кошке отдала?

— Никакой кошке я их не отдавала! У кошки — молока вдоволь. Мышей пусть ловит в сарае… Рыбок я отпустила.

— Правильно сделала!

— Они мне обещали за это исполнить любое мое желание.

— Так-таки обещали?

— Угу! Рыбки так жалобно просили, что я не могла им не поверить. Но я отпустила бы их и так…

— А почему одно желание, а не три, как положено?

— Этого они мне не сказали.

— И какое у тебя желание? Если не секрет.

— Пока не знаю. Торопиться в таком серьезном деле нельзя — чтобы не совершить ошибки. Я могу его загадать в любое время.

— И то правда — спешить незачем. В любом случае: пусть твое желание — каким бы оно ни было — сбудется!

— Спасибо!

Ирина вновь опустила в воду руку. Поводила и спросила:

— Можно здесь купаться?

— Конечно, можно! Я здесь в детстве учился плавать. Придем в следующий раз — купайся, сколько захочешь!

— Следующий раз — это еще когда будет!

— Как надумаешь — так и будет.

— Уже надумала! Хочу сейчас!

— Сейчас?! Ты хочешь сейчас?

Я эмоционально отреагировал на желание Ирины, несколько меня озадачившее.

— Ну, да — сейчас. Что здесь такого особенного?

— Ничего. Купайся… Если не терпится…

— Пусть не терпится! Ночь… Луна… Река… Все так романтично!

— Да, обстановка располагающая!

— А никаких микробов там нет?

— Микробы везде есть, и в речке тоже, но они не опасные. Главное — воду не пить.

— Не буду.

— Но есть один нюанс. Как ты себе это свое купание представляешь?

— Как обычно. Плавать я умею. Кролем, брассом, по-собачьи, по-лягушачьи. Знаешь, как лягушки плавают? Так смешно двигают лапками. Я в какой-то передаче по телевизору видела.

Привстав, Ирина показала — как плавают лягушки. И вдобавок очень похоже продемонстрировала лягушачье кваканье:

— Ква-а-а… Ква-а-а…

Этой забавной выходкой — Ирина здорово меня рассмешила.

— Я не о том — умеешь ты плавать, или нет. Тем более, что здесь не глубоко.

— А о чем?

— Ты ведь не взяла с собой купальник.

— Ну и что? Я же не знала заранее, что у меня появится такое желание. Поэтому и не взяла.

— Тогда в чем ты собираешься купаться? В платье?

— Разумеется, нет!

— А в чем?

— Ни в чем…

После этих слов Ирины, которые она произнесла спокойно, не подумав над ответом ни секунды, — сердце мое точно взбрыкнуло в груди! Я разволновался. Мгновенно сработало и мое воображение — быстрее скорости звука, или даже света (а это, между прочим, триста тысяч километров в секунду!)

Испытываемые мной ощущения не позволили сформулировать мысль, которую я собирался высказать. Представлять Ирину «нивчём» (а именно в этом направлении проявила себя услужливая моя фантазия!) и одновременно произносить какие-то внятные вещи — было очень трудно.

Хотел же я ее — переубедить.

— Разве в этом есть что-то нехорошее, заслуживающее порицания? — продолжила Ирина. — Купаются ведь люди, ни в чем, на нудистских пляжах. Загорают… Ты был когда-нибудь на нудистском пляже?

Она повернула в мою сторону голову.

— Не был. Такие пляжи, наверное, только за границей есть.

— И я не была. Интересно: как там люди себя ведут, что они испытывают? Сотни человек находятся рядом друг с другом — и все голые!

— Не знаю. Но я не что-то нехорошее имел в виду.

— А что?

— Ничего…

— Ну, что? Что?

— Не знаю: как тебе объяснить. Ты же понимаешь, что, кроме нас, здесь нет ни одной души.

— Ни одной.

— И это тебя не смущает?

Ирина рассмеялась.

— Кажется, я тебя поняла! Не смущает…

— Ну, если так…

Я лишь развел руками. В прямом смысле. Как будто собрался пуститься вплавь.

— Я тоже хочу тебя спросить.

Ирина поднялась на ноги.

— За все то время, что мы с тобой знакомы, — в неадекватности поступков — я, или ты были замечены?

— Не были.

— Значит, беспокоиться не о чем!

— Конечно…

Спорить с Ириной дальше я не стал, согласившись с «железными» ее доводами. В самом деле: в неадекватности поступков и всего нашего с ней поведения ни я, ни она — замечены не были. Пусть делает, что хочет — ее полное право. В конце концов — не младенец, должна понимать: что к чему… Более того — я вдруг ощутил какое-то необъяснимое, сладостное удовлетворение — оттого, что она настояла на своем.

— Ты сам-то будешь купаться?

— Я не хочу.

— Разве можно не хотеть в такую волшебную ночь?

— Нельзя.

— Значит, будешь?

— Нет!

— Мы можем купаться не вместе, а по очереди. Сначала я, потом ты, или наоборот.

— Честное слово, не хочется.

— Тебе не хочется, а мне одной боязно. Немножко…

— Отчего?

— Вдруг Водяной утащит!

— Какой еще Водяной?

— Обыкновенный! Старенький, такой, старичок — лет под… триста! С длинными, непричесанными волосами, густой бородой по грудь, покрытый весь мхом и водорослями, всякими растениями из подводного его царства. Схватит цепкими, когтистыми своими лапами… Цап!

Ирина сделала неожиданное, быстрое движение руками. Как будто кого-то сцапала.

— И все! Привет!.. Старенький, несчастный Водяной!

— А почему несчастный?

— Потому что — одинокий!

Ирина опять обратила взгляд на реку. Она словно хотела в ней что-то, или кого-то увидеть.

— Молодец, Иринка! Какая ты молодец! Веришь в волшебство, сказки! Верь, пожалуйста! В твоем возрасте это, быть может, еще возможно. Если только сильно захотеть.

— Верить в сказки, Деда Мороза и Снегурочку — можно в любом возрасте! И даже нужно! Не в этом дело… В каждом приличном водоеме: озере, или реке — обязательно должен быть хозяин. Водяной! Какая же река без Вод…

Не договорив, Ирина отпрянула назад.

— Ты чего?

От ее резкого, импульсивного движения — я как-то крупно, всем телом, вздрогнул.

— Слышал?

— Что?

— Всплеск!

— Где?

— Вон там!

Она показала рукой.

— Это он!

— Кто?

— Ну, он! Хозяин! — Ирина перешла на шепот. — Ведет тайное наблюдение за нами. Высунул косматую голову из воды, как перископ, и посматривает — наверное, услышал наш разговор. Хитрюга! Думает, что я не распознаю его уловку! У меня даже мурашки по телу пошли. Бр-р-р…

Ирина передернула плечами. Провела ладонями по открытым предплечьям.

— Не беспокойся, пожалуйста! Это всего лишь сухая ветка, сорвавшаяся с дерева. А, может, заспанная рыбешка — какая-нибудь плотвичка, или премудрый пескарик, которому приспичило глотнуть капельку кислорода. Но ты, конечно, права! Люди должны верить в сказки — обязательно со счастливым концом, а если не верить, то с уважением относиться к тем, кто верит. Потому что без сказок скучно, неинтересно жить! Не зря же люди их придумали. Да и в самой жизни, не хуже, чем в сказках, случается много всяких любопытных и непонятных вещей, которые невозможно объяснить рационально. Приходишь, например, в какое-то незнакомое место и испытываешь вдруг чувство, что когда-то ты здесь уже бывал… Только ты не бойся! Никто тебя не утащит! Тут ведь мелко. Никакой подводной растительности нет — один песок. Поэтому Водяной здесь не живет.

— А где он живет?

— В омуте. Глубоком-преглубоком омуте! В полукилометре отсюда, ниже по течению — если идти напрямик, через луг. А если по берегу реки, то придется пройти метров восемьсот.

— Откуда тебе это известно?

— Про восемьсот метров?

— Про Водяного.

— В детстве — это было последнее лето перед школой — приходил я, иногда, с одной бабушкой — она за мной приглядывала, когда отец и мама были на работе — в эти места за ягодами. Тут за речкой, в большом, дремучем, точно, как в сказках, лесу, много черники растет — попадаются огромные черничные поляны. Набредешь на такую поляну, и сразу ведро ягод можно набрать, а то и больше. Главное, в азарте, не заблудиться — такое с некоторыми нашими ягодниками, даже опытными, случалось… Вот, бабушка про водяного и рассказывала.

— Зачем бабушке тебе — ребенку — нужно было про него рассказывать? Хотела тебя напугать?

— Верно! Думала, что я, услышав об этом страшном существе, испугаюсь и не буду подходить близко к речке. Она же отвечала за мою безопасность.

— А ей откуда известно?

— Ну, откуда? Она ведь тоже не молоденькая была — конечно, не триста лет, но все-таки… (При этих словах Ирина рассмеялась…). Много всего в жизни повидала — войну пережила, немало чего слышала от других людей — постарше. По дороге всегда рассказывала разные истории — про домовых, леших, всяких, там, кикимор, русалок… Физически старушка была крепкая, она, кстати, и по сей день жива, только уже из дому далеко не выходит и в лесу, конечно, не бывает. Так вот, ягод она набирала за нас обоих, я ведь не собирал, а всего-то и делал, что ел с куста, да от комаров отмахивался. А какие вкусные она пекла пироги! Пышные, сладкие! В общем, если будет желание — как-нибудь туда наведаемся.

— На черничную поляну?

— Нет, черника, кажется, уже отошла. К Водяному сходим. В гости.

— Хочу!

— Только днем.

— Хочу-хочу!

— Увидишь, как там красиво! Причем, место это необычное! С ним связана одна легенда. А может, это и не легенда, а правда…

— Какая легенда?

— Говорят, в войну в том самом месте затонул фашистский танк.

— Танк? — удивленно переспросила Ирина.

— Да! Это тебе не ствол от винтовки! Но никто не знает, как этот «зверь» там оказался…

— И главное: как он там поместился?

— Свободно поместился. В те времена речка была намного шире и глубже.

— Ну, да! Небо раньше голубей было, трава зеленей, солнце светило ярче!

— Это не выдумка! Так было на самом деле. Здешние леса с давних пор известны многочисленными болотами, которые питали реки. В послевоенное время болота зачем-то начали осушать. Может быть, из-за торфяных разработок. Торфа тут добывали много. Я даже помню, как этим торфом мы в доме топили печку, каким жарким был от него огонь. Рядом с разработками находилось небольшое озеро, у которого прежде не было названия. А потом озеро стали называть Горелым — потому что торф около него горел. Озеро существует и сейчас. Вода в нем — темная, и с каким-то особым привкусом… Стало быть, речки обмелели. И рыбы стало меньше… А месту, где затонул танк, люди тоже придумали название.

— Какое?

— Танка.

— Танка?

— Да, от слова танк.

— Как это все интересно! — задумчиво произнесла Ирина. — Река… Затонувший танк… Танка…

Она сделала несколько шагов вдоль берега.

Постояла, как будто что-то обдумывая.

Вернулась на прежнее место.

— Если то, о чем ты рассказал, действительно правда — было бы хорошо сделать одну вещь! Откопать это стальное чудовище и вытащить на поверхность. Представляешь грозного «Тигра», или «Леопарда», который уже давно не грозен и не опасен?

— Представляю, в кино видел.

— А взаправдашний?

— Взаправдашний — нет.

— И я — в кино. Вытащить, перевезти в село. И выставить на людном месте. Таким, как он есть — с перекошенной башней, забитым песком стволом, грязным, заржавевшим.

— Покрытым тиной и водорослями — как твой Водяной.

— Ладно, пусть будет — мой.

Я — Водяной, я — Водяной,

Поговорил бы кто со мной.

А то мои подружки —

Пиявки, да лягушки…

Фу, какая гадость.

Эх, жизнь моя жестянка…

Ирина комично, пытаясь копировать своеобразный голос актера Анатолия Папанова, — пропела куплет из песенки Водяного из мультфильма «Летучий корабль». После чего снова принялась уговаривать меня составить ей компанию.

— Так ты будешь купаться?

— В другой раз.

Я продолжал упорствовать. Исходя из каких-то своих соображений, аргументов, обоснований, в которых сам же не мог до конца разобраться. Хотя опыт ночного барахтанья в реке у меня был. Два года назад, после выпускного бала, наш класс, по старой, доброй традиции, отправился на речку встречать восход солнца. И пока светило не взошло — все успели вдоволь наплаваться. Только не здесь, а в другом — более глубоком месте, и не в голом виде.

— Ах, так!

Ирина положила на песок фонарик.

Нагнулась.

Сложив ковшиком руки, зачерпнула воду.

И, повернувшись, брызнула в мою сторону.

— Вот тебе!

Потом еще, и еще…

Каждый раз влага достигала цели, попадая мне в лицо и на рубашку. Но я даже и не подумал отступить.

Наконец, Ирина решила меня пощадить.

Она сняла кроссовки, поставила на землю и запустила в воду — по щиколотку — ногу.

— Правда, вода теплая!

Подошла ко мне.

— Когда-то я тоже была маленькой — вот такой! — Ирина на секунду присела, показав, какой она была. — Я тогда всякой воды боялась, даже той, в которой мама меня купала, — в ванне. Думала: опущу руку, или ногу — в ту же речку, или лужу какую-нибудь, и меня за нее кто-то схватит. Потом, конечно, прошло. Ну, ладно… Ты, пожалуйста, отойди в сторонку — вон туда…

Ирина указала рукой за мою спину.

— Слушаюсь, барышня! Как прикажете!

Я произнес эти слова с облегчением, явным ощущением того, что так будет лучше.

Сделав поворот на сто восемьдесят градусов, — я отмаршировал в указанном мне направлении.

— Достаточно?

— Да, довольно!

— Если не секрет, для чего это?

— Что?

— Моя ссылка.

Ирина улыбнулась.

— Так, ни для чего. И никакая это не ссылка! Ссылка — это когда в Сибирь, в тайгу… Ты, наверное, чего-то, там, себе, вообразил?

— Что же я такое могу вообразить?

— А что воображают мужчины, оставаясь наедине с хорошенькой, привлекательной дамой?

— Не могу знать, барышня!

— Ты говоришь неправду!

(Совершенно верно изволили заметить, барышня: как есть — неправду…).

— Видите ли, барышня, в чем дело. По части общения с дамами у меня имеется — недостаток опыта, то есть не имеется достаточного опыта.

— А достаточный опыт — это как?

— Я же вам говорю: не могу знать! Да вы, поди, сами чего-то такого нафантазировали…

— Может, и нафантазировала. Может, это самый подходящий момент для фантазий! Ведь то, что происходит с нами сейчас, в этом чудесном месте, — уже не повторится…

— Знаешь, что, Иришка?

— Что?

— Пойду-ка я отсюда!

— Куда?

— Все равно… Куда подальше! А ты, если какая опасность — кричи!

— Что кричать?

— Что хочешь. Главное — погромче! Чтобы я услышал…

— Погромче я умею. Три года пою в школьном хоре — вторым голосом. Только не надо больше никуда идти. Все! Бегу купаться!

После этих слов — барышня заторопилась.

Она быстро сняла с себя платье; аккуратно свернула, положила на песок, рядом с кроссовками.

Отстегнула лифчик, который уложила поверх платья, а затем кинула на него снятые трусики.

Резкая перемена, произошедшая с Ириной вдруг, — не лучшим образом повлияла на ее самоощущение.

Неприятное чувство незащищенности, уязвимости, очевидной беспомощности и бессилия — в том виде, в котором она теперь пребывала, перед окружающими ее величественной Природой, самим огромным, беспредельным, грозным миром, и даже перед какими-нибудь ничтожными, порхающими в воздухе, невидимыми микробами, — овладело ею.

К этому добавились и другие — малоприятные ощущения — от обрушившейся на нее прохлады.

По всему телу девушки прошла дрожь. Барышня съежилась, сжалась — как будто сделалась меньше самой себя.

Вероятно, не имея четкого представления о своих действиях в следующую минуту, — Ирина провела это время в неподвижности, то есть оставалась на том месте, где обнажилась. После чего пришли в движение ее руки — они безотчетно и импульсивно заскользили по груди, животу, бедрам. Наверное, это были попытки хоть как-то защититься от холода и, может быть, от самого нашего грозного мира. Более глубоким сделалось дыхание девушки. В общем, так ее организм переживал процесс адаптации.

В какой-то момент — всякое движение прекратилось. Руки Ирины замерли там, где их настигла поданная мозгом команда: «Стоп!».

На груди.

Ирина о чем-то размышляла. Казалось, решительные (прежде) намерения ее изменились. Она готова была уже передумать, пойти на попятную. Ведь в этой ее затее не было насущной потребности. Необходимости. Однако, мысль, что, дав задний ход, она тем самым выкажет свою слабость, — заставила ее выполнить задуманное до конца.

Девушка опустила руки.

Мысленно посчитала до десяти.

Подошла к реке.

Осторожно нащупывая ногами дно, — вошла в воду.

Разошедшиеся в стороны небольшие круги — заискрились под светом Луны.

Продолжая соблюдать осторожность, Ирина прошла вперед и остановилась там, где вода была выше коленей.

После этого она повернулась в мою сторону.

— Андрей! — раздался в тишине звонкий и, действительно громкий ее голос.

— Чего тебе?

— Ничего! Проверяю: на месте ты, или нет?

— Конечно, на месте! Куда же я денусь?

— Прекрасно! А ты меня видишь?

— Вижу!

— Хорошо?

— Плохо!

— А почему я тебя хорошо вижу?

— Не знаю! Наверное, у тебя зрение лучше!

— Я об этом не подумала! Все — купаюсь!

— Купайся!

Барышня прошла еще немного вперед…

Все это время я внимательно, неотрывно, с бешено бьющимся в груди сердцем, — следил за Ириной. За каждым ее движением! Ничего стараясь не пропустить!

В эти удивительные, счастливейшие мгновения моей жизни, она была для меня — не просто доброй, воспитанной и очень хорошенькой знакомой, а существом… понятием… явлением — гораздо большего масштаба, большей мощи и силы, нежели я мог себе представить. Центром мира! Вселенной! Всего нашего, не имеющего предела, мироздания…

Сначала, в мерцающем лунном свете, я наблюдал более-менее четко видимый, то медленнее, то быстрее двигавшийся, а то остававшийся на месте — силуэт.

Это было на берегу.

Потом, когда Ирина вошла в реку и понемногу стала от берега (и от меня) отдаляться, — «изображение» сделалось расплывчатым, смазанным.

Зато вполне отчетливо я слышал звучный плеск воды и наполненный радостью жизни, смех.

Вероятно, этот ее смех и сотворил со мной неладное…

Смейся, моя дорогая, смейся! Как чуден этот твой — заливистый, звонкий смех! Сейчас мы вместе, весело посмеемся с тобой.

То ли это я сказал вслух — довольно странную, непонятную совершенно фразу, то ли кто-то незримый произнес ее за меня…

Далее произошло самое странное.

Я перестал вдруг стоять, подобно столбу, в том месте, куда меня отправила Ирина. В один момент стянул с себя одежду, которую как попало побросал на землю.

Набрав полную грудь воздуха, словно рванул в карьер, — за одну, или две секунды преодолев разделяющее меня с рекой пространство.

Влетел в воду, вызвав волну и наделав шума.

И через мгновение — оказался рядом с ней.

Испугавшись нежданного и стремительного моего вторжения, громко вскрикнув, — Ирина отпрянула от меня. Отступила. Выставила вперед руки — точно стараясь защититься. Затем — развернулась и пустилась бежать. Так быстро, как это только возможно, когда тело наполовину находится в воде.

Я бросился за ней!

— Ирина!

Она как будто не услышала. Продолжала рассекать крепкими своими бедрами воду.

— Ирина!!!

Услышала.

Остановилась.

Я тоже остановился. И стоял на месте, не осмелившись подойти к ней ближе.

— Ирина! — в третий раз позвал я ее.

Повернулась ко мне лицом.

— Куда же ты? Зачем ты от меня бежишь?

— А как я должна была поступить? — не сразу ответила она. — Зачем ты меня так напугал? Сердце чуть не разорвалось!

Она отрывисто, тяжело дышала.

— Извини! Мне следовало тебя предупредить.

— Почему же не предупредил?

— Не успел…

— Не успел… — повторила за мной Ирина. — Сердце все еще бьется, как сумасшедшее…

Она приложила руки к груди.

Послушала.

Немного успокоилась.

Затем медленно приблизилась ко мне.

Встала близко — так близко, что и мой бедный «мотор» тоже чуть не разлетелся на части! И сказала:

— Поцелуй меня!

А я…

Словно того и ждал!

Целую Вечность!

Только…

Я не стал ее целовать. Нет! Я совершил другое. Сграбастал, дрожащую — то ли от холода, то ли от не прошедшего еще испуга (а, может, от того и другого…) — в охапку, точно соломенный сноп, стянул туго кольцом рук, как стягивают его жгутом — и давай после мять-разминать…

Она и опомниться не успела!

Трепещет бесплодно в железных моих объятьях, отчаянно пищит — тоненьким комариным писком, а сделать ничего не может! Никак ей от меня не вырваться!

Про поцелуй же, о котором она просила, я и не вспомнил…

Какая-то сумасбродная, безалаберная птица — противным и зычным голосом, похожим на карканье рассерженной и злой вороны, — прокричала у самого моего уха. И упорхнула в ночное небо. Мне даже показалось, что птица задела — огромным своим крылом — волосы на моей голове.

Резкий этот крик привел меня в чувство — как будто пробудил от крепкого, глубокого сна.

А может, я на самом деле заснул?

Стоя…

(Однажды подобный казус со мной уже случался. Я находился в суточном наряде по столовой — было это на первом курсе, в самом начале учебы, когда мой организм еще не перестроился полностью на новый, более напряженный, режим жизни, нежели на гражданке. Мыл в огромных железных раковинах кастрюли, тарелки, ложки-вилки, чистил не очень острым ножом картошку — механическая картофелечистка, как назло, вышла из строя… Ночь выдалась бессонной. И под утро у меня, быть может, как и у моих товарищей, начались «глюки», «видения» — рассыпанные по кафельному полу картофелины вдруг «ожили», стали «ползать», «перемещаться» в разных направлениях; то они «ползали» тихо, как неповоротливые черепахи, а то быстро, подобно вертким мышкам… В какой-то момент я, прислонившись плечом к стене, закрыл глаза и в тот же момент «отключился»…).

И опора у меня за спиной была — молодая, высокая осинка, чуть слышно шелестевшая листьями.

Значит, все это мне приснилось?

Очевидно, под воздействием волшебного своего «сна» (или чего-то другого, чему объяснения я дать не могу…), продолжая наблюдать за Ириной, — я в действительности почувствовал страстное желание: снять с себя одежду и войти в реку.

Мне захотелось выкинуть нечто из ряда вон выходящее! Буквально приспичило — оказаться рядом с Ириной, увидеть ее большие, отражающие льющийся лунный свет, с крохотными шариками зрачков — глаза, услышать прерывистое дыхание и сбившееся с ритма биение взволнованного сердечка, перебивающее стук моего собственного сердца.

Захотелось — коснуться ладонями чистого ее лица, провести по мокрым, вздрагивающим плечам, плотно захватить их в кольцо рук, привлечь ее к себе.

Стиснуть!

Сжать!

До крайнего физического предела!

Почувствовать тот опасный момент, когда она, не имея возможности сопротивляться, — вот-вот не сможет дышать.

Отпустить.

Подождать, пока она опомнится.

А потом: взять ее на руки и, прижимая легонько к груди, — бережно — как самую драгоценную в жизни ношу — нести над расплывшимся по водной глади — сияющим ликом луны…

Я фантазировал.

Витал в облаках.

За облаками.

Растравливал всего себя.

Терзал и кромсал, будто острым ножом, свое сердце.

Однако…

Каменным истуканом, в полной почти неподвижности, продолжал находиться на занятой ранее «позиции».

Следуя за Ириной взглядом, чутко улавливая и оставляя в памяти каждое прекрасное мгновение.

Веря в безгрешность и чистоту своих помыслов.

И не веря.

Сомневаясь.

Ругая себя — за ненужное это сомнение.

За нерешительность, опаску, или боязнь.

За все вместе взятое…

Ах, если бы она еще раз меня позвала! Все мои сомнения отпали бы тотчас!

Я был бы с ней рядом.

Близко-близко!

И дальше — уже не я один (не один!), а мы оба (оба!) — были бы ответственны…

За то, что могло между нами произойти!

Или не произойти.

Или — или…

Да!

Интересно: думала ли об этом Ирина? Не теперь, когда она занята купанием, а до того, ну, и — вообще…

Скорее всего — подобные мысли приходили ей в голову!

По-другому просто не может быть!

А почему не может? Учитывая разницу в возрасте и, соответственно, несовпадение (или как бы несовпадение…) наших жизненных, природных «циклов»…

(А индивидуальность личности? Относится к Ирине. Всякие, там, особенности строения и развития организма? У одного человека организм так развивается, у другого этак, у третьего еще как-то… Разные особенности — разные потребности у этого самого организма. С этим как быть?).

Надежда на то, что «потребности» возьмут над Ириной верх, и она, подчинившись им, меня позовет, — не оправдалась.

Казалось, она и вовсе забыла о самом моем существовании.

По-прежнему, весело, себе, плескалась.

Смеялась.

Играла с кроткой рекой…

Минут через десять купальщица, подняв напоследок порядочный фонтан брызг и сопроводив это действо множеством звучных, наполненных бурным восторгом, восклицаний, — завершила водные свои процедуры.

Быстрым шагом она приблизилась к берегу и вышла из реки.

Покинув теплую воду, — Ирина вновь оказалась в атмосфере прохладного воздуха. Только теперь его воздействие на нее было — более острым.

Состояние восторженности — также быстро у нее прошло.

Стоя на остывшем песке, на который с мокрых ее волос, и всего тела, стекала влага, она сильнее прежнего вдруг вся — сжалась, съежилась, стукнула раза три зубами.

Из полуоткрытых уст девушки выпорхнули несколько отрывистых, неразборчивых звуков — из тех, что человек издает, когда его знобит от холода.

— Тебе холодно? — не отрывая от Ирины глаз, сочувственно спросил я ее. Это все, что пришло мне в голову в тот момент. Помочь ей я ничем не мог.

— Хо… ло… не… м… но… го! — вздрагивая, ответила Ирина. — Мои ма… малень… ки… кие се… сес… трич… чки заме… мер… з… зли…

— Какие се… сес… трич… ки? — невольно копируя Ирину, спросил я. — Вроде бы у тебя одна сестра — Анька, но ее здесь нет.

— Мои двойня… ня… шки — близня… ш… шки…

Вот, теперь до меня дошло!

Доехало!

«Добежало»!

Классно она придумала! Здорово! Сестрички-двойняшки… Двойняшки-симпатяшки…

Да…

Только — истины ради говоря (именно ради истины…): не такие уж они и маленькие! Наблюдение, сделанное мной не теперь…

Пытаясь хоть немного согреться и обсохнуть, — Ирина энергично замахала руками. Так машут, разминаясь, на уроке физкультуры ученики.

Я же не придумал ничего лучшего, кроме как включить магнитофон. Пусть машет под музыку. По крайней мере, скорее согреется.

(Ко всем прочим имеющимся во мне недостаткам — добавился еще один. Оказывается, я, в известной степени, нахал, циник!).

— Чт-то-о эт-то-о за-а пе-э-сня-а? — выполняя вольные (и «невольные», вызванные воздействием холода…) упражнения, одновременно отстукивая зубами какой-то сумбурный, лишенный ритма, «марш», спросила Ирина.

— Это замечательная песня, на французском языке, она мне нравится с детства! — неопределенно ответил я, сосредоточив на Ирине все свое внимание, сконцентрировав до предела зрение — чтобы лучше ее видеть.

(Должно быть, сейчас я в определенном смысле был похож все на того же — голодного волка из известной сказки, принявшего на себя облик бабушки, с жадностью взирающего на Красную Шапочку — с «благородной» целью ее слопать…).

— О че-о-м он-а-а?

— О любви!

— Ка-а-ко-о-й лю-у-б-ви-и?

— Между женщиной и мужчиной. Тебе еще рано об этом думать!

Здесь я, что называется, на голубом глазу слукавил, потому что на самом деле так не считал. По поводу того, что рано…

— О-че-э-нь ин-те-э-ре-э-сно-о! И со-о-в се-э-м не-э ра-а-но-о!

(Что и требовалось доказать!).

— Хорошо, не рано! Одевайся скорее, а то простудишь своих сестр… В общем, простудишься.

(Кажется, и фраза насчет простуды прозвучала у меня фальшиво, Неискренне. Мне вовсе не хотелось так скоро распрощаться с чудным «виденьем», которое являла собой Ирина и которое, конечно же, не повторится. Но ее организм, не подготовленный к подобного рода испытаниям, действительно мог не выдержать…).

— О-де-э-ва-ю-у-сь…

Ирина перестала махать и начала одеваться.

Я нажал на клавишу-паузу.

Как только Ирина надела трусики, облачила в лифчик прелестных своих «двойняшек» и подняла лежавшее на песке платье, — я, решив, что «уже можно», — самовольно оставил место «ссылки» и подошел к ней.

С платьем Ирина провозилась подольше. Когда она его снимала — от быстрых, привычных движений рук — платье в одну секунду, птицей, взмыло над ее головой. А теперь неплотная материя, впитывавшая влагу с невысохшего до конца тела, прилипала к плечам, спине и животу, топорщилась складками на бедрах.

Наконец, барышня справилась.

Очистив от песка ступни, надела на босу ногу кроссовки.

После этого — резво взбежала на близлежащий, невысокий откос, густо поросший мягкой «травушкой-муравушкой зелененькой».

— Ну, чего ты ждешь? Включай свою песню! — раздался оттуда задорный голос Ирины.

Я включил.

Музыка зазвучала вновь.

Под замечательную эту мелодию — Ирина выполнила несколько грациозных, вальсирующих движений.

Глядя на кружащуюся в танце девушку, мне почему-то представился вдруг в ней образ блистательной немецкой фигуристки, олимпийской чемпионки Катарины Витт, выступления которой я видел по телевизору.

Но, вот, песня закончилась.

Я выключил магнитофон.

Барышня спустилась вниз.

Проговаривая скороговоркой свою же фразу: «И сов-сем не ра-но, сов-сем не ра-но!» — Ирина прошла к реке.

Наклонившись, стала что-то искать.

— Посвети, пожалуйста!

Я включил фонарик и направил его на Ирину.

— Не на меня!

— Тебя очень хорошо видно!

— Хорошо! Ну, и что?

— Если бы я был художником — обязательно тебя нарисовал бы! Вот, такой, какая ты сейчас есть…

— А какая я сейчас есть?

Она выпрямилась.

— Этого нельзя объяснить словами. Можно только изобразить на полотне кистью живописца! Сказочно красивая — вышедшая из воды, выхваченная из покрова ночи вот этим лучом света…

— Мерси!

Повернувшись ко мне, Ирина сделала реверанс.

— Что же ты раньше не догадался зажечь свой… волшебный фонарик? Купающаяся в ночной реке нимфа тебе, как художнику, была бы интересна!

— Еще как интересна!

— А теперь вниманию художника нимфа может предложить… Может предложить… Смотри и запоминай! Смертельный номер! Без специальной подготовки выполнять — не рекомендуется!

Ирина отошла от воды.

Опустив голову, осмотрела вокруг себя место.

Затем она сделала глубокий вдох и выдох.

Прогнулась немного назад.

Потом наклонилась вперед.

«Сложилась» пополам.

Уперлась ладонями в песок.

И оттолкнувшись, встала на руки.

Гимнастический, или акробатический этот трюк, едва начавшись, мог в тот же момент и закончиться. Поскольку — не успела еще Ирина придать телу устойчивое положение, как положено — зафиксировать его, а платье уже соскользнуло вниз и накрыло ее голову. Отчего она едва не потеряла равновесие. Пытаясь удержаться на руках, начала балансировать.

Тут уж я не «сплоховал»!

Мгновенно оценив ситуацию, — кинул магнитофон на землю и бросился к Ирине на выручку.

Вовремя подоспев, я принял ее — падающую — на себя.

Это был звездный мой час!

Торопливо засунув фонарик в задний карман джинсов, — я сделал то, чего еще ни разу не делал — за все проведенное с Ириной время.

Прикоснулся к обнаженному ее телу!

(«Скрещенья рук» во время наших с Ириной прогулок — не в счет…).

Придерживая Ирину за ноги — повыше коленных суставов — поближе к попе (оптимальность положения моих конечностей определилась путем сложнейших, не подпадающих ни под какие математические, или иные прочие формулы, вычислений, причем, вся эта арифметика была выполнена молниеносно — в уме, без всяких, там, калькуляторов и других считающих устройств!), — я помог ей восстановить устойчивость.

После чего — крайне неохотно — отнял от нее руки. Поправил кое-как платье — чтобы оно не полностью покрывало ее голову. И отдалился. Только не на прежнее место, а так, чтобы быть к ней поближе — в готовности снова оказать помощь.

Ирина же начала показывать фокусы.

Медленно выгнула спину, держа ноги вместе и прямо, придав им положение, параллельное земле.

Гибкая ее фигура стала походить на подкову.

(Как ей, стоя на руках на песке, с большей частью закрытым из-за платья обзором, удавалось удерживать себя в такой сложной позиции, — было для меня загадкой!).

Далее акробатка сделала несколько изящных движений ногами, подобных тем, что так виртуозно и артистично выполняют над поверхностью воды — когда тело находится в самой воде — спортсменки синхронного плавания. Только в отличие от синхронисток, Ирина проделала все — в замедленном темпе — что имело свое очарование.

И здесь я оказался «на высоте»! «На высоте» собственных художественно-эстетических чувств (вкусов)!

Вытащил фонарик из кармана и, включив, направил на Ирину.

Предоставив этим моим высоким художественно-эстетическим чувствам (вкусам) полную свободу, — я принялся ходить вокруг Ирины, импульсивно перемещая узкий, подрагивающий луч света вслед за каждым ее движением и с жадностью разглядывая прекрасное, почти голое ее тело…

В который раз пожалев, что так глупо, по собственной воле, лишил себя удовольствия насладиться обществом Ирины, когда она плескалась в реке.

Наконец, Ирина закончила потрясающие манипуляции с нижними своими конечностями. Согнув их в коленях, она подвела к голове ступни. Затем опустила ноги еще ниже. И встала на песок, изобразив красивую акробатическую фигуру — «мостик».

(Художественно-эстетические мои запросы были удовлетворены — в полной мере!).

Завершив представление, Ирина поднялась на ноги.

Она успокоила дыхание.

Стряхнула песок с ладоней.

Поправила платье.

Не забыла взять свой фонарик.

Сделав все эти дела, Ирина повернулась к реке лицом, помахала широко рукой и, с чувством, произнесла:

— Спасибо тебе, речка! Большое-пребольшое! До скорой встречи!

Словно живая, — речка ответила ей тихим всплеском.

Затем Ирина подошла ко мне.

— Я не слишком смешно выглядела?

— Не слишком! Ты выглядела необыкновенно! Фантастически! Очень красиво! И — очень естественно!

(Так естественно светит на небе солнце… из темной тучи проливается на землю дождь… осенью с деревьев слетают, кружась, пожелтевшие листья…).

— Тогда — и тебе спасибо!

— Но ты никогда не говорила, что занимаешься гимнастикой.

— Не было повода. Я делаю это не ради спортивной карьеры — для себя. Хочу быть в хорошей физической форме.

— Ты в отличной форме!

— Мерси, мерси! Только почему ты смеешься?

— Я не смеюсь.

— Я же чувствую! Ты смеешься! Наверное, что-то было со мной не так?

— Было! Но не с тобой…

— А с кем?

— С одной дамой.

— Дамой твоего сердца?

— Нет! Просто вспомнил один забавный случай. Увидел, как тебя накрыло платье, и вспомнил.

— Расскажи.

— Право, не знаю. История забавная, но, кажется, не совсем приличная — по крайней мере, для женского уха.

— Тем более, любопытно послушать!

— Ну, хорошо, слушай! (Я собрался с духом!). Пару лет назад в одном почтенном семействе — действие происходило в нашем селе — справляли свадьбу. Обильное, по такому торжественному поводу, застолье и разные сопутствующие мероприятия — песни под гармошку (наши женщины здорово умеют петь!), танцы, игры — проводились на свежем воздухе, во дворе дома. Поскольку было лето — кажется, начало августа, да и не поместились бы все в доме. Как водится, кого-то на свадьбу пригласили — родственников, близких знакомых, кого-то нет — не собирать же все село, хотя случалось у нас и такое. В числе неприглашенных оказалось несколько парней, за которыми тянется длинный такой хвост — из разряда хулиганских проделок. Как вскоре выяснилось, весьма обидчивых, сколь и изобретательных — на всякие пакости. Ну, вот… Свадьба шла своим чередом, гости веселились, ели, пили сваренный хозяевами самогон, произносили тосты с пожеланиями всяких благ новобрачным… Тем временем, на улице стемнело. В этот момент ребята те и отыгрались — на полную катушку! В темноте они незаметно расположились неподалеку, за деревянным забором, с внешней стороны двора. И стали ждать. За этот забор, в кустики, нет-нет, да и выходил кто-нибудь — отправить, так сказать, естественную потребность. Мальчики — налево, девочки — направо… И, вот, парни дождались! В кустики отправилась не кто иная, как сама виновница торжества…

— Погоди! — перебила меня Ирина. — В почтенном этом семействе, что, не было туалета?

— Как не быть? Был и есть, деревянный, похожий на огромный скворечник; в огороде стоит, точнее, не в самом огороде, а на прилегающей территории, в уголке. Но представь себе: сколько там присутствовало народу! А туалет — один на всех. Да и потом, наверное, на свежем воздухе интересней — романтика. Так, что даже сама невеста изволила воспользоваться случаем.

— И что же было дальше?

— Дальше было самое интересное! Как только новобрачная, войдя в кустики, задрала белое, пышное свое платье и, присев, приступила к этому самому делу, — на нее тотчас, с разных сторон, начали светить фонарики. На цирковой арене артист освещается так софитами. Только артист полностью открыт, новобрачную же частично прикрывали кусты. Но все равно свет хорошо пробивался через них, создавая какую-то фееричную, сюрреалистическую картину… Ошеломленная невеста, подскочившая вверх, как на пружине, несмотря на внушительные формы, в отличие от жениха, — подняла такой визг, что перепугала всех на свете — и свадьбу, в одно мгновение сбежавшуюся к месту происшествия, и дворовых собак, заголосивших по всей округе… Пока выясняли: что произошло, успокаивали невесту, которая долго не могла прийти в себя, — шутники благополучно ретировались.

— Веселенькая история! Не хотела бы я оказаться на ее месте!

— Да, было весело! Всем, кроме новобрачной. Теперь эту историю вспоминают на каждой свадьбе.

— В этой бесшабашной компании, случайно, не оказалось парня по имени Андрей и с фамилией Арсеньев?

— Отвечаю красной девице Ире, с грозной фамилией Комарова. В этой бесшабашной компании парня по фамилии Арсеньев не оказалось. Он был в числе приглашенных.

— С чьей стороны?

— Жениха. Я с его младшим братом учился в одном классе, сейчас он в армии, на срочной службе, в танковых войсках.

— А невеста?

— Невеста… «Ослепительно была молода»! Невеста — девушка тутошняя. Полненькая, такая, но привлекательная, миловидная. За год до замужества окончила школу. Учится в институте — по финансовой части.

— Серьезный выбор. Наверное, хорошо умеет считать, без ошибок. А мне больше история нравится.

— Дела давно минувших дней?

— Угу! Преданья старины глубокой! Я часто представляю, то есть пытаюсь представлять древних людей — наших предков: как они жили — одну, две, или три тысячи лет назад и сто, двести, триста — выстраивали между собой отношения, к чему стремились, о чем думали? Это так интересно! Вот, только мне в школе еще три года учиться. Целых три года!

— Они пролетят быстро…

— Будет мне тогда семнадцать. Почти…

— Как говорится, не успеешь оглянуться…

— Правда, иногда мне кажется, что я уже подошла к этому порогу. Близко — близко! Осталось сделать шаг, или два шага, чтобы его переступить. Представляю себя на школьном балу, который последний, или прощальный… И сны мне такие снятся. А однажды приснился — совсем удивительный сон. Как будто я пришла на свой выпускной вечер. В очень красивом платье, в туфлях на высоком каблуке, с модной прической. Вся в ожидании праздника — ведь это праздник, хотя и не без грусти. Звучат песни, музыка. Многие кружатся в танце — преподаватели-мужчины танцуют с бывшими ученицами, тоже очень нарядными, взволнованными и встревоженными ощущениями новой жизни, преподаватели-женщины — вальсируют со вчерашними учениками… А директор школы, Афанасий Кириллович, солидный и строгий, такой, мужчина — он, вообще, строгий, по жизни — не танцует, а все ходит по залу, вокруг да около, следит за порядком. Увидел меня — через огромные свои очки, с круглыми, толстыми стеклами, у него зрение плохое, — остановился рядом со мной и говорит грозным, таким, голосом: чего это ты, дорогуша — так он сказал: дорогуша — вырядилась, словно на парад? Так ведь выпускной, Афанасий Кириллович… Выпускной — да не для тебя. Не для меня то есть. Тебе, говорит, не о выпускном надо думать, а об учебе — учиться, учиться и учиться… Прямо, как Ленин. Кстати сказать — он у нас историк по образованию. И еще повторил — насчет учебы. А потом — схватил неожиданно меня за плечи, крепкими своими ручищами. Сжал изо всей силы! И начал трясти, как грушу. У меня искры из глаз брызнули! Наверное, решил, что так лучше до меня дойдет…

(Милая, дорогая моя девочка! Учиться тебе, или не учиться — не вопрос. Конечно, учиться! Набираться знаний, опыта, разных, там, навыков и всего такого, что необходимо в жизни. Другого пути нет… Но… Положа руку на сердце: мне это тоже, как и тебе, — кажется! Только не иногда, а постоянно! По поводу «порога» и выпускного платья. С первых дней, а может, даже часов, если не минут нашей встречи! Я даже уверен в том, о чем ты сейчас говоришь! На все сто процентов! Выпускное платье тебе — в самую пору! Или почти в пору… Однако, неотвязную эту мысль я держу при себе — от чутких твоих ушей подальше…).

— А как ты это свое состояние определяешь, или понимаешь? По каким признакам?

— Ну, как… Наверное, как и любой человек, который в определенный момент жизни… вдруг начинает себя чувствовать — словно не в своей тарелке. Ему становится недостаточно того, что он знает. Понимает. Чувствует… Хочется чего-то необычного. Особенного. Еще неиспытанного. Появляются новые желания, увлечения, порывы, которые проявляются с большей, чем было до этого, силой. С тобой тоже, наверное, такое было?

— Было! — не сразу отвечаю я.

После чего, немного еще подумав, принимаю решение уйти от общих, расплывчатых рассуждений, каковыми показались мне высказывания Ирины (а просить ее высказаться более конкретно — я не стал…), и привести в качестве примера реальный случай, раскрывающий самую суть (в моем представлении) сказанного ею.

— В девятом классе к нам пришла новая — молодая — учительница. Биологии… На первом же уроке, можно даже сказать: с первых его минут, мужская часть класса — в нее влюбилась. В том числе и я. Пришлось «делить» это наше коллективное чувство к ней — с чувствами, которые мы питали к девчонкам-одноклассницам.

— Значит, эта ваша учительница была не только молодой, но и красивой.

— Ты права!