Когда я вырасту, у меня будет много платьев

Оксана Калашникова

Маленькой Кире Калининой часто кажется, что с ней «что-то не так». Не удивительно: родная мама считает её появление на свет ошибкой, ведь они с мужем так ждали мальчика.В летнем лагере Киру дразнят сверстники – за её «детдомовскую» стрижку и скудный гардероб. Но у Киры есть талант – она придумывает и рисует красивые платья. И однажды, в минуту отчаяния, девочка решает: когда она вырастет, то обязательно станет крутым модельером!

Часть 2

17 лет назад. Лагерь

Я сижу в палате, на койке, которая стоит ближе всех к двери. Под койкой прикорнула моя потрепанная брезентовая сумка. В широком, во всю стену окне машет хвойными лапами лес, мне семь с половиной лет, и это — летний оздоровительный лагерь. Здесь я буду находиться ближайшие три недели.

Перед отъездом мама объяснила, что лагерь — это место, где я буду отдыхать, веселиться и радоваться жизни. Но пока что мне почему-то не радостно, скорее наоборот. Во мне нарастает нехорошее предчувствие.

Мы заселились минут 15 назад, и другие девочки уже вовсю разбирают сумки и чемоданы. Хвастаясь друг перед другом, они раскладывают на кроватях наряды — пёстрые, словно крылья бабочек. Платья, топики, бриджи, шорты. А ещё у каждой есть косметичка, а там — блёстки, помады и даже духи… Я завороженно наблюдаю за ними. Сколько же у них всего красивого.

— А ты чего сидишь, не разбираешься? — вдруг обращается ко мне белобрысая девочка с прозрачными, чуть навыкате глазами. — Давай уже, показывай свои платья.

Я беспомощно улыбаюсь и развожу руками:

— А у меня ничего такого нет.

Если бы только мы были в сказке, и из моей сумки, как по волшебству, можно было достать всё, что угодно! Но я точно знаю её содержимое. В сумке лежат тёмно-синий спортивный костюм, пара футболок, кеды, трусики и носочки на смену, купальник, бейсболка. В отдельном пакете — кусок мыла в пластмассовой мыльнице, паста и зубная щётка, полотенце, рулон туалетной бумаги, расческа. В широком боковом кармане — блокнот, ручка и цветные карандаши, пара раскрасок. С учетом тех шорт и ветровки, которые сейчас на мне, это всё мое имущество на ближайшие три недели.

«Зачем тебе платье? — говорит мама накануне, когда мы с ней собираем эту самую сумку. — Это же лагерь. Вы там будете бегать по лесу с утра до ночи, купаться и загорать. Платье там будет совсем не к месту».

Мама решительно застёгивает молнию на сумке — и я понимаю, что тема закрыта. Моё любимое, оно же единственное летнее платье, зелёное в оранжевых ёлочках, остаётся висеть в шкафу.

А потом мама ведёт меня в парикмахерскую.

Здесь пахнет едким раствором для завивки и мертвыми волосами. Солнечный луч испуганно скачет среди пыльных зеркал, пытаясь вырваться на свободу.

«Постригите покороче, — кивает мама тётеньке с усталым лицом, одетой в серый фартук с полосатой тесьмой. — Это чтобы вшей не нахватать», — добавляет она, поймав в зеркале мой вопросительный взгляд.

Я не знаю, что такое вши, но выяснять, кажется, уже поздно.

С мамой нельзя спорить, потому что она сразу же начинает сердиться.

Парикмахерша сажает меня в кресло и нажимает педаль за спиной. Сиденье резко уезжает вверх, я больше не достаю ногами до пола. Меня закутывают с руками в шуршащий кокон, оставив на свободе одну только голову, а на шею надевают плотную полоску гофрированной бумаги, которая стягивает горло. Мне трудно дышать, но сказать об этом вслух — ещё труднее.

Парикмахерша берет огромные ножницы, широкую пластмассовую расчёску и клацает у меня над головой.

Скованная отчаянием, потому что уже ничего нельзя изменить, я гляжу, как на пол струятся, одна за другой, мои светлые пушистые прядки.

У меня были не особо длинные волосы — чуть выше лопаток, но они мне нравились. Когда я качалась на качелях в соседнем дворе, и если на мне в этот момент было платье, то я представляла себя прекрасной принцессой. Я подставляла лицо солнцу, жмурилась и улыбалась, волосы развевались на ветру, а рыцари со всех городов уже собирались у стен моего замка, чтобы сразиться за честь предложить мне руку и сердце.

Теперь эти волосы лежат на сером линолеуме, и они больше не часть меня. Из зеркала на меня глядит незнакомое, коротко остриженное существо с большими испуганными глазами. Оно похоже на совёнка.

«Ты похожа на мальчика», — говорит мама и одобрительно кивает. По всему видно, что ей действительно нравится моя стрижка.

Мама уже не раз рассказывала мне историю о том, как врачи обещали им с папой, что у них родится мальчик, а в итоге на свет появилась я. Папа из-за этого так расстроился, что в конце концов собрал вещи и уехал жить к себе домой, на Сахалин. Сахалин — это где-то очень-очень далеко.

Я всматриваюсь в своё отражение. Мне не хочется быть похожей на мальчика. Мне кажется, что меня изуродовали. На глазах появляются слёзы, я всхлипываю.

«Кира, ты чего? Прекрати немедленно. Тебе очень идёт», — строго говорит мама.

И вот теперь мои соседки по палате дружно уставились на меня, а я кручу головой во все стороны, как настоящий совёнок, и жалобно улыбаюсь.

— В каком смысле, у тебя нет платьев? — удивляется белобрысая девочка. — Ты что, детдомовская?

— Наверняка детдомовская, потому и стрижка такая дурацкая, — говорит другая девочка — с толстой каштановой косой.

Я вижу, как любопытство в их глазах постепенно сменяется недоверием и даже брезгливостью. Меня разглядывают, как бездомное животное, от которого можно чем-нибудь заразиться.

Мне очень неуютно от этих взглядов. Я лепечу, что я никакая не детдомовская, и что у меня есть мама, но мне явно никто не верит.

— Покажи свой телефон, — вдруг предлагает девочка с косой. — У тебя же там есть номер твоей мамы? Позвони ей, и тогда мы тебе поверим.

Я обреченно молчу. Это полный провал. У меня нет телефона, и вообще никогда не было. Мама обещала мне его купить, но позже — к началу учебного года.

— Все понятно, — решительно говорит белобрысая. — Девочки, следите за вещами, чтобы ничего не пропало.

Эту девочку зовут Ира. Ира Щедрина.

***

Мама оказалась права. В лагере нас действительно заставляют бегать с утра и до вечера. Постоянно придумывают какие-то дурацкие конкурсы и эстафеты, для которых наш отряд должен делиться на две или три команды.

Для меня это каждый раз момент позора: капитан ни одной из команд не хочет брать меня к себе. Слухи о моем «детдомовском» происхождении разлетаются по всему корпусу в первый же день.

Я стою на крыльце, опустив голову. Весь отряд глазеет на меня, а я готова провалиться сквозь землю. Мне стыдно за свой невзрачный спортивный костюм, за нелепую стрижку. На месте капитанов я бы тоже себя не выбрала!

Вожатая Инна тоже не знает, что со мной делать, потому что я — 31-й ребенок в отряде. Без меня в каждой из команд участников поровну, а я — определённо лишняя.

К счастью, спустя пару дней я придумываю выход из ситуации. Утром, после завтрака, я просто не возвращаюсь из столовой в свой корпус. Вместо этого я сворачиваю с главной лагерной аллеи на узкую боковую тропинку. Не знаю, куда она ведёт, но я готова идти куда угодно, лишь бы не участвовать в очередном событии нашей лагерной жизни.

Тропинка виляет то вправо, то влево, и конце концов выводит меня к дощатому домику, выкрашенному в тёмно-зеленый цвет, с красивым резным узорах на окнах. Дверь заперта на висячий замок, на ржавой табличке ещё можно разглядеть крест, который когда-то был красным. Судя по всему, это старый лагерный медпункт. Сейчас врач и медсестра сидят в новом двухэтажном здании в центре лагеря. Нам уже рассказали, что на первом этаже там расположен большой зал, где нам будут проводить дискотеки и показывать фильмы, а на втором — медпункт, библиотека и несколько кружков.

Обойдя старый домик, я обнаруживаю за ним заброшенную поляну, со всех сторон окруженную елями и молодыми берёзками. На поляне растут полынь и пёстрые цветы, порхают бабочки, деловито гудят шмели. А посередине — о чудо! — стоят старые качели. Я тут же залезаю на них. Качели издают негромкий мелодичный скрип. Столбики, когда-то светло-зелёные, облупились до красивых медно-коричневых пятен. Я тру пальцами их шершавую поверхность, вдыхаю густой аромат ржавчины.

По всему видно, что это место — ничьё. И оно с каждой минутой нравится мне всё больше.

***

Эта полянка теперь — моё секретное убежище. Здесь я провожу почти каждый день, от завтрака до обеда и от полдника — до ужина.

В первый раз, когда я вновь появляюсь в корпусе, вожатая, сделав сердитое лицо, отчитывает меня за исчезновение. Во-первых, я не должна уходить без предупреждения, а во-вторых, мне нужно участвовать в жизни отряда. Но, в конце концов, и до неё доходит, что без меня у неё одной проблемой меньше. Мы находим разумный компромисс. Теперь после завтрака я подхожу к ней и говорю: «Инна, я иду на качели». Инна молча кивает, и я исчезаю из её поля зрения. Будто бы меня и не было.

Конец ознакомительного фрагмента.