Мисс Марпл из коммуналки

Оксана Обухова (2009)

Пожилая женщина, по версии милиции, умерла, упав со стремянки. Но бдительная пенсионерка Надежда Прохоровна, соседка погибшей, сразу поняла: здесь что-то не сходится. Ведь в большой коммунальной квартире после этого случая стало происходить необъяснимое… Ночные стуки, котенок, вдруг появившийся в наглухо закрытой комнате, труп мясника-таджика с ножом в спине… И если знаменитая мисс Марпл стала детективом из любви к справедливости, то бабе Наде нужно обязательно найти криминального призрака, чтобы просто выжить…Серию продолжит роман «Смерть — плохая примета».Обложку оформил И. А. Озеров.

Моей бабушке и старым, заросшим лопухами и сиренью дворикам с любовью посвящается

Пролог

Зеленый мокрый лист сорвался с клена и с чавкающим смачным звуком ударил в окно.

Прилип.

Лейтенанту Бубенцову показалось, что кленовый лист шлепнул не по стеклу, а по левой его щеке, за которой ныл простуженный на рыбалке коренной зуб.

Застуженный нерв отозвался на шлепок пульсирующей болью, в ухе как будто взорвалась петарда. Алеша скривился и с тоской оглядел свой скромный рабочий кабинет: обтертый по углам письменный стол, стул для посетителей, скрипящий дверцами шкаф с отделением для верхней одежды и книжными полками, сейф на тумбе.

Сходить, что ли, к зубодеру?

Пусть попытает десять минут, зато потом благодать…

Но у дантиста лейтенант Бубенцов уже был. Кариеса в ноющем зубе врач не обнаружил, посоветовал примочки и физиопроцедуры.

Процедуры не помогли.

Зуб, ознакомленный с последними достижениями медицинской науки, ехидно продолжил ныть.

Вырвать его, что ли, к едрене фене?!

Глухая, обитая изнутри бордовым дерматином дверь распахнулась без упредительного стука, и в кабинет участкового Бубенцова вошла Надежда Прохоровна Губкина. Соседка по дому, пенсионерка и попросту баба Надя. Была она в коричневом пальто и алом вязаном берете, с закрытого зонта слезливо капал прокравшийся к участковому холодный сентябрьский дождь. Баба Надя — крепкая суровая особа семидесяти пяти лет — шмякнула на стол перед Алешей непрозрачный черный пакет, узлом завязанный поверху, оглядела лейтенанта Бубенцова слегка неприязненно и сказала густым старушечьим басом:

— Ну что? Дождался, голубь…

— Чего? — упрятав голову в плечи и сглотнув, поинтересовался участковый.

— Смертоубийства, — известила суровая старуха, и у Алеши тут же болезненно сжался недоубитый анальгином желудок.

…Шесть дней назад Надежда Прохоровна уже была в этом кабинете. Сидела на скрипучем «посетительском» стуле и убеждала Алексея Андреевича в том, что ее соседку по коммунальной квартире Клавдию Тихоновну Скворцову убили.

— Ну не могла Клавдия сама на стремянку по лезть, — гулко связывая предложения, басила уп рямая старуха. — Не могла. Незачем.

— Надежда Прохоровна, — стараясь быть убедительным, мямлил Алеша, — стремянка стояла под люстрой…

— Вот именно — стояла! — упорствовала Губкина. — Если бы Клавка с нее упала, стремянка б тоже рухнула!

— Не обязательно, — кривился лейтенант. — Стремянка могла устоять.

— А чего Клавка вообще туда полезла?! — горячилась Надежда Прохоровна. — Лампы — горели…

— Она их могла уже поменять…

— Да чего там менять-то?! — Посетительница и участковый безостановочно перебивали друг друга. — Они ж все пыльные! Не меняла она ничего…

— Лампа могла загореться снова от легкого прикосновения…

— Ага, чего удумал. А где тогда новая лампочка? Куда она делась?!

— Клавдия Тихоновна могла вначале залезть на стремянку, проверить…

— Ага, — снова с вредностью закивала старуха. — Слазать — посмотреть. Она что, лазальщица ненормальная — туда-сюда ползать?! Она б новую в карман положила…

— Забыла!

— Чего это она могла забыть — у нее мозгов побольше, чем у тебя, было!

За пять дней до этого разговора Алеша лично побывал на месте происшествия. Встречался с дежурной опергруппой, прибывшей по звонку Надежды Прохоровны:

— Милиция? Приезжайте срочно, у нас убийство.

На этот призыв убойный отдел откомандировал лучшие силы во главе с капитаном Дулиным.

Примерно через час, посовещавшись, медэксперт, следователь и старший в группе Дулин признали труп некриминальным.

Клавдия Тихоновна Скворцова — пенсионерка восьмидесяти двух лет — полезла на стремянку заменить погасшую лампочку, не удержалась на верхотуре, упала и ударилась затылком об угол серванта мебельной стенки.

Отчего последовал перелом шейных позвонков.

…Сухонькая, с коричневыми кругляшками на синевато-белой коже Клавдия Тихоновна лежала под стремянкой и смотрела на виновницу происшествия — люстру с пятью открытыми плошками-плафонами — блекло-серыми глазами с неизъяснимым удивлением. И даже гневом.

Страх от падения и тенью не запечатлелся на ее лице. Как будто, улетая вниз, Клавдия Тихоновна ожидала встретить затылком не угол деревянного серванта, а гору мягких подушек.

Сиреневый халат из застиранной фланели чуть распахнулся на высохшей старушечьей груди, под ним покойная носила доисторическую хлопковую рубашечку с подштопанными кружевами.

Смерть восьмидесятилетней старушки никто не хотел рассматривать как криминал.

Отсутствие в кармане халата какой-либо — новой или перегоревшей — лампочки, наличие полностью рабочих плафонов и устоявшая стремянка давали повод для размышлений…

Но смерть старушки никто не хотел рассматривать как криминал… Оперативники, следователь, эксперт были чужими в этой огромной коммунальной квартире, где жили три бабульки и один чудаковатый дядька. Алеше Бубенцову здесь был знаком каждый угол. Лет двадцать тому назад, в суровые постперестроечные годы, детский сад Алеши закрыли по техническим причинам — крыша протекала так, что на детские кроватки не малышей на дневной сон укладывали, а ведра с тазами ставили, — и мама привела сюда, к бабе Наде, пятилетнего Алешу и трехлетнюю Светлану. Надежда Прохоровна — главная старуха большого дореволюционной постройки дома — легко приняла к себе ребятишек, которых работающие родители не могли оставить дома одних. Мама и папа крутились с утра до ночи, стараясь прокормить семью на деньги-крохи, теряющие свою бумажную цену каждую неделю, и совершенно не имели возможности присматривать за детьми днем. Баба Надя взяла над ними руководство и вначале все полгода, пока ремонтировали сад, а затем время от времени занималась воспитанием.

Потом Алеша пошел в школу. Но и из группы продленного дня сбегал делать уроки сюда, в большую квадратную комнату бабы Нади, где в одном углу тихо играет в куклы Светлана, рядом постукивает спицами уютная бабулька, довязывая очередной носок под мерный дикторский голос, несущийся из радиоприемника.

Тогда в квартире пахло пирогами. И духами «Быть может». Их тайком таскала Светлана из стеклянной горки, заполненной всяческими «чудесами»: стеклянными бусами, перламутровыми брошками, пустыми фигурными баночками и флакончиками, сверкающими пуговицами и значками, ракушками, пером неведомой радужной птицы, — и мазала кукольные уши своих Марин и Танек.

Наверное, баба Надя об этом знала…

В недавний августовский день в квартире пахло смертью. И чужими людьми. В прокуренной одежде.

Баба Надя дергала за рукав капитана Дулина и требовала рассмотреть претензии к следствию:

— Ты смотри, милок, смотри внимательно. Не могла Клава одна на стремянку полезть. Она б нас дождалась…

Кэп Дулин — легенда сыска — морщился от обращения «милок» и осматривался невнимательно. Потертая тапка, слетевшая с высохшей ступни, — нашли под стремянкой. Стремянка стояла правильно — как раз под белыми плафонами. Погибшая лежала возле серванта, за выступ-угол которого зацепился вырванный клок седеньких волос.

— Покойная была в квартире одна? — налегая на слово «одна», спрашивал капитан.

— Да, — кивала Надежда Прохоровна.

— Входная дверь заперта на ключ?

— Да.

— Кто-то из посторонних лиц имеет ключи от вашей квартиры?

— Нет.

— Тогда в чем дело? Квартира была закрыта. Покойная лежит под стремянкой. Ссадина на затылке полностью совпадает с конфигурацией угла, иных следов насилия на потерпевшей нет…

— Ты мне голову конфа… конфу… конфигурациями не морочь! Не могла Клавдия одна на стремянку полезть!

— Она плохо передвигалась?

— Нет, хорошо.

— Она была в состоянии без посторонней помощи подняться на пять ступенек?

— Могла. Но…

— Надежда Прохоровна, остыньте и не мешайте нам работать. Ваша соседка погибла случайно. Это — несчастный случай.

— Несчастный случай — у тебя в мозгах!

Через несколько дней после похорон Клавдии Тихоновны баба Надя пришла к участковому Бубенцову и продолжила развивать тему:

— Твой капитан дурак. И лодырь первостатейный.

— Надежда Прохоровна…

— А ты не перебивай! Дослушивай старших. Не могла Клавдия одна на стремянку полезть. Она б нас дождалась. И лампочки все горели.

— Но медицинская экспертиза установила причину смерти! Она произошла из-за падения с лестницы!

— Дурак твой медик, — стояла на своем бабушка Губкина. — А ты умнее будь! Вот зачем она наверх полезла без новой лампочки? Да еще в светлый день? А вечером ведь все лампы горели…

Алеша куксился, чесал в затылке и все никак не мог убедить бабу Надю переадресовать эти вопросы начальнику убойного отдела.

— Ходила я к нему, — упорствовала Губкина. — И к его начальству тоже ходила.

— И что? — с надеждой спрашивал притомившийся лейтенант.

— А ничего. Дураки они все. И лентяи, думать не хотят. Стремянку кто угодно под люстру мог подставить, она завсегда в кладовой наготове стоит.

— Да кто ее мог подставить?!

— Да кто угодно, — кудахтала баба Надя, и алый берет трепыхался задиристым петушиным гребнем. — На нашу квартиру давно зарятся. Взять хотя бы этого черта нерусского, что за стеной живет…

Алеша тихо стонал. Два года назад в соседней сорок первой квартире поселилась семья таджиков.

— Ты его проверь как следует. Что-то уж боль но они тихие…

Понятно. Шумные — плохо, спокойные — подозрительно. Бдительная бабушка Губкина убедила Алешу нанести визит в сорок первую квартиру.

— Они нормальные люди, — стараясь быть и, главное, выглядеть убедительным, говорил Алеша. — Нурали работает на рынке, мясо рубит, жена за детьми присматривает.

— А деньги где на квартиру взяли?

— Заработали! Скопили! Родственники помогли!

— Ага, как же — заработали, — поджимала губы соседка, — видели мы таких работящих. Воруют небось.

Алеша в сердцах отшвырнул шариковую ручку.

— Баб Надь, да что вы, в самом деле… — пробормотал расстроенно. — Вы что, забыли, кто в той «малолитражке» раньше жил? Дядя Слива. Квартиру пропил, рыночные деляги ее за гроши купили…

— За гроши, — не сдавалась Губкина. — Купили за гроши, а продали за сколько?

— Алиев рынку свой! — для убедительности чуть прикрикнул Бубенцов, до смерти уставший ковыряться в беспредметных вопросах, и, переходя на доверительный родственный тон, склонился над столом. — Ну, сами посудите. Зачем таджику Алиеву ваша квартира? Они на эту-то еле наскребли… Всем аулом…

— А ты прописку у них проверял?

— И прописку, и регистрацию, все у них в порядке. Квартира в собственности, как гражданин другого государства, регистрируется своевременно.

— А чего они по ночам шуршат?

— Как это — шуршат? — не понимая, отстранился участковый.

— А так вот. Шур-шур-шур каждую ночь. Они у меня за стенкой живут. Я все слышу. Ночь-полночь, а они все шур-шур-шур. Шур-шур-шур…

Ксенофобией бабушка Губкина на памяти Алеши никогда не страдала. К узбеку-дворнику Талгату относилась вполне сердечно, шарф и шапку из козьей шерсти связала, жене Алии подарила тюль для служебной дворницкой квартирки…

— Баба Надя, ну чем они там шуршать-то могут?!

— А вот сходи и проверь. Может, деньги тайком печатают да на нашу квартиру зарятся. Их там шесть человек с дитями на одиннадцати метрах. Не наши хоромы.

— Господи, твоя воля, — вздыхал Бубенцов и еще раз ходил к Алиевым.

Пугал таджиков до нервной икоты и шарил глазами по всем углам, разыскивая печатный станок и прочие подозрительные странности.

Шуршание же, по мнению Алеши, могла издавать раскачиваемая ночами люлька, установленная на распорке так близко к стене, что почти по ней елозила. В одиннадцатиметровой комнатушке, где ютились двое взрослых и четверо детей, иного шуршания просто быть не могло, ночами все свободное пространство занимали разложенные постели.

Но впрочем, странно. Толщина стены, разделяющей две квартиры, была чуть ли не метровой…

— Вот смотри, Алешка, — преследовала участкового бабушка Губкина. — Как у нас тут все получается. Арнольдович пропал? Пропал. Уже месяца два как нету. Не пишет, не звонит.

Сосед по квартире бабы Нади действительно пропал. Исчез в середине лета из коммуналки, не предупредив соседок, и не подавал известий почти два месяца.

Но в «контингент» участкового Вадим Арнольдович никогда не попадал. Пьющим и загульным не числился…

— И вот смотри, что получается. Арнольдовича нет. Клавдию убили… Кто следующий? Я или Софа?

Лейтенант Бубенцов чесал затылок под фуражкой и снова пытался вычислить, кто мог позариться на квартиру номер сорок, где проживали один чудаковатый Арнольдович, две вдовы Клавдия и Надежда и пожилая девица Софья Тихоновна, бывшая единокровной сестрой погибшей гражданки Скворцовой.

— Все комнаты у нас приватизированы, — логически добивала Надежда Прохоровна. — Двух жильцов уже нет. Остались только мы, старухи, — дунь, загнемся. Кому хоромы достанутся?

Да, кому? — размышлял Бубенцов. Огромная, в сто пятьдесят метров квартира в старом центре Москвы…

— А комнаты вы кому завещали, баба Надя? — интересовался лейтенант.

— Все друг другу, — складно отвечала Губкина. — Чтоб, померли если, значит, никакого алкоголика не подселили. Про Арнольдовича, правда, ничего сказать не могу — не знаю. Но племянник у него есть. Шастает такой детина, на бандита лицом похожий, ну просто чистый шкаф. Проверь его, а? Не зарится ли этот шкаф на наши-то просторы?

Бегать по адресам и проверять какого-то бандита-племянника Алеше не слишком хотелось. Он пробил родственные связи Вадима Арнольдовича, нашел подходящего по возрасту племянника — никакого криминала, кроме штрафов ГИБДД, за гражданином не числилось.

— Надежда Прохоровна, а может быть, Вадим Арнольдович жив-здоров, отдыхает где-то в теплых краях… Зачем вы его прежде времени в покойники записываете?

— А ты проверь как следует, — твердила баба Надя. — Не переломишься.

Алеша обещал проверить, выпроваживал старуху за дверь и почти сразу о ней забывал.

Только вот, пробегая по двору до подъезда, теперь оглядывался — не караулит ли его снова бывшая крановщица пенсионерка Губкина.

…Сегодня Надежда Прохоровна пришла сама. Шмякнула на письменный стол черный мешок для мусора и спросила зловеще: «Дождался смертоубийства, голубь?!»

Желудок Алеши моментально напомнил обо всех съеденных таблетках, перед глазами мелькнули наиболее красочные детские видения, напрямую связанные с Надеждой Прохоровной Губкиной.

Алеше лет двенадцать. Он и еще три оболтуса сидят на лавочке и, разинув рот, глаза и уши, внимают оболтусу лет пятнадцати. Пацан пришел из соседнего двора, к его нижней губе прилипла сигарета, изо рта сыплются неумелые, пунктуационные матерные переборы…

Но четверым оболтусам он кажется всамделишным — крутым.

Паренек курит, сбрызгивает слюной асфальт через щербатый зуб, ругается матом. Невдалеке в песочнице играют девочки…

Появляется баба Надя.

— Это кто тут у нас такой важный объявился?! — басит язвительно и упирает в мощный бок налитой кулак.

Пацан криво усмехается и сплевывает папиросу под ноги бабушки Губкиной.

— Ах ты, выкидыш коровий! — рычит дородная еще Губкина, сгребает шалопая за шиворот и буквально выносит вон со двора.

Негодник вопит и брыкается, извивается, пытаясь достать ногой. Но цепкая бабы-Надина пятерня держит крепко. Гражданка Губкина наподдает пендалей огрызающемуся недорослю и под визги девочек уволакивает за угол.

Больше тот пацанчик в их дворе не появлялся. Говорят, баба Надя встретила за углом милицейский патруль и сдала оболтуса им с рук на руки, с пояснением: плевался, ругался, дрался с пожилой женщиной.

…Сейчас Алеше показалось, что еще чуть-чуть — и баба Надя сгребет за шиворот его. Бубенцов поежился, дернул щекой и, всей кожей ощущая приближение неприятностей, спросил:

— Какого смертоубийства, баба Надя?

— Вот, — Надежда Прохоровна развязала узел на пакете, — смотри.

Алеша приподнял зад над стулом, заглянул в пакет.

— Что это?! — спросил придушенно.

— Кот. Геркулес.

— Геркулес?!

— Он, родимый. — Баба Надя села на стул, достала из кармана пальто большой клетчатый платок и обтерла им губы.

Бубенцов завороженно таращился в темень пакета. И на какой-то момент лейтенанту даже показалось, что баба Надя шутит — в пакете лежит измусоленная пыжиковая шапка. Но у шапки не может быть когтистой лапы, усов и полосатого хвоста.

— Машина сбила? — спросил с сочувственной надеждой.

— Как же, — фыркнула Губкина. — Машина. Отравили котика!

— А зачем вы сюда это принесли?

— А чтоб ты на экспертизу отнес.

— Куда?! — осел на стул лейтенант и уставился на соседку.

— На экспертизу, — безапелляционно заявила та. — Чтоб там проверили, какой отравой накормили котика.

— Зачем?!

— Экий ты непонятливый, — огорчилась бабушка Губкина. — Затем! Он Софиного молока напился!

— И что?!

— Издох. Лакнул два раза, лапы вытянул и издох. Софа каждый день лекарство молоком запивает. Желудок у нее. Лекарство от сердца, а отдает на желудок. Понял?

— От молока он помер?! — разгорячился лейтенант. Сколько он себя помнил — лет десять как помнил, — Геркулес вечно бегал по двору. — Время ему пришло!

— Ты на меня тут не ори, — сурово оборвала старуха, и Алеша сразу почувствовал на воротнике кителя крепкую длань бывшей заводской крановщицы. — А слушай. Кот здоровый был. С гулянки вечером прибёг, Софа ему остатки своего молока налила. Не пожалела. Геркулес лакнул два раза, зачихал и все — лапы вытянул.

— А молоко вы куда дели? — вроде бы сдался участковый.

— Вылили. А Геркулеса схоронили.

–?!

— Это я уже потом его выкопала, — отвечая на невысказанный вопрос, кивнула Губкина. — Чтоб Софа, значит, не переживала. Мы его в садике схоронили, я после вернулась и вырыла…

Алексей Андреевич Бубенцов без слов сполз ниже по стулу. Какое счастье, что этого никто не слышит! И не видит. Как на его стол принесли выкопанного из могилы в садике кота.

— Баба Надя, а что вы от меня-то хотите?! — взмолился Алеша и подумал: «Эх, распустил старух, скоро начнут всех погибших под колесами зверушек в кабинет стаскивать…»

Но это были только мысли. Пугливое, по-детски трепетное отношение к бабушке Губкиной навсегда застряло в душе лейтенанта Бубенцова.

«Надо было на другой участок переводиться, — подумал ненароком. — Работать там, где живешь, — ни сна, ни отдыха… Каждая бабулька тебя щенком помнит…»

— Ты, Алеша, на меня начальственными глазами не сверкай, — корила баба Надя. — Ты дело исполняй. Для которого на государственную службу поставлен. Сказано тебе: смерть кота расследовать надо — под козырек и к делу. Тебе за это зарплату каждый месяц начисляют.

— Баба Надя, кем сказано — вами?!

— Народом.

— Да у меня без всякого народа начальства выше крыши! Куда я вашего кота понесу?!

— На экспертизу. Пусть сделают анализ — от чего кот издох.

— А направление на экспертизу?! Вы что думаете — криминалистическая лаборатория частная лавочка? Принес кота в мешке и попросил? Да?

— А ты сходи. Не переломишься. Тут дело, может быть, в смертоубийстве.

— А к Дулину вы обращались? — с желанием переправить мусорный пакет в иную инстанцию поинтересовался Бубенцов.

— А чего к нему обращаться? — пожала крепкими плечами бывшая крановщица. — Он — человек сторонний. В наши дела не вникнет. А ты свой, понимать должен, что без толку тревожить не стану.

Алеша сцепил пальцы в замок, посмотрел в окно, по которому медленно сползал распятый кленовый лист; его обгоняли дождевые струи, собирались на острых кончиках и стекали дальше, разделенные на полосы…

Хотелось плакать.

Взбрыкнуть, как в детстве, разобидеться и отказаться есть склизкую овсяную кашу. Или в пятый раз повторять один и тот же стих. Про «осень золотую, очей очарованье»…

— Надежда Прохоровна… — четко выговорил лейтенант, — я не могу по собственному почину носить на экспертизу то, что угодно народу.

— А ты постарайся, изобретательность прояви.

— Надежда Прохоровна… — Алеша переместил бестрепетные глаза с кленового листа на посетительницу в алом петушином берете и смутился. Выцветшие, в извивистых прожилках старушечьи глаза глядели на него, можно сказать, с упованием. — Баба Надя… Да поймите, не могу я! У меня за неделю четыре трупа на участке, начальство каждый день стружку снимает, а я тут с котом… Четыре трупа! — Он значительно воздел указательный перст к потолку. — Человечьих, прошу заметить, не кошачьих! А вы мне предлагаете тут разорваться…

Надежда Прохоровна сложила руки под объемной, утянутой коричневым пальто грудью, сделала жест эту грудь приподнимающий и нахмурилась вполне заинтересованно:

— Это какие же у нас тут трупы? Четыре. У Шаповаловых двое померло…

— Вот! А я о чем! — обрадовался перемене в разговоре участковый. — У Шаповаловых двое — Николай Петрович и Зинаида Марковна.

— Так допились они, — вроде бы вопросительно пробормотала баба Надя.

— А Куравлев и Зайцев?! Эти нормальные мужики были, работящие!

Надежда Прохоровна нахмурила лоб, собрала пучок морщин возле носа:

— Это кто ж такие?

— А вот такие! — воскликнул Бубенцов, уводя все дальше бабу Надю от мыслей об «убиенном» Геркулесе. — Куравлев раньше тут жил, помните — лысоватый такой, нос картошкой? Зайцев из тридцать восьмого дома — рыжий. Так вот. Пришли они к Зубову, инвалиду из дома напротив. Помогли обои наклеить, тот им два пузыря выставил — два трупа, один в реанимации.

— В реанимации Петька Зубов?

— Нет, — поморщился лейтенант, — Куравлев. Говорят, ослепнуть может.

— А-а-а, — понятливо протянула баба Надя.

— И вот начальство меня долбит: где у тебя, Бубенцов, на участке отравой торгуют? Паленой водкой, раз алкаши как мухи мрут? Кто бизнес открыл?

— Так Люська. Из «Оптики». Она на весь квартал гонит.

Воодушевленный тем, что черный пакет с Геркулесом оставлен без внимания, Бубенцов даже встал.

— А вот и нет! — произнес Алеша зловеще. — Люська третью неделю в больнице лежит со сломанной шейкой бедра. Говорят — к операции готовится. И вообще — гнала она чистейший самогон, а никак не всякую гадость для чистки стекол. Народ, баба Надя, в другую сторону потянулся… — сказал и с прищуром посмотрел на задумчивую Надежду Прохоровну.

— Марьина из пятого дома проверял?

— У Ивана Петровича змеевик недавно прогорел. Закрыта лавочка.

— А Шубина? Того, что у остановки живет…

— Баба Надя, да при чем здесь самогонщики?! Народ кто-то химией травит!

Надежда Прохоровна пошевелила губами, прогнала перед мысленным взором шеренгу ловкачей, способных ради наживы людей травить, и пробормотала:

— И что ж за пакостник такой у нас тут завелся…

— Вот и я о том же.

Соседи помолчали немного, и баба Надя выдвинула предложение:

— Ты вот что, Алешка. Отнеси котика на экспертизу, а я тебе разузнаю, откуда алкаши эту гадость таскают. Сделаешь, как я прошу?

Участковый бочком вернулся на стул. «Ченч» вроде бы представлялся обоюдовыгодным. О таком помощнике следствия, как баба Надя, можно только помечтать: она в квартале каждую собаку по имени знает. И собаку, и алкаша, и дворовых кумушек. Тут родилась, тут выросла, тут когда-то в дружинниках в дозор ходила…

Но вот нести вырытого из могилки в садике кота… И главное — кому? Бубенцов молниеносно представил негодующее лицо медэксперта Васильчикова, хорошо знакомого по встречам на его «земле»…

«Алеша, Алеша, какие коты?! Я криминальных жмуров вскрывать не успеваю!»

«Может, отнести Геркулеса Людмиле Яновне?.. Она тетка сердечная, особенно если коробку конфет к просьбе присовокупить… И шампанское.

Затрат затея стоит. Тут дело строгачом попахивает. Да и смерти могут продолжиться…»

— Ладно, баба Надя. Считай, договорились.

Надежда Прохоровна повторила жест, приподнимающий грудь, улыбнулась, демонстрируя качественный зубопротезный набор, и пробасила:

— Только смотри не обмани, Алешка. Я на тебя надеюсь.

— Хорошо, хорошо, — вернул улыбку Бубенцов. — Так что у вас там с Геркулесом произошло?

— Так я тебе рассказывала. Прибег с гулянки, Софа ему последнее молоко в мисочку…

— Я не о том, баба Надя, — изображая усердие, перебил участковый. — Кто из посторонних бывал в квартире, когда начатое молоко уже стояло в холодильнике?

— А-а-а, — уважительно протянула Губкина и тут же четко ответила на поставленный вопрос: — Никто. Только я и Софа. Племянница к нам еще в гости приезжала, но к тому времени вроде как уехала…

— Чья племянница? — поднял брови лейтенант. Соседок из сороковой квартиры он знал отлично и ни о каких родственниках раньше не слышал. Только о двоюродной сестре бабы Нади, но та умерла два года назад в Питере.

— Ой, — заерзала, заскрипела стулом Надежда Прохоровна, — дак разве ж я тебе не говорила?! Племянницу, точнее, внучку Софа из Перми вызвала! Троюродную! Зовут Анастасия, работает фельдшером на подстанции, хочет в Москву перебираться…

— Так-так-так, — забубнил участковый.

Промерзший на рыбалке зуб согрелся, перестал нудить. За окном лил дождь. В кабинете тепло, обогреватель шпарит, и занят он непосредственным делом — работает с населением, жалобу рассматривает. Попозже можно будет и чайку вскипятить… А то из-за этого проклятого зуба маковой росинки во рту не было.

— И откуда эта внучка-племянница взялась? Так вдруг…

— Из Перми.

— Это я понял, — терпеливо кивнул отогревшийся душой Бубенцов. — Почему раньше баба Клава говорила, что нет у них с Софьей Тихоновной никаких родственников?

— А потому, — Надежда Прохоровна наклонилась вперед и зашептала, — что Настин дед первого мужа Клавдии в НКВД сдал. В контрах они.

— Да что вы говорите?!

— Да-да. Донос написал, Эммануила Сигизмундовича в пятьдесят втором и взяли. Он на дому золотые коронки делал, вечером за ним пришли и в тюрьму свезли. Сигизмундович даже до суда не дожил. Заболел в камере воспалением легких и за две недели в больничке сгорел. Так-то вот.

Лейтенант задумчиво побарабанил пальцами по столу. О первом муже Клавдии Тихоновны Эммануиле Сигизмундовиче, почему-то Скворцове, он краем уха слышал. Вроде бы тот действительно был дантистом, причем питерским. Сюда уже после войны приехал и поселился у жены. И дантистом он, говорят, был хорошим. В его протезах по сорок лет гуляли…

Но вот о том, что умер врач в тюрьме, слышал впервые.

А баба Надя тем временем рассказывала:

— Михей-то, доносчик, был мужем двоюродной сестры Клавдии — Лиды. Приехали они из деревни в пятьдесят первом, Михей на работу охранником в НКВД устроился, Лида на завод пошла, а поселились у Клавдии. Та им угол в большой комнате определила, приютила по-родственному, а вишь, как отплатили — мужа в НКВД сдали.

— Бывает же такое…

— Бывает, бывает, — покивала баба Надя. — В те времена и не эдакое было. И вот Клава тогда сказала: знать не хочу об этих родственничках, забыть о них — и все.

— А Софья Тихоновна…

— А Софья писала иногда. Скрытно. Нашла открытку с пермским адресом и срочно вызвала Анастасию на похороны. Все ж родная душа под боком. Не абы кто.

— И теперь эта Настя хочет перебраться в Москву?

— Хочет. Она тоже одна, сиротинушка, осталась. Мать в позапрошлом году схоронила — от рака Мариночка померла, — отца не помнит.

— А бабушка Лида, дед?

— Лиду еще в шестьдесят восьмом схоронили. Михей сгинул. Сначала к бабе какой-то ушел, а потом и вовсе откликаться перестал. И вроде, говорят, арестовали его в пятьдесят восьмом… Стройматериалы, что ли, какие-то упёр…

— Понятно. Значит, будет теперь у вас молодая особа проживать? — с туманной, подталкивающей к размышлениям интонацией проговорил участковый.

— Ну да, будет. Настя, фельдшер она, мне укол сделала, я даже не почувствовала, такая рука легкая… А Софа так вообще рада-радешенька: и врач в доме, и внучка. У Софы ведь сердце пошаливает. Правда… — баба Надя прищурилась, — думаю, сочиняет больше. В прошлом месяце скорую вызывали, жаловалась — прихватило. А врач приехал, кардиограмму снял, говорит — невралгия. Межреберная. Но таблетки пьет.

— Значит, перебирается к вам Настя насовсем?

— Перебирается, — кивнул гребешок берета. — Мать померла, с женихом, говорит, рассорилась, а здесь как-никак родная кровь — троюродная бабка. Софья бы и раньше ее вызвала, да Клава не велела. Нет у нас родни, и точка!

— Сурово, — покачал головой Алексей.

— А то как же, — согласилась Надежда Прохоровна. — Клава им Эмку до конца дней не простила. Первая любовь он у нее.

— А зачем Михаил и Лидия этот донос написали, баба Надя?

— А как же! — поразилась бабуля недогадливости бывшего воспитанника. — В те времена как — муж дома золото отливал, значит, и жена виновата. Арестовали б обоих, комнаты Кузнецовым достались. Михей же в НКВД работал, считай — своим родственничка сдал. Но Эмка сразу заболел — его в одной курточке домашней на мороз вывели — и помер. Даже на допросе-то толком не был. Так что не вышло у Кузнецовых ничего. Точнее, у одного Михея не вышло. Лида-то о доносе знать не знала.

— Но Клавдия Тихоновна не простила обоих, — подвел итог лейтенант.

— Обоих, — вздохнула баба Надя. — А Софочка, добрая душа, связь с Лидой поддерживала. Писала иногда тайком, с праздниками поздравляла. Все ж родная кровь, двоюродная сестра по отцовской линии. Так я надеюсь на тебя, Алеша?

Никакие воспоминания не могли отвлечь Надежду Прохоровну от цели визита. Поднявшись со стула — тот жалобно скрипнул, — она подошла к черному пакету, заглянула в него и добавила:

— Не обмани старуху, сынок. Я на тебя надеюсь.

Больной зуб, четко отреагировавший на скрип стула, заставил Бубенцова скривить лицо.

— Не обману, баб Надя, не обману. Только и вы знайте — скоро такие дела не делаются. Для экспертизы время требуется.

— Я подожду, — серьезно мотнула беретом бабушка Губкина. — Сколь надо, столько и подожду. Главное — ты проверь, от чего котик помер.

— От старости, — едва слышно буркнул лейтенант и проводил посетительницу до двери.

Вечером в половине девятого участковый Бубенцов понуро плелся к своему дому. Руку его оттягивал пакет с кошачьим трупом, отвергнутым экспертами категорически.

И в том их право.

Васильчиков пытался подсластить отказ объяснениями о каких-то дорогих подотчетных реактивах, полнейшим отсутствием свободного времени. Сердечная Людмила Яновна по-простому послала к… ветеринарам.

— Туда, Бубенцов, туда, — сказала рассеянно и подтолкнула лейтенанта к выходу хлопком теплой ладони по спине. — Иди, дорогой, иди, не мешай работать.

Но телефончик некоей ветеринарной лаборатории все же дала. Алеша позвонил немедля и получил туманное обещание обязательно вскрыть кота, но — после-послезавтра.

Или завтра. Но за большие деньги по хозрасчету.

А после-послезавтра по блату. Поскольку — от Людмилы Яновны…

Алеша нес в руке пакет и придумывал слова, какие скажет маме, прежде чем упрятать дохлого Геркулеса в домашний морозильник.

«Надо было Надежду Прохоровну к ветеринарам отправить! — раскаивался между делом. — Она б из них всю душу вынула. А то и заплатила. Она старуха богатая…»

Представить, как мама находит в морозильнике подсунутого тайком кота, было совершенно невозможно — мама и дохлых тараканов до смерти боится, куда уж тут ей Геркулеса невзначай подкладывать. Да и Светка беременная, тошнит ее постоянно, а тут мертвые животные в морозильнике возле заиндевевших пакетов с филеями, что щедро запасает дальнобойщик муж, проезжая по городам и весям с не-московскими ценами…

И в сороковую квартиру никак нельзя! Софья Тихоновна об эксгумации ни сном ни духом…

Лейтенант поднял голову — на втором этаже светилось чуть зашторенное бабы-Надино окошко. Желтый свет рассеивался по кокетливому ажурному балкончику, золотил листья древнего вяза; свернув во двор, лейтенант столкнулся с дворником Талгатом, везущим куда-то свою груженную граблями, лопатой и мусорным ведром тележку.

— Талгат, — решился внезапно Алеша.

Дворник распрямился, оторвал налегающую на ручку грудь и отер рукавом спецовки лоб:

— Здравствуй, начальник.

Шутливое обращение «начальник» узбек начал использовать, едва участковый впервые появился во дворе при милицейской фуражке.

— Добрый вечер, Талгат. Не мог бы ты выполнить одно важное поручение?

— Какое, начальник? — простодушно поинтересовался дворник.

— Похорони кота. Где-нибудь на задворках, а?

— Кота? — удивился узбек.

— Да, из сороковой квартиры.

— Геркулеса, что ли?

— Угу. Закопай где-нибудь и… не говори никому. Ладно?

— Как скажешь, начальник.

Талгат принял черный пакет, положил его в ведро и снова налег животом на ручку тележки.

Дворник взял из рук Алеши «груз-двести», но легче участковому от этого не стало.

В неестественность Геркулесовой смерти Бубенцов не верил ни секунды. И в том, что Клавдия Тихоновна погибла случайно, не сомневался ни минуты. Для причинения кому-то смерти надобен мотив. А какой мотив может быть у предположительного преступника, свернувшего шею никчемной старушки?

Никакого. Ни денежного, ни квартирного, — что бы там ни выдумывала Надежда Прохоровна, — ни личного. Безвредная, слегка скандальная гражданка Скворцова никому не была интересна. Разве что своим соседкам — Надежде Прохоровне и Софье Тихоновне.

Да и дверь квартиры была заперта…

Придумывает что-то баба Надя. Развлекается страшилками от нечего делать и занятых людей отрывает.

Лейтенант Бубенцов слегка припудрил щечки раскрасневшейся совести, велел ей вести себя смирно и, сбив на затылок фуражку, молодцеватой поступью пошел домой, кушать обещанный мамой рассольник — банка с солеными огурцами нынче очень вовремя взлетела на воздух — и заедать его картофельным пюре с котлетами в хрустящей панировке…

— Никому мы, Софа, не нужны, — помешивая ложечкой сахар в чае, говорила Надежда Прохоровна.

В большой квадратной комнате было тепло от включенного электронагревателя. На круглом столе под кучерявым абажуром стояло варенье в розетках и вазочка с шоколадными пряниками. Надежда Прохоровна только что призналась — эх, знал бы Алеша! — что без согласия хозяйки произвела эксгумацию невинно убиенного Геркулеса.

— Кому мы нужны, две старухи? — горестно твердила бабушка Губкина. — Никому. По их понятию — и так одной ногой в могиле…

— Не надо так, Наденька, — ласково увещевала Софья Тихоновна, дама розовенькая с седыми, почти сливающимися с первоначально пепельным оттенком кудряшками. В широко раскрытых голубых глазах ее уже не плескался ужас от полученного известия — ее друга, Геркулеса, больше нет в могилке под аккуратным холмиком, — в них полоскались печальное участие и понимание момента. — Тебе надо было сразу мне сказать о подозрениях, я б молоко из миски не выплескивала…

— Сама задним умом крепка, — припечатала Надежда Прохоровна. — Но теперь уж делать нечего. Авось Алеша не обманет, сделает все как следует.

— Сделает, Наденька, сделает. Не обманет.

— Но и мы, Софа, должны расстараться. — И бабушка Губкина деловито поведала приятельнице о договоре, заключенном с участковым лейтенантом. Слово в слово передала Софье Тихоновне историю о четырех отравленных бедолагах и в заключение сказала: — Я Алешке этого отравленца отыщу. Сдам душегуба. Тогда и Алешке будет стыдно мою просьбу не выполнить…

— А как ты его сдашь? — удивилась Софья Тихоновна и откусила крошечный кусочек пряника. — Как найдешь?

— А чего тут искать-то? — усмехнулась главная квартальная бабулька. — Знамо где, у гаражей кучкуются.

— Кто кучкуется? — В безмятежных глазах бывшего библиотечного работника Софьи Тихоновны светилось искреннее желание помочь в богоугодном деле.

— Известно кто — ханурики. Вот смотри, Софа. — Надежда Прохоровна налегла грудью на стол, раздвинула блюдца и чашки и на свободном месте принялась чертить пальцем план местности: — Это дом Петьки Зубова. Это гаражи, где он свою инвалидную машину держал. «Запорожец», правда, но с ручным управлением. Я этого Петьку Зубова вот с таких пор, — рука бабушки Губкиной отмерила рост вровень со столешницей, — знаю. И там же, у гаражей, вечно отираются… мгм… отирались Колька с Зинкой Шаповаловы. У них там как медом намазано, с самого утра кучкуются.

— С утра? Они не работали?

— Их работа, известно дело, — водку трескать да пустые бутылки возле ларьков собирать. Но ты слушай. Зубов с Шаповаловыми не дружил. Он сам по себе. Малопьющий, но жадный. И вот что я думаю, Софа… Где, как не у гаражей, они могли перехлестнуться, а? Не ходил ли Петька перед ремонтом к себе в гараж? За кистью какой иль стамеской?.. Ведь только там Петька с Колькой могли перехлестнуться… Встретились, думаю, значит, Петька ему паленой водки предложил, а Зубов — жадный. За рупь удавится. Мог — взять. Себя и нормальных мужиков отравить. Как думаешь?

Советник в подобных вопросах из Софьи Тихоновны, по совести сказать, был никудышный.

— Не знаю, Наденька, не знаю.

— И я не знаю, — неожиданно призналась Надежда Прохоровна, по большей части подобных заявлений не любившая. — Но видела недавно вот что. Недели две назад у гаражей стояла большая машина с фургоном. А Колька Шаповалов какие-то картонные коробки в гараж перетаскивал…

— В чей гараж? — перебив, быстро уточнила Софья Тихоновна. — В зубовский?

— Не поняла, — отмахнулась Надежда Прохоровна. — В зубовский иль в соседний, но в какой-то гараж ящики он перетаскивал. Точно. И расплатиться с ним могли той же водкой… Иначе — откуда она у нас в квартале вдруг взялась? Не было, не было — и вдруг нарисовалась. И отравились только те, кто возле гаражей бывает. Поняла?

— Не знаю, Наденька. Как-то это все… зыбко…

— Зыбко ей, — буркнула Губкина. — Сама понимаю! Но начинать-то откуда-то надо. Так лучше — с гаражей. Это одно общее место, где они встретиться могли.

— А если Петя Зубов купил водку в другом месте, но там же, где и Николай Шаповалов?

— И-и-и, — протянула Баба Надя, — чего придумала… Да Петька на своих костылях только до гаража и доползал-то! Есть ему время по людям бегать, дешевого пойла искать. Тут, я думаю, так — нарвался случайно на палёнку и рад-радешенек. Два червонца сэкономил…

Наклонив вбок кудрявую головку, Софья Тихоновна с уважением смотрела на Надежду Прохоровну. Надин могла не понимать в тонкостях бельканто и меццо-сопрано, могла перепутать Зощенко и Винокура, назвать Есенина Алешей (по одной ей ведомой какой-то ассоциации) и приписать его стихотворение Маяковскому, но во всем, что касалось прочих, бытовых мелочей, она была недостижима. Тем более если речь затрагивала криминальную тематику… Тут равных ей нет. Все милицейские сериалы и хроники просматривает с регулярным постоянством, телевизионных ментов по именам знает и ни за что не ошибется, где Дукалис, где этот… как его… с пушкинской фамилией — вот, Ларин! Кажется…

— Я завтра, Софа, к дочери Зубова пойду, — говорила меж тем Надин. — Спрошу, сдавал ли батюшка кому гараж под склад?

— А может быть, лучше Алешу направить? — тихонько предложила Софья Тихоновна. — У него это увереннее получится…

— И-и-и, что придумала?! — возмутилась поклонница сериальных ментов. — Да они как Алешкину форму увидят — вмиг разбегутся хуже тараканов! Да и я тоже… — задумалась вдруг, — не совсем там к месту…

— Надя, — упорствовала разумно-осторожная библиотечная дама, — а ты направь Алешу к дочери Зубова…

— К Таньке?! Дак Танька вылитый папаша! За рупь удавится! От лишнего куска в жизни не откажется, гараж хоть террористам сдаст!

— Да ну, Наденька, ты придумываешь…

— Не придумываю я ничего. Я их семейку сызмальства всю наперечет знаю. Танька от гаража в жизни не откажется, машины в ней сто лет как не бывает, но под склады — сдают. Видала.

— Но Петр умер, — напомнила Софья Тихоновна. — Гараж и так скоро отберут, он на инвалида был оформлен.

— А ты попробуй что-нибудь у Таньки отбери, — ухмыльнулась Надежда Прохоровна. — Пять лет юлить будет, старыми бумажками прикрываться, но лишней недвижимости не отпустит. Ты вот что, Софа, когда я к ней пойду, покрутись возле гаражей, разнюхай, не оттуда ли паленой водкой торгуют.

— Я?! — возмутилась Софья Тихоновна и прижала аккуратные ручки к груди.

Она. Возле гаражей, которыми детей пугают… И зажмурилась.

— Ты, ты. Оденься поплоше…

— Зачем?!

— Чтоб внимания не привлекать, — отрезала соседка. — Увидят, пусть думают — пустые бутылки собираешь…

Боже. Пустые бутылки! Софья Тихоновна задрала очи горе и надавила ладонью на сердце.

— Ничего, ничего, — деловито бормотала Надежда Прохоровна. — Походишь, посмотришь, я с Танькой побеседую… Авось выручим Алешку, и он нас не забудет.