По следам Зимних Сказок

Оксана Степанова

Я — Сказочница Оксана, люблю слушать истории, которые рассказывает ветер. Вдыхаю морозный запах первого снега, плету кружева Женских Сказок и с радостью учу этому других.Говорят, случайных встреч не бывает.Наши пути с авторами пересеклись на Марафоне Зимних Сказок, а результатом Сказкотворчества стала эта книга. Мы приглашаем вас прогуляться по волшебному пространству Зимних Сказок.Надеемся, что книга станет путеводным клубочком, который укажет верное направление в жизненных ситуациях.

Нина Изгарова

Во мне плещется коктейль из любопытства, торопливости, непредсказуемости, приправленный щепоткой разных страхов, соусов и специй. Дни похожи на путешествие по земле неведомой, а мир кажется окутанным тайной и загадочностью. Наверное, поэтому люблю сказки, ведь это всегда многослойная история преображения, в которой, преодолев препятствия, герой становится мудрым, удачливым, решительным. Изменения неизбежны, если идти по жизни, а не отсиживаться в укромном уголочке. Попробуйте пробежаться босиком по волшебному миру, подружиться с драконом, заглянуть в медвежий сон, пообщаться с мудрой совой, распахнуть свои крылья и окунуться в рассвет или закат, собрать звёздную пыльцу. В сказке можно открыть новые грани себя, очиститься от пыли и засиять новым светом.

«Чудеса, которые случаются»

Оттепель перед Новым Годом — это впечатляет.

Ника медленно брела вверх по склону, впечатывая каблуки зимних сапог в подтаявший лёд, так подошвы почти не скользили. Воробьи чирикали с голых веток деревьев, где-то за бетонным забором каркали вороны. День выдался солнечным, но тучи нетерпеливо выглядывали из-за дальних гор, готовые в любой момент накрыть собой город.

В руках девушка держала шоколадный кекс, тщательно завёрнутый в вощёную бумагу и перевязанный красной ленточкой, а локтем прижимала к себе конверт из коричневой обёрточной бумаги.

Новый дом, в который она недавно въехала, стоял на отшибе, на пологом холме. Чтоб выйти к нему, Ника свернула направо, затем налево. Сюрприз в виде сегодняшней оттепели видимо не входил в планы дворников. Девушка попыталась затормозить, но ледяная тропинка оказалось слишком скользкой, а хвататься здесь было абсолютно не за что. Вначале Ника даже не поняла, что за хруст раздался при её падении. Попробовала встать, однако острая боль обожгла ногу и стрелой пронзила всё тело. Она вскрикнула, вновь падая на мокрый лёд.

— Ой, мамочки, что делать-то? — обескуражено прошептала она, — теперь я настоящей бабой Ягой буду, хромой, чумазой, если ещё до дома доберусь.

— Кто это тут мной будет? — услышала Ника хрипловатый голос. — Ишь, чего удумала, я сама по себе!

— Ещё и глюки. Мало того, что ногу не то подвернула, не то и вовсе сломала, — простонала девушка, оглядываясь по сторонам.

Рядом никого не было. Она подняла глаза вверх, над ней висела…

Нет, не птица, а деревянная бадья. Нике стало не просто страшно, а жутко. Лежит на ледяной мокрой дорожке, встать не может, вокруг ни души, а тут с неба деревяшка падает, вот-вот пришибёт насмерть.

— Эй, макитра древняя, не вздрагивай! Маневры забыла али манеры? — покрикивал кто-то сверху. — Чай не валежник, не лабуду какую везешь!

Бадья опустилась рядом и из неё, ловко потряхивая метлой, показалась самая настоящая баба Яга.

— Чего притихла, затаилась? Погода сегодня мерзкая, пробило небо на метель всё-таки.

Вокруг парами, тройками, хороводом закружились снежинки. Уставшие, они присаживались на дорогу, на мокрый пуховик Ники, на её сапожки, лицо. Устроившись удобнее, пытались расправить свои юбочки, но поднявшийся ветер, не давая им полюбоваться собой, поднимал и гнал неведомо куда.

— А ты чего, дева, на льду шебаршишься? Вставай!

Ника приподнялась на локте, села, попробовала встать, но боль в ноге оказалась такой сильной, что она застонала, и на глазах выступили слёзы. Девушка сбивчиво начала, было, рассказывать, как осторожно шла, как упала. А теперь вот не может подняться. Её знобило не столько от холода, сколько от обиды.

— Всё это конечно очень интересно, но на улице не месяц май, и холод уже достаёт.

Яга взмахнула метлой, и удивлённая девушка оказалась в ступе.

— Конечно, не такси ваше, но доставит в лучшем виде.

— Куда доставит? Домой?

— Ногу править будем, бедолага. Али и впрямь хромой остаться желаешь?

Яга заправила седую прядку под платок, кокетливо одернула кацавейку из волчьей шкуры и направила ступу в сторону дальнего леса.

Вокруг, словно в калейдоскопе, каждое мгновение начал менялся вид. То лёгкие призрачные тени отражались в лежащих замёрзшими волнами сугробах, то снежные вихри неслись по просторам, то пушистые комья тяжёлого снега падали с тёмного неба, залепляя глаза, мешая дышать и покрывая всё вокруг зыбкой белой мглой. А щеголевато напыщенные облака важно спешили за танцующим ветром. Этот подгулявший задира пытался заглянуть в ступу и тормошил всё на своем пути. Над Урочищем висел свет, как бы раздумывая, опускаться ему в это холодное заснеженное место или нет. Яга выбралась сама, как только ступа плавно опустилась перед избушкой.

— Приехали! Сейчас баньку истопим, погреем косточки, ногу тебе вправим, а пока в избу на одной ноге прыгай, раз другая идти не желает.

Сама устроила на крыльце метлу и, едва не наступив на кота, шагнула в избу. Девушка испугано озиралась по сторонам, ёжилась в мокрой одежде.

─ Чего напряглась? Скачи, давай, скачи, да одежонку-то мокрую скидывай. Съесть-не съем, не переживай аппетита нет! — рассмеялась звонко-звонко, совсем как девчонка.

В избе было тепло и дурманящее пахло травами. С печи, лениво приоткрыв левый глаз, таращился огромный черный кот.

─ Уже на печь взгромоздился, муркатый? Гостью вот привезла. Ногу поправить надо, да отогреть немного. Слышишь меня, тёха?

Кот открыл второй глаз, потянулся и стёк с печи.

─ Совсем сусальная сделалась, старая! Тащишь в дом, что попало. На что она нам такая мокрая, ты из какой лужи её вытащила? Снег вроде как кругом.

─ Больно разговорчивый ты. Банька поспеет — попаримся, замёрзла девка. А ты, котофей, на стол сгоноши!

Фантастичность происходящего, настолько ошарашила девушку, что она перестала удивляться и сопротивляться событиям. Усадив Нику на лавку, Яга стянула с нее сапожки, принялась ощупывать щиколотку.

— Да, девка, без волшебства не обойтись! Хороший у тебя перелом-то получился, — протянула туесок с какой-то пахучей жидкостью. — На вот, выпей покуда.

Сама бережно начала водить шершавой ладонью по ноге, нашёптывая что-то себе под нос. Покачав головой, молвила:

— В баню ступай, а то, как плесень зелёная. Топай, топай уже милая! Косточки теперь целёхоньки.

Потом Яга повернулась к сундуку, щёлкнула пальцем и крышка откинулась. Извлекла пушистый джемпер, теплые носочки, джоггеры. Уже за столом, распаренная девушка, благостно потягивая чай, осмелела и, разглядывая убранство избы, расспрашивала бабулю о том, в какую же она сказку попала, изредка щипая себя — не сон ли всё это, а то всё как-то хорошо, да необычно. Потом горестно вздохнула:

— Я что теперь здесь останусь, тебе служить буду, бабуля? — на глаза у девушки навернулись слёзы.

— Вот и помогай после этого людям, — нахмурилась Яга, — ветер в голове у тебя, да еще и не попутный. Пора тебя домой отправить, негоже человечкам здесь задерживаться. Снаряжайся в свои мокроступы, да и фуфайка твоя обсохла. Сейчас повозку подадут.

Онемевшая Ника с изумлением глянула на бабу Ягу, а затем нерешительно подошла к окну. Тёмные тени под недвижными старыми соснами, густые исполинские ели, лохматые от снега кусты, ворон, чинно устроившийся на горотьбе, и вся нереальность происходящего вызывали оторопь.

— Какую повозку, бабушка?

— Чего это ты, дебаты тут разводишь? Сказано собирайся, да барахлишко своё прихвати, — протянула девушке шоколадный кекс, завёрнутый в вощёную бумагу и перевязанный красной ленточкой, да конверт из коричневой обёрточной бумаги.

─ Бабулечка, это же моё письмо Деду Морозу! А кекс, тебе гостинец, — подпрыгнула Ника.

— Ох, разговорчивая ты, девка! Книг видать много умных начиталась. В гостях хорошо, а дома лучше. Иди, иди, вон уж бубенцы звенят. Да смотри, не падай больше, пожалей ноги. Как они тебя терпят только? То каблуки высокие, то неудобную обувь напялишь да по скользким дорогам тащишь ноженьки неведомо куда.

Звон колокольчиков будто спускался с неба. По заснеженной поляне приближались узорчатые сани. Их тащили два белоснежных оленя, поднимая в воздух целые фонтаны рассыпчатого снега. Из широких ноздрей вырывались облачка пара, а их ветвистые рога грациозно раскачивались, словно приглашая устроиться в повозке. Они понеслись через лес, укутанный снегом и окрашенный в яркое золото солнца, через скованную льдом реку и скалистые берега.

Вскоре Ника стояла у дверей подъезда и наблюдала, как в сквере деревья рассыпают серебристую снежную пыль, склоняя свои ажурные ветки под тяжестью снега. А в городе, гудят машины, дзинькает трамвай, дворники скребут лопатами, шумная стайка ребятишек тянет ватрушки и ледянки к горке. Белым листом вольготно раскинулась вокруг зима.

Ника почувствовала, как любит её.

Чистую. Снежную. Кусающую за нос и щёки иголками мороза. Даже такую, когда в оттепель случаются чудеса.

А рядом, на ледяном городке, олени, запряженные в ажурную повозку, подмигивали ей разноцветными гирляндами.

«Ассара-Дарра-Чуккара»

День не задался с утра.

Какой-то неожиданно холодный и пасмурный. Настроение, меняющееся вместе с погодой — хмурое и мрачное. В офисе отвлекало всё — непрекращающиеся звонки, снующие туда-сюда коллеги. Домой Михаил вернулся усталый и разбитый. Жена начала с претензий и крика, под ноги попался кот, заплакал ребенок.

Дежавю.

Он схватил куртку и выбежал на улицу. Под светом фонарей, освещающих улицу, кружились снежинки, словно высматривая куда лучше упасть. Тишина безлюдных улиц не уменьшила злость и обиду на весь мир. Тяжело вздохнув, он подошёл к машине и, резко дёрнув дверцу, плюхнулся на сиденье. Включил свет. Ухмыльнулся, резко нажал на газ, и машина рванула прочь, выбросив из-под колёс облако снега и, оглашая музыкой окрестности. Карусель событий закрутилась на огромной скорости. Машина, пиво, кафе, снова машина. Сиял огнями город, сменялись лица.

А потом — боль, огромная, бездонная. Как попал в больницу, что с ним было — так и не понял. Просто появилось состояние невесомости. Михаилу казалось, что он находится между небом и землей в подвешенном состоянии. Боль ушла. Пищат аппараты. Бегают, суетятся врачи. А вокруг туман. Он клубится, густеет, затягивает, а сквозь него слышится чей-то голос:

— Чем тут поможешь? Даже не знаешь, что лучше — летальный исход или будет лежать овощем. Всю ночь штопали этого парнишку, а итог…

— Какой парнишка, где? — пробивается мысль сквозь туман. — Почему говорят про смерть и какой-то овощ? Это о ком?

Михаил хочет спросить, но губы не шевелятся. Чувствует, как ему бережно поправляют что-то, обтирают чем-то влажным губы, натягивают простыню. Где-то внутри пробивается стон.

— Мама-а, — и он проваливается в зловещий туман. Врач отворачивается к окну. Заспанное солнце лениво смотрит на заснеженный мир и прячется за лохматую серую тучу прихорашиваться.

Там, за пределами больницы течет другая жизнь и другой отсчет времени. Здесь же, в блоке, тоже своя жизнь, специфическая. Броуновское движение — врачи — медсестры — санитарки — больные — аппараты — мониторы.

Только вот у некоторых жизнь замирает среди дренажных трубочек и аппаратов.

Кома, она такая, жизнь между небом и землей.

Он еще раз бросает взгляд на парнишку. Состояние крайне тяжелое. Разрыв печени и селезенки, перелом черепа и нижних конечностей, пневмоторакс. Кома, комочек.

Состояние свернутого, смотанного клубка. Обездвиженность. Хлопает равнодушно аппарат искусственного дыхания, медленно по каплям втекает в вену прозрачная жидкость. Запавшие сухие глаза, прикрытые влажной марлей.

Нормально уже вряд ли будет.

— Михаил Вениаминович, там родственники его пришли, — зовет медсестра.

Надо, надо идти, беседа с родными для врача — тяжкий крест.

Он понимает, что материнскую боль не выплакать. Да и слезами ничего не изменить, миру нет дела ни до чьих слез. Надежды почти нет. Но как об этом сказать матери?

После тяжелой операции Михаилу Вениаминовичу домой идти не хотелось, совсем не хотелось. И дело не в том, что его никто не ждал, было тревожно. Как мог, успокоил мать и жену парнишки, сказав, чтоб молились, ведь материнская молитва со дна моря вытащит, говорят же. Тем более перед Рождеством.

— Эх, тёзка, держись, тебя здесь ждут, — потеребил холодную податливую ладонь, поменял флакон в капельнице и медленно побрёл в ординаторскую. Горячий чай не придал бодрости, скорее наоборот. Привычная суета за дверями убаюкивала и, он изо всех сил этому противился.

Чтобы отвлечься, доктор начал, делать записи в истории болезни, но в глазах все расплывалось, голова гудела, а на шею, будто накинули удавку. Его привлёк какой-то посторонний шум. Он доносился от небольшой елочки, стоявшей в углу. Кто-то из персонала принес и украсил шарами и мишурой, чтоб и тут было праздничное настроение.

Михаилу Вениаминовичу показалось, что не то мышь там скребется, не то птица крыльями бьёт. Он тряхнул головой, отбрасывая эти мысли. Откуда в реанимации живность может взяться? И тут же увидел, что к нему приближается снеговик небольшого роста. В расстёгнутой жилетке, пёстром галстуке, разномастных валенках и вязаной шапочке, а на плече у него устроился снегирь.

— Ппрростите, как Вы сюда попали? — немного заикаясь, произнёс врач.

— Здесь нельзя находиться посторонним.

— Эта волшебная птица может исполнить желание, и сила её до конца людьми не изведана, — Снеговик шёл по кабинету, оставляя мокрые следы.

— Даже одно её перо приносит великое счастье человеку, который им завладеет; об этом мечтали многие. Цена ему — велика, а самой птице и вовсе цены нет.

— Но…

— Какие «но»? Загадывай скорее желание, самое сокровенное. О чём мечтал, чего хотел, — настаивал Снеговик. — Ну, давай, квартиру, машину, свой бизнес?

Врач оторопело молчал, думая, что за ерунда мерещится после бессонной ночи и дня на ногах. А снеговик продолжал настаивать.

— Думай быстрей, а то от меня мокрое место останется скоро, уж больно у тебя здесь тепло.

— Пусть Миша очнется, тёзка мой, — прошептал Михаил Вениаминович, — всю ночь его по кусочкам собирал.

— Как скажешь. Тёзка, так тёзка.

Он погладил снегиря, тот громко цвикнул, а снеговик произнес:

— Ассара-дарра-чуккара!

Вдруг, под лампами, освещающими кабинет, закружились снежинки, словно высматривая куда лучше упасть. Врач закрыл глаза, снова открыл. За окном темнело. На столе перед ним высилась горка недописанных историй болезни, в углу по-прежнему стояла ёлочка.

Только на полу выделялись мокрые следы, и рядом с ними лежало птичье перо.

— Он пришёл в себя, тёзка ваш, — в ординаторскую влетела медсестра. — Ой, что это так мокро на полу, опять окно открывали, Михаил Вениаминович?

Суматоха дня позади.

Минуты, секунды отчаяния, часы тревоги канули в уходящий день. Сумерки тихим шелестом падают на подоконник.

Мистический диск луны подмигивает загадочно и высыпает пригоршни звезд. Ночь начинает окутанный тайной путь. Ещё один день и ещё одна спасённая жизнь. Врач подходит к ёлке, находит взглядом снеговика в вязаной шапке, распахнутой жилетке, пёстром галстуке, разномастных валенках с птицей на плече.

— Ну что, друг, ассара-дарра-чуккара подействовала!