В Италию. К себе

Оксана Чурюканова

«В Италию. К себе» – роман, написанный в форме дневника, страницы которого переносят читателя в Италию. Главная героиня на несколько дней приезжает туда из России для разрешения формальностей, связанных с переводом одной книги. Несколько месяцев назад судьба предоставила ей случай узнать ее автора, тогда еще «заочно», – итальянца с «микеланджеловским» именем Давид. Их встреча состоится в Риме, после чего героям предстоит расстаться на короткий миг, чтобы вновь соединиться уже навсегда.

У границы

Мы стоим на одном из знаменитых холмов и смотрим вдаль. Сейчас, уже через несколько минут, должен начаться закат. Тот самый, римский закат. Об этой минуте, могу признаться, я думала. Представляла ее себе, так как это делают художники. И поймала себя на мысли, что все точно так, как рисовало воображение. Высота почти птичьего полета, внизу как на ладони или на дне чаши, древний город, впереди спины холмов, усеянные черными силуэтами деревьев. И небо. Оранжевое как свет костра. Солнце. Такое огромное, что кажется нереальным. Справа я больше ощущаю, нежели вижу его — Давид. Его присутствие делает вполне завершенной композицию этой картины нереального, волшебного мира.

— Восхитительно… прекрасно…, — шепчу я.

Со ставшими в миг черными на красном холмов перевожу взгляд на засверкавшие шпили колоколен, на храмы, на дворцы, в окнах которых вспыхнул пожар, на Давида, как кульминацию и воплощение красоты Рима. Он смотрит на меня. Я на него. Так рассматривают экспонаты в музеях, подолгу стоя перед ними, вглядываясь в малейшую черточку, в мельчайшую деталь, восхищаясь ее красотой и силясь понять секрет ее создания, ее существования в мире. Я не стесняюсь сейчас вот так разглядывать его, потому что я воспринимаю его не как человека, а как произведение искусства. Замечаю его невольное смущение. Первый раз за все время. Это заставляет меня улыбнуться.

— Ты очень красивый.

О! Как он растерялся! Наклоняет голову, пряча лицо, так, что передо мной лишь кудри волос, совсем седые. Поднимает лицо, улыбается.

— Я старый.

— Старый… — подхватываю я это слово, пытаясь связать его с тем чудом, что стоит сейчас рядом, в лучах апельсинового солнца, и качаю головой, — нет. Нет!

Он делает шаг ко мне, я замираю, он слишком близко, чтобы продолжать дышать. Его рука проводит по моей щеке и остается там.

— Это ты, очень красивая. Такая красивая…

Нахожу в себе достаточно отваги, чтобы решиться и посмотреть ему в глаза, и, увидев, наконец, их так близко, чувствую, что упаду. Та сладкая пелена, что окутывала мир вокруг, теперь оплела меня. Я перестала чувствовать свои ноги, и каким-то инстинктивным движением подняла руки, чтобы ухватиться за его плечи. Но его руки не позволили бы мне упасть, я была крепко прижата к тому, что было Давидом. Я ощущала его вокруг себя, а себя заключенной в нем, как в мире. Мои глаза ничего не видели, а уши наполнял шум тысячи морей.

Все произошло слишком быстро, чтобы что-то понять.

Сидя с поджатыми к подбородку коленями, в темном номере отеля, я честным образом пыталась осознать то, что произошло. Уже на рассвете с сожалением подумала, что все, что было, это лишь глупый, романтический вечер. Я — всего-навсего очередная влюбленная в него дура. А он всего-навсего истинный итальянец. Который не преминул воспользоваться ситуацией и позабавился немного, хотя, возможно, для такого, как он, уж на самом деле немного.

Что поделать… большего не могло быть со мной, я следую своему собственному сценарию. Уже давно. Практически всю долгую-долгую жизнь. Возможно, он скучен, возможно, не совсем счастливый, но он мой. И никто и никогда не может его изменить. С этим я устало провалилась в сон.

Телефон надрывался, играя простую, навязчивую мелодию. Я открывала дверь, возвращаясь с завтрака, и слышала этот неутихающий звонок. Боясь побеспокоить им соседей, я в спешке пыталась отворить дверь ключом. Руки не слушались, а телефон не унимался, как безумный. И пока я входила в дверь, и пока я шла через весь номер, и пока я брала его в руки, он оглушающее орал свою мелодию.

— Pronto, — говорю я, с дрожащими ногами опускаясь на диван.

Его я почувствовала сразу, как услышала истошный голос мобильника из номера — Давид. Спрашивает или скорее утверждает: «Мы встретимся сегодня…». «Я не знаю, — отвечаю, подбирая под себя ледяные ступни, — я хочу заняться книгой». «Занимайся. Но мы увидимся сегодня?». Его реплики не кажутся уж очень-то вежливыми, он прет как таран. И это совершенно естественно вызывает во мне сопротивление. «Не знаю». Слушаю молчание в трубке. Сглатываю нервный комок. Собираюсь согласиться и слышу: «Ладно. Пока». Ух… как нехорошо.

День проходит в работе, в ней всегда я нахожу утешение и приют от всяческих неприятностей. К вечеру чувствую необходимость в кофе. Выползаю на улицу, нахожу первый попавшийся бар, жадно пью «lungo caffè», потом еще один. Прихожу в себя и вновь обретаю возможность рассуждать.

Я испугалась. Не в первый раз, поэтому прощаю себя. Чего? Не знаю. Я патологически труслива, вот и все. Я боюсь всего, что нарушает привычный ход вещей или заставляет меня столкнуться с чем-то новым, неизвестным. Давид оказался таким новым. То, что он заставил почувствовать меня, оказалось настолько новым, что неизбежно повергло меня в панику. Но он не знает этого, поэтому должно быть страшно обижен. И мне от этой мысли очень плохо, просто ужасно плохо на душе.

Хочется позвонить ему, но это желание длится секунду. Уже в следующий миг я думаю, что все идет, как надо. Все правильно. Все складывается так, как иначе не может быть. Пройдет пара дней, я соберу чемодан, поеду в аэропорт, три часа и я дома.

Отчего эта мысль не радует? Дома… не секрет, что здесь я чувствую себя как дома, уже с первого приезда. О своем настоящем доме говорить не могу, потому что его просто нет, нет, я не преувеличиваю: это произошло благодаря очередному (по-моему, второму в нашей стране) кризису.

Большую часть жизни я ощущала себя заводной куклой, которая ходит на службу, в магазин или на редкий шопинг. Когда-то, лет десять назад было больно от этой мысли, теперь нет. Привыкла, притупилось. Организм включил защиту, хотя я всячески настраивала его на разрушение. Писательство — вот верный способ уйти в нереальность. Жить. И эта жизнь, выдуманная мною, в миллионы раз реальней той, которую проживает мой организм, моя оболочка. Душа — это сейчас единственное живое во мне.

Пара дней, и все будет как прежде. И нет нужды вносить поправки в привычный ход вещей. Зачем?

Лежа в кровати, смотрю на телефон. Он молчит. Хватит ли мне сил безболезненно перевернуть и эту страницу жизни? Безболезненно вряд ли. Поворачиваюсь на бок и готовлюсь встретить очередной приступ черной меланхолии. Выключаю свет, механически замечая на часах — первый час ночи. Голова касается подушки, и в этот момент все мое тело передергивает, как будто через него пропустили тысячу ампер, — звонок телефона. Я вижу его мерцающий экран в темноте, протягиваю руку, беру так, словно он раскален, и я боюсь обжечься. Страх возвращается, панический до кошмарного спазма в горле. Я смотрю на экран, он продолжает орать, наверное, на весь этаж. Лишь желание остановить это заставляет меня нажать кнопку.

— Доброй ночи, — говорит Давид.

В итальянском это звучит довольно уместно, жаль, перевести это так, чтобы передавало смысл, нельзя.

— Доброй ночи, — отвечаю я, садясь в постели.

Давид молчит. И я не знаю, чем заполнить эту пустоту. Сердце выскакивает из груди.

— Что ты сегодня делала? — спрашивает он голосом, кажущимся мне сейчас низким для него.

Подбираю слова: ― Работала.

— Целый день?

— Да. Вечером была в баре, чтобы выпить кофе.

— Почему не позвонила мне, я бы приехал.

— Я хотела тебе позвонить, — не вру я.

Слышу, как голос его оттаял.

— Почему не позвонила?

Пришла моя очередь оттаять, услышав его коронное «почему?»

— Не знаю. Не хочу тебе мешать.

Он молчит, потом тихо произносит:

— Ты не можешь мне помешать.

Мы снова молчим. За окном ночь. В полуопущенных жалюзи висит луна.

— Мы увидимся завтра?

Он как заводная игрушка…

— Хорошо, — сдаюсь я.

— Я приеду за тобой.

Последняя фраза настолько поражает меня, что на автомате я называю район и отель. Какой теперь сон, встаю, включаю лампу и раскрываю книгу и ноутбук.

Наверное, когда-нибудь мое сердце все-таки разорвется от резких звуков. Грохот упавшего тюбика с гелем для душа, табуретка с полотенцами заваливается набок, в комнате звонит телефон. Надо сказать, что я уже сменила мелодию на обычный звук старого телефонного звонка, но, увы, не помогло. Шлепая мокрыми ногами по полу, выхожу из ванной и хватаю трубку.

— Ciao, — слышу его голос, очень бодрый и веселый.

— Ciao, — ворчу в ответ, — я еще в ванной. Слишком рано!

Его это, похоже, вообще не волнует: рано так рано, главное, сообщить, что вот он я тут, приехал. Выглядываю с балкона. Внизу на асфальте стоит огромный туристический автобус, наклоненный в сторону съезда вниз, улица здесь под очень большим углом, и машина. Необычного цвета, кремовая или кофе с молоком. У нас таких не встретишь. Рядом с приоткрытой дверцей стоит Давид и, задрав голову, разглядывает отель. Заметив меня, машет рукой. Я машу ему в ответ и сразу возвращаюсь в ванную, где невольно устроила погром. Пытаюсь что-то сделать со всем этим и со своими волосами, одновременно открывая тюбик с тушью. В дверь стучат. Еще этого не хватало! Заворачиваюсь во что-то, что попадается под руку и открываю дверь.

Давид стоит на пороге и улыбается.

Я очумело отступаю назад, одной рукой принимая маленький букетик неизвестных мне цветов, другой поплотнее прижимаю к себе край халата-полотенца.

Со словами «извини, можно я войду, я жду, ты не торопись» он усаживается на диван и ведет себя, как дома. Я останавливаюсь напротив и, присев на край стола, смотрю на его довольное лицо. И меня в эту минуту почему-то совершенно не смущает мой внешний вид. Его, похоже, тоже.

— Одну минуту, — говорю я.

Вытаскиваю из шкафа одежду, еще раз смотрю на него и закрываю дверь ванной. В зеркале мое лицо будто чужое. Я провожу руками по щекам, разглядываю глаза, губы, малейшие поры и морщинки на лбу. Опять это ощущение, что передо мной лишь оболочка. Чужая и мертвая. Однако, со свежим макияжем достаточно красивая, чтобы удовлетворенно примириться с ней. Выхожу, Давид все так же сидит на диване, вертит в руке пачку сигарет. Надо же… дождался, чтобы спросить разрешения. Я согласно киваю головой и сажусь напротив. Опустив голову на высокую спинку немного помпезного стула, разглядываю его. В его глазах сегодня появилось что-то неуловимо новое. Сейчас они стали удлиненными и темными, отчего их обладатель больше похож на хищное животное, чем на своего мраморного двойника. Давид курит, похоже, никуда не торопясь, я в его власти. Я даже не знаю, куда он меня собрался везти. Я просто сижу и жду, пока он выкурит свою сигарету. Его взгляд скользит по комнате, чувствую смущение, когда он разглядывает ту ее часть, где стоит кровать и где полуоткрытый чемодан демонстрирует хаос внутри себя.

Я продолжаю сидеть на стуле, спиной к столу. Давид неспешно, медленно встает с дивана, находит глазами пепельницу среди вороха бумаг. Гасит сигарету. Сейчас он совсем близко от меня, так близко, что я невольно глубоко вдыхаю знакомый уже аромат. Его рука касается бумаг, что засыпали всю поверхность стола. Перебирает их, будто пытаясь через кончики пальцев прочитать русские буквы. Я завороженно наблюдаю за движением его руки и не могу пошевелиться, околдованная его запахом. Молчу. В следующее мгновение его рука оказывается на моей голове. Легко касается волос. Я вновь в тумане, ничего не вижу, только сквозь шум тысячи морей, слышу слова:

— Ты так красива…

Я ловлю руку, ласкающую мои волосы, как заигравшуюся кошку. Она замирает, очутившись в моей ладони. Еле заметно дрожат пальцы. Ах, вот как! Значит, и вы уязвимы, синьор. Поднимаюсь, невольно заставляя окончится то, что происходило сейчас. Выскальзываю на безопасное расстояние и уже в следующий момент вижу его обычную улыбку.

Проходя по длинному коридору гостиницы, думаю о том, что он сейчас видит мои ноги в черном капроне, и наверняка потому держится за мной. Но здесь, в Риме, я почему-то уверена в своей фигуре, своих волосах, своем лице. Здесь я вижу себя красивой. Только здесь.

Я впервые вижу его за рулем. Его манера вождения своеобразна, иначе не назовешь. Слишком резкий, слишком быстрый, слишком рискованный на всех поворотах и светофорах. При этом уверенно держит руль одной рукой. Вторая занята своими делами: зажигает сигарету, подбирает вываливающиеся на поворотах предметы и укладывает их обратно под приборной доской, держит телефон, наконец, я не выдерживаю и спрашиваю:

— А знаки на дороге тебе о чем-нибудь говорят?

Он смеется, и мы хором цитируем один фильм:

— Они здесь для красоты!

Я так и думала. Вообще Давид не показал мне ничего нового в себе. Мне кажется, что я его знала тысячу лет, все его жесты, все его привычки. Интересно, а что он думает по поводу меня? Но этого не разгадать, даже если вот так разглядывать его лицо, не таясь, откровенно часами.

— Куда мы едем?

Он на мгновение поворачивает ко мне свое красивое лицо. Я замечаю его переменившееся настроение.

— В одно красивое место.

— Но оно в Риме?

— Да. Рядом с Тибром.

Вилла Боргезе. Я могла догадаться… Здесь я не была раньше. Действительно, сказка. Нет смысла описывать сказочное место. Парк, ресторан. Очень мало людей. Много природы. Никогда не была в ресторане вот так, с мужчиной. Поэтому сказала: «Закажи сам, пожалуйста».

В первый раз за эту поездку пробую вино. И не могу есть. Он сидит напротив и смотрит так, будто я должна что-то сказать или сделать. Когда между мной и человеком вот так повисает нечто недоговоренное, это всегда самое ужасное, что может приключиться. Я опускаю руки и прячу их под стол. Он вдруг опускает глаза и повторяет за мной этот жест. Потом я слышу его слова:

— Я хотел сказать тебе… предложить тебе остаться. Хотя бы на то время, пока ты будешь заниматься переводом.

Внутри меня поднимается защитная стена.

— Я говорила, что это невозможно.

Он молчит и смотрит, кажется, насквозь меня.

— Ты можешь договориться на работе? Ты можешь взять отпуск?

— Да. Не думаю, что дело в работе.

— Тебя кто-то ждет?

Его вопрос произнесен таким тоном, что я не смею поднять глаз, и почти шепотом отвечаю:

— Нет. Никто.

— Я не понимаю, — взрывается он.

Я каждой клеточкой ощущаю его гнев, невольно сжимая под скатертью свои пальцы.

— Ты говорила, что хочешь быть здесь, что любишь Италию, что тебе нравится здесь все. Почему «нет»? Из-за денег? Но это можно решить. Ты можешь жить у меня, если нет, ты можешь снять любое жилье здесь, в центре или на окраине, выберешь сама. Ты сможешь здесь устроиться в какое-нибудь хорошее место, будешь наслаждаться Римом, Италией… Разве ты не хотела этого?

— А разве человек всегда делает так, как хочет? ― не выдерживаю я его напора.

Бросаю салфетку на стол и прихожу в себя уже у каменного парапета, отгораживающего парк от реки, угадывающейся внизу в черной впадине. Ловлю воздух, как рыба, не могу надышаться.

— Давай! Это просто, — его голос тонет в моих волосах, он прижимает меня за плечи, стоя сзади, подойдя неслышно, как пантера.

— Я боюсь.

Я решилась признаться.

Он разворачивает меня к себе. Невероятно красивый на фоне огней и черных ветвей деревьев. Его глаза блестят, будто внутри них горит огонь.

— Я боюсь, — повторяю я, не сопротивляясь тому, что он прижимает меня к себе.

— Чего? — его губы касаются моих волос у виска.

Он так близко, как никогда и никто. Пронзительный взгляд гипнотизирует и не дает дышать. Руки держат так крепко, что внутри меня, на самом донышке, нарастает дрожь. Это страх оказаться слабой. Это страх потерять контроль. И это страх всеобъемлющий.

Когда я была одиннадцатилетней девочкой, в городе, где жил мой отец и мои бабушка с дедушкой, которых я никогда не видела, потому что родители были в разводе, мой дядя, случайно встреченный на улице, решил меня познакомить с ними. Я испугалась, я не соглашалась, но он тянул меня насильно, потом взял на руки, чтобы я не сбежала, и так нес до дома. Не помню, кричала я или нет, била его или нет, помню страх, который дал мне достаточно сил для того, чтобы вырваться и сбежать прямо от полуоткрытой двери моей незнакомой родни. Тогда был поздний вечер, и очень темно.

Страх выключает сознание и память, но включает защитные рефлексы. Почему сейчас они не сработали? Не могу пошевелить ни одним мускулом, даже поднять руку. Просто оцепенела. Сквозь какую-то туманную пелену, которая окутала меня, слышу голос, мягкий, тревожный, зовущий меня полушепотом, и прикосновение к щеке, легкое, как дыхание.

— Чего?

Даже не пытаюсь отвечать, знаю, что голос подведет. Хочу сбежать, как тогда.

— Я не знаю, — наконец, смогла произнести онемевшими губами.

Давид еще сильней прижимает меня к себе, я слышу его дыхание и губы, которые касаясь моей кожи, шепчут:

— Меня?

Он вокруг, он повсюду в эту минуту, только его воспринимает каждая клеточка моего тела. Тепло, запах, сила, что наполняет его ― только это я способна сейчас слышать. Вдруг чувствую его дрожь, и это настолько ошеломляет, что я невольно поднимаю глаза и встречаюсь с его взглядом. Испуганным взглядом, словно ждущим приговор.

— Нет, — шепчу я, опутанная страхом.

Разве можно объяснить его? Да, возможно, я просто слабый человек, который не может принимать решения, который стесняется чужих людей, который элементарно лишен коммуникабельности. Да, у меня сплошные недостатки, но бороться с ними уже слишком поздно. Неужели это все можно объяснить?

Усталость сковывает все мое существо, руки, ноги, голова, спина — все налилось каменной тяжестью. И то, что есть живое внутри меня, тоже сникло, как снег под лучами весеннего солнца. Я опускаю голову. Мне не хочется даже думать на эту тему.

Осталась пара дней, я закрою чемодан, оденусь потеплее и уеду домой. Это решенный вопрос. Для меня решенный. Сила сопротивления внутри меня начала просыпаться. Давида надо остановить, потому что мне кажется, это его слова и все, что он делает, виноваты в моем страхе. Я нахожу в себе силы и отступаю назад. Иду по темной узкой тропинке, ощущая под ногами каменные отшлифованные веками плиты. С обеих сторон недвижные кипарисы дышат и молчат. Они настолько огромны, что своими черными толстыми телами создают тесный коридор со стенами до самого неба. Куда ведет дорожка, наверное, не знает и тот, кто сажал эту аллею несколько веков назад. И я иду по ней, не зная куда, лишь бы быть подальше от этих жадных горящих и таких живых глаз Давида.

Он неслышно идет следом. Я не вижу его, но чувствую его за своей спиной. Чувства обострились так, что мне кажется, вот теперь я проснулась. Никакой пелены, никакого нереального мира. Я каждой клеточкой чувствую, вижу, слышу, ощущаю все, что вокруг. Запахи, звуки, шершавые камни под ногами и мягкие сухие лапы кипарисов, влажность воздуха, высоту неба надо мой, мне даже кажется, что я слышу шум далекого отсюда моря…

Мысли о море меня успокаивают. Почему-то само его существование вселяет в меня уверенность в чем-то вечном и незыблемом, как если бы летящему в бездну вдруг подставили под ноги спасительную поверхность.

Еще одна красивая площадка с видом на реку. Мраморная балюстрада и заросли плетущихся растений. Воздух Рима. Пытаюсь рассмотреть в черной пропасти внизу Тибр. Ничего не видно. Река течет, похожая на время, неспешная, размеренная, тихая.

Молчание наполняет все вокруг. Никто не решается нарушить его. И я не решаюсь взглянуть на Давида. Возможно, мне стыдно перед ним своей слабости и своей трусости. С другой стороны, утешаю я себя: во-первых, я женщина, мне позволительна слабость, во-вторых, никто, в том числе Давид, не может осуждать меня! Он сам попробовал бы переехать в какую-нибудь чужую страну, да еще в таком возрасте! Когда за плечами ровно половина жизни, а может и больше! Эти мысли вновь убеждают меня в собственной правоте. Va bene. Ладно.

Давид подходит ближе, на его лице невозможно прочитать его мысли. Смотрит на меня. Не достает сигареты. Я думаю об этом… сколько же времени прошло с того момента, как он последний раз курил? Когда мы ждали официанта? Полчаса или час? Иногда время делает скачок, и тебя охватывает ощущение, что за минуту прошла, по меньшей мере, целая жизнь. Вот, как сейчас.

— Значит «нет»…, — говорит он, заставляя меня отвернуться. — Скажи, как ты живешь? Я хочу знать это.

Простой вопрос, легкий. Мне не раз приходилось на него отвечать, правда, письменно. Не без цинизма отвечаю:

— Итак. Мой обычный день. Каждое утро я думаю, что новый день — это огромная сложность для меня. Обычно я встаю в семь тридцать, одеваюсь, причесываюсь, и сразу же пью кофе. Предпочитаю кофе с молоком и кусочком сыра. Все дни я хожу на работу, только понедельник — мой свободный день. Иду на работу пешком, потому что в моем городе нет ни автобуса, ни троллейбуса, ни трамвая. Я должна идти около двух километров, полчаса, но этот путь очень красив. Я вижу горы, реку, храмы, лодки, большие деревья. Когда прихожу в кабинет, сразу же включаю компьютер и читаю новости и почту. На работе я нахожусь с девяти до шести, потом возвращаюсь домой, где меня ждет кошка. Каждый вечер я занимаюсь итальянским: читаю, пишу, учу грамматические правила. И так больше семи месяцев. Почему все дни — это трудность для меня? Объясняю: у меня есть огромная мечта…, — здесь я пропускаю целый отрывок. — Но… она невозможна. «Пронзенный солнечным лучом, каждый одинок в сердце земли, и сразу же вечер».

— Что это? — спрашивает он, зажигая сигарету.

— Так… отрывок моего урока и восхитительная цитата одного итальянца в конце.

Я не знаю, что он хотел от меня услышать. Не кажется довольным. Курит, отвернувшись к реке. Я сижу на мраморной балюстраде, чувствуя ее холод.

— Тебе нравится? — продолжает он.

— Что? — искренне не понимаю я, о чем он спрашивает.

— Твоя жизнь?

Вижу его черные глаза с маленькими искорками внутри. Ждет ответа.

— Почему жизнь должна нравиться?

— То есть, ты принимаешь ее как испытание?

— Это так. Это правда. — Мне хочется сказать, что это правда не только для меня, а вообще, что так устроена жизнь, но мой язык слишком беден.

Смотрю на его недовольное лицо. Он не согласен. Что ж… это и следовало доказать: мы абсолютно разные. Разные миры, сложившиеся веками. Ничего общего. Сразу захотелось домой, я имею в виду отель.

— Поздно уже, — говорю я.

Перед моим лицом его кудрявая голова, низко опущенная. До меня, кажется, долетают аромат волос и обрывки его мыслей. Кожей ощущаю его недовольство.

— Хочешь вернуться? — говорит он, поднимая лицо, и я вижу его рядом с собой.

Киваю головой. Хотя, на самом деле, больше всего мне хочется сейчас дотронуться до его волос и щеки. Он не двигается, и мне поэтому никак не спуститься с парапета и не уйти.

— Когда я говорил о том, что хочу разговаривать с тобой о многих вещах — это правда. Но если ты уедешь, мы не сможем…

— Давид, — мне нравится произносить его имя, оно вызывает у меня улыбку. — Давид, я сказала, это невозможно.

— Почему?

— Я не знаю… по многим причинам.

— Например?

Мне нечего сказать.

— Например, моя виза кончается.

— Когда?

— 18 января.

— 18 января! — почти кричит он. — До этого времени больше месяца!

Я смеюсь. Я устала отбиваться.

— Останься, — умоляет он, — останься на месяц, потом езжай домой.

— Почему?

— Потому что… ты нравишься мне.

Заглядывает мне в глаза своими огромными детскими глазами.

— Очень, очень, очень нравишься.

«Ну и что?» — говорит внутри меня что-то, «Вот это аргумент!» Абсолютно не аргумент. Меня просто захлестывает волна возмущения. Нет, вот это наглость! Я должна бросить все, потому что я ему нравлюсь! С ума сойти. Отталкиваю его и почти бегу между толстыми и сухими кипарисами Боргезе. Даже денег на такси не пожалела.

В номере включила верхний свет и вытащила на середину чемодан. Стала забрасывать туда одежду, расческу, заколки, бегая между ванной и комнатой. Все. Когда все мои вещи были упакованы в чемодан, комната стала девственно чистой, такой, какой была изначально. Этого мне показалось мало, и я принялась расставлять все предметы на свои места, так, как они стояли, когда я переступила порог номера. Жалюзи, поднятые мной в первый же день, я опустила до пола, почти содрав кожу на ладони от ставшей горячей веревки в механизме. Теперь все. Осталось дождаться, пока пройдут два дня. Проведу их в музеях и прогулках по городу, буду есть мороженое и делать то, что обычно делают туристы. Я в безопасности. Взгляд упал на телефон, сердце неприятно заныло, вот еще один источник моего страха. Чтобы совсем избавиться от него, выключаю. Теперь он не сможет зазвонить. Тишина и безопасность.

Утром хозяин гостиницы радует завтраком: снова пир горой. Почти целый день я гуляю по городу, просто болтаюсь по улицам и площадям. Чувствую себя здесь как дома. Нет, не «как», а дома. Мне нравятся люди, меня не раздражают туристы. Все здесь вызывает улыбку. Смотрюсь в зеркальную витрину, хорошо выгляжу. Sto molto bene. Нравлюсь себе. Покупаю мороженое, свое любимое: лимонно-ванильное. Сажусь на край фонтана. Я могла бы здесь жить. Определенно могла бы.

Если бы я жила в одном из этих домов, в квартире с деревянными ставнями на окнах, вставала бы утром и улыбалась. Выходила на улицу, шла по серым отполированным камням, перед работой заходила бы в бар и пила кофе. Где бы я работала? Не знаю. Не могу представить себя в каком-нибудь учреждении. Возможно, гидом по городу? Возможно, да. Я научилась бы одеваться так, как римлянки. Сделала бы себе пышную копну волос, накрутив их на мелкие папильотки. У меня темные волосы, наверное, я сошла бы за местную. Потом, когда бы освоила язык. Мне почему-то очень хочется научиться ему. Свободно разговаривать, понимать тех, кто сидит за соседним столиком в кафе. В мечтах все было просто. Мысли вдруг повернули к Давиду. Как жаль, что я не родилась здесь. Мы могли бы тогда быть с ним на равных. Я была бы такой же гордой, как его адвокатесса, самоуверенной до звона золотых браслетов. Мечты, мечты…

Да, в воображении все просто. И что он мне предлагал? Остаться на месяц, пока не кончится виза, пожить у него… Что за..?! Сказать, что я в возмущении, ничего не сказать. Я стукнула изо всей силы пяткой по камню. Еще раз. И еще. Хорошо ему рассуждать: прожил здесь всю жизнь, квартиры, домохозяйка у мамы, наверняка, и у него. Адвокатесса. Машина, которую нет нужды использовать каждый день, потому что есть такси, а может и водитель. Ох, нет. Сытый голодного не разумеет. Интересно, можно ли перевести эту поговорку на итальянский? Найдешь работу… интересно, у них тут всех желающих берут? Квартиру снимешь… по цене моей годовой зарплаты. Черт! Другой мир. Им нас никогда не понять. И еще странное отношение сквозит ото всюду и ото всех — равнодушие. Похоже, что я полностью убедила себя в том, что пора возвращаться. К своему «обычному дню».

Устала, ноги гудят от хождения по длинным мостовым. Стянула ботинки и носки. Легла на застеленную кровать. Каждый день здесь меняют белье и полотенца. «Четыре звезды», улыбаюсь я. В номере полутьма, жалюзи не пропускают свет. И кажется, что уже ночь. Не хочется двигаться. Не хочется включать телевизор. Лежу в тишине, которая обволакивает, заставляет расслабиться.

Передо мной на тумбочке лежит книга. «За дверями ада». Протягиваю руку и глажу ее корешок.

Почему он написал ее? Я ни о чем его не спросила. Как жаль.

Может быть, он это сделал по совету психолога? Избавиться от прошлого, от болезни таким способом. Но зачем ее продавать? Пиши себе сколько угодно дневник, избавляйся от своих черных мыслей, выливай их на бумагу — веками проверенный способ. А тут книга. В обложке. Из издательства.

То, что я успела прочитать, заставляет испытывать боль. Его боль. Он тоже человек, «пронзенный лучом солнца».

Так, размышляя, я лежу в полутьме без движения, пока… На улице какой-то ненормальный сигналит в машине. Первая мысль, что тот огромный автобус, что постоянно стоит у входа, перегородил кому-то дорогу. Ах, эти итальянцы! Думаю, сейчас там начнется их фирменная перебранка с размахиваниями руками и ругательствами. Пойти посмотреть? Но для этого мне надо поднять жалюзи. Она такая тяжелая, что сделать это нелегко. Я вожусь с ней, а на улице снова воет машина. Не переставая. Воет все то время, пока я поднимаю жалюзи и выхожу на балкон. Здесь, на улице, от этого звука, кажется, вот-вот попадают все балконы нашего отеля.

Подхожу к перилам, смотрю вниз, кровь отхлынула от лица.

Это я, оказывается, я — виновник шума. Страшно и приятно одновременно. Внизу стоит кремовая машина и гудит на весь Рим, как волк на Луну. Думаю, что все, кто живет в нашем отеле и все, кто живет вон в тех домах напротив, смотрят сейчас на меня и осуждающе матерятся. Давид, увидев меня, вышел из автомобиля. Все. Тишина. Я делаю ему знак, чтобы он поднялся. Стучит в дверь через две минуты, за которые я не успеваю включить свет, так, в потемках открываю замок.

— С ума сошел?! — сейчас я сама себе напоминаю итальянку и ору на него. — С ума сошел?!

Он успевает одновременно войти, закрыть за собой дверь и сжать меня в объятиях.

— Да. Я, кажется, я влюбился.

Sono innamorato.

А я не успеваю ничего, и чувствую на губах его губы.

Ловлю ртом воздух, как рыба на берегу, вижу блестящие глаза перед собой и полуулыбку.

«Телефон»… что? Ах, понимаю, что он говорит о моем телефоне. Я и забыла, что выключила его. «Не работает» — вру. Он не верит. Но улыбается. Мне трудно держаться на ногах, он лишил меня точки опоры. Приходится неловко цепляться за его плечи.

— Ты решила? — говорит он, заглядывая мне в глаза, держа мое лицо ладонями.

Господи боже мой, Madonna mia…Я не могу ничего решать, я в принципе не способна на это! Мне что, придется все-таки решить? Нет, нет, нет, нет и тысячу раз нет. Я не могу. И знаю, что его этим не остановишь. Видя мое колебание, только сильнее прижимает меня к себе. Я отчаялась бороться, просто кладу голову ему на плечо. Закрываю глаза. Вот оно… господи, дай мне минуту, или две, провести так. И пускай этот мир снова кажется нереальным, и пускай он продлится всего лишь две минуты. Они для меня покажутся вечностью, самой прекрасной, самой счастливой.

— Дай мне свой билет.

Наверное, у меня лицо умалишенной. Я хлопаю ресницами, соображая.

— Дай мне свой билет, — повторяет он.

Роюсь в темноте, бесполезно. Зажигаю настольную лампу. Билет лежит в сумочке. Протягиваю ему. Через секунду приходится снова орать: «Сумасшедший?!» — потому что вижу, как Давид рвет на клочки мой билет на самолет. Я сажусь на диван и реву.

Понимаю, что это конец. От меня ничего не зависит. И вышло так, что он все решил сам, избавив меня тем самым от мучительного выбора. В свете лампы отлично проступил идеальный порядок в номере, что я успела устроить и упакованный чемодан, аккуратно стоящий у кровати. Дальше ощущаю себя заложницей в лапах бандита: по-хозяйски проверяет шкаф и тумбочку, вытаскивает мою куртку и бросает ее мне на колени, какую-то мелочь со стола засовывает в рюкзак. Одновременно хватает меня, мой чемодан, рюкзак и сумочку и выволакивает за дверь. Таким же образом заталкивает меня и мое добро в машину, захлопывает дверь и быстро вбегает обратно в отель. Возвращается через минуту. Выезжает на основную дорогу и оборачивается ко мне. Я вижу его широкую улыбку.

За окнами ночной Рим, огни, памятники и спящие пинии.

Спустя полчаса машина останавливается в незнакомом мне районе, Давид нагружает себя снова, вытаскивает меня за руку, не выпуская, достает из кармана ключи. Дом невысокий, этажа в три. В сумеречном свете быстро поднимаемся на второй этаж. Еще раз звенят ключи, и мы в его квартире.

Темно. Не могу разобрать, какая она. Он явно с облегчением освобождается от моих сумок, снимает с меня куртку. Затем свою. Я продолжаю стоять столбом у двери, которую он успел закрыть на все замки.

Конец ознакомительного фрагмента.