Записки ящикового еврея. Книга третья. Киев. В ящике

Олег Абрамович Рогозовский, 2018

Олег Рогозовский, выпускник физмеха ЛПИ 1964 года, не мог найти в Киеве работу по специальности. Мешало отчество – Абрамович. Наконец, повезло, ему разрешили бросить «якорь» в почтовом ящике 153. На физ-мехе вынудили учиться не тому, что он хотел, в ящике пришлось заниматься не тем, чему учили. Новая область деятельности романтиками описывалась как «искрящаяся смесь физики, электроники и морского дела», физики называли ее гидроакустикой. Книга о молодом специалисте, становящимся профессионалом, экспедициях, летно-морских испытаниях, о коллегах, семье и друзьях на фоне жизни в Киеве и в СССР в 60-70х годах. Содержит нецензурную брань.

Первые месяцы в ящике

Как рассказывал Максим Цветков, они с Глазьевым еще при первых переговорах, а может быть при оформлении, пошли к Пронищеву, который тогда был за главного и на режиме и в отделе кадров. Пронищев посмотрев в паспорт, сказал — что такое? — Олег Абрамович — русский. Тут Глазьев перешел в наступление — «а Вы классика пролетарской литературы Горького читали?» — «Ну причем здесь Мать?» ошарашено спросил Пронищев. «Да я не про нее, родимую. В пьесе «На дне» действует представитель органов (Глазьевч выдержал паузу и Пронищев проникся) правопорядка, околоточный надзиратель Абрам Медведев. Он что, по-Вашему, тоже еврей? А люди нам нужны — сами найти не можете, а тут человек со вторым допуском». Аргумент сработал, и мое дело запустили по инстанциям. Вынырнуло оно через полтора месяца, и у меня возникли трудности с увольнением из «Реле и Автоматики». Они не хотели мне отдавать ни свидетельство о свободном распределении, ни трудовую книжку. Не помню, помог ли ящик, но через две недели меня освободили.

7 сентября 1964 года меня зачислили в лабораторию № 32 п/я 153.

Эту самую длинную главу моей биографии можно было бы назвать ортогонально к книге «50 лет украинской гидроакустике» — «О расс(ц)вете и закате гидроакустики на Украине». Рассвет я не застал, самый романтический период прошел без меня, а вот расцвет и сумерки я видел. Развал и, по-немецки точнее — не закат, а «Untergang», прошли без меня.

В первый день моего появления оказалось, что Глазьев отсутствовал — он был на дополнительных испытаниях «Оки». Меня принял начальник отдела Олег Михайлович Алещенко. Симпатичный, хорошо говоривший, расспрашивающий меня о бэкграунде, он предложил, пока не будет Глазьева, присмотреться к лаборатории и работе в ней, найти слабые места в том, что делается и выбрать себе интересную задачу. Такого я не ожидал. Я понятия не имел ни о гидроакустике, ни о гидроакустических приборах. Через месяц я должен был представить письменный отчет с предложениями. Одна соринка осталась в глазу: если Глазьев, походя, впечатлил при первой встрече, то Олег Михайлович хотел произвести впечатление. На меня, ничего из себя не представляющего юнца?

Лабораторию 32, в которую меня зачислили с 7 сентября 1964 года, еще недавно возглавлял сам Алещенко. Теперь ею руководил Глазьев.

Глазьеву, после успешных испытаний «Оки», в которых он принимал деятельное участие, разрешили создать группу точного пеленгования. Группа должна была выяснить некоторые принципиальные вопросы и провести эксперименты, которые подтверждали бы теорию (и могли бы быть использованы в его диссертации). Глазьев мне объяснил, что в лаборатории автоматики занимаются довольно примитивными вещами и реализуют только то, что задает им комплексный отдел и, в частности, его группа.

Сотрудники были молоды, жизнерадостны, атмосфера дружеская. Можно было расслабиться. Но мне предстояло выполнить завет Ленина комсомолу: учиться, учиться и еще раз учиться.

В 32 секторе шла напряженная работа по доводке и сдаче вертолетной гидроакустической станции «Ока» и ее модификации для кораблей. Ударной силой были Сережа Мухин, Витя Кирин, занимавшийся больше документацией, Костя Пехтерев, незаменимый настройщик Витя Костюк и Виталий Тертышный. У Виталия была дополнительная нагрузка — он должен был заканчивать вечерний факультет КПИ.^[23] Уже приобретали опыт комплесников Юра Самойленко, Саша Москаленко. Кроме того, в секторе были созданы «научные» группы по направлениям: эхолокации (Леопольд Половинко), шумопеленгованию (Игорь Юденков) и точному пеленгованию (сам Глазьев). Кроме них была группа расчета гидрологоакустических условий (Эдит Артеменко) В ней работали математик Лида Горновскаяч, Люба Кришталь, Валя Тарасова, Лариса Педенко и Катя Пасечная. Числились в лаборатории в чем-то для меня похожие Таран и Тронь — брат автора известного военно-морского справочника. Второй из них был с большими претензиями, в чем мне скоро довелось убедиться.^[24]

Виктор Львовичч Кошембар тоже числился в лаборатории, но он находился в распоряжении Алещенко и был во многих вопросах для него советником и учителем.

Самой яркой личностью лаборатории был Леопольд (Лёпа) Половинко. О нем, как и о Кошембаре, расскажу позже.

В первые месяцы моего пребывания на работе начальникам было не до меня. В отсутствии Глазьева мне дали месяц на вхождение в курс дела (какого?), а потом от меня ждали идей, куда идти (плыть) дальше. Моей специальностью (теорией управления) не пахло, и я погрузился в теорию оптимального обнаружения.

Забегу немного вперед. В конце 1964 года в Ленинграде проводилась конференция молодых специалистов оборонки, на которой рассматривались вопросы обнаружения и определения координат целей (имелось в виду радиолокационных) в условиях помех. Желающих поехать на нее не имелось, а я хотел воспользоваться представившейся возможностью и съездить в Ленинград, чтобы попытаться восстановить Нину в институте (перевести на заочное отделение) и повидать друзей.

Глазьева замещал Игорь Бойко. Игорь обратил на меня внимание, когда я «терзал» Троня на предзащите его диссертации. Контактов с Игорем у меня было немного, но все позитивные — мне он нравился манерой общения и принципиальностью.

Меня в это время «бросили» на составление сводной заявки на комплектующие детали на следующий год. Она должна была учитывать и потребности специализированных отделов, работающих по темам, которые вел отдел. Имелась «рыба» с прошлого года, какие-то отписки-дополнения от спецподразделений, но все понимали, что все это похоже на «туфту» — в новом году возникнут новые потребности, вспомнят и что-то забытое и дозаявлять комплектующие придется в оперативном режиме.

Врожденные пороки планового хозяйства проявлялись здесь как в капле воды. Со мной они были связаны следующим образом. Срок представления заявки еще не вышел, я свой участок закончил и больше этим не занимался. За сводную заявку отвечал Игорь Петрович Юденков. Он сказал, что отпустить меня не может — а вдруг что-нибудь случится — а ему отдуваться. Кажется, от него я услышал впервые: «умри ты сегодня, а я завтра». В лагере он не был, но жизнь его не баловала. В 1943, когда ему было четырнадцать лет, его угнали на работу в Германию. Задержали его за пределами села, где он жил и где могли документально подтвердить его возраст. Игорь был рослым мальчишкой и с ним никто не стал разбираться. Немцы тогда уже мало обращали внимание на формальности. Полтора года он провел в крестьянском хозяйстве — кормил свиней. Пришла Красная Армия, командир части пожалел его и зачислил в хозвзвод — свиней нужно было кормить и дальше. Игорь прослужил в хозвзводе до Победы около месяца и стал участником Великой Отечественной. Сколько-то времени дослуживал в армии после войны, но он был все еще несовершеннолетним и его отпустили домой. Ему удалось окончить вечернюю школу с серебряной медалью, но из-за принудительных работ в Германии дорога в большинство вузов ему была закрыта. В институт киноинженеров его все-таки приняли, но в гидроакустические группы он не попал. При Хрущеве ситуация смягчилась и его взяли в «Рыбу».

Игорь предложил пойти к ответственному за компанию заявок — заместителю начальника отдела Павленко. Он знал к кому меня вел — Павленко посмотрел на меня, как на назойливого насекомого и процедил — пока все не закончится, не поедешь.^[25]

Выручил меня Игорь Бойко. Он сказал, что в такой работе меня легко заменить и назвал фамилии, удовлетворившие Павленко. Когда я через неделю приехал, ничего не изменилось, а потом собранные ведомости ушли в сводную заявку отдела снабжения.

На конференции, проводимой в Доме культуры п/я 49 (потом ЦНИИ «Гранит») было много интересного. Понимал я далеко не все, точнее очень мало. Мои сокурсники в ней еще не участвовали, хотя у многих уже имелись решенные задачи — ведь они уже работали полтора года в своих ящиках — в «Электроприборе», «Ленинце», «НИИ радионавигации и точного времени».

Запомнилось два доклада на пленарных заседаниях. Первым выступал, кажется, Французов. Он рассказывал о решении какой-то нечетко поставленной задаче в достаточно свободной манере. Но зато мастерски отвечал на все вопросы, в том числе каверзные. Другой выступающий четко сформулировал задачу, но изложить ее решение так же хорошо, как и первому оратору, ему не удалось. На вопросы он старался отвечать подробно, но звучало это выступление не так уверенно, как у Французова. Кроме того, сам Французов задал несколько вопросов, еще более осложнившее положение выступающего. Почти все были убеждены в правильности решения и важности задачи, но подача материала и ответы ставили его в невыгодное положение. С удивлением я воочию увидел, что можно блестяще доложить серую работу и казаться лучше того, который докладывал хорошую работу, но не владеет дискуссионными приемами. Урок запомнился, но, к сожалению, впрок не пошел — до решения задач и докладов было далеко.

Во время собравшегося по поводу моего приезда междусобойчика, ребята из группы рассказывали о своих фирмах и людях в них, удивляясь разнообразию ситуаций и типов, коротко рассказали про задачи, блюдя завесы закрытых тем. Мне это помочь не могло — у меня была другая среда — не только среда общения, но и среда распространения сигналов.

Зато в Химфарминституте пошли навстречу и восстановили Нину с начала следующего учебного года.

Примечания

23

Алещенко проявлял заботу о преданных сотрудниках — мы с Витей Кондрашовым, выпускником МАИ, посылались пару раз на экзамены Виталия в КПИ по математике для подстраховки.

24

На неформальной предзащите Троня, месяца через два после моего появления в институте, я стал задавать ему вопросы — из чистого интереса. И понял, что он не понимает того, что делает. Поняли это и другие, но никакого действия на его дальнейшее быстрое продвижения это понимание не оказало — его выдавливали наверх. «Этого коня не тронь, этот конь — товарищ Тронь» подумал я про себя. Он защитился, подвинул Петелько (руководителя военно-охотничьего общества) с поста начальника вычислительного центра. Более тесно мы пообщались с ним три года спустя — об этом в главе про аспирантуру.

25

Через пару лет я нашел в архиве отдела характеристику Глазьева, подписанную Павленко. В нем отмечались знания, инициативность и настойчивость молодого инженера, проработавшего несколько лет, отмечались его недостатки и делался вывод о нецелесообразности его перевода в старшие инженеры.