Красные и белые

Олег Будницкий

Гражданская война закончилась сто лет тому назад, но страсти по ней не утихают и вряд ли утихнут в обозримом будущем. Осмысливая постигшую их социальную катастрофу, каждый из враждующих лагерей породил собственный исторический нарратив и собственную плеяду героев. Сегодня почти все они – и белые, и красные – утратили романтический ореол: обе противоборствующие стороны продемонстрировали в этом конфликте редкостную жестокость. Книга Олега Будницкого посвящена героям Гражданской войны с обеих сторон: она состоит из биографических очерков о лидерах красных и белых, коллективных портретов наиболее известных воинских соединений тех и других, из «моментальных фотографий» Красной армии в 1918 году и «белого Крыма» осенью 1920-го, когда Русская Вандея доживала последние дни. Поверхностному взгляду и демонизации/романтизации этих исторических персоналий автор противопоставляет анализ мотивов и логики действий ключевых исторических фигур, попытку увидеть в них живых людей, вынужденных делать нелегкий политический и нравственный выбор, а также пожинать плоды своих поступков и преступлений. Олег Будницкий – доктор исторических наук, профессор, директор Института советской и постсоветской истории НИУ ВШЭ, автор многочисленных исследований по истории ХX века.

ГЛАЗАМИ ВРАГА: КРАСНАЯ АРМИЯ, ГОД 1918‐Й

В конце 1918 года в Париже российские дипломаты и политики, находившиеся за рубежом, учредили Русское политическое совещание за границей. На мирной конференции, созванной в январе 1919 года державами — победительницами в Первой мировой войне, должны были решаться судьбы мира. Русское политическое совещание, в отсутствие признанного российского правительства, должно было стать «суррогатом» национального представительства. Разумеется, речь шла о представительстве антибольшевистской России. В то время великие державы не признавали правительство большевиков, а российские послы, назначенные уже не существующим Временным правительством, по-прежнему сохраняли свой дипломатический статус. Подавляющее большинство сотрудников русских дипломатических миссий тоже не признали большевиков, и тогда нарком по иностранным делам Лев Троцкий объявил всех российских послов уволенными. Однако ни сами послы, ни правительства, при которых они были аккредитованы, не обратили на это никакого внимания.

В состав Русского политического совещания вошли бывший глава Временного правительства князь Г. Е. Львов, российские послы В. А. Маклаков (Париж), Б. А. Бахметев (Вашингтон), М. Н. Гирс (Рим) и некоторые другие, бывшие министры иностранных дел императорской России С. Д. Сазонов и А. П. Извольский, глава Архангельского правительства, старый революционер-народник Н. В. Чайковский и еще ряд видных политиков и дипломатов. При Совещании работали эксперты в военной и экономической областях и, разумеется, в области международного права. Деятельность Русского политического совещания продолжалась до июля 1919 года. Эти представители России к участию в конференции допущены не были. Тем не менее переговоры с ними велись, но в неофициальном порядке, и деятельность Совещания не прошла впустую, хотя большинства поставленных целей оно не достигло, да и не могло достигнуть в отсутствие признанного правительства.

Мы не станем здесь подробно рассматривать историю российской дипломатии в изгнании. Заинтересованного читателя я отсылаю к другим книгам, моим и моих коллег. Это несколько затянувшееся введение позволяет понять контекст, в котором была составлена записка о состоянии Красной армии, а также объяснить, где и при каких обстоятельствах она была обнаружена.

Документы, относящиеся к деятельности Русского политического совещания, оказались в конце концов в крупнейшем собрании материалов по истории России за ее пределами — в архиве Гуверовского института войны, революции и мира при Стэнфордском университете в Калифорнии.

Изучая протоколы заседаний Совещания, я неожиданно обнаружил на полях некоторых из них карандашные, очень похожие, хотя и несколько шаржированные, наброски портретов В. А. Маклакова, Б. А. Бахметева, генерала Н. Н. Головина, Б. В. Савинкова, Н. В. Чайковского. Установить личность «хулиганствующего» автора стоило некоторых усилий, хотя и не слишком больших. Им оказался генерал-майор Борис Владимирович Геруа. Заодно выяснилось, что, кроме замечательных рисунков, он оставил нечто более существенное для истории — записку о состоянии большевистской России, точнее, России под большевиками, в том числе о том, что знал лучше всего, — об армии. Причем свою записку генерал Геруа составил в самом начале 1919 года, только что выбравшись из Советской России.

Послереволюционных эмигрантов в советской историографии и публицистике было принято называть белоэмигрантами. В описании архивных дел в российских архивохранилищах эта терминология сохранилась до настоящего времени. Скажем, «письма белоэмигранта писателя И. А. Бунина». Что уж говорить о военных, до вынужденной эмиграции, как правило, служивших в антибольшевистских вооруженных формированиях. В случае Геруа парадокс заключался в том, что в период Гражданской войны, находясь в России, он ни в какой армии, кроме Красной, не служил.

Б. В. Геруа был потомственным военным с наследственной склонностью к искусству. Его прадед Клавдий Героа (Клод Геруа), «архитектор, профессор и академик», переехал из Парижа в Санкт-Петербург в царствование императрицы Екатерины II, в 1774 году стал академиком архитектуры. Дед Александр Клавдиевич Геруа пошел по военной линии. В 1812 году в чине капитана он принимал участие в войне с Наполеоном, в 1814‐м брал Париж. Четырнадцатого декабря 1825 года, в день выступления декабристов, полковник А. К. Геруа привел Лейб-гвардии Саперный батальон на защиту Зимнего дворца. Закончил он службу генерал-майором, генерал-адъютантом и членом Военного совета. Отец Владимир Александрович Геруа также завершил службу в чине генерал-майора, его последняя должность — командующий Минской бригадой.

Единственным членом семьи Геруа, дослужившимся до более высокого чина, был старший брат Б. В. Геруа Александр Владимирович (1870 — не ранее 1944), ставший генерал-лейтенантом в 1917 году. Его последняя должность в период Первой мировой войны — начальник штаба Румынского фронта. Во время Гражданской войны он был представителем Вооруженных сил Юга России в Румынии, где и жил впоследствии на положении эмигранта. В 1944‐м, после вступления Красной армии в Бухарест, 74-летний генерал был арестован СМЕРШ, вывезен в СССР и сгинул то ли в подвалах Лубянки, то ли в ГУЛАГе.

Борис Геруа родился в 1876 году. Окончил Пажеский корпус (1895) и Николаевскую академию Генштаба (1904; по 1‐му разряду). В промежутке между корпусом и академией служил в Лейб-гвардии Егерском полку. Будучи младшим офицером Лейб-гвардии Егерского полка, посещал Рисовальную школу Общества поощрения художеств в Петербурге. После окончания академии по собственному желанию отправился в Маньчжурию, на театр боевых действий. Во время Русско-японской войны и в последующие годы служил на различных штабных должностях, прошел положенное «цензовое» командование ротой и батальоном. С 1912 года Геруа — экстраординарный профессор по тактике Николаевской военной академии, в том же году он получил чин полковника. В 1913–1914 годах Геруа — ординарный профессор Николаевской военной академии. В Первой мировой войне он принимал участие с сентября 1914 года, занимал различные штабные и командные должности, в том числе командовал Лейб-гвардии Измайловским полком, был начальником штаба дивизии и армии. В 1916 году за боевые заслуги был произведен в генерал-майоры, награжден Георгиевским оружием. С июля 1916 года Геруа — генерал-квартирмейстер войск гвардии, с декабря 1916-го — Особой армии. К Февральской революции Геруа отнесся, судя по его мемуарам, с бессильным раздражением; в мае 1917‐го получил назначение на должность начальника штаба 11‐й армии.

Следующий поворот в судьбе Геруа был связан с выступлением генерала Л. Г. Корнилова.

В связи с делом Корнилова, Деникина и Маркова, — вспоминал Геруа, — я и мой генерал-квартирмейстер полковник Н. В. Соллогуб были вызваны из штаба XI армии из Каменец-Подольска в Бердичев, где это дело разбиралось. Там меня допрашивали, но, в конце концов, отпустили, несмотря на то что я, будучи начальником штаба XI армии, состоял фактически в заговоре с Деникиным и Марковым и готовился к задуманному военному перевороту. Чтобы обвинить меня, не хватило документальных доказательств. Отпустив, предложили принять корпус ¹.

В условиях стремительного разложения армии Геруа предпочел отказаться от этого назначения и предложил свои услуги Академии Генерального штаба. Начальник академии генерал А. И. Андогский, бывший «адъюнкт» Геруа, с радостью согласился принять на службу своего бывшего шефа: с 22 сентября 1917 года Геруа вновь стал ординарным профессором Николаевской военной академии. После захвата власти большевиками генерал Геруа вместе с Академией как бы «автоматически» оказался на службе в Красной армии.

В феврале 1918-го, когда при наступлении германских войск хитроумный Андогский договорился об эвакуации Академии вглубь страны, Геруа отказался выехать вместе с Академией из Петрограда. «Мои мысли были направлены на запад, моя семья в качестве авангарда уже перебралась из Финляндии в Стокгольм, — вспоминал Геруа, — и потому я остался в Петербурге. Но мои вещи, для временного сокрытия моего дезертирства, поехали в Екатеринбург и потом в Сибирь».

В данном случае мемуариста отчасти подвела память, а о чем-то он, по-видимому, сознательно умолчал. На самом деле Академия эвакуировалась в Казань, где после захвата города в июле 1918 года чехословацкими войсками и отрядом подполковника В. О. Каппеля благополучно, почти в полном составе, перешла на сторону антибольшевистских сил. Впоследствии она оказалась аж на острове Русский близ Владивостока. Что же касается Геруа, то «дезертир» был назначен на сравнительно высокий пост — начальника штаба Северного участка отрядов завесы и Петроградского района. «Завеса» была создана после заключения Брестского мира. Она состояла из отдельных отрядов, которые рассматривались в качестве прообраза будущих фронтовых формирований. Отряды «завесы» послужили основой для первых регулярных соединений Красной армии. Какова была в этом роль Геруа и чем он занимался после того, как в должности начальника штаба был сменен на полковника Генштаба Л. К. Александрова, нам неизвестно. Судя по детальной осведомленности, которую демонстрирует Геруа в публикуемом ниже фрагменте записки, где речь идет о Красной армии, он наблюдал ее формирование изнутри. И, очевидно, в нем участвовал. Вряд ли две его поездки в Москву в сентябре и декабре 1918 года, о которых он упоминает, были туристическими.

Одиннадцатого января 1919 года (30 декабря 1918‐го по старому стилю, поясняет Геруа живущим по юлианскому календарю противникам советской власти) он бежал из Советской России, перейдя финскую границу. В Финляндии, в Гельсингфорсе, как Геруа по-имперски именовал Хельсинки, им была составлена записка о ситуации в Советской России. Записка датирована 29/16 января 1919 года (записка писалась за границей, поэтому автор сначала ставит дату по новому стилю). Пафос записки — побудить страны Антанты активнее вмешаться в русские дела. Геруа писал:

Приводя доводы за и против вмешательства в дела европейской России, изнемогающей под дикой пугачевщиной, ее все еще продолжают рассматривать в Европе как революционное проявление воли народа; когда же хотят убедить в необходимости вмешаться, то обращают исключительное внимание на бросающуюся в глаза внешность: на экономический развал; на бюджет, в котором расходы в 11 раз превосходят доходы; на паралич транспорта и торговли; на вандализм в области искусства; на разрушение всех форм государственной жизни; но, к сожалению, забывают, что в этих уродливых рамках корчатся и духовно калечатся 80 миллионов русских людей; что образованная часть этого народа, переживая величайшую душевную трагедию, постепенно опускается; с каждым днем теряя надежду на выручку, буржуазия выдыхается; незаметно для самой себя она начинает перерождаться, утрачивая патриотическое и государственное чутье; внизу же бурлит толща народная; она осталась темной, но еще вдобавок ослеплена брошенными ей лозунгами; эта масса — крестьянство — далека от самого приблизительного понимания идей социализма; глубокий собственник по своей натуре, мужик, как и встарь, берет вилы, как только кто-нибудь подбирается к его собственному тулупу…

Холодно наблюдать со стороны эту нравственную агонию — бесчеловечно. Нужна помощь — и немедленная.

Кому адресована записка? Можно с уверенностью утверждать, что Русскому политическому совещанию в Париже, в заседаниях которого Геруа впоследствии участвовал. Привожу ниже фрагмент записки, который относится к Красной армии. Ее ценность заключается в том, что это прежде всего аналитика, а не пропаганда. Геруа пытался — и не без успеха — оценить реальное состояние Красной армии, ее сильные и слабые стороны. Мной даны минимально необходимые пояснения, в которых не нуждались современники автора записки.

В начальный период строительства армии, после того как старая боевая армия дружными усилиями большевиков во главе с Крыленко ² и при неожиданном пособничестве генерала М. Бонч-Бруевича ³ была превращена в пустое место, решительно отметались предложения назвать воссоздаваемую армию «русской» или «народной». Армия должна была быть классовой — отсюда ее название «рабоче-крестьянской». Армия должна была составить авангард мировой революции — отсюда ее название «красной». Член «Высшего военного Совета», представлявшего в начале 1918 г. верховную ступень военного командования, армянин Прошиан ⁴ , левый с. р., заявил по поводу названия армии: «Я первый не пойду в армию, которая будет называться русской».

Эти принципиальные решения не мешали впадать в противоречие, выразившееся в формировании частей по национальностям, в частности — в образовании латышских и китайских батальонов, получивших теперь заслуженную славу палачей».

Последнее требует пояснения, ибо тезис об инородческом характере Красной армии был расхожим в антибольшевистской пропаганде, особенно на начальном этапе Гражданской войны.

На самом деле части латышских стрелков, состоявшие из жителей Лифляндской, Курляндской и Витебской губерний, были созданы еще в императорской армии в период Первой мировой войны. В 1916 году они были развернуты в стрелковую дивизию. В декабре 1916 года в дивизии насчитывалось 35 тысяч стрелков, тысяча офицеров. В запасном полку численность личного состава колебалась от 10 до 15 тысяч человек. К осени 1918 года в состав РККА входили 24 тысячи латышских стрелков.

Китайские части в составе РККА формировались в основном из рабочих, завезенных в Россию в период Первой мировой войны. Они играли существенно меньшую роль, нежели хорошо подготовленные в военном отношении латышские части. По нашему мнению, роль китайских частей сильно преувеличивалась противниками большевиков. Определенную роль в этом играли публикации на страницах большевистской печати. Так, 9 мая 1918 года «Правда» опубликовала воззвание бывшего командира революционного китайского батальона Тираспольского отряда Сан Фуяна, прибывшего в Москву.

Революционеры братья-китайцы! — говорилось в нем. — Кто за освобождение порабощенных — в наши ряды! Кто за защиту власти рабочих и крестьян — иди к нам… Товарищи! Все в ряды Красной армии, в ее китайский батальон.

Несмотря на приказ военного комиссариата Москвы от 13 мая 1918 года направлять в формирующийся батальон всех китайцев, служивших в Красной армии, в начале июня он насчитывал лишь 180 человек. В августе 1918 года в Москве был создан штаб по формированию китайских боевых отрядов. Уполномоченные штаба находились в разных городах страны, где имелось китайское население, входили в местные военные комиссариаты. Создаваемые китайские отряды вливались в интернациональные части Красной армии. Видимо, большую роль, чем в центральных районах страны, китайские части играли на Востоке. Осенью 1918 года в боях против чехословацких войск, а затем войск А. В. Колчака принимал участие 225‐й китайский стрелковый полк, входивший в состав 29‐й стрелковой дивизии 3‐й армии. По-видимому, к концу 1918 года в составе Красной армии служили несколько тысяч китайцев. Всего за годы Гражданской войны было создано свыше 250 интернациональных отрядов, рот, батальонов и полков. Общая численность граждан иностранных государств (при вступлении в РККА они принимали гражданство РСФСР) в составе Красной армии в 1918–1920 годах оценивается в литературе в 250–300 тысяч человек.

Вернемся, однако, к записке генерала Геруа:

И если сам народ, отчасти в силу своей исконной пассивности, отчасти в силу своей темноты, еще не в состоянии сбросить с себя иго большевизма, то остается только один путь: прийти к нему на помощь извне. Придти возможно скорее, чтобы спасти страну от превращения в дикий пустырь, а народ — от духовного и волевого обнищания.

Совершенно очевидно, что создавшийся вокруг Совдепии белогвардейский фронт недостаточен для организации настоящего удара по большевизму. Поэтому незамедлительное вмешательство держав Согласия является совершенно необходимым. Прежде чем переходить к возможным формам этого вмешательства, посмотрим, что представляет из себя в настоящее время в военном отношении общий противник культуры — Советская Россия.

Как уже было упомянуто выше, большевики, едва успев развалить старую армию, обратили исключительное внимание на образование новой. Они понимали, что без казенного орудия принуждения, проданного им и поставленного в условия преданности, им не удержать власти. Латышей и китайцев не могло хватить на всю Россию, не говоря уже про то, что на Совдепию напирал со всех сторон и внешний враг.

Весной 1918 года было решено создать миллионную армию, а осенью — уже трехмиллионную, причем введена общеобязательная воинская повинность. Приступлено к всеобщему воинскому обучению. Открыт целый ряд курсов и школ для подготовки «красных» офицеров. В пользу армии делались специальные поборы — деньгами и вещами. Митинги посвящались главным образом военному положению Совдепии и идее создания крепкой, многочисленной и политически послушной советской армии. Интенсивная мобилизация людей в возрасте от 23 л[ет] до 40 л[ет] (людей, «не эксплуатирующих чужого труда») не дала, однако, желательной численности. Объясняется это неналаженностью учетного аппарата и массовым дезертирством. К началу 1919 года в армии вместо полагающегося миллиона состояло не более 500 000 человек, из них настоящего боевого элемента около 300 000. Едва ли и впредь мобилизационные расчеты большевистского Главного Штаба оправдаются в полной мере.

Боевая надежность армии характеризуется следующими данными.

Организация продолжает носить незаконченный характер. Штаты не заполнены. В пехотном полку должно быть 3581 чел., а налицо нередко состоит менее одной тысячи. По сведениям, к началу января в одном из полков 18-ой дивизии состояло всего 100 человек. Множество мелких, случайных и совершенно ненужных отрядов и команд. Есть такие, в которых «кормятся» только ловко пристроившиеся штабы отрядов или команд, а остальной личный состав месяцами и безнадежно «ожидается». В 6-ой армии, кроме двух дивизий, числилось 11 отдельных отрядов численностью от 50 до 1600 человек.

Снаряжение и одежда удовлетворительны, но вооружения не хватает, хотя и считают, что налицо имеется 1 100 000 винтовок. Заводы изготовляют ничтожное количество новых винтовок. В декабре повсюду были расклеены воззвания о сдаче оружия в районные советы всеми «партийными товарищами и организациями». Явный показатель недостатка в армии вооружения.

Кавалерии почти не существует: нет лошадей. Еще в октябре прошлого года центральная власть искала такого ремонтного ⁵ генерала, который сумел бы поставить в армию тысяч 15 лошадей.

Недостаток запряжек, особенно в парках, является причиной слабой численности артиллерии. Насчитывалось, в общем, немного более 1000 орудий на все фронты, но число действующих меньше. Артиллерийских офицеров, умеющих вести огонь, очень мало. Артиллерия преимущественно в невежественных руках.

Инженерные войска распылены в виде мелких частей. Все в состоянии незаконченного формирования.

Внешний вид армии, по сравнению с положением в середине прошлого года, улучшился. Но дисциплина по-прежнему условная. Сам видел части, идущие на фронт вразброд со стрельбой из строя на ходу вверх, — к ужасу прохожих. На фронте применяется только одно наказание — расстрел. В случаях непослушания он применяется обязательно. Поэтому такие случаи редки.

Комитеты уничтожены в строевых частях, в тыловых учреждениях, а также в центральных военных управлениях, но зато в строевых частях введены недавно «партийные коллективы» — институт [одно слово неразборчиво] комитетов. Так как это главным образом политический институт, то о нем ниже, когда я буду говорить о политической надежности армии. Функции комитетов сосредоточены в лице комиссаров — где одиночных, где парных, а отчасти переданных «партийным коллективам». Комитеты были выброшены из армии во имя признанного принципа единоначалия. С ними пало и выборное начало. Но вне армии сохранены и комитеты, и выборное начало. Без этого рабочие и крестьяне могли бы легче выйти из рук. Комиссары назначаются, а не выбираются.

Командование. Комиссары, надзирающие за военными специалистами, невежественны в военном отношении, не исключая и верховного надзирателя — Троцкого, который, нахватавшись верхов, все же остался совершенно несведущ в чисто технической области; комиссары не скрывают своего недоверия к приглашенным специалистам и не могут не сознавать, что они по военным вопросам в руках этих специалистов; в своих речах вожаки выражают уверенность, что «в недалеком будущем» на смену «белогвардейским офицерам-предателям» придут «красные командиры», лихорадочно изготовляемые на многочисленных офицерских курсах, а из этих верных советской власти офицеров получатся и «красные генералы». Пока же комиссарам, комплектуемым нередко из числа полуграмотных солдат и бойких рабочих, развязно берущихся за абсолютно незнакомое им дело, приходится играть жалкую и презренную роль; даже подсматривание за личным составом — то есть основная их задача — не может выполняться ими осмысленно, настолько они несведущи в военных вопросах. Все сводится к мелочным придиркам, имеющим целью проявить власть и отстоять достоинство комиссара. В крупных же вопросах этих «товарищей» можно провести как угодно и получить их подпись на любое распоряжение, существенно расходящееся с интересами советского правительства.

Мне известны случаи намеренной засылки воинских эшелонов не туда, куда нужно, бессмысленного сосредоточения военных запасов, преступного, с точки зрения большевистских интересов, проектирования укреплений и т. п. Все подобные распоряжения были утверждены и одобрены комиссарами, причем в некоторых случаях — самим Троцким.

В одном из центральных военных управлений, отвечающих прежнему управлению Генерала Квартирмейстера Генерального Штаба, мне случилось наблюдать комиссара из латышей. Он сидел в очень большом кабинете, читал газету, говорил по телефону с другими латышами, но я не заметил, чтобы он принимал какое-либо участие в работе управления. Он откровенно чувствовал себя на одном из наблюдательных пунктов большевизма, не более.

Военные специалисты — старший и средний командный состав — работают в громадном большинстве, я сказал бы, конфузясь. Это кладет на все распоряжения отпечаток нерешительности, вялости, неискренности. Но нельзя закрывать глаз на то, что люди, втягиваясь в дело, мало-помалу, в силу прежних привычек начинают работать как следует, а иногда даже и с увлечением. Этому способствует и создавшаяся атмосфера безнадежности: переживаемая вначале душевная драма с течением времени уступает место апатии, а для некоторых характеров — нездоровому озлоблению, которое переходит в желание поддержать большевиков против недосягаемых и тщетно ожидаемых избавителей. Таким образом, командный состав представляет собою как бы гарнизон большевистской крепости, большая часть которого готова изменить, часть же, изверившаяся в активность осаждающего, решилась, чтобы улучшить свое положение, на вылазку и на бой с ним.

Пусть осаждающий учтет этот перелом в психологии осажденного и все значение времени для подобного перелома.

Нужно понять еще, что переход целых и притом крупных частей на Белую сторону почти невозможен вследствие трудности подготовить соответствующее настроение солдат, особенно без нажима извне; переход же отдельных лиц командного состава, уже принимавших участие в гражданской войне на стороне красных, невозможнее по другой причине: их ждет расправа белых. В результате создается или настроение отчаяния, заставляющее людей желать победы большевикам, или стадное чувство, при котором кажется, что выгоднее не отделяться, держаться в кучке и спасительнее нести один массовый ответ.

Наконец, несомненно существует и такая часть командного состава, которая сразу ухватилась за возможность сделать так называемую «революционную» карьеру. Среди таких есть и старые, и молодые. Тип слишком хорошо известный, пока еще не подаривший большевикам Бонапарта.

Низший командный состав слагается из офицерства прапорщичьего типа и из новых «красных» офицеров. Среди первой, старой категории немало людей с «белогвардейской» душой; в общем же это народ усталый, серый и пассивный. Вторая категория, которую довольно успешно изготовляли упомянутые выше курсы, угрожает развернуться в кадр бодрых, большевистски настроенных и достаточно сведущих офицеров.

И здесь время играет первостепенную роль. Чем дольше позволить развиваться этому институту, тем более окрепнет армия в качестве чисто большевистского орудия. При полной или относительной политической безучастности старшего командного состава, удаляющей его от солдата, какое громадное значение будет иметь офицерская молодежь, равномерно влитая в ряды с большевистской «словесностью» в кармане?

В общем итоге о боевой надежности армии можно сказать, что за год достигнуто в этом смысле много: главное, переход к единоначалию, повышение дисциплины, некоторое подобие внутреннего порядка, освежение младшего командного состава.

Тем не менее армия сохраняет еще все черты иррегулярных войск. Лучше всего это вырисовывается в тактике. Войска не ведут войны, а выходят «на работу». Отработав, стихийно возвращаются на квартиры, жмущиеся обыкновенно к железной дороге. Служба охранения и разведки случайна и совершенно ненадежна. Рыть основательный окоп красноармейцу лень. Крайняя подверженность панике, чему способствуют самочинные и ложные донесения, посылаемые неизвестно кем помимо начальников по железнодорожному проводу. При первых тревожных признаках стремление к «эвакуации» и к подрыванию сооружений и складов (чисто пассивные тенденции). Необыкновенная любовь к разным техническим средствам вроде бронированных поездов, броневых автомобилей и суеверное упование на них или, наоборот, страх перед ними. Из плюсов — способность к частному порыву, если есть личный пример и пылкий предводитель.

В заключение опять-таки приходится подчеркнуть элемент времени; с течением времени картина может и даже должна измениться в сторону улучшения армии. За первый год строительства она получила некоторую определенную форму, не считаться с которой было бы опрометчиво. Уже теперь нужно стремиться бить эту армию регулярством, то есть качеством. Пройдет еще год — понадобится не только стройная организованность действий, но и превосходные силы.

Политическая надежность Красной армии характеризуется негласным, но всеми видимым делением ее на верных и неверных; о первых усиленно заботятся, о вторых — весьма условно, включительно до того, что на дезертирство этой второй категории солдат смотрится сквозь пальцы. Хотя, с другой стороны, дезертирство с фронта достигло таких размеров, что в Москве недавно образована особая комиссия для выработки мер по прекращению этого явления. Отбор верных и обработка неверных вручена большевистским ячейкам, установленным в каждой отдельной боевой части; эти ячейки получили название «военных партийных коллективов» и по существу являются, как уже отмечалось, отделениями, чрезвычайно вкрапленными в войска. В инструкции коллективам указано, что они «не являются формальною властью, но ведут работу в самом тесном контакте с военною властью». Контакт этот выражается в тщательном надзоре за командирами и за политической благонадежностью остального личного состава; для исполнения этой функции избирается каждым коллективом «осведомительное бюро» из 3‐х лиц, заседающих ежедневно. Таким образом, создана скрепа, имеющая целью уберечь армию от политического развала, на возможность чего, очевидно, были веские указания. Возникавшие волнения носили, впрочем, чисто животный характер и усмирялись отпуском того или иного продукта и обещаниями на будущее.

Части, признанные целиком ненадежными, то есть способными выйти на улицу с оружием, распускаются или отправляются на фронт (вроде полка городской охраны в Петербурге — бывшего Семеновского).

В общем, за армией центральная власть смотрит в оба и, несмотря на далеко неполную устойчивость красноармейцев в политическом отношении, держит их в послушании. Агитация, коллективы и подачки делают свое дело.

Геруа вполне справедливо отмечал низкий уровень дисциплины и морально-политической подготовки Красной армии. Столь же справедливо он писал о том, что армия все еще мало напоминает регулярную, указывал на отсутствие кавалерии и другие недостатки. В то же время он предупреждал: «пройдет еще год», и для победы над большевиками «понадобится не только стройная организованность действий, но и превосходные силы». И в самом деле — не прошло и года, как кавалерия, прежде всего Первая конная армия, сводный конный корпус Бориса Думенко и др., стала ее ударной силой. И важнейшую роль в том, что Красная армия оказалась способной нанести поражение войскам белых, возглавляемым опытными военачальниками, сыграли вовсе не «инородцы» и не «рабочие и крестьяне», а бывшие офицеры царской армии (кадровые и офицеры военного времени), именуемые большевиками «военными специалистами». В том числе бывшие сослуживцы Бориса Геруа.

В заключение — несколько слов о судьбе Бориса Геруа. В начале 1919 года он был направлен генералом Н. Н. Юденичем в Англию, где занял должность председателя Особой военной миссии по оказанию материальной помощи армиям белых. Видимо, оттуда наезжал в Париж и участвовал в заседаниях Русского политического совещания. После ликвидации деятельности миссии в 1920 году поселился в Лондоне, в очень неплохом районе — Челси. В эмиграции вновь стал заниматься живописью, продолжил художественное образование в школах Челси и Слейда. Развелся с женой. Во время учебы в Школе искусств Челси познакомился и сошелся с Дороти Баркворт. Писал портреты, пейзажи, занимался книжной графикой. Участвовал в выставках Королевского общества художников-портретистов. Его картины — на мой вкус, вполне симпатичные — находятся в нескольких музеях не первого разряда, иногда продаются на аукционах. В 1935 году Геруа был избран действительным членом Королевского общества поощрения художеств. Печатал статьи по военным вопросам в специализированном эмигрантском издании «Вестник военных знаний». Писал мемуары, которые сопровождал собственными рисунками.

Борис Геруа скончался 28 февраля 1942 года в Сент-Мэри (Девоншир) и был похоронен на местном кладбище. В 1969‐м, посмертно, были опубликованы его мемуары (Геруа Б. В. Воспоминания о моей жизни: В 2 т. Париж: Танаис, 1969). Мемуары весьма интересные, но, к сожалению, не охватывают период его службы в Красной армии и жизнь в эмиграции.

Зато внучатый племянник Дороти, Джон Элверсон, сын британского офицера, родившийся в Кении, разводивший скот в Ботсване, затем основавший компанию, которая производила нечто, связанное с компьютерами, и завершивший трудовую деятельность в крупной компании по производству авиационных двигателей в Шотландии, в 2018 году выпустил книгу о жизни Бориса Геруа. Книга называется «To Serve the Russian Empire: The Autobiography of Boris Héroys» («На службе Российской империи: Автобиография Бориса Геруа»). В основу книги легли, кроме воспоминаний самого Геруа, записи Дороти, а также заметки внуков Бориса — Клода и Александра. Элверсон счел биографию Бориса Геруа эпической, вдохновляющей и пробуждающей у читателя мужество, преданность стране и смелость воплотить в жизнь самые захватывающие мечты. Если самой захватывающей мечтой генерал-майора Генерального штаба Бориса Геруа было стать живописцем средней руки, то жизнь, в общем, удалась. Я не иронизирую: счастье у каждого свое.

Примечания

1

Практически во всех биографических справках о Б. В. Геруа ошибочно утверждается, что он был арестован и помещен в Быховскую тюрьму, откуда освобожден за отсутствием доказательств.

2

Николай Васильевич Крыленко (1885–1938), профессиональный революционер, большевик; 9 ноября 1917 года был назначен Верховным главнокомандующим и наркомом по военным делам.

3

Михаил Дмитриевич Бонч-Бруевич (1870–1956), генерал-лейтенант; во время Октябрьской революции, будучи начальником гарнизона Могилева, стал первым генералом, перешедшим на сторону советской власти; 7 (20) ноября назначен начальником штаба Верховного главнокомандующего. С марта 1918 года военный руководитель Высшего военного совета, в марте — сентябре 1918-го — высшего военно-стратегического органа управления Красной армией.

4

Прош Перчевич Прошьян (1883–1918), один из лидеров партии левых эсеров, нарком почт и телеграфов в Советском правительстве в конце 1917 — начале 1918 года. Подписал наряду с В. И. Лениным, Н. В. Крыленко и другими декрет о создании Рабоче-крестьянской Красной армии. С 4 по 18 марта 1918 года — политический комиссар Высшего военного совета.

5

Ремонтер — должностное лицо военного ведомства, офицер, производившяй ремонт, то есть пополнение (обычно — закупку) убыли лошадей для войск.