Сосна у дороги

Олег Моисеенко

Большие потрясения не миновали крошечную белорусскую деревню Однобочку. Кажется, ни одна беда не обошла стороной горстку ее жителей. Война, партизанское движение, предательство и мужество, любовь и смерть, трудный выбор и смелость его отстаивать. Невозможно оторваться от страниц книги: автору удалось создать своих героев живыми и многогранными, их переживания и размышления, страдания и стремление к счастью увлекут читателя. Ведь они рассказывают о таком еще недавнем прошлом большой страны.

Глава шестая

Вскоре он оказался у одинокой сосны, и его не стало видно. Раньше, еще в молодые годы Остапа, рядом с сосной был пень, на который кто-то прибил кованым гвоздем широкую тесаную доску длиной в аршин. Получилась лавка, на которой свободно могло сидеть два таких, как Иван Стецов, человека. Теперь вместо пня остались только торчащие острые, как у сломанного коренного зуба, смолистые корни. Новую лавку никто не стал делать, оставалось путнику или как сейчас Остапу садиться на бруствер окопа и ожидать. Остап спустился в окоп, поставил там корзинку, взглянул на солнце, подумал — опять будет жаркий день, расстелил пиджак, который носил и зимой, и летом, лег на него вниз животом, накрыв голову своим широким соломенным брилем.

Сосна стояла шагах в тридцати от дороги, и кто бы ни проходил или ни проезжал, Остапу он был виден, разве если заспишь, то всякого просмотришь, вдруг такая думка промелькнула у Остапа. А сколько придется ему здесь лежать под солнцем, он не думал, главное — появился бы тот человек, и Остап проговорил про себя те слова, что человек должен был произнести. А с дороги надо было быть зорким человеком, чтобы обнаружить, что там кто-то лежит.

Этим летом Остап первый раз оказался у одинокой сосны, а раньше он здесь частенько останавливался. Это было знаменитое для их деревни место. Смотришь с него на деревню — и видны почти все дворы, а если как сейчас — в сторону солнца, то можно видеть берега Титовки, когда она вытекает из-за леса, что потянулся на восток. А если влезь на самую верхушку сосны, то можно видеть дальние окрестности, и луг, и почти всю речку, что протекает вдоль дороги, и саму дорогу, только мало кому удавалось это сделать. Сосна была толстая, а ветки ее образовывали причудливую прическу почти у самой вершины. Сколько лет этой сосне, пожалуй, в Однобочке никто уже и не знал. Росли здесь две сосны, а одну спилили и остался от нее только сгнивший пень.

А вот быль об этих соснах еще жива, и Остап ее хорошо знал, ему не раз рассказывал эту быль его дед. В общем, это не такая уже и быль, всего-то прошло не больше века, может, чуть даже меньше. Дед Игнат был в артели переселенцев, которая начала здесь землю расчищать от леса и хаты строить. Вел тогда артельщиков Никифор, старший брат Игната, сильный мужик и мастеровой, мало сейчас таких осталось. Вышли артельщики из Гребеней, оставив свои семьи на жен да стариков, а жили те — кто в землянке, кто у родственников, семьи немалые у них были. А что делать, надо было землю себе добывать да хату ставить и двор образовывать. Вдоль речки и повел Никифор, шли неспешно, присматриваясь к земле, лесу, и немало прошли. «Что-то ноги гудят уже, может, передохнем», — пошли такие разговоры среди мужиков.

Ясное дело, время обеда уже прошло, подкрепиться надо, и стали они место искать, где бы походный бивак раскинуть. Вот вышли они на взгорочек, красота вокруг и две сосны стоят могучие, словно сестры, а за ними лес такой же, на строительство пригодный.

«Вот, кажись, место подходящее, — говорит Никифор, — давай, мужики, бивак здесь и поставим».

Возле этих сосен соорудили просторную землянку и все необходимые места для временного проживания. Обошли лес, а там и ягоды, и грибы, речка рядом, луга и очень вид красивый открывался, дня два ходили, радели и было единодушно определено: лес корчевать и хаты ставить здесь. От тех сосен вдоль речки в сторону Гребеней стали у леса землю отвоевывать, а к осени появились первые землянки, и ставились они подальше от склона, что спускался к речке. А вокруг них и стали вырисовываться будущие дворы. Расстояния между землянками определялись силой семей и их трудолюбием. На следующий год еще поле не было расчищено, а все переселенцы с семьями были уже рядом с артельщиками, помогали им. Споро дело двигалось, лес заготовляли для хат и складывали, часть леса скупили приезжие купцы и спустили его вниз по реке. Встал вопрос, кому первому хату ставить, опять единодушно определили, что первому будут хату рубить Никифору, а остальным по жребию. И землянки уже почти у всех были, и хаты собирались ставить, а вся общая жизнь шла возле тех двух сосен, тянуло к этому месту переселенцев, от него, считалось, и пойдет их деревня.

Стали копать колодец, хотя воду можно было брать в речке, только далековато оттуда ее таскать, да и вверх подниматься с бадьей — сила нужна. Глубоким получился колодец, на его сруб пошло немало бревен и два бревна взяли из тех, что предназначались для сруба хаты Антипа. Мужика неказистого и больного, он постоянно кашлял, дышал тяжело, за все он хватался и старался сделать быстрее, а получалось наоборот. Выпало ему по жребию почти последнему сруб ставить, он тогда обиду затаил на всех. А как увидел, что взяли его два бревна на колодец, совсем, как говорят, ум потерял, кричал, матерился, всю семью вывел и стоял такой плач, что казалось, конец света подходит. Никакие уговоры не помогали, назавтра было решено бревна притащить к месту, где собирался ставить хату Антип. Только утром обнаружилось, что Антип со своим старшим сыном срезал одну сосну и уже другую подступался пилить, мужики отняли у них пилы и топоры, а Антип сквозь кашель кричал, что — только вам одним, вот и мне будет, моя сосна будет, и вторую спилю. Собрались тогда почти все переселенцы, стали кругом и смотрят на сосну, как на дорогого человека, без времени почившего. А Никифор сел на срезанный пень, голову опустил, тихо стало, даже у Антипа кашель прекратился.

— Эх, Антип, красоту-то какую ты загубил, сестер разделил, а все от злобы своей ты, Антип, сделал это, да от жадности, а они попутчики человеку никакие. Ты что, сам здесь не сидел со всеми и не радовался красоте, да что с тобой говорить, не уберегли мы полюбившееся нам место, а от этого и беда может быть, — махнув рукой, закончил Никифор свою речь.

— Да гнать его надо из артели, пусть себе место другое ищет, — заговорили собравшиеся у сосны, уже на голосование предлагали так вопрос поставить. Встал Никифор, замолчали люди.

— Еще одно зло сотворим, если Антипа из артели погоним, куда семья его денется. Давайте так поступим, сосну, которую Антип сгубил, на сруб колодца пустим, венцы сруба из бревен Антипа на костре сожжём, а ему в этот же день вернем два бревна.

Согласились артельщики с Никифором, так и поступили, стоит сруб колодца и поныне, только сменили три венца, что у самой земли лежат. Его несколько раз чистили, а дерево сруба там внизу еще крепкое. Умел Никифор с деревом работать и знал его хорошо, куда и зачем оно предназначено. А на сосне, на самой верхушке, свил ворон гнездо, и кто ни пытался до него добраться, с позором соскальзывал с той сосны вниз. Так, значит, оно и надо, говорили артельщики. Только не закончилась эта быль той историей. Пришли в артель просится еще три новых переселенца, день ходили вокруг, все высматривали да прикидывали, а на второй день проситься стали в артель и способности свои показывать. Один росту невысокого, но такой быстренький, место это золотым назвал, и все своим голоском тонким и звонким кустарники, что у речки росли, расхваливал. Представился он всем Потапом. А когда спросили, что ты делать умеешь, он тут же руки распростер и пообещал завтра показать, на что он мастер. Засмеялись люди, но чем-то он понравился артельщикам. Потом отвел Никифора в сторонку и какой-то разговор с ним вел. Никифор махнул рукой и громко произнес:

— Давай, Потап, согласен.

Повернулся Потап и только его видели. А на утро от речки Потап со своими помощниками тащил прутья лозы и ивы к хате Никифора. А помощниками его оказались дочери, было их семеро, трое матери помогали, а четверо — Антипу. Дивились артельщики, с какой прытью они работали, а утром у хаты Никифора собрались почти все артель, детей немало прибежало, а хаты Никифора и не узнать. Сделана вокруг нее ограда из прутьев лозы и ивы, да такая причудливая, как венцом та ограда двор украсила. Стоит Потап и как-то виновато улыбается, ждет, что люди скажут, как его труд оценят, а чуть в сторонке его дочь стоит и на людей с удивлением и какой-то радостью смотрит. Никифор обошел ограду, взял ее двумя руками и попробовал ее пошатать, не шелохнулась ограда, будто из камня сделана. Остановился Никифор возле своего младшего брата Игната и говорит:

— Давай, брат Игнат, ты помоложе, может, у тебя силы больше, попробуй крепость ограды этой.

Засмеялись вокруг, зная силу Никифора, а Игнат покраснел, но ступил к ограде и давай ее качать, а она стоит словно дуб столетний. Растерялся Игнат, еще больше покраснел, кинулся в другое место, только произошел еще больший конфуз, возле дочери Потапа он вдруг споткнулся и упал. Тут дочь к нему кинулась, стала помогать ему, подняться, а вокруг стоял всеобщий хохот, радость охватила всех. Только Игнат от стыда и досады не знал куда деться. Тут Никифор подошел к брату, руку свою тяжелую на его плечо положил и, улыбаясь, произнес:

— Эй, артельщики, да здесь видно придется отдельную хату ставить Игнату, посмотрите, красавица-то какая, ну чем не жена, сразу кинулась спасать хлопца от позора, хорошая будет жена, Игнат, — уже похлопывая по спине, закончил Никифор.

Долго не утихал там смех и радостные возгласы, так был отмечен прием в артельщики всех троих переселенцев. Потап выбрал место для хаты в ряду со всеми, подальше от склона к реке, а тем двоим приглянулось место перед склоном, рядом с высокими одинокими соснами. Помогли им всей артелью землянки поставить, да случилось так, что в конце жнива насунулась тяжелая грозовая туча, загремел гром и ударила молния в одну сосну, расщепило ее и она вспыхнула, а потом и крыша землянки загорелась, люди выскочили оттуда живыми. А вскоре вторая землянка тоже сгорела, дети огонь внутри разожгли, еле их спасли. Вот с тех пор стали бояться люди ставить хаты перед склоном к реке, так и образовалась улица с дворами только с одной стороны, а починок Однобочкой называть стали.

А Антип вскоре совсем ослаб, его первым похоронили на новом погосте, что образовался в бору, перед въездом в починок. Сын Антипа ушел из артели осенью, и никто его больше не видел, вдове помогли поставить хатку и огородили небольшой двор, но не сложилась там жизнь, дети разошлись кто куда, и осталась жена Антипа доживать свой век в одиночестве и горести.

Были и радость, и веселье в том починке, Игнат и в самом деле женился на дочери Потапа, выбрали они место для своего двора в стороне от построенных хат. И была это первая свадьба в Однобочке, веселая и шумная. На том дворе сейчас и жил Остап.