Стихотворения. Из одиннадцати книг

Олег Филипенко

«Я думаю, что истинное призвание Филипенко в литературном поле не только проза, но и стихи; в них он наследует пушкинские традиции, они легки, естественны и – дышат сегодняшним днем».Эмиль Сокольский, критик Книга содержит нецензурную брань.

ИЗ КНИГИ ТРЕТЬЕЙ. «ВРЕМЕНА» (1993—1995 г. г.)

Из цикла «Времена»

Вечер

Пришёл, разделся после терний

дневных. Чуть жив упал на стул.

Но вскоре жизни шум вечерний

меня… нет, нет, он не втянул

в круг элегических раздумий

меня. Но я услышал мир

ушами призраков иль мумий, —

он динамичен был, как пир.

Стемнело быстро. И до слуха

всё доносился рок-мотив.

Но вот в окно влетела муха,

во мне философа убив.

Я подскочил со стула разом,

ладошки рук упёр в бока

и стал коситься злобным глазом

на жёлтый угол потолка.

И «Независимой газетой»,

статьёй про русское кино,

ударил по мерзавке этой

и трупик выбросил в окно.

Луна зажглась. Статичным небом

я был доволен. Сел на стул.

Сейчас попью чайку я с хлебом

и Ходасевича прочту.

Ночь

Накрывшись старым одеялом,

свернувшись радостно клубком,

я замер, наслаждаясь малым,

не помышляя ни о ком.

Но запах простыни занятный,

что нос мой грубо щекотнул,

напомнил образ мне приятный,

что как виденье промелькнул

и скрылся… Хватит, я пресыщен!

А, впрочем, если бы она

сейчас… Но нет!.. Врага отыщем —

всё это полная луна.

Я штору на окне задернул…

Довольно думать об одном.

За стенкою сосед мой пернул,

вот подал голос управдом.

А может быть не управдом он,

а просто честный человек.

Подростки прекратили гомон,

добрались, видно, уж до нег.

Как хорошо на этом свете

ругаться, лаять и гулять.

Но лучше нет, чем на рассвете

свалиться замертво в кровать…

Вторник

Сегодня мне она звонила

по телефону. Я едва

вошёл в квартиру. Солнце било

мне по глазам. А голова

была пуста, как комнатушка,

в которой я живу. Но вот

меж ног зашевелилась пушка, —

то одноразовый Эрот

виденья воскресил такие,

что я готов был подрочить.

Она сказала: «На любые

дни назначай.» Конечно БЫТЬ!

«Но только воду отключили

горячую на месяц, — я

сказал на всякий случай, — или

на две недели.“ „Вот свинья,

кто это выдумал.“ „Конечно,

но всё ж в субботу приходи.»

Мы поболтали и беспечно

с ней распрощались. И в груди

вновь стало пусто и приятно.

Сейчас супец себе сварю, —

слюну глотнул, — мозгам занятно, —

я суп порой боготворю.

Четверг

Так, так. Всё ближе выходные.

Я туфли снял, я снял носки,

переоделся и дневные

стряхнул заботы. И тоски

не испытал от стен жилища.

Здесь хорошо. Куда идти?

Вот в холодильнике есть пища,

вот я, стоящий на пути

к чревоугодничеству. Это

основа благости моей.

Попробуй, умори поэта

голодной смертью, он детей

на сковородке станет жарить.

А я — так хуже, чем поэт.

Я в детстве, например, ударить

мог девочку моих же лет.

Пивца мне хочется, но с пивом

сегодня попадёшь в наклад.

От пива будешь видеть криво —

так детям дяди говорят.

Я отломил кусок колбаски,

зелёный лук макнул я в соль

и очутился словно в сказке,

где только не было Ассоль.

Воскресенье

Спать, спать и спать. А завтра снова

идти работать. Вот и всё,

что мне отмерено. Не ново

мне знанье твёрдое моё.

К чему роптать? Ведь я не болен.

Легко мне должно крест свой несть:

я не влюблён, собой доволен,

я одинок, жилище есть.

Так что ж тоска? Как будто мчался

я к цели, но свернул с пути

и духом пал, и растерялся,

и понял — некуда идти.

Шок был когда-то. Но давненько.

Теперь-то к жизни я привык.

Душа моя — пенька сырая,

и стал болтливей мой язык.

Но хватит. Вон, визжат колёса

автомобиля за окном.

Какой-то юный недоносок

сидит за папиным рулём.

И скоростя переключая

его кургузая рука

касается до платья края

девицы, пьяненькой слегка…

Январь

У магазина «Продуктовый»

стоял продрогший человек.

Он был одет в костюмчик новый,

но почему-то кушал снег.

А рядом женщина стояла

с лицом, как алая заря.

Мужчину за рукав держала

и укоряла почём зря.

Старушка продавала «Яву»,

мужик, ещё в расцвете сил,

мне предлагал Акутагаву,

но слишком дорого просил.

А в недрах, где-то под землёю,

пронёсся электрички гул.

Я поскользнулся и туфлёю

воды студёной зачерпнул.

Я выругался мрачно, грубо,

соскрёб ногтём кусочек льда,

к носку приставший, и сквозь зубы

сказал себе: «Вот это да!

Теперь по этакой погоде

замёрзнет мокрая нога.»

И побежал, и был на взводе,

и вот уже стихи слагал.

Март

ЕЩЁ В ПОЛЯХ БЕЛЕЕТ СНЕГ

а уж в Москве и грязь и лужи.

ЧТО Ж НЕГОДУЕТ ЧЕЛОВЕК?

Ах, это просто он простужен.

Простужен он. Но всё спешит

доделать то, доделать это.

А ночью видит он, хоть спит,

как выпускается газета,

где все четыре полосы

чисты, как снег в полях. И следом

уж видит капельки росы,

он маленький, за ручку с дедом

идёт меж трав. Кругом поёт,

что может петь. А та газета

порхает бабочкой, её

зовут капустницей. И летом

таких полно. И вот уже

он просыпается от муки.

Затем в кровати, в негляже,

сидит и ловит ухом звуки

ночного города. И гул,

столь устрашающий порою,

влечёт его поникший ум

к самодовольному покою.

Май

Сегодня треснуло стекло

от переменчивой погоды

в моём подъезде. А мело,

представьте, снегом. У природы

не всё в порядке с головой.

Ведь май кончается и зелень

кругом. Уж месяц, как домой

я приходил не в тень, а в темень

от зелени, что за окном

моим растёт. И вот вам спектр.

Метёт, как будто бы Содом

с лица земли стирает НЕКТО.

Ну что ж. Заслуженный урок.

Всё кончится, должно быть, хуже.

Гляжу: прошёлся ветерок

по разрастающейся луже.

Скорей на кухню. На плите

горит огонь. Я прикоснулся

к нему ладонями, затем

одёрнул руки, улыбнулся.

Да, всё по прежнему. Увы,

огонь нас жжёт, а холод студит.

А помню… Нет, забыл. А вы?

Кто помнит, что в грядущем будет?

Июнь

Был сильный ветер накануне.

Асфальт после дождя подсох.

Я в детстве, помнится, в июне

едал черешню и горох.

Но лучше то забыть. Уж слишком

воспоминанья давят грудь.

Вчера купил сальца с излишком —

во что не знаю завернуть.

Сходить ли, что ли, за газетой?

Пройти тут остановки две.

Спустился вниз. Шестое лето

встречаю в хладной я Москве.

Какие девушки гуляют

по закоулкам и дворам!

Они томны, они витают

попарно, группкой к облакам.

А мне так видится изнанка

всего, на что бы не взглянул.

Водитель хмурый за баранкой

мне словно брату подмигнул.

Ребёнок корчится от боли,

а мамы уж простыл и след.

Я жизнью, в общем-то, доволен,

хоть думаю, что Бога нет.

Июль

Я из прохладного подъезда

шагнул на адский солнцепёк.

В июле даже гений — бездарь,

если не пьёт он квас иль сок.

Но денег нет, чтоб выпить сока

прохладного как буква Щ.

Да и потом — одна морока:

попьёшь — захочется борща.

Прищуренными я глазами

обвёл колышущейся жар.

Вон там, за ближними кустами,

щенок бездомный пробежал.

Он также от жары тоскует

и потерялся как и я.

И видно тоже не ворует,

раз рёбра уперлись в края

его облезлой жёлтой шкуры.

Но тут он странно заглянул

в мои глаза. Одной фактуры

мы были с ним. Я протянул

к нему ладонь, но он отпрянул,

насторожённо зарычал,

прочь побежал и вот уж канул,

а я за хлебом побежал.

Ноябрь

Усыпал первый снег сегодня

асфальт, деревья и кусты.

Я у окна стоял, как сводня

своих грехов и чистоты.

Я помню, мне открылись двери

в мир, где струилась чистота.

Но, кажется, чрез две недели

разлад случился, и мечта

став знаньем, скрылась в подсознанье.

Остался в сердце пустоты

объём. А снег — напоминанье,

он образ, символ чистоты.

Так я стоял и думал. Всё же

приятен сердцу первый снег.

И каждый ощущает то же,

что я — таков уж человек.

А если так, то есть надежда,

что всё это придумал Бог.

И пусть сегодня я невежда,

быть может, завтра я пророк.

Я засмеялся. Слишком точно

я знаю механизм игры.

Не верю я в любовь заочну,

устал от этой я муры.

3—20 июня 1993 г.

В Евпатории

1

Здесь нет таких очередей,

как в Симферополе. За хлебом

я вышел. Улочкой своей

побрёл под синим чистым небом.

Татарские кругом дома.

А там, внизу, мечеть. Как тихо.

Природа говорит сама:

живи себе, не зная лиха,

ты в Евпатории. Ну что ж,

я и готов, но платят мало

мне на работе, так что дрожь

берёт от злости. У вокзала

морского дети, рыбаки

притихли, глядя на природу.

Я лебедей кормлю с руки,

а мой сосед глядит на воду.

2

На набережной хорошо.

Тепло. На небе нет ни тучки.

Я сделал верно, что пришёл

сюда. А эти закорючки,

что волнами зовутся, мне

напоминают, что недавно

я был ребёнком, и оне

вот также набегали плавно

на берег влажный. Но, увы,

не возвратить того, что было.

Ну и не надо. Головы

не стоит вешать мне уныло.

Жизнь только жизнь. И сверх её

стоит один весёлый разум.

На набережной хорошо —

НАСКОЛЬКО ЭТО ВИДНО ГЛАЗУ

3

Подул холодный ветерок.

На небе появились тучи.

С ладоней отряхнув песок,

я встал с песка и думал: скучен

вид непогоды. Побыстрей

домой что ли пойти? Там всё же

занятье есть…

…

4

Как холодно и склизко. Быр-р!

Который час? Лишь пятый. Скоро

совсем стемнеет. Сердцу — мир,

желудку — голод. Лютый ворог

мне пожелал бы лучших дней.

Действительно, что за убогость.

Какой-то старый дуралей

у магазина чистит ноготь

отвёрткой. Он-то не поймёт

моей печали. Впрочем, я-то

могу держать, когда придёт

час Правосудья, как за брата,

ответ за этого хрыча.

А, впрочем, он иного сорта.

Он, может, верит в Ильича,

а я не верю даже в чёрта.

5

Как ночь черна. Ни фонаря

зажжённого. Вот это город!

Как видно, не желают зря

безлюдье освещать. Я молод

в такие ночи. Вот сейчас

на небо звёздное гляжу я

и думаю, в который раз,

как мир огромен. И живу я,

быть может, только для того,

чтобы Творцу сказать:"О, Боже!

Я часть лишь дела Твоего,

но я иль мне подобный может

воздать хвалу Тебе. Когда б

Ты вразумил меня. Я мерю

иною мерой жизнь. Я слаб

и потому в Тебя не верю…»

Январь 1994 г.

Заключение

Как низок этот потолок.

Как ломит боль мои суставы.

В какой-то каменный мешок

попался я. Куда, лукавый,

меня завёл ты? Это склеп,

а не жильё. Начнём сначала.

Послушай, помнишь, как нелеп

ты был то ль в тоге генерала,

то ли пророка, что на мир

глядел надменно, а душою

давно был пуст, как тот сатир,

не претендующий порою

на большее, чем БЛЯ сказать?..

Теперь ты видишь, что итоги

тобой заслужены, и лгать

тебе не даст Учитель строгий…

Январь 1994 г.

«Вот перистые облака…»

Вот перистые облака

застыли на вечернем небе.

Слегка грущу я, но слегка.

И кажется, что мне из дебрей

своих ошибок, путь прямой

к такому грустному закату

своей судьбы. Но разум мой

покоен, видя в том не плату

за своенравье, а итог

чему-то большему. Быть может,

итог ВСЕМУ. Зачем мне Бог

сейчас, когда ничто не гложет

моей души, когда ничто

мой ум не связывает с миром?..

Я наступил ногой на что-

то мягкое. Рядом с сортиром

лежал мой путь…

1994 г.

Скептическое

Серый полдень за окном.

Я один. Уныло в доме.

Думай, думай об одном,

пребывай в глухой истоме.

Всё потеряно навек…

Нет, нет, нет! Ни в коей мере

не поверю! Человек,

даже если он о вере

без ухмылки и тоски

вспоминать уже не может,

всё ж до гробовой доски

чуда ждёт. А там положат

в гроб его, а он, бедняк,

(хорошо, коль умер быстро)

так и не узнает, как

обманулся в ожиданьях.

Март 1994г.

Осадок

Я был неправ сегодня в споре.

Досадно. Глупо. Уж давно

не становился в разговоре

я на своё гнилое дно.

На Я своё… Умел речисто

я говорить, держа предмет

беседы вне себя, и чисто

на сердце было. Ныне след

я чувствую: досада гложет,

а прежде всколыхнулась спесь…

Но сон грядущий мне поможет

забыть себя, какой я есть…

1994 г.

«Зелёные обои и портрет…»

Зелёные обои и портрет

Тургенева. На потолке потёки.

Мне скоро стукнет тридцать лет,

а я белею, одинокий,

на серой грязной простыне

в гостях и, в потолок уставясь,

хочу понять, что дальше мне

с собою делать? Сколько, маясь

от праздности, мне плыть и ждать

чего-то? Это ли не шутка

Создателя? И как понять,

коль нет надежды у рассудка,

зачем живу? Привычка жить?

Инерция? Страх смерти? Скука?..

Пустое… Встану и пойду-ка

налью чайку. Чтоб ощутить

в стихах и в жизни под ногами

мне почву, — надобно дробить

мир до молекул и слогами

учиться заново писать,

не доверяясь мысли смело.

Иначе ясно, что сказать

мне нечего… Такое дело.

1994 г.

«Там, за окном, так ярок полдень…»

Там, за окном, так ярок полдень.

Снег отражает солнца свет.

На крыше дома, что напротив,

гуляет кот; за ним сосед

крадётся. Пролетела быстро

ворона. Я встаю, иду

к окну поближе. Словно искры

в глаза попали: не в ладу

сетчатки глаз с столь ярким солнцем.

Я жмурюсь, вниз гляжу. Мой ум

воспомнил вдруг, как комсомольцем,

когда я не был столь угрюм

(точней, совсем угрюм я не был),

глядел на праздник я такой

и думал о духовном хлебе,

и дрыгал радостно ногой.

Теперь иллюзьям негде взяться.

Но наступил через иной:

я научился наслаждаться

природой, вещью и собой.

На всё гляжу натуралистом:

природу, вещь, людей, себя,

мгновенье каждое, что длится,

я наблюдаю, истребя

в себе рефлекс житейской цели.

Так хорошо сейчас стоять

и вниз глядеть. Так славно в теле

Конец ознакомительного фрагмента.